Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Она с азартом подняла шум о том, что западногерманская контрразведка пресекла «невиданное по масштабам преступление» против «дружественной ФРГ американской армии». Это утверждение только на руку защите, поскольку у НТС (Национально-трудового союза), под крышей которого работала американская разведшкола, было иное мнение. НТС не хотел, чтобы по материалам суда и прессы он выглядел как организация, состоящая в штатном расписании американской армии. Это обстоятельство, тщательно скрываемое НТС от общественности, опрометчиво выпячивали представители суда и следствия.

Такая позиция обвинения была выгодна юстиции, так как именно по этой статье уголовного кодекса обвиняемому грозило максимальное наказание – около 12 лет заключения, что могло расцениваться как высокий показатель работы суда и прокуратуры.

Адвокат рассказал мне, что намечаемая линия защиты принципиально будет построена именно на этом разногласии – между желанием юстиции ужесточить наказание за преступление против американцев и стремлением НТС показать на суде свою политическую независимость и самостоятельность.

«Я думаю подыграть НТС, считая его «независимой организацией», и таким образом снять обвинение в наличии преступления против американской армии, то есть автоматически снизить меру наказания. Но я буду просить суд признать наличие преступления против НТС. В этом меня сторонники НТС, видимо, поддержат. А далее мы с широкой оглаской займемся статусом этой «независимой политической организации». Если она официально признана правительством ФРГ, то должна иметь аккредитацию. В этом случае дело должно рассматриваться как преступление против ФРГ, и мера наказания будет ниже. А я уже проверил и убедился, что НТС нигде и никогда не был признан властями Западной Германии как самостоятельная и независимая политическая организация, то есть не имеет официальной аккредитации. А это значит, что отпадает и следующая статья уголовного кодекса с обвинением в преступлении против ФРГ. Таким образом, отклонив утверждения обвинения в наличии преступления против американской армии и не видя оснований утверждать, что имело место преступление против властей ФРГ, мы детально займемся вопросом: что же такое на самом деле этот НТС? Этого нам, ввиду «неудобства» темы для широкого обсуждения, как для американцев, так и для самого НТС, видимо, сделать не дадут и попытаются свернуть процесс, а именно это нам и нужно. Мы будем выдвигать утверждение, что в данном случае имела место некая междоусобица внутри самой организации НТС. Однако подобная ситуация не может рассматриваться как преступление, предусмотренное уголовным кодексом ФРГ, и являться предметом обсуждения в суде.

Я полагаю, что ввиду грубых ошибок юстиции и усердия западной прессы, принявшей эти ошибки за истину, они примут нашу «подсказку» как желаемый компромисс в этом нелегком деле. Такой вариант даст возможность Западногерманской юстиции сделать хорошую мину при плохой игре и избавит суд от необходимости «трясти грязное белье» перед общественностью и выяснять подробности: почему НТС оказался в штатном расписании американской армии, в чем именно был нанесен ущерб американцам и в каких размерах (а от этого зависит мера наказания) и прочие нежелательные для оглашения детали. Другого выхода для них я пока не вижу. Поспешная и «достоверная» информация об успехе контрразведки ФРГ создала такую неудобную для суда ситуацию, которую мы надеемся полностью использовать».

Далее доктор Кауль спросил, не будем ли мы возражать, если он привлечет для участия в этом деле своего хорошего знакомого – адвоката из Франции, имеющего опыт защиты в делах представителей левых партий и организаций. Я ответил, что этот вопрос мы оставляем на его усмотрение. Если он видит возможную пользу от участия француза в этом деле, то мы поддерживаем его приглашение.

На этом наша встреча закончилась. Но у меня остался небольшой осадок. Мне впервые в Германии при беседе не предложили присесть. Разговор занял не пять минут, как предполагалось вначале, несмотря на данную мне при встрече вводную о нехватке времени. Мы беседовали стоя, якобы ввиду отсутствия времени. Вероятно, таким образом мне дали понять, что я не соответствую уровню моего собеседника. Здесь, как у дипломатов, каждый жест и слово имеют определенный смысл и значение, тем более у такого опытного юриста европейского масштаба.

Но это мелочь. Я готов засвидетельствовать свое глубокое уважение доктору Каулю и его коллеге из Франции за ту роль, которую они сыграли в деле нашего разведчика. Линия защиты, изложенная им при нашей первой встрече, была успешно реализована. Обвинение, как и предполагалось, поэтапно с шумом проваливалось. Представители НТС на первом этапе, не почувствовав «доброжелательно» подготовленной им ловушки, схватились за «руку помощи» и вместе с защитой отвели самую опасную статью обвинения – вменяемое ими преступление против американской армии. А далее, по логике событий, отпала и вторая часть обвинения, поскольку НТС действительно не имела официальной аккредитации. Западная пресса даже поднимала вопрос: как же этот «независимый НТС» вообще попал в ФРГ, если его никто из властей ФРГ не приглашал? Опять в Западной печати всплыла тема, что «его нашли и взлелеяли американские оккупационные власти», а не ФРГ как государство.

Одним словом, суд с трудом смог натянуть примерно такую – уже политическую – формулировку обвинения, как «преступление против организации дружественной американской армии». За это могло быть назначено тюремное заключение только до четырех лет, а не восемь-двенадцать лет, как это вначале предполагалось обвинением. При рассмотрении кассационной жалобы адвокатов и эта мера была снижена, чего мы и добивались.

Когда наш разведчик был освобожден из тюрьмы, западная пресса оповестила мир: «Советский мастер-шпион поехал в Кремль получать орден Красного Знамени».

Несколько слов об информации, которую «антисоветчики» под руководством П. П. Симулина получали из американской разведшколы, действовавшей в ФРГ под крышей НТС и его закрытого сектора, возглавляемого Околовичем. КГБ СССР из третьего отдела Управления особых отделов получал данные на агентуру американской разведки, готовившуюся для заброски с воздуха с территории Греции, через южные и юго-западные границы СССР. По этой информации части ПВО страны на юге и юго-западе приводились в готовность № 1, поднимались по тревоге пограничные заставы, дивизии и полки внутренних войск. Комитеты госбезопасности Молдавии, западных областей Украины и Белоруссии, Ростовской области имели информацию о времени и предполагаемых местах заброски агентуры, снабжались словесными портретами забрасываемых, получали иногда и дополнительные сведения об их биографиях, связях в СССР и прочем. Одним словом, Центр и соответствующие органы государственной безопасности страны получали своевременную упреждающую информацию о планах американской разведки, исполнителях этих планов, местах их выброски и районах, где они будут проводить шпионскую и диверсионную деятельность, создавать вооруженное антисоветское подполье.

Последняя плановая заброска группы выпускников этой американской разведшколы, кажется, не состоялась, но виной тому предательство связника и последовавший за этим арест нашего источника информации. Поступление упреждающей информации – в этом прямая заслуга перед Родиной нашего разведчика.

Не все гладко было в жизни «нашего парня». Его послевоенная судьба сложилась очень непросто. Он служил в Группе советских войск в Германии. Под давлением обстоятельств, а среди них был и подлый поступок вышестоящего начальника в погонах, бежал в ФРГ вместе с подружкой – немкой из граждан ГДР. Смалодушничал.

Мог бы, наверное, на предстоящем суде доказать свою невиновность. За побегом офицера на Запад следовало автоматическое заочное осуждение к высшей мере наказания.

В Западной Германии к дезертиру со всех сторон подступили «сваты». Предлагали пойти на сотрудничество с разведками бывших наших союзников по Отечественной войне. Не обходили вниманием НТС, ЦОПЭ (Центральное объединение послевоенных эмигрантов) и другие антисоветские организации. Предлагали сотрудничество с прессой, обещали большие деньги, другие льготы, славу «борца со сталинизмом», как это было в деле генерала-предателя Власова. Но он не пошел на все это, не хотел вредить своей вынужденно покинутой родине. А раз так – он вмиг стал никому не нужен. Живи, как хочешь! И жил на жалкие гроши, работая простым рабочим на одном из заводов в Западной Германии.

Этот человек поверил военным чекистам. Он согласился искупить свою вину, пошел на смертельный риск.

Под их руководством стал нужным человеком в закрытом секторе НТС Околовича, служил преподавателем и экзаменатором для подонков, которые сначала предали нашу родину фашистским оккупантам, а потом пошли в услужение к американской разведке и готовились к новым боям уже на территории нашей страны…

Что было дальше, как сложилась его судьба на Родине, кто же он – «этот парень»? Это знают архивы и бывшие руководители Второго и Третьего главных управлений КГБ СССР, и, естественно, оперработник, ведший в пятидесятые годы дело «нашего парня» и ныне скромно проживающий в Москве. Все это, конечно, знал и бывший начальник его отделения П. П. Симулин, которого уже нет в живых. Он не любил вспоминать эту историю, слишком тяжел был моральный груз ответственности за судьбу нашего соратника. Для истории же это – неизвестная пока страница деятельности советской военной контрразведки.

Она ждет своих исследователей. Задача возможного облегчения его судьбы легла на плечи третьего отдела, и мы с ней успешно справились. В этом деле, как видите, мне также пришлось принять посильное участие.

Глава XI

В третьем отделе. Мои наставники в разведке. Значимость проблемы оценки и проверки достоверности материалов, получаемых из-за кордона, дело «Франца». Провал попытки американской разведки объединения антисоветской эмиграции на слете в Гамбурге. Командировка в Росток. Реакция жителей Западного Берлина и беженцев из ГДР на события в Венгрии и работа по упреждению провокаций американской разведки. Суэцкий кризис и западная пресса.

Мой первый наставник в третьем отделе – начальник отделения подполковник Мухачев – был очень опытным работником, тонким психологом и непревзойденным мастером оперативной комбинации. Порой из, казалось бы, простейшего и ничего собой не представляющего материала в его руках вдруг возникала острая наступательная операция с далеко ведущими возможностями и богатыми источниками информации. Так, под его руководством было осуществлено оперативное проникновение в нужную нам среду в Западном Берлине под условным наименованием «Рынок резидентов». Здесь отдел имел возможность «расширять свой кругозор». Получать сведения о направленности интересов военных разведок государств НАТО в отношении ГСВГ, о наиболее шустрых их исполнителях. А слишком «зарвавшихся» органы безопасности ГДР призывали к порядку, да и Особые отделы на местах имели упреждающую контрразведывательную информацию.

Все это было очень наглядно и поучительно для меня и для других сотрудников отдела.

Когда я подробно рассказал Мухачеву о своем опыте работы в контрразведке, полученном мной в Особом отделе Берлинского гарнизона, он сразу же определил, кого из моих знакомых по Берлину можно «поставить в строй» в интересах работы в отделе. Далее он с разочарованием констатировал, что у меня нет теоретической разведподготовки. Не давали нам ее в Ленинграде. Зато учили быстро печатать на пишущей машинке с русским и немецким шрифтами. Ох, и не любил я эти уроки машинописи: не укладывался в нормативы. Мои совсем не музыкальные пальцы загребали на мелкой клавиатуре по 2–3 буквы сразу. Морока, одним словом.

Для пополнения моего образования начальник отделения решил сделать из меня «архивариуса». Раз в полгода оперсостав подчищал свое хозяйство – оперативную документацию. Отправляли ее из ГДР, из полевых условий службы, в Москву, где все тихо и спокойно, нет регулярных тревог и ночных подъемов, во время которых вся имеющаяся в наличии документация срочно пакуется и готовится к эвакуации. Мешков с подобным содержимым здесь должно находиться минимальное количество.

Оперсостав отделения с восторгом принял решение своего начальника о моем назначении, и вскоре мой новенький сейф был загружен делами, предназначенными для сдачи в архив… Но все это был еще сырой материал.

Мне надлежало сначала изучить инструкцию о порядке сдачи дел в архив. В разведке этот порядок намного жестче, чем, скажем, просто в территориальных органах КГБ. Потом, согласно ей, прошить, пронумеровать и составить опись, а также проверить – все ли лица, проходящие по делам, поставлены на учет (на деле, как правило, не все, поскольку оперработнику в текучке забот было просто не до этого). Далее, в делах имелась масса документов на иностранных языках. Их нужно было перевести, заверить перевод полным служебным титулом, местами проверить точность переводов, сделанных оперработником, который вел дело.

Но главная сложность оказалась впереди, точнее внизу здания Управления, в помещениях учетно-архивного отдела. Здесь правил специалист из Москвы по учетноархивному производству, капитан по званию, в моем тогдашнем восприятии – «педант, сухарь и формалист». Вот уж тут-то я прошел школу архивного дела. Почти все мои многочисленные карточки, сопровождающие сдаваемые в архив дела, браковались им как «неправильно» или «неразборчиво» заполненные. Некоторые я в его присутствии заполнял заново по 2–3 раза. Не выдержал, у нас возникла перепалка. К следующему моему приходу он выложил на стол инструкцию, где было проиллюстрировано – «как нужно писать». Мне-то казалось, что у меня почти так же получается. Но бдительный начальник архива постоянно находил у меня какие-нибудь закорючки, направленные не в ту сторону. Пришлось даже вспомнить занятия по начертательной геометрии в Свердловском горном институте и образцы написания разных шрифтов. После восстановления навыков, полученных еще в Свердловске, мой придирчивый начальник архива, внимательно рассмотрев очередную порцию карточек, воскликнул: «Ну вот, ведь можешь, когда захочешь!» Полюбовавшись моими шрифтами, он всю партию карточек без придирок разложил по алфавиту и принял у меня дела. По оформлению самих дел у него не было ко мне замечаний.

Этот вид оперативной деятельности примерно через неделю стал меня тяготить, и я поделился своим недовольством с сидящим напротив соседом. (О случайном знакомстве с ним еще полгода назад в Особом отделе Берлинского гарнизона я писал выше. Тогда я не знал, кто он, где и кем работает.) На мои сетования, что я сюда шел не за тем, чтобы чужие бумажки подшивать и в архивной пыли копаться, майор Ионов Борис Васильевич спокойно и вразумительно объяснил мне, что я, по его мнению, неправильно работаю, так как неправильно понял свою главную задачу. Судя по темпам, я поставил себе целью поскорее отделаться от этих бумаг, и хотя это тоже задача важная – сдать их в архив, но не главная для меня. Главное в работе с переданными мне документами – изучение по сдаваемым в архив делам реальной оперативной обстановки в работе отделения. Чего добились оперработники, приобретая эти источники информации, и почему стало бесполезным дальнейшее продолжение связи с ними. Читая эти дела, я должен ставить себя на место оперработника: а как бы поступил я, будучи на их месте? Какую оценку дал бы я получаемым материалам? Вижу ли я ошибки в их работе, что, с моей точки зрения, можно было бы сделать лучше, чем они? Как иначе построить эту работу?

Да, это спокойное, деловое объяснение главной цели как-то сразу прояснило сознание. А ведь он совершенно прав! В стремлении поскорее отделаться от этой нудной бумажной работы я действительно упустил те вопросы, над которыми мне как молодому опреработнику следовало бы хорошенько подумать. Последующие дела я анализировал именно с этой точки зрения. Иначе видел все эти ситуации и судьбы людей. И тут меня кольнула мысль. Ведь в двух делах, уже сданных мной в архив, были ситуации, над которыми следовало бы подумать именно с этих позиций. Я стремительно кинулся в архив, на первый этаж, перехватить эти дела, пока они не ушли в Москву, чтобы посмотреть на них другими глазами, иначе я их больше не увижу. Но этот «сухарь» в архиве и тут преподнес мне урок.

Оказывается, строго по инструкции, сданные мной дела в архив – уже не мои дела, а собственность архива. А для получения их обратно нужен специальный документ за подписью начальника моего отдела. То есть для этого следовало снова бежать на второй этаж. Я едва добился согласия на повторный просмотр этих дел в кабинете архива под личным и бдительным контролем его начальника.

При повторном просмотре этих дел я пришел к выводу, что кое-где я бы, пожалуй, поступил иначе.

Дальнейшая работа со сдаваемыми в архив делами уже не угнетала меня, а пробуждала живейший интерес к каждому документу, так как это был действительно убедительный, наглядный учебный материал, дающий знания и опыт, которых у меня пока не было.

Оглядываясь назад, на годы моей службы, могу подтвердить, что это было мудрое решение начальника моего отделения. Он обучал меня на примерах текущей оперативной работы, а главное – в сжатые сроки.

Бурная жизнь отдела не давала времени на спокойное теоретическое осмысливание происходящего, всюду нужно было успевать. Едва «расправившись» с переданными мне архивными делами, я вместе с начальником отделения принял участие в работе по одному угасающему делу, где не просматривались перспективы получения необходимой для нас информации. Суть сводилась к следующему. Вся полученные от этого агента сведения не нашли подтверждения, других возможностей оказать нам помощь у него нет, возможно, он просто не хочет или боится предпринимать дополнительные шаги для получения уточняющей информации. Мне было поручено по материалам дела – назовем его условно «Франц» – самому подготовить соответствующее заключение. В разделе о мотивах прекращения связи рекомендовалось указать – «дезинформация», потому как другие оценочные критерии к его личности не подходили. Мне надлежало сдать дело «Франца» в архив уже от своего имени. Я исподволь изучал дело, приводил его в соответствие с требованиями архива. Заготовил карточки, где указывалось, что я работал с источником и дал оценку его материалам как дезинформации.

В это же время мы с начальником отделения провели с «Францем» еще две встречи перед расставанием для уточнения некоторых деталей сотрудничества и сведений, полученных от него.

Этот человек не произвел на меня впечатления авантюриста или любителя «продать информацию». Кстати, на этих двух встречах обнаружилась моя языковая и теоретическая несостоятельность в области фотодела и специальной фотографии. Мы вынуждены были разбирать причины некачественных фотоснимков документов, переданных нам агентом. И тут я «поплыл», так как не владел ни специальной терминологией, ни основами фотодела в этой специфической области фотографии, преподаваемой в разведшколах. Наш соратник принял деятельное участие в переводе на русский язык деталей фотопроцесса, рассказал мне, в каких условиях он делал снимки. Выяснилось, что он был очень ограничен во времени, к тому же не мог передвинуть на чужом столе чужую лампу, чтобы сделать освещение документа таким, как требовали наши специалисты. Он сделал то, что было возможно сделать в тот краткий момент и в тех условиях освещенности, чтобы его не застали на месте фотографирования. Коротко говоря – он сделал все, что мог.

На второй, уже прощальной, встрече он искренне заявил нам: «Жаль, что вы мне не верите. Я действительно не знаю, для чего предназначены эти колонки цифр или букв. Но это документы какого-то секретного американского учреждения. Адрес и место дислокации я вам указал.

Больше я действительно ничего не знаю, хотите – верьте, хотите – нет». Проверка адреса этого «учреждения» по центру нам тоже ничего не дала. Принять другие меры по его «просвечиванию» у нашего отдела не было возможности, тем более что в Москве никому и ничего о его существовании не было известно, а нам самим из Потсдама до этого городка не дотянуться. Далеко, ведь это был милый курортный городок на юге Баварии в ФРГ. Если бы нам из Москвы сказали, что это известно, интересно и важно, тогда нашлись бы и силы, и средства, и другие возможности. А так, конечно, – «дезинформация».

Так мы и расстались с «Францем». А я впервые столкнулся с проблемой проверки достоверности получаемой информации. Позже я убедился, что это по существу «ахиллесова пята» в работе каждого разведчика, насколько успешно решает он эту задачу, настолько более весомы его оперативные результаты. И вскоре, в текучке будней, эта рядовая по значимости ситуация забылась.

После ознакомительной и поучительной работы с документами меня повели «в массы» – подключили к работе по еще одной, непонятной для меня на первом этапе боевой ситуации.

Хочу пояснить, под термином «боевая ситуация» я имею в виду ведущуюся оперативную работу по конкретным следам разведывательной деятельности спецслужб противника против Группы войск в ГДР или его агентуры, уже выявленной в республике. Сюда же входит и весь комплекс мероприятий внешней контрразведки, особенно по выявлению, пресечению и изучению способов связи такого органа противника с агентурой на территории ГДР. Это и тайники или почтовые ящики (по-немецки «Versteck» – укромное место, где прячут добытую секретную информацию, или «der tote Briefkasten» – это в переводе буквально звучит как «мертвый почтовый ящик», который все знает, но молчит). Термины придуманы тоже не без юмора. Задачей контрразведки также является выявление и возможный перехват его связников или курьеров, засылаемых регулярно с Запада в ГДР для руководства, действующей здесь агентурой противника, перепроверки поступающей от нее информации, финансового и материально-технического обеспечения, действующих здесь агентов и многое другое, что входит в круг служебных задач разведки противоборствующей стороны.

Так вот, руководители спросили меня, знаю ли я, что такое «тайник» в работе разведки и как я себе это представляю. Я выложил свои теоретические познания о предмете разговора, которые, в общем и целом, соответствовали действительности.

Тогда мне поставили задачу. Нужно принять участие в проверке информации, полученной издалека, о наличии такого тайника на территории ГДР. Особенность дела состояла в том, что нам не было известно, ни кому он предназначался, ни когда вражеский агент будет им пользоваться. Судя по месту закладки, он был предназначен не для моментального изъятия. Дело усугублялось еще тем, что поблизости располагался военный объект Национальной народной армии ГДР (ННА ГДР). Организация стационарного поста наблюдения в этих условиях невозможна, да и передавать эти сведения органам госбезопасности ГДР на данном этапе было пока нецелесообразно. Но убедиться в том, что закладка в тайник произведена, нужно. Тогда можно верить источнику информации. Мне было предложено в одиночку, под видом любителя «тихой охоты», то есть сборщика грибов, отыскать это место и проверить щупом наличие или отсутствие закладки в названной точке. Было известно, что вложение находиться не глубже 40-50 сантиметров. Мы знали так же, что при въезде на этот участок леса висели щиты с предупредительной надписью, что присутствие посторонних в этом районе леса запрещено, так как тут находится объект, охраняемый национальной народной армией ГДР.

Ну, а если здесь будет задержан один советский военнослужащий, любитель грибов, так ведь для «этих русских грибников» законы не писаны, да он, как советский гражданин, не может представлять опасности для армии ГДР. А грибы – они имеют странное свойство! Хорошо растут вблизи заборов особо охраняемых объектов. Нормальных и законопослушных грибников из числа граждан ГДР эта надпись отпугнет, а значит, сохранит растущее поколение грибов. Ну а русским любителям «тихой охоты» это только на руку.

Усвоив существо задания и легенду прикрытия, я отравился на его выполнение. В форме, с корзинкой и щупом в руках под видом палочки, с какими обычно ходят грибники. Машину с шофером оставил недалеко от грозной таблички, а сам пошел искать закладку.

Место нашел без особых затруднений. Недалеко был зеленый забор и колючая проволока перед ним. Для начала я набрал грибов. Вышел на опушку леса. Ориентиры закладки были выбраны действительно безупречно, со знанием дела. Любой зрячий определит это место. Я тщательно замерил расстояние между двумя запоминающимися соснами. Расстояние соответствовало данным ориентировки. Перепроверил дважды – точно все так. Теперь точно на середине должна быть закладка. Я присел на этом месте, осмотрелся, стал перебирать собранные грибы, сомнительные выбросил на землю. Должно же быть видно, что тут кто-то собирал грибы. Ну а между делом, определив квадрат примерно в 1,5 м2, стал зондировать почву подо мхом и остатками моих грибов щупом-палочкой на глубину 50 см, на щупе была метка по этой глубине. На отмеренных мной 1,5 м2 щуп спокойно входил в землю, не показывая наличия закладки, камней или каких-нибудь препятствий. Ничего! Мягкая песчаная почва, пусто! Этот условный квадрат от точки закладки я прошел еще дважды, на расстоянии спичечного коробка от каждого прокола. Пусто, ничего нет. Отдохнув, я еще раз проверил ориентиры – сосны на имеющейся у меня схеме. Никаких сомнений, место то, что на схеме, но закладки нет. Осмотрел окружающую местность. Сказывалась близость воинской части. По обе стороны от приметных сосен виднелись полуосыпавшиеся неглубокие окопы – следы солдатских учений. Я высыпал под одну из сосен остатки собранных грибов, как червивые. Вышел из леса к ожидавшей меня машине и поехал в Потсдам на доклад о результатах моих неудачных поисков тайника на местности.

Знаю, что после меня в этот злополучный лес направлялись уже вместе два «любителя грибов», которые подтвердили результаты моих неудачных поисков.

Ситуация пошла на контроль к опытному в таких поисках руководителю. Он пригласил меня, разобрал подробно мой отчет и результаты проверки моего отчета коллегами и обратил внимание на одну существенную для него деталь.

Вот она – истинная цена практического, а не теоретического опыта! Он взялся за анализ обстановки на местности, окружавшей тайник. Расспросил меня в деталях, действительно ли я видел у сосен следы вырытых ранее окопов? Может это просто естественные провалы почвы в лесу, а не окопы? Я воспротивился, нет, это не природные ямки, а именно бывшие окопы, так как их следы были видны вдоль всей опушки леса, где я предварительно прошелся, собирая для маскировки грибы. Тогда он спросил, куда же солдаты могли сбрасывать землю при рытье окопов, вглубь леса или на полянку, где мы искали тайник? Куда им было удобнее бросать землю? Конечно же, на полянку! Так как позади окопчиков была густая поросль леса, она бы затрудняла эту работу, бросать удобнее из-за обеих сосен на полянку. А ведь эта земля могла увеличить глубину закладки тайника, если, конечно, тайник был заложен раньше, а не после этих учений в лесу. Следовательно, искать надо было вновь на этом же месте, но не на глубине 40–50 см, а, допустим, 80 см.

Перепроверка этой версии уже другими сотрудниками подтвердила, что после солдатских учений закладка оказалась на глубине 75 см. А это значит, что данные агента были достоверны, источнику информации можно было полностью доверять, а не делать из него «дезинформатора».

Это, естественно, вдохновляло оперработника на дальнейшую работу с агентом, заставляло больше думать о мерах его защиты и поощрения, о тщательной отработке перспективы дальнейшего сотрудничества.

Следующим этапом моего обучения, а точнее вхождения в работу третьего отдела по новой для меня области служебной деятельности была работа под непосредственным руководством тогдашнего начальника третьего отдела полковника Устинова.

Я бы это, с позиции сегодняшнего дня, назвал вполне обосновано, академическими курсами, а не рядовой практикой оперативной работы.

Опыт и знания, полученные мной под его непосредственным руководством, известны в чекистской практике под названием «оперативные игры с использованием перевербованных агентов-радистов». Это, пожалуй, одна из вершин контрразведывательных устремлений, взобравшись на которую, хорошо видно, что хочет знать разведка противника, видны ее силы и технические средства. На практике на агентов-радистов возлагается передача срочной наиболее важной информации в разведцентр. Это, как правило, агентура на перспективу, а не на потребности одного дня, их разведка хорошо обучает, экипирует, проверяет и готовит для работы «в особых условиях», то есть в военное время. В ряде случаев их готовят для участия в работе резидентур. По личным качествам такой агент должен соответствовать физически определенным требованиям, чтобы сохранить свое место в жизни, особенно в обстановке военного времени. Я уже не говорю об адском объеме работы для подготовки дезинформации, необходимой для передачи разведке противника, необходимости постоянной перепроверки такого агента, изучения новой радиотехники, условий работы на ней и многого другого. Кроме участия в решении новых задач эта работа потребовала от меня знакомства с основами радиодела в разведке и значительного пополнения словарного запаса немецкого языка в данной специфической области знаний. Не случайно мой начальник отделения Мухачев, когда узнал, что меня опять «увели на сторону» из рамок работы отделения, в этот раз сказал: «Ничего, работай, учись. Тебе это только на пользу. А потом полученный опыт и знания будешь сам передавать уже нам в отделении».

Обычно Мухачев очень ревниво относился к таким отвлечениям меня из рамок отделения на сторону, даже бросал мне иногда реплики: «Ты сам напрашиваешься на такие отвлечения!» Ну что мог я поделать, если все это происходило помимо моей воли и желания. Хотя при этом был и мой вклад в успешное решение ряда серьезных задач, стоящих перед отделом в целом.

Опять, только затронул болезненную для себя тему, всплыла в памяти ситуация первого года работы в отделе. На этот раз в кабинет к Мухачеву пришел начальник «антисоветского» отделения П. П. Симулин. Мухачев пригласил меня. Вижу в руках у Симулина пачку документов.