Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Из вышеизложенного читатель, особенно служивый, может представить себе, насколько сильное административное давление из Москвы оказывалось в этой политической обстановке на руководство Управления особых отделов, а по инстанции – и на руководителей Берлинского Особого отдела, несшего, естественно, моральную и юридическую ответственность за происшедшее.

Чувствовалось большое нервное напряжение во взаимоотношениях между высшими руководителями и подчиненными. На фоне такой моральной обстановки иногда проскакивали молнии.

Так, под руку, под такие настроения, попал и я. Все это мне однозначно понятно сейчас. А тогда? Вот как тогда воспринимался мной один из эпизодов, характеризующих обстановку тех дней, буквально первых дней моей службы.

Одной из задач по розыску было изучение всей западной прессы, в которой что-либо говорилось о судьбе беглеца. Но газеты все же поступали с запозданием, на день-два, а появляющаяся информация требовала иногда неотложных, немедленных действий.

В то время появилась новинка в СМИ – световая газета в Западном Берлине. Там размещалась самая оперативная информация, появляющаяся на западе, которая публиковалась в газетах иногда лишь сутки-двое спустя. Это было огромное световое табло, смонтированное в Западном Берлине, слева от Бранденбургских ворот, почти напротив развалин бывшей имперской канцелярии. Самая актуальная «для просвещения» жителей демократического Берлина информация появлялась после окончания рабочего дня, где-то около 19 часов. Мне было поручено каждый вечер считывать информацию на этом табло с целью возможного обнаружения каких-либо сведений о нашем дезертире. Октябрь месяц, площадь возле Бранденбургских ворот большая, сыро, холодно, сильный ветер. Основательно промерз, пока читал оба выпуска новостей. Скорей на автомобильную стоянку у советского посольства и в отдел. Была информация! Быстро поднялся в отделе к себе в кабинет на третий этаж, сажусь за справку. Помню строчки выходили неровные: руки промерзли, плохо держали ручку. Скорей доложить начальнику отдела, так как из информации напрашивались кое-какие мероприятия.

Спустился на второй этаж, где сидел дежурный. Хорошо помню, дежурил майор Рамзаев. Я был в штатском. Подошел к его столу доложил, что есть срочная информация для доклада. Он сказал, что передо мной два оперработника, придется подождать. Поглядел на меня:

– Ты что такой синий?

Я ответил, что промерз до костей, а руки так окоченели, что еле справку набросал и не могу еще отойти. В это время открывается наружная дверь, стремительно входят двое в штатском. Первый невысокого роста, коренастый. Я, по неопытности, не сразу уловил реакцию офицеров, вытянувшихся по стойке «смирно», и стоял вполоборота к двери с одной рукой в кармане (все еще отогревался).

Слышу вдруг резкий раздраженный голос первого штатского и вижу палец направленный в мою сторону:

– Кто этот разгильдяй?! Одеть его в солдатскую робу и отправить в самый дальний гарнизон!

Я опешил, поняв, что это комплимент в мой адрес. Чувствую толчок в спину и шепот одного из оперработников:

– Достань руку из кармана, это же генерал!

А у меня все еще от генеральского окрика такое ощущение, как от внезапного удара в голову чем-то мягким и тяжелым. Дежурный доложил:

– Товарищ, генерал, это наш новый переводчик.

В ответ:

– А давно он у вас, почему я его не знаю?

Я начинаю приходить в себя. Почему-то вспыхнуло чувство невероятной обиды: таких слов в свой адрес я еще в жизни не слыхал! Не довелось и после. За что? Стоящие рядом офицеры заметили мое состояние. Однако сдержался, неуверенно включился в разговор, сообщив дату прибытия в управление и что по вопросу прибытия меня принимал его заместитель полковник Сазонов. Генерал Г. К. Цинев и сопровождающий быстро прошли в кабинет полковника Шаталова.

