Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Вскоре предстояли поэтапные выезды частей дивизии на полигон. Этот момент был аккуратно и оперативно подстрахован. Два факта назойливого появления Ферстера во время погрузки боевых машин на платформы были подробно задокументированы. Он, естественно, поспешил передать информацию на Запад. А через неделю мы получили очередную ориентировку из МГБ ГДР.

Информация в тайнописном сообщении, отправленном на один из адресов в Бремен, полностью совпадала с той, которую он мог зафиксировать в момент своего пребывания на железнодорожной платформе. Сейчас мы могли подтвердить это документально.

Сомнений в том, кто был автором данного шпионского отправления, теперь не было. Необъясненным остался только один факт: шпионское послание в Бремен было отправлено из Берлина, а не с местной почты. Каким образом оно оказалось в Берлине? Достоверно было известно, что сам Ферстер никуда не уезжал. Эту ситуацию помог прояснить наш соратник. Он сообщил, что в день отправки шпионского письма в Берлин ездила жена Ферстера. Она посещала сестру. Круг замкнулся. Это означало, что Ферстер работает на американцев в паре с женой. Она помогала ему в осуществлении связи.

Мы проверили, где находилась его жена в день, когда было отправлено первое перехваченное шпионское письмо. Оказалось, что она тоже выезжала в Берлин. Это смог подтвердить тот же источник, потому что он знал, что в дни ее отлучек Ферстеры всегда привлекали для уборки в доме женщину из соседней деревни.

Стала понятной схема, по которой Ферстер осуществлял связь с американской разведкой. Некоторые тайнописные указания он получал с другого известного нам в Бремене адреса. Отправителем указывалось какое-то научно-исследовательское учреждение. Об этом нас информировали органы госбезопасности ГДР. По сведениям МГБ ГДР, им неоднократно удавалось отфиксировать прохождение в этот адрес разных отправлений с тайнописными сообщениями.

Известная нам теперь система связи Ферстера по линии агент – разведцентр была использована для его изобличения.

После очередных крупных учений в дивизии жена объекта опять отправилась в Берлин, но на сей раз под оперативным наблюдением. Она была поймана с поличным при отправке письма с тайнописным сообщением, где содержалась информация, собранная ее мужем во время учений. После задержания она не стала запираться, согласилась сотрудничать со следствием и дала развернутые показания о преступной деятельности мужа.

Разработка агента американской военной разведки Ферстера была успешно завершена. Ее следует рассматривать как типичный пример контрразведывательной работы особых отделов КГБ в то время в условиях ГДР…

В те годы мне доводилось выполнять и необычные задания. Два раза я выступал в роли гида: возил по Западному Берлину на экскурсии представителей особого отдела и механиков-водителей танковой дивизии из города Бернау. Показывал им основные транспортные магистрали и маршруты следования по западной части города в американском секторе Берлина, наиболее значимые административные объекты и, естественно, известные нам адреса расположения органов американской военной разведки. Это требовалось для расширения кругозора оперработников дивизии. Американцы все еще грозились усилением своего военного присутствия в городе. Нам, естественно, приходилось готовиться к принятию возможных контрмер в ответ на эти домогательства.

Также мне пришлось побывать в роли бизнесмена из Западного Берлина, приехавшего на Лейпцигскую ярмарку, и апробировать свой немецкий в не совсем привычных и рискованных для меня условиях.

В 8-й гвардейской армии, дислоцировавшейся в Тюрингии, был получен редкий по характеру сигнал. Старший лейтенант, проходивший службу на одном из полигонов армии, обратился к местному немцу с просьбой купить у него или продать на Запад один воинский секретный документ. Этот немецкий гражданин являлся информатором особого отдела. Он доложил о содержании разговора оперработнику. Но поскольку сам информатор не владел русским языком, то не смог уточнить у офицера, о каком документе шла речь. Он отказался приобретать этот документ, сославшись на то, что не может оценить его значимость. Однако пообещал свести «продавца» с одним бизнесменом из Западного Берлина, которого могло бы заинтересовать это предложение. Ранее он совершал с этим офицером мелкие спекулятивные сделки по покупке и обмену товара: сигарет, кофе, женских принадлежностей западного производства. Поэтому наличие у него знакомых на Западе не было новостью для нашего офицера.

Начальник управления генерал А. И. Матвеев принял решение использовать эту ситуацию и предложил мне выступить в роли коммерсанта из Западного Берлина. При выборе моей кандидатуры для этой цели определенную роль сыграло мое удачное участие в аналогичной ситуации в прошлой командировке. Тогда мы в Лейпциге тоже изобличали потенциального изменника Родины. В этот раз в нашем распоряжении было только трое суток.

Офицер уже знал, что через три дня я должен буду вернуться в Берлин. Такой цейтнот серьезно осложнял ситуацию. За два дня нужно было подготовить документы жителя Западного Берлина, экипировку бизнесмена, ознакомиться с обстановкой на предполагаемом месте событий и, наконец, войти в рабочий контакт с источником, который должен был познакомить меня с советским офицером. Мы не успели даже проговорить запасные варианты на случай, если объект заподозрит что-то неладное и возникнут осложнения. После знакомства с посредником я попросил его критически оценить мой внешний вид на предмет соответствия западным стандартам. С натяжкой он сказал: «Сойдет!»

Встреча с советским офицером, любителем продавать военные секреты, состоялась. При знакомстве я сказал, что мои родители родом из Польши, поэтому я немного понимаю по-русски. На мои уточняющие вопросы, которые я задавал по-немецки, ничего вразумительного он ответить не мог, явно не понимая, о чем речь. Я объяснил, что со слов нашего общего знакомого (нашего информатора), мне известно, что их связывают деловые отношения (Gesch fte machen). Но я хотел бы понять, какую сделку на этот раз он предложил моему другу.

В ответ на мой вопрос, заданный на смеси русского, польского и немецкого языков, старший лейтенант взял планшетку, вынул из нее красную книжечку с грифом «Секретно. Только для служебного пользования». Заголовок гласил: «Кодовая таблица позывных для полевых учений». Используя отдельные немецкие слова, он попытался объяснить мне, что это очень важный военный документ для командного состава. Я сделал вид, что не понял смысла слова «код». Общими усилиями мы определили его как «шифр». Несмотря на настойчивые объяснения офицера, что это очень важный и ценный документ, я ответил, что не понимаю, какая мне может быть от него польза. Старший лейтенант принялся меня горячо заверять, что если я в Западном Берлине предложу эту книжечку американским военным, то получу за нее большие деньги.

По-прежнему используя для диалога русско-немецкопольскую языковую смесь, я уточнил, правильно ли я понял последнюю мысль офицера. Получив положительный ответ, я возразил: «Но это же шпионаж! Торговля чужими секретами – это есть черный бизнес, плохая сделка!!! Я не хочу рисковать, я – честный коммерсант, а не шпион». Я тут же предложил ему другую сделку: «Я знаю, что ты торговал с моим другом кофе. Ты даешь мне два мешка кофе в зернах, это 50 килограммов. Взамен ты можешь получить от меня коробку дамских нейлоновых чулок, это тысяча пар. Это все, что у меня осталось к концу ярмарки.

Идет? К этому я готов». Для убедительности я продемонстрировал ему пару дамских чулок. Поняв смысл моего делового предложения, он воскликнул: «Где я возьму тебе 50 кг кофе?! У меня столько нет. Мы из отпуска привозим по 2–3 кг!»

Далее наша беседа сопровождалась употреблением спиртного «за знакомство». Я сказал, что, видимо, наша встреча не будет иметь делового продолжения, потому что предложенный офицером документ меня не заинтересовал. На этом встреча с ним закончилась.

Позже при его профилактике в особом отделе он рассказал, что встречался с одним дельцом из Западного Берлина и пытался продать ему кодовую таблицу, которую он изъял из документов, предназначенных для уничтожения.

Все удивлялся, почему приезжий коммерсант не пошел на эту сделку: «А нам здесь говорят, что западные торгаши согласны на любую сделку, лишь бы деньги заработать.

Видимо, это не так, я сам в этом убедился!» В подлинности «бизнесмена из Западного Берлина» он не усомнился и к организатору встречи не имел никаких претензий…

После переезда Третьего отдела из Берлина в Потсдам я был назначен старшим группы оперработников Третьего отдела в Берлине, занял должность заместителя начальника отделения Управления особых отделов. С появлением нового руководства отдела меня, наряду с привычными задачами оперативной работы, постепенно стали нагружать новыми для меня проблемами. Увеличилось число поручений по координации деятельности периферийных подразделений Третьего отдела, требовалась разработка обобщающих рекомендаций по моей линии работы для особых отделов на местах.

Затем последовало поручение о подготовке проекта учебного пособия для Новосибирской школы военной контрразведки. Нужно было обобщить опыт Третьего отдела по проведению наиболее удачных наступательных контрразведывательных операций в отношении органов военной разведки стран НАТО в Германии. Отказаться от этого «общественного» поручения мне все-таки не удалось. Перечислив наиболее значимые дела для включения в проект, заместитель начальника отдела А. А. Чудинов сумел «доказать», что большинство из них мне известно. Я или лично принимал в них участие, либо работал над документами, или знакомился с ними при выездах на места для анализа материалов. С его слов получалось, что нет более подходящего кандидата, который смог бы справиться с написанием учебного пособия. Пришлось потратить на эту работу около трех месяцев.

Интересна дальнейшая судьба этого проекта. Начальник Новосибирской школы военной контрразведки, получив из ГДР пособие, позвонил по правительственной связи в Потсдам и поблагодарил начальника нашего управления за интересный учебный материал из «сегодняшней практики» работы особых отделов. Начальник Управления особых отделов в Потсдаме, ничего не зная до этого разговора о проделанной работе, назначил служебное расследование. В результате руководитель Третьего отдела Б. В. Теплов получил замечание за отправку учебного материала в Новосибирск без его ведома. Моей подписи под этим документом не было, так как исполнителем значился Чудинов. Позже выяснилось, что составление этого пособия начальником отдела поручалось лично ему.

Я сделал для себя соответствующие выводы из этой ситуации. В дальнейшем был вынужден настороженно относиться ко всем поручениям Чудинова по берлинской группе, которые не входили непосредственно в мои служебные обязанности. Он обычно сопровождал их словами:

«Для того вы и сидите в Берлине!» К сожалению, иногда приходилось перепроверять их обоснованность через вышестоящее руководство. Такова была реальность!

Жизнь в Берлине после закрытия границы с его западной частью носила довольно тревожный характер.

Оперсостав уже втянулся в напряженный ритм службы.

Мы привыкли к изменениям и приближенности нашей жизни к полевым условиям. Но нашим близким, женам и детям это давалось непросто. По ночам иногда слышались взрывы в районе границы. В Карлсхорсте немедленно поднимались тревожные мобильные группы батальонов охраны, и машины БТР с мотострелками мимо наших окон выезжали к местам событий у «защитной стены» для подстраховки погранвойск ГДР. Часто приходилось самому проводить проверки на мобилизационную готовность самих членов семей: два тревожных чемодана на семью на случай срочной эвакуации и час на сборы для погрузки в автомашину. Иногда приходилось напоминать о требованиях, если они не соблюдались. Это тоже не поднимало настроение у жен и детей. Приходилось напоминать, что мы – воинская часть, полевая почта, и сборы должны быть короткими по-военному.

С закрытием границы в военно-административном городке Карлсхорст сняли с периметра внешнюю военную охрану, которую несли солдаты полