Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

В дальнейшей службе в Берлине я неоднократно сталкивался с коллегами с других факультетов (английского, французского и др.), которых мне приходилось прорабатывать в свое время за тройки на комитете комсомола института.

Не могу без улыбки вспомнить одну рядовую в этой работе ситуацию с курсантом, изучавшим французский язык. Преподаватель, поставившая вопрос о необходимости дополнительного комсомольского влияния на него, заявила мне, что она не может понять, почему в последнее время у него резко ухудшились оценки. Обычно он добросовестно относился к учебе. При товарищеской беседе на заседании комитета комсомола с Олегом Б. ситуация прояснилась. Он рассказал, что до поступления в наш институт активно занимался боксом и на последнем соревновании в г. Горьком он по вине судей проиграл своему сопернику. Сейчас предстоят соревнования в его весовой категории в г. Ленинграде, на них приезжает его старый соперник. Олег активно тренируется, намерен расквитаться за старое поражение и повергнуть соперника. Соревнования уже скоро, интенсивность тренировок возрастает. Ввиду этого он и не успевает с учебой. Олег попросил нас дать ему время, чтобы поучаствовать в соревнованиях в полной спортивной форме. А после соревнований (он пообещал нам доложить о результатах на заседании комитета) он полностью посвятит себя учебе и ликвидирует все «тройки». Мы приняли его предложение.

В заключение этой беседы Олег Б. принял боксерскую стойку и продемонстрировал нам, каким ударом он намерен уложить соперника.

Через две недели Олег доложил о победе и принес на заседание комитета почетную грамоту райсовета «Динамо». Он заверил нас, что активные занятия спортом до окончания учебы прекращает. Из-за «троек» нам с Олегом больше не приходилось встречаться. Спортсмен крепко держал свое слово. Все это со временем забылось, и я не знал ничего о дальнейшей судьбе этого курсанта.

Уже лет через 10 после окончания института, во время моей второй загранкомандировки в Берлин, в начале 60-х годов, эта сценка – боксерская стойка перед комитетом комсомола, неожиданно всплыла в довольно комичной ситуации. Мы с супругой выходили из клуба посольства в Берлине после какого-то концерта. Жена обратила мое внимание на поведение одного мужчины, который, по ее мнению, очень пристально присматривался ко мне. Мы отправились домой, но он, опередил нас и, обращаясь ко мне по-русски, спросил:

– Не узнаешь? Не помнишь? Я здесь в командировке, от здешних коллег узнал, что ты опять в Берлине.

Я озадаченно смотрел на незнакомца. Он вдруг принял боксерскую стойку и сделал несколько резких имитирующих выпадов в мою сторону.

– Узнаю! Олег Б.!

Он с радостью подтвердил мою догадку, и мы принялись оживленно вспоминать своих друзей по учебе в Ленинграде.

Во время учебы в институте я выступил организатором первой охотничьей секции среди слушателей нашего курса. Сопротивление руководства института этим планам было стойкое. Мои неоднократные попытки получить положительную визу на рапорте об организации секции с упором на ее военно-прикладной характер отклонялись начальником института полковником Поповичем. Не воспринимались им и мои объяснения об имеющемся у меня опыте охоты еще на родном Урале. Помогли единомышленники из преподавательского и офицерского состава института, поддержка членов охотничьей секции среди райсовета «Динамо» Ленинградского управления МГБ. Здесь мне при регистрации секции устроили настоящий экзамен. Пять человек сокурсников удалось уговорить. Это было минимальное необходимое количество для регистрации секции.

За время учебы мы смогли сделать несколько выездов в охотхозяйство «Динамо» в районе бывшей советскофинской границы на Карельском перешейке. Были удачные вылазки на весеннюю охоту. В этом районе имелись тогда хорошие тетеревиные тока. Удачная поездка на весенний ток с Володей Гусевым, а он был тогда со мной впервые в жизни на такой охоте, произвела на него неизгладимое впечатление. Он долго находился под этим ярким впечатлением от общения с дикой природой, и тем более от первой охотничьей удачи – добыл тетерева.

Началась эта охота для него неудачно: шалаш сломан, на токовище видны остатки еще теплого костра. С рассветом стали прилетать тетерева, но не садились на землю, видя остатки костра, а расселись вокруг лесной поляны, призывно токовали: «Чшш-Чшш! Чуфф-Чуфф!» Володя, имея хороший музыкальный слух, быстро сориентировался в обстановке. Выбрал хорошее укрытие на другом конце лесной поляны и стал имитировать призыв тетерева, чтобы приманить их к себе. Зашипел и зачуфыкал. Токующие тетерева услышали призыв с земли и прилетели для выяснения отношений с соперником, чего и добивался начинающий охотник.

Ночью, после возвращения с этой охоты, меня будит дневальный. Спрашиваю:

– В чем дело?

– Ты с Гусевым сегодня на охоту ездил?

– Да, я, а что случилось?

– Пойдем к нему в комнату. Он, видимо, заболел. Всю ночь шипит и хрипит, ребятам спать не дает!

Заходим с дневальным в соседнюю комнату. Вижу, горит настольная лампа, несколько человек не спят. Подошли к койке Гусева. У Володи на лице безмятежная улыбка. Он почмокал во сне губами, и тут я услышал:

«Чуфф-чуфф! Чшш-Чшш!». Меня трясут за плечо: «Слышишь? И так всю ночь! Он, видимо, простудился?!» Я облегченно вздохнул: «Нет, ребята. Это он во сне токует, опять тетеревов подманивает!» Володю тут же разбудили. Он недоуменно оглядел всех нас, стоящих вокруг его койки, вздохнул и сказал: «Эх, ребята, зачем разбудили! Я такой ток во сне видел!» Когда я выходил, соседи Володи по комнате настороженно меня спросили:

«Это что же, он теперь каждую ночь так шипеть будет? Тогда переводи его в свою комнату, пусть он там тебе под ухо шипит! Эх, охотники, испортили человека. Он даже во сне токует – спать другим мешает!»

Во всех случаях демонстрация реальных охотничьих трофеев, личные впечатления участников походов на лоно природы поумерили пыл шутников над нашими увлечениями.

Сформировалась в институте и секция по стрельбе из личного табельного оружия, пистолета ТТ. С глубоким уважением вспоминаю тренера по стрельбе, фронтовика, орденоносца, мастера спорта, майора Басова. Он был также мастером спорта по самбо. Майор Басов – блестящий стрелок и методист. Он настолько умело поставил нам навыки стрельбы из пистолета ТТ, что примерно через год для нас стало нормой не выпускать все пули из «восьмерки», это как минимум. Остальные показатели уже зависели от настроения и степени готовности стрелка к соревнованиям. Он умело вселял в нас уверенность в наших способностях, а мы оправдывали его надежды на районных соревнованиях спортобщества «Динамо». Постепенно у нас сформировалась устойчивая команда, защищавшая честь института. Навыки уверенной стрельбы из личного оружия, полученные в Ленинграде, я сохранил и пронес через все годы военной службы.

Изучение курса западноевропейской литературы, истории Германии и Австрии, творчества наиболее известных немецких писателей и поэтов, знакомство с творчеством знаменитых немецких художников и композиторов очень удачно дополнялось регулярными экскурсиями в Эрмитаж, особенно по разделам немецкого и австрийского искусства, которые мы посещали многократно. С этой же целью нам периодически организовывали посещения ленинградского Дома Ученых, где функционировал тогда «Немецкий клуб». Заседания этого клуба проводились на немецком языке. Слушались доклады по истории, искусству, по проблемам политического и экономического развития ГДР и Западной Германии, по книгам отдельных немецких писателей. Это была для нас хорошая практика.

Мы с удовлетворением отмечали, что языковых знаний, полученных нами уже в Ленинграде и на курсах в Штра-усберге, хватает для понимания обсуждаемых здесь проблем.

Естественно, Дом Ученых мы посещали только в штатском, чтобы не вызывать недоуменных вопросов со стороны ученых мужей. В организацию экскурсий в Эрмитаж тоже вскоре пришлось внести коррективы. Поэтапное и внимательное ознакомление с историей немецкого искусства, наши уточняющие вопросы стали вызывать излишне внимательное к нам отношение со стороны экскурсоводов, так как не каждый из них мог удовлетворить нашу любознательность. Встал вопрос подбора для «пожарников» наиболее подготовленных специалистов. После появления разговоров в администрации музея, что это «какое-то особенное пожарное училище» и им нужны квалифицированные экскурсоводы, нам было рекомендовано ходить в Эрмитаж тоже в штатском, чему мы были, конечно, рады. Ленинград – фактически город военных, и курсанту в форме приходилось быть постоянно настороже в плане соблюдения воинской субординации. Да и в центре было всегда обилие офицеров и военных патрулей, а это создавало излишнюю нервозность и не позволяло расслабиться в свободное от службы время.