Оперработники дружно набросились на меня, выяснили, почему я не знаю в лицо начальника управления, отругали за руку в кармане. Обсудили, как же поправить дело, сгладить хотя бы это первое неприятное для обеих сторон впечатление от знакомства с начальником управления. Помню истинную находчивость в этой ситуации майора Рамзаева. Он успокоил меня:

– Ну окрик окриком, бывает, что и незаслуженно, а дело делом! Ведь у тебя в руках новая информация по делу дезертира, полученная только что. Генерал приехал наверняка именно по вопросу хода расследования. Я как дежурный зайду сейчас к начальнику отдела и доложу о получении новых данных по розыску дезертира.

Что и проделал. Выйдя из кабинета, он сказал мне:

– Зайди, обратись, как положено по уставу, сначала к генералу, а потом к полковнику и доложи содержание информации, когда и как она получена. Генерал ведь не все знает!

Я зашел, доложил все строго по уставу, передал документы. После их изучения генерал Г. К. Цинев спросил меня, откуда я прибыл к ним и где моя родина. Я ответил на вопросы, сказал, что моя родина – Пермская область.

При упоминании области генерал и начальник отдела как-то странно переглянулись. Я вышел. Снова вызвали дежурного. Вернувшись он спросил меня:

– Тебя знакомили со справкой по делу на этого беглеца?

Я ответил, что нет, наверное, в суете позабыли.

– Начальник приказал, чтобы ты завтра обязательно ознакомился с ней! – добавил Рамзаев.

Таким было мое первое знакомство с будущим заместителем председателя КГБ СССР, известным в последующем руководителем органов госбезопасности. В пятидесятые годы он возглавлял органы военной контрразведки в ГСВГ, и под его руководством мне предстояло прослужить много лет в ГДР. Но об этом позже. Первое впечатление – оно самое яркое. Что было, то было! Из жизни былого не выкинешь.

Читаю утром краткую справку:

«Гарифуллин Ахмед родился в 1933 году в Татарской АССР, по национальности татарин, образование начальное. В армию призван в июне 1952 года Березниковским горвоенкоматом, Пермской области.

Службу проходил в 133-м отдельном батальоне охраны Управления военного коменданта советского сектора г. Берлина. В августе 1953 года сбежал к американцам из караула суточного наряда по охране памятника «Победы» в Западном Берлине».

…Да, изменник-то оказывается земляк! Вот тебе и первый щелчок от советских людей, «меняющих свои убеждения»!

Уже первичные оперативные мероприятия по расследованию этого факта дезертирства показали возможную причастность к этому делу американской разведки. Этой акцией руководил некий Курт Голлин.

Не менее памятным для меня событием первых дней службы в Берлине явилась постановка на партийный учет.

Мы, сотрудники Особого отдела, состояли на партучете в политотделе коменданта советского сектора города Берлина. Само название «Комендатура советского сектора города Берлина» носило на себе определенный, уже исторический отпечаток, ореол славы нашей победы в прошедшей войне. На территории комендатуры тогда располагался зал, в котором маршал Жуков вместе с союзниками по антигитлеровской коалиции подписал акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. То есть, даже сама территория комендатуры была кусочком истории, символом победы советского народа. В комендатуру брали самых заслуженных и достойных участников войны, служить в ней было почетно. У немецкого населения Центральная комендатура в Берлине, несмотря на провозглашение республики в 1949 году, по-прежнему считалась высшим органом военно-административной власти на Востоке Германии.

Я, в то время еще совсем молодой военнослужащий, с душевным трепетом вошел в кабинет с исторической надписью «Политотдел штаба Управления военного коменданта советского сектора г. Берлина». Представился. Инструктор политотдела ознакомился с моими документами. Вижу на его лице недоумение, сменившееся явным недоверием:

– Как? Ты четыре года учился. Говоришь, что закончил военный институт и даже с отличием? И тебя выпустили не офицером, а сержантом? – подал мне чистый лист бумаги. – Пиши! Когда и за что тебя лишили офицерского звания, какие взыскания, выговоры были. Пиши все, как есть. Перед партией надо быть честным! А ты к тому же еще и особист!

Я безуспешно пытался разъяснить, что все мои слова – правда. Спохватившись сказал:

– Да вы спросите об этом моего начальника полковника Шаталова. Он подтвердит достоверность моих слов.

Услышал в ответ:

– Зачем нам твой Шаталов? Мы и сами разберемся! Я, несмотря на то, что окончил институт с отличием, ходил все еще сержантом, как и мои сокурсники из ПГУ. Сказалась организационная неразбериха в верхах осенью 1953 года, после смерти Сталина: снятие Берии и его арест в конце июня 1953 года, отсутствие законно утвержденного министра госбезопасности. Такова история, под колесами которой трещали человеческие судьбы. Кстати, первые офицерские звания «лейтенантов» пришли нам только в конце ноября 1953 года, через три с лишним месяца после окончания ВУЗа!

Инструктор политотдела предложил мне выйти в коридор и подождать его решения. Нас разделяла тонкая перегородка. Слышу разговор по телефону этого инструктора видимо с руководителем:

– У меня тут на приеме один «бериевец»… Да… Да. Он, видите ли, плетет тут мне, что учился четыре года… Нет… не гражданский, а окончил якобы четырехгодичный военный институт… Я так же думаю, что вранье!

Молчание. Он слушал указания собеседника. И снова:

– Да… так точно! Пошлем запросы, ну а затем вкатим ему по полной мерке… Да… слушаюсь!

Я не выдержал и, не дождавшись повторного приглашения в кабинет, вышел из двери с исторической табличкой «Политотдел штаба Управления военного коменданта советского сектора г. Берлина».

«Бериевец», да что у меня общего с Берией, почему я должен нести ответственность за его преступления?! Я пришел служить Родине, а тут выходит, что в глазах партии я являюсь соучастником Берии!

В отделе секретарь парторганизации спросил меня – встал ли я на учет в политотделе комендатуры? Я рассказал о результатах разговора с инструктором политотдела. Секретарь тут же повел меня к Шаталову. Мне сказали:

– Успокойся, возьми себя в руки. Это, к сожалению, еще один из моментов оперативной обстановки, в которой мы сейчас работаем. Но, несмотря ни на что, надо работать! Мы тут еще и не такое слыхали. Но выжили, а ты привыкай!

Для полноты изложения следует упомянуть, что вскоре этого инструктора из политотдела комендатуры перевели на другое место службы.

Эпизод в политотделе с «бериевцем» имел неожиданное продолжение. Я тогда был еще не женат и питался в столовой центральной комендатуры. Украшением офицерской компании была группа дежурных офицеров центральной комендатуры. На них возлагались задачи по поддержанию контактов с представителями союзнических комендатур, прием посетителей из местного населения. Здесь нужно заметить, что немцы, несмотря на то, что ГДР была создана еще в 1949 году, а речь идет о событиях осени 1953 года, все еще, по привычке времен оккупации, обращались с жалобами на органы местных властей ГДР в Центральную комендатуру. Видели в ней высшую военно-административную и справедливую инстанцию в республике. На это повлияло также и временное введение военного положения в городе в июне 1953 года и его последствия, как неуверенность немцев в правильности действий своих властей.

Я частенько помогал «сверхурочно» этим офицерам, участвуя в приеме посетителей из местного населения (явно не хватало военных переводчиков). Это была для меня дополнительная практика перевода. Кстати, эта практика приема посетителей по линии военной комендатуры мне впоследствии очень пригодилась в оперативной работе, уже по линии третьего отдела. Мне, молодому, не видевшему войны офицеру было, со своей стороны, лестно общаться с офицерами центральной комендатуры. Интересно послушать их рассказы о войне. Это были все старшие офицеры – фронтовики, орденоносцы, уважаемые в гарнизоне люди. Завидев меня при входе в столовую, они, бывало, приглашали в свою компанию. В выходные дни не обходилось и без доброй чарки спиртного.

Так вот однажды, в разгар вечеринки, вдруг слышу фразу:

– Мужики! Поосторожней с разговорами, с нами же «бериевец»!

Понял, что это булыжник в мой огород. Под влиянием спиртного, уже не соблюдая принятую в военной среде субординацию (лейтенантик в среде боевых старших офицеров) я вспылил. Но обратился к разуму присутствующих:

– Вы мне скажите, вам понравится, если я вас назову «власовцами»?! – всеобщее бурное возмущение. – Ведь Власов – бывший генерал Советской армии, вы служите в Советской армии. Значит коллеги, сослуживцы? Я знаю, кто он, знаю, и кто все вы. И Это сравнение было бы глубоко оскорбительно для вас, вашей чести. Это я хорошо понимаю. Но поймите и меня! Глубоко оскорбительно для меня также сравнение с Берией. Да, ведомство одно, но что у меня общего с его деятельностью? У меня тоже есть понятие о чести офицера, я служу Родине, как и вы, в этом наша общая задача.

Меня успокоили, одернули офицера, причислившего меня к «бериевцам». На другой день в отделе уже знали о моей «застольной» речи в воскресной дискуссии с фронтовиками. Одобрили ее содержание, но дружно рекомендовали избегать впредь этой компании.

Глава V

На «обводе», или внешней границе Большого Берлина.

Я уже упоминал выше, что одной из моих основных задач была работа с оперсоставом на «обводе».

На «обводе» – внешних границах Берлина – охрану наружной городской черты обеспечивали три обычных мотострелковых батальона, совершенно не имеющие опыта пограничной службы. Охрану внешних границ Демократического сектора города Берлина обеспечивал батальон, дислоцировавшийся в городе Кенигс Вустерхаузен. Здесь вел хозяйство капитан Рожков.

Рядом с городом возвышались громадные мачты радиостанции. В фашистское время там размещалась подчиненная Геббельсу «Заморская служба». При нацистах это была служба радиоперехвата, контролировавшая содержание всех заграничных радиопередач. Опять прямое напоминание о преддипломной практике, во время которой пришлось просмотреть много папок с отчетами этой службы, подчинявшейся непосредственно Геббельсу.

Два других батальона несли охрану внешних границ Западного Берлина. Один батальон дислоцировался в местечке Штансдорф, на юге Берлина, второй на севере, в поселке Гросс Глинике. Обслуживались эти батальоны старшими оперуполномоченными капитаном Фроловым и майором Барсуковым. Оба фронтовики, опытные сотрудники. Я как переводчик участвовал в их работе по «окружению». На «обводе» я стал свидетелем и участником многих событий. Бывал у них наездами, по два, иногда три дня. Они передавали меня из рук в руки. Так, начав рабочую неделю на Юге Берлина в Штансдорфе, я объезжал по внешнему кольцу западную границу города, попадая в Гросс Глинике. Оттуда, завершив объезд северной части города по внешней границе Западного Берлина, возвращался в отдел в Карлсхорсте уже с севера, наполненный впечатлениями и материалами, на перевод которых не хватало времени на месте. И так – неделя за неделей. Здесь я получил так же наглядное представление о реальном состоянии охраны этой границы.

Для пополнения информации об окружающей обстановке мы работали с агентурой из местного населения, проживающего около границы, поддерживали постоянные контакты с местными властями, народной полицией, разведотделами и командованием погранвойск ГДР. Принимали участие в проверках чрезвычайных происшествий на границе, проводили опросы нарушителей и т. п.

Вместе с нашими батальонами границу охраняли и пограничники ГДР. Наши военнослужащие часто жаловались на их халатность. Уйдут с постов или из секретов в укромное местечко, «замаскируются» плащами и спят. Наших солдат это, естественно, раздражало:

– Они спят, службу не несут, а мы охраняй их покой!

Помню, на этом фоне был такой инцидент. Немецкие пограничники заснули в секрете, надежно укрывшись большой прочной палаткой. Возмущенные таким нахальством (даже палатку в секрет притащили!), выбрав момент, когда немецкие часовые дружно захрапели, наши солдаты намертво прикрепили кольями к земле и деревьям эту плащ-палатку над спящими и удалились. Проснувшимся и перепугавшимся немецким часовым показалось вначале, что их захватили в плен. Шуму было много. Сначала командование немецкого погранполка истолковало данный факт даже как «провокацию с Запада».

На эту «дружескую» шутку немцы ответили обещанием «поднять уровень» воспитательной работы.

В одну из командировок в Штансдорфе вдруг случил; ся подъем среди ночи. Редкое событие! Задержан немец при переходе границы из Западного Берлина. Нарушитель границы. Идем на допрос. А накануне была сменена «штатная» дислокация секретов. Наши посты и немецкие поменяли местами. И вот, у нас сразу же и задержание. «Нарушитель» удивленно спрашивает:

– В чем дело, почему меня задержали?

Устанавливаем личность. Оказался жителем Штан-сдорфа, данного местечка.

– Как попал в Западный Берлин, зачем ходил?

Он удивленно нам в ответ:

– Да вы что? Я уже лет 10 там работаю и всегда так езжу домой. Да об этом в поселке все знают и бургомистр. А что тут такого?

– Так ты зачем ходишь через границу? Ведь по правилам нужно ездить через Демократический Берлин.

Он, удивленно посмотрев на меня, терпеливо разъяснил, что для поездок на работу «по правилам» ему нужно ежедневно тратить до 2–3 часов и кучу денег! А здесь он на велосипеде от работы до дома, естественно, через границу, тратит всего минут 30.

– Наши пограничники меня знают и никогда не задерживают!

«Нарушителя» отпустили домой, а сами еще раз убедились в ненадежности официальной информации наших «немецких друзей» по системе охраны границы. Припоминается еще один редкий случай по этому району, напомнивший мне наши бдения при изучении истории КПСС. Я питался солдатским пайком «расходом», оставляемым в столовых воинских частей для запоздавших. По состоянию здоровья мне было трудно переносить эту пищу из-за появляющихся болей в желудке (позже выявили нарушение кислотности, гастрит и т. п.).

И я, по возможности, питался иногда вечерами в местных ресторанчиках – «гастштетах». Это не осталось незамеченным хозяином и немногочисленными посетителями.

При одном из таких посещений ко мне подходит владелец «гастштета» в Штансдорфе и спрашивает, не смогу ли я поговорить с одним из его хороших знакомых. Я ответил, что согласен:

– Где он?

Хозяин замялся и дипломатично уточнил:

– А разрешается ли советским офицерам разговаривать со всеми немцами?

Затем добавил, что люди бывают с разным убеждениями.

Я сказал, что знаю об этом:

– В чем же дело?

Тогда хозяин выдавил из себя, что этот человек – «кулак», разрешается ли офицерам говорить с «кулаками»?

Это русское слово «кулак» в немецком контексте звучало необычно. Хозяин заверил меня, что знает значение этого термина и поэтому хочет упредить меня. Я дал согласие на встречу с «кулаком», и мы обусловили встречу на завтра в этом же ресторанчике. Я доложил о разговоре и на следующий день пришел на ужин. В руках у ожидавшего меня собеседника я заметил какой-то сверток и книгу. Он поблагодарил за согласие на встречу и сказал, что хотел бы поделиться своими раздумьями в частной беседе с советским гражданином. Я сразу же спросил, почему в поселке его называют «кулаком», знает ли он политическое значение этого термина? В состоявшейся беседе он подробно, аргументировано изложил свое мнение о направленности проводимой ГДР политики по кооперированию сельского хозяйства в республике на примере своего поселка. (Перегибы в этой политике привели к массовому бегству крестьян на запад и стали также одной из причин путча в ГДР в июне 1953 года. Эти перегибы были впоследствии принципиально исправлены.)

С его слов, в кооперативы пошли люди, сами плохо работающие на земле, в расчете на помощь со стороны и из желания пожить за чужой счет. Показал список членов кооператива, давая многим из них как людям, работающим на земле, резко отрицательную характеристику: «Сами из-за лени себя разорили и других разорят!» Сказал, что он открыто отказался вступать в это общество лентяев, даже не желающих толком работать на себя, а жаждущих подачек!

Вот за отказ вступить добровольно в такой кооператив бургомистр и обругал его публично на собрании «кулаком» и пообещал его поведение «так не оставить».

При этих словах он положил передо мной книгу. К моему большому удивлению, это был «Краткий курс истории ВКП(б)» на немецком языке. Собеседник, волнуясь, раскрыл книгу и ткнул пальцем в раздел «Liquidirung des kulakentums» – «Ликвидация кулачества». Он заверил, что изучил внимательно всю книгу, особенно этот раздел.

Отдельные его положения были подчеркнуты красным карандашом. Спросил прямо, что с моей точки зрения его ожидает, учитывая личную позицию бургомистра, будет ли ему ссылка в Сибирь? Он, прочитав учебник, внутренне уже приготовился к неизбежной высылке. Спросил меня, знаю ли я сам, что это такое – Сибирь? Действительно ли там ходят вокруг домов медведи и у людей из-за мороза отмерзают руки?

– Моя старуха уже приготовила мне шапку для Сибири, какие я вижу зимой у ваших солдат.

Спросил, не смогу ли я ему продать такую же? Тут он вынул сверток и достал из него сшитую руками его жены имитацию шапки-ушанки. Сокрушенно сказал:

– Она у меня не может сделать по-настоящему, как у ваших солдат. В этой, наверное, уши отмерзнут!

Вот так «кулак»! Он блестяще, с наших позиций того времени, проанализировал причины провала первого этапа кооперирования в ГДР, которые были исправлены властями несколько позже. Но «Краткий курс», почерканный во многих местах при изучении, – это впечатляло.

Я, как мог, обрисовал возможную, известную в то время, перспективу развития событий в ГДР. Рассказал ему подробно, что такое Сибирь, сказав, что, по существу, я сам сибиряк и что лично я уверен в том, что высылка ему не грозит.

Он спросил моего совета, как же быть ему с кооперативом, вступать ли ему туда, ведь давят? Я сказал, что это дело его совести, без убежденности в правоте начинания там делать нечего. Собеседник, поблагодарив за встречу, вдруг неожиданно сказал:

– Товарищ офицер, не верьте нашему бургомистру. Он только для вида носит партийный значок. В действительности он сам все думает иначе!

Вот тебе и на! «Кулак» добровольно дает значимую для обстановки информацию. А ведь мы к этому бургомистру сами заглядывали. Через несколько лет, уже будучи на другой работе в Потсдаме, я узнал, что бургомистр Штансдорфа бежал на Запад.

В памяти осталось также одно тяжелое, трагическое событие, происшедшее в этом районе осенью 1953 года. Я был в тот день на севере Берлина, в Гросс Глинике.

Работали с майором Барсуковым в «окружении». Приходим около обеда в расположение батальона, заходим в кабинет. Нервно звонит телефон, а сержант, дежуривший у телефона не берет трубку. Увидел нас и с облегчением воскликнул:

– Ну наконец-то!

– Ты почему не отвечаешь на звонки? Для чего поставлен? – строго спросил его майор Барсуков.

– Из Берлина все время требуют разыскать вас и переводчика, а где я вас найду? – виновато зачастил он. – Я в батальоне вас не нашел и уже говорил, что нет вас, а там требуют, найди немедленно. Вот я и не беру трубку – нечего мне сказать!

После минутного разговора – в машину и немедленно на юг, в Штансдорф. Там серьезное ЧП, суть не пояснили. Промчались через Потсдам, в Бабельсберге поворот на шоссе, ведущее вдоль границы в сторону Штансдорфа. Стоп! Дорога перекрыта броневиком. Вижу – на отвороте лежат по кустам и в канавах солдаты в касках, наши и немецкие пограничники. Проезд по этой дороге закрыт, нас не пускают. Подбегает офицер, знакомый по батальону в Штансдорфе. Спрашиваю:

– Что там?

Он в ответ:

– А вы разве не знаете? – помолчав, добавил: – Да все уже вроде бы закончено, стрельбы не слышно.

Везде по пути та же картина, граница закрыта. Мчимся через Штансдорф, нас остановили. Вижу представителей Берлинской комендатуры. Впереди, через большое поле, уходит направо грунтовая дорога. Через глубокую как ров дренажную канаву – горбатый бетонный мостик. У моста машины, военнослужащие, группа офицеров. Среди них вижу человека в польской военной форме. Все возбуждены, напряжены, немногословны. Рядом две грузовые машины с трупами, их пересчитывают, грузят в машины какое-то оружие, подобранное в поле. Среди громадного широкого поля, примерно в двух километрах от дороги и километрах в трех от границы с Западным Берлином, выделялся на местности невысокий холм, состоящий из валунов, собранных с поля и поросший редкими соснами. Тут и разыгралась трагедия. Около двух часов шел бой. Мы прибыли уже после его окончания.

На этом участке состоялось боестолкновение с группой дезертиров из польской армии, численностью, кажется, в 17 человек. Они пытались с боем прорваться в Западный Берлин, но были своевременно остановлены на этой возвышенности. Все они в бою были уничтожены. Не зная местности, они укрылись на одиноком холме среди большого чистого поля. На неоднократные предложения сдаться отвечали огнем. Вечерело, местами уже появлялся туман. После последнего предупреждения снайперам из немецкого погранотряда была дана команда стрелять на поражение, так как существовала реальная опасность прорыва дезертиров в Западный Берлин.

Ко времени нашего прибытия решался вопрос – снимать ли оцепление? Было не ясно, что делать дальше. По спискам польского представителя, в шифровке значилось на одного человека больше, чем число убитых в бою. Где же еще один? Высланные немцами группы поиска с овчарками дважды прочесали местность, но никого не обнаружили. И их уже возвратили в расположение части.

В тот момент, когда, стоя на мостике, мы обсуждали, где же может быть еще один дезертир, из-под мостика вдруг раздается сиплый мужской голос:

– Камарад, камарад, пук-пук нихт мэр?

Я и не заметил, как все офицеры вокруг меня попадали.

Меня дернули за ногу, и я тоже упал. Кто-то крикнул:

– Ты что не соображаешь, он шмальнет из-под моста гранатой и подчистит всех!

Польский офицер с руганью кричит по-польски. Хорошо понимаю все, что он говорит: предлагает дезертиру вылезать и сдаваться. (Вот так впервые на деле опробовал свои знания польского языка!) В ответ на польский – под мостом напряженное молчание. Толкают меня:

– Ну-ка, скажи ему по-немецки, чтобы вылезал!

Я прокричал это требование. А так как ругаться по-немецки я в то время еще не умел, то пообещал, теперь уже от себя, бросить ему гранату под мост. В ответ отчаянный крик:

– Не бросайте, не стреляйте, я крестьянин, я здешний!

Ага, понял! Кричу вновь:

– Вылезай!

Вскоре нашим глазам предстал весь испачканный в тине, водорослях и грязи дрожащий мужчина. Он рассказал, что пахал на этом поле примерно в километре от места перестрелки, и показал где. Услышав стрельбу как старый солдат бросился в укрытие – проходящую поблизости дренажную канаву. И по ее дну он прополз более километра под этот мостик, выбрав его надежным укрытием. Вдруг крестьянин попросил бинокль и, посмотрев в него на дальний конец поля, даже радостно подпрыгнул. Я спросил, что он увидел, и взял бинокль.

Крестьянин ответил:

– Вон моя лошадь! Она большая умница, никогда не уходит с места, где я ее оставляю.

Он боялся, что услышав стрельбу, лошадь может побежать и попасть под пули. Рассмотрев в дальнем углу поля одиноко стоящую лошадь и уточнив данные на крестьянина, мы его отпустили. Обрадовавшись, он побежал через поле к своей кормилице.

А недостающий дезертир все же нашелся на немецкопольской границе. Он был тяжело ранен. Рядом лежал труп немецкого шофера с захваченной дезертирами кооперативной машины. Оказывается, после перехода границы между поляками произошла ссора, и раненый отказался идти дальше, требуя не убивать шофера с захваченной машины. Дезертиры за это расстреляли его вместе с немцем.

Меня разыскивали до обеда, полагая, что со знаниями польского языка я могу потребоваться в этой ситуации. Но, работая вне части в «окружении», мы не оставляли в батальоне свои координаты. Поэтому я не попал своевременно к месту этих событий. Да, может, оно и к лучшему!

Теперь вернемся к некоторым памятным событиям на севере Берлина, в Гросс Глинике, в зоне ответственности майора Барсукова.

Вспоминается один скандальный эпизод, получивший огласку также на всю Европу. Через зону охраны этого батальона проходило гамбургское шоссе, перекрытое в районе местечка Штаакен. На границе с Западным Берлином, в Штаакане, с обеих сторон были оборудованы КПП, хотя движения практически не было.

Мой земляк, пермяк, кажется, выходец из Кунгура, заканчивал здесь осенью 1953 года свою срочную службу.

Сержант Назаров служил честно, отлично характеризовался командованием. До конца службы ему оставалось около недели. И, по памяти, это был чуть ли не последний его наряд на границе.

Из его искреннего объяснения следовало, что в тот день ход его мыслей в карауле был примерно следующий.

– Вот я закончил службу, был на границе с Западным Берлином. В нарядах, каждый день лицом к лицу со штуммовскими полицейскими. Вон у них на КПП какие шикарные будки для часовых оборудованы. Спросят меня земляки – как же жили эти штуммовцы? А я и не знаю.

У него созрела дерзкая мысль – навестить своего соседа с противоположной стороны и посмотреть, как же он устроился в своей будке. Погода стояла сырая и прохладная, а штуммовец, уютно укрывшись в будке, не показывался, видимо, сладко дремал. Назаров решил использовать ситуацию и осторожно прошел ничейную полосу. Подошел к будке. Полицейский действительно спал. Рассмотрел внутреннее убранство: столик, стул, термос, бутерброды. Чисто и тепло. Удовлетворив свое любопытство, хотел уже возвращаться (другого и в мыслях не было). Но дальше события пошли не по задуманному плану.

Полицейский очнулся, с ужасом увидел у себя под носом дуло русского автомата и солдата-богатыря. Но страх – страхом, а тревожную кнопку все же успел незаметно нажать. Назаров понял, что ситуация изменилась в худшую для него сторону. У полицейского карабин! А что, если полицейский при отходе выстрелит ему в спину? Ведь он сам нарушил границу, находится на чужой территории и подлежит задержанию. Попытался знаками объяснить полицейскому, чтобы тот сдал оружие, и вытеснил его из будки, чтобы лишить штуммовца доступа к винтовке.

В этот момент с воем сирены к месту события стремительно примчался джип английской военной полиции, с разгону проскочил будку и въехал на нейтральную полосу. Тут Назаров, видя уже нарушение наших рубежей, поднял автомат и объяснил знаками, что они сами нарушают нашу границу. Увидев русский автомат, направленный на них, англичане дружно подняли руки вверх. Назаров объяснял англичанам знаками, показывая шоферу-негру, чтобы тот взялся за руль и дал задний ход от нашей границы. Последний упрямо тряс головой, держал руки поднятыми и не понимал, что от него требуется. Сообразив наконец, он схватился за руль, дал резко задний ход, увозя английских полицейских в красных фуражках с поднятыми вверх руками. Дотошный фоторепортер, примчавшийся вслед за английским военным патрулем, успел сделать снимок.