Поясню, чтобы у читателя не сложилось превратного представления об этой части воспоминаний. Мы, разумеется, не были утонченными ценителями или любителями искусства Германии и Австрии. Но регулярные визиты в Эрмитаж хорошо помогали в усвоении и закреплении изучаемого материала, расширяли наш культурный кругозор, давали более полные представления о нравах и обычаях немецкого народа и знакомили с творчеством его наиболее известных представителей. Имена Альбрехта Дюрера, Лукаса Кранаха, Ганса Гольбайна, Адольфа Мен-целя, Хайнриха Цилле и образцы их творчества остались у меня в памяти до сих пор. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю Ленинград, давший нам возможность познакомиться с этими шедеврами мировой культуры. Во время последующей службы в Германии представления о культуре и истории страны были органически дополнены знакомством с дворцами и музеями в комплексе парков Сан-Суси города Потсдама, музеями Берлина, Лейпцига и Дрездена.

Для совершенствования навыков разговорной речи на иностранных языках в институте постепенно организовалась художественная самодеятельность, в которой я тоже участвовал. Возник большой мужской хор. Исполнялись песни народов мира на многих иностранных языках. Припоминается инцидент, происшедший во время одной из репетиций этого многонационального хора, которые проходили в клубе института, естественно, с плотно зашторенными окнами. Устали, было душно, объявили перерыв и широко раскрыли окна, чтобы проветрить помещение.

Как водится, в каждой группе многонационального хора вскрывались какие-то недостатки, часто связанные с особенностями национального произношения. Преподаватели стремились в перерывах доработать на сцене эти упущения с участниками хора из отдельных языковых групп. Потом стали отрабатывать очередность их вступления в общий многоголосый хор. Так, начинают немцы, потом англичане, французы, поляки и т. д. Репетировалась песня «Дети разных народов, мы мечтою о мире живем». В пылу творчества позабыли о конспирации. В открытые окна клуба лился мощный разноязыкий хор! Забыли закрыть окна и зашторить их. В зал ворвался в засыпанной снегом шинели заведующий учебной частью капитан Набок с громким криком: «Прекратите, прекратите сейчас же это безобразие!» – и бросился сам закрывать окна.

Как выяснилось, капитан Набок возвращался из центра города. Заметил на углу на трамвайной остановке большую толпу людей, которые заинтересованно слушали песню «Дети разных народов» в исполнении мужского многонационального хора, доносившуюся из наших окон, и считали количество языков, на которых она исполнялась: «Вот дают пожарники!»

Так постепенно утекала нежелательная для нас информация из стен института. Промашка с репетицией хора закончилась серией административных взысканий для преподавателей, проводивших репетицию, и выговорами для дневальных курсантов, обязанных следить за состоянием окон во время репетиции хора.

Как назло, эта скандальная ситуация с репетицией была вскоре дополнена очередным недосмотром дневальных в спортзале института, находившемся в полуподвальном помещении. Мы сдавали зачеты по боевым приемам самбо. Приемы не у всех получались. В перерыве все уходили в коридор для отдыха, а форточки на улицу в это время открывались дневальными для проветривания помещения. Ряд курсантов, не сдавших зачет, для доработки приемов вернулись в зал и стали отрабатывать приемы «обезоруживание часового», «захват ножа» и «захват пистолета у нападающего». Про открытые форточки никто не вспомнил, так как дневальные тоже ушли на перекур в коридор. Оказалось, что эти упражнения с улицы внимательно наблюдают соседние мальчишки, которые были застигнуты врасплох за этим занятием дежурным офицером, обходившим по периметру учебные корпуса. Так как боевой раздел самбо шел тогда тоже под грифом «секретно», то последовала очередная серия выговоров и дневальным курсантам и руководителю занятий майору Басову. Нам было стыдно за свою халатность перед этим уважаемым тренером, которого мы подвели под административное взыскание. Но все это были уроки на будущее.

Мы учились, делали выводы о том, что в деле соблюдения конспирации нет мелочей и не место беспечности. Это тоже была своеобразная учеба, наука впредь. Эта мысль хорошо закрепилась потом немецкой пословицей: «Der istweise, wer durch Irrtum zur Wahrheit reise!» – «Мудр тот, кто через свои ошибки к истине идет».

В начале пятидесятых годов в институте мы не имели свободного доступа к периодическим изданиям (газетам и журналам) на немецком языке. Не было возможности свободно слушать немецкое радио, для этого отводились определенные часы под контролем преподавателей. Телевидения тогда еще просто не существовало. Очень редко организовывался просмотр кинофильмов на немецком языке.

В основе этих ограничений, безусловно, лежали идеологические догмы. Нас оберегали от возможного влияния буржуазной идеологии, опасаясь, что это может поколебать наши идеологические убеждения. Таков был официальный, формальный подход к делу.

Никто из руководства не задумывался серьезно, что буквально через год учебы чтение и анализ буржуазной прессы станет для большинства из нас одной из прямых служебных обязанностей, так как содержащаяся в ней информация являлась одним из элементов оперативной обстановки в стране пребывания. К этому нас не готовили, об этом даже не задумывались, но жизнь заставила этим заниматься.

В будущем, при наличии свободного времени, анализируя какое-либо актуальное событие международного значения по материалам буржуазной и социалистической прессы, я обнаруживал, что представители различных социальных групп немецкого населения и выражающие их интересы партии излагают одну и ту же тему своими, присущими только этой группе, словами. Так, лексикологически социал-демократы и христианские демократы в ФРГ, будучи обе буржуазными партиями, пользуются по одной теме разной терминологией. Например, лексика буржуазных партий ГДР, их терминология по одной и той же проблеме также разная. Словарный состав газет коммунистической ориентации разнится с терминологией буржуазной печати. Хотя все они освещают какое-то одно событие, происходящее в мире или Германии. Навыков работы с нюансами перевода мнений различных общественных групп населения институт не дал.

Углубленный анализ словарного запаса представителей разных социальных групп населения Германии дает возможность будущему переводчику или оперработнику, уже только по термину, употребляемому собеседником, сделать вывод о том, к какой социальной группе населения он возможно принадлежит и какой политической, религиозной ориентации он придерживается… Но такой навык приобретается с опытом работы или целевым научным анализом современного состояния немецкого языка.

Во время учебы в институте, раз в год, обычно в конце июля, нам предоставляли очередной отпуск, который я проводил, как правило, у себя на родине в селе Ильинское.

К моей радости, в то время, в последнее воскресенье июля месяца, как раз открывалась осенняя охота на водоплавающую дичь. К этому празднику – открытию осенней охоты на родной стороне – я начинал обычно готовиться заранее, еще в Ленинграде, до выезда в отпуск. Приобретал боеприпасы (порох, капсули, дробь, пыжи), которые в селе было трудно достать. Все это покупалось в двойном объеме, чтобы поделиться припасами с двоюродным братом Михаилом, тоже страстным охотником. Для него это бывало бесценным подарком.

Наибольшие проблемы у охотников на селе в то время были с дробью. Помню, я приобрел шесть килограммов дроби разного калибра, уложил ее плотно в маленький ящик для посылок, крепко перевязал и решил отправить почтой. Тяжело таскать этот груз на трех пересадках от Ленинграда до Перми, от Перми и до Ильинского. На почтамте передаю посылку приемщице для взвешивания.

Она взяла у меня из рук маленький ящичек, охнула и поставила его на весы. Удивленно спрашивает меня:

– Это что тут у вас такое тяжелое?

– Это дробь. – Подаю накладную на посылку. Она, прочитав мою накладную, опять спрашивает:

– А что это такое – дробь?

– Это часть охотничьего боеприпаса.

– Что? Боеприпасы!? Да вы с ума сошли! Кто же это боеприпасы посылает по почте?!

Я пытаюсь объяснить ей, что дробь не такой боеприпас, который горит или взрывается, что дробь – это только мягкий металл, свинец. Он никакой опасности для окружающих не представляет. В ответ приемщица сорвала со стены табличку с каким-то объявлением и сует ее мне под нос:

– Читайте, солдат! Тут русским языком написано, что боеприпасы пересылать запрещено.

Обращение «солдат» и отказ принять мою посылку меня тоже задело, и я заявил:

– Я не солдат, а курсант! И как военнослужащий и будущий офицер я заявляю, что моя посылка не представляет для людей опасности.

Приемщица, уже повышенным тоном, категорически заявила мне:

– Вот что, солдат-курсант! Забирайте немедленно с весов этот ящичек, или я вызову военных с красными повязками и вас заберут с вашей дробью.

Стоявшие позади меня граждане сочувственно посоветовали мне забрать посылку с весов, так как прием посылок из-за меня остановился. Пришлось отступить.

Взяв под мышку свой злополучный ящичек, я вышел в зал почтамта и задумался, как же быть дальше. Таскать по вокзалам в отпуск эту гирю никак не хотелось. Увидал в операционном зале пожилого заслуженного полковника и решил обратиться к нему за помощью. Может, его авторитет заставит изменить свое мнение упрямую приемщицу. Неизвестный полковник с пониманием отнесся к моей просьбе, заглянул в накладную. Посоветовал в документе после слова «Дробь» поставить тире и дополнить «Дробь – свинцовые шарики».

Мы вмести подошли к приемщице. Он представился ей как старший офицерского патруля и спокойно объяснил, что курсант в накладной неточно указал вложение отправления и заявил, что дробь становится боеприпасом, только когда ее засыпают в патрон. А в данном случае это просто «свинцовые шарики». Приемщица еще раз посмотрела на заполненную мной накладную. Видимо слова «свинцовые шарики» как-то успокоили ее, да и вид пожилого заслуженного офицера вызывал уважение и доверие. Посылку приняли, и она до моего прибытия в отпуск благополучно поступила в Ильинское.

При отправлении дроби в посылках в последующем я всегда писал в накладной только «свинцовые шарики для рыбалки»: это не звучит как боеприпас и инструкцией к пересылке не возбраняется.

Годы учебы в Ленинграде летели стремительно. В августе-сентябре 1952 года для нас началась преддипломная практика на одном из объектов министерства госбезопасности в Подмосковье.

Глава II

Преддипломная практика – работа с трофейными документами ведущих министерств фашистской Германии.

В августе 1952 года мы, слушатели IV курса немецкого факультета Ленинградского института иностранных языков МГБ СССР, прибыли на станцию Расторгуево Московской области. Здесь планировалась преддипломная практика.

Нас разместили в общежитии напротив бывшего Свято-Екатерининского женского монастыря, в котором располагался ранее особо важный объект МГБ СССР, известный сейчас по мемуарной и исторической литературе как спецтюрьма «Сухановка», имевший условное служебное наименование «Дача». Принимавшие курсантов офицеры из Центрального аппарата МГБ СССР объяснили, что в помещениях бывшей тюрьмы для особо важных государственных преступников хранятся сейчас трофейные документы, архивы министерств и ведомств фашистской Германии, с которыми нам и предстоит работать.

На следующий день нас провели на объект «Дача», рассадили в просторном зале и объяснили стоящую перед нами задачу – просмотр трофейной немецкой документации, захваченной советскими войсками при штурме Берлина в мае 1945 года.

Горы мешков. Это были архивы руководства фашистской партии – канцелярии Бормана, министерства пропаганды и агитации Геббельса и его личная переписка, отдельные дела МИДа Германии, его некоторых диппредставительств, дела руководства вермахта (отдел разработки и испытания новых вооружений), архивы министерства Розенберга, ведавшего вопросами управления на оккупированных «восточных землях» СССР и др.

Приносили, к нашему удивлению, прекрасно сохранившиеся холщевые мешки. В моем представлении трофейные документы могли бы выглядеть несколько иначе. Ведь трофеи эти из пламени войны, где не все так чисто и аккуратно.

Мешки были крепко зашиты, обильно опечатаны ненарушенными сургучными печатями немецких ведомств, их упаковавших. Внутри каждого мешка находились подробно составленные описи дел. Было ясно, что после опечатывания документов их бывшими хозяевами эти мешки никем не вскрывались.

Не сразу мы осознали, что у нашего государства после захвата этих архивов (то есть с мая 1945 года по август 1952 года, в течение 7 лет!), видимо, не было возможности тщательно изучить эту часть трофеев войны, оценить и использовать их по назначению. Они ждали своего часа.

Получили инструктаж о порядке работы с документами, были предупреждены под подписку о неразглашении их содержания перед посторонними лицами.

Работой руководила группа офицеров Центрального аппарата МГБ при участии наших преподавателей, руководивших практикой.

Была сформулирована и основная задача – выбирать из массы бегло просматриваемых материалов все документы, в которых идет речь о лицах с русскими фамилиями, о гражданах СССР (независимо военных или гражданских), о русских, проживающих за границей; документы о деятельности органов немецкой разведки и контрразведки, антисоветских зарубежных организаций. Просили не отвлекаться на другие, возможно интересные для нас вопросы, так как работа предстояла огромная, судя по количеству ожидавших нас мешков.

Просмотром архивов занималось около 60 человек курсантов, наши преподаватели, группа офицеров Центрального аппарата МГБ, которым мы докладывали о наиболее интересных с нашей точки зрения документах.

Нам не рекомендовали знакомить своих соседей по рабочему месту с обнаруженными интересными материалами.

Мы должны были работать самостоятельно. Скорее всего для ускорения темпов работы по просмотру документов, чтобы мы меньше отвлекались. Следует сразу заметить, что наши оценки значимости выявляемых документов далеко не всегда совпадали с мнением кураторов.

Правда вечерами, после рабочего дня, мы, разумеется, обменивались между собой сведениями по наиболее интересным находкам.

На мою долю выпало просматривать много материалов из архивов канцелярии руководителя фашистской партии (NSDAP) Бормана. Это были в основном верноподданнические по характеру письма. Поздравления немцев ко дню рождения Гитлера (20 апреля). В мешках с бумагами ведомства Бормана встречался вместе с описями краткий анализ партийной, религиозной и социальной принадлежности отправителей писем. Помню среди авторов поздравительных писем Гитлеру не было коммунистов и католиков.

Мешки писем! Буквально «одержимые холопским недугом» немцы клялись в верности фюреру, его идеям, сообщали о своем вкладе в реализацию его планов, обещали всемерную поддержку, верность делу фашизма. Просто мутило душу от этого фашиствующего единения.

Запомнились три письма немцев на имя Гитлера, авторы которых предлагали свои услуги в качестве двойников фюрера, обещая отдать за него свои жизни.

К письмам прилагались фотографии, где авторы сопоставляли себя с фотографиями Гитлера, снятого в различных ситуациях. На одном из этих писем рукой Бормана (автор письма, судя по фотографии, имел действительно поразительное сходство с Гитлером) была наложена резолюция: «Ознакомить с письмом Кальтенбрунера!» В ответе из СД сообщалось, что часть материалов они берут себе, выслав в подтверждение получения справку-заместитель документов для приобщения к делам Бормана.

Другим претендентам на роль двойников были посланы благодарности и деньги.

В делах канцелярии Бормана встречались также письма от заключенных концлагерей, особенно агентов-провокаторов, часто бывших социал-демократов. Осуждая свою прошлую партийную деятельность, они клялись заслужить доверие Гитлера, будучи уже в местах заключения. Писали о своих заслугах в борьбе с «врагами фюрера» в концлагерях, выявлении ими лично групп сопротивления, указывали даже количество выданных ими гестапо людей. Хвалили гестаповцев за верную службу Гитлеру. На одном из писем такого провокатора помню резолюцию Бормана: «Поставить вопрос о его работе вне лагеря. Достаточно проверен!»

В потоке писем фашиствующей мрази на имя Гитлера мне припоминается единственный документ прямо противоположного содержания. Это письмо было направлено в конце ноября 1941 года из Парижа на имя Гитлера.

Следует напомнить современникам, что в это время фашистские войска стояли еще на подступах к Москве и в Европе многие были уверены в победе немцев.

Письмо было исполнено грамотным русским языком, с изящной стилистикой. Писала русская женщина, жена бывшего белогвардейского генерала. Поводом для этого письма послужило извещение из парижского гестапо о расстреле немцами ее мужа и высылки ей из тюрьмы его вещей. До ареста и казни мужа был расстрелян и ее сын – участник французского движения сопротивления, студент университета. Она сразу же оговорилась, что хорошо осознает, что после поступления этого письма в Берлин ее судьба предрешена.

Перед смертью она хочет публично высказать сожаление, что в столь трагическое для судеб России время она и ее семья оказались вдали от Родины. Обращаясь с проклятьем лично к Гитлеру, она пророчески заявляет (это в ноябре 1941 года), что войну против России он проиграет, что уроков истории он не знает. Напоминает ему старинную русскую легенду о судьбе иностранного завоевателя, который остановился у границ России на развилке трех дорог…

Она утверждала, что внутри окружения Гитлера зреет заговор и он падет от руки земляка – австрийца. Высказывала глубокую веру в силу и непобедимость русского народа.

Документ взволновал, произвел большое впечатление. В наших тогдашних упрощенных представлениях, опиравшихся на краткий курс КПСС, все белые генералы были врагами советской власти. С трудом верилось, что письмо такого высокого патриотического содержания – фактически послание потомкам, могло появиться за границей, из-под пера жены бывшего белого генерала.

Не просто было осознать, что за границами СССР, в разгар жестокой войны, среди белой эмиграции высокого социального положения могут быть такие искренние патриоты России, которые из любви к нашей Родине готовы на самопожертвование. По стилю изложения, пафосу письмо чем-то напоминало высокопатриотичные обращения к народу писателя Ильи Эренбурга, печатавшиеся в годы Отечественной войны на страницах «Правды». Но тут письмо русской эмигрантки из Парижа!

За давностью времени не помню, к сожалению, фамилии этой героической русской женщины. На мою попытку заинтересовать старших этим документом, услышал в ответ: «Да материал хорош, но для журнала «Огонек»! А у вас другая задача! Не отвлекайтесь!»

В деле был подшит ответ для канцелярии Бормана из «СД», что информация о содержании письма направлена в Париж и оттуда уже получен ответ об исполнении и указана дата.

Особенно много пришлось перелопатить архивных материалов министерства агитации и пропаганды (MfVАР), руководимого Геббельсом.

Здесь была личная переписка министра, планы проведения наиболее важных пропагандистских акций по разложению войск Красной армии, переписка по вопросам подготовки и проведения подрывных акций совместно со службами безопасности, гестапо, командованием концлагерей для советских военнопленных. Отчеты о ходе идеологической обработки наиболее видных пленников.

Запомнились материалы о судьбе Якова Джугашвили – сына И. В. Сталина. Это был лаконичный отчет на имя Геббельса о проделанной различными ведомствами (абвером, командованием вермахта и гестапо) работе по его обработке, прилагались документы этих служб. Делался вывод о невозможности его пропагандистского использования. В делах концлагерей встречались указания администрации лагерей об организации пропагандистской обработки сына А. И. Микояна, также бывшего у немцев в плену.

Хотелось бы подробнее остановиться на документе, обнаруженном мною в деле личной переписки бывшего фашистского министра пропаганды Геббельса.

В ноябре 1944 года из Праги в Берлин за подписью полномочного представителя Гиммлера (возможно, обер-группенфюрера СС Лоренца) был направлен отчет на имя шефа службы безопасности и войск СС Гиммлера о проведении в Праге съезда военных формирований «Русской освободительной армии» (РОА) и выборе главнокомандующим РОА генерала Власова. Отчет и приложения к нему были исполнены в двух экземплярах. Первый предназначался Гиммлеру, второй экземпляр, направлявшийся Геббельсу с пометкой «Для возможного пропагандистского использования», оказался в моих руках.

К отчету прилагалась справка о личности генерала Власова, где сообщалось о его заслугах перед рейхом. В этом документе говорилось, что в 1938–1939 годах Власов находился в Китае в составе группы военных советников РККА, руководимых маршалом Блюхером, которые помогали китайской армии Чан-Кай-Ши в войне с Японией. В эти годы Власов был привлечен к сотрудничеству офицером абвера (указывалась его фамилия). С этого времени он постоянно оказывал помощь германскому вермахту, вплоть до своего перехода на сторону немецких войск. Указывались и другие заслуги Власова перед рейхом.

В сопроводительной записке о ходе работы учредительного съезда РОА говорилось, что в первый день его работы обсуждались две кандидатуры на должность главкома. Видимо, не все на съезде шло по сценарию его организаторов, которые, очевидно, предполагали, что личность Власова является бесспорным авторитетом – как для его сторонников из числа бывших советских военнопленных, так и для кругов белой эмиграции довоенного периода. Однако сначала делегатами были выдвинуты белогвардейские генералы Деникин и Краснов. Генерал Деникин сам отказался от назначения, а Краснова не избрали из-за слишком «явной пронемецкой ориентации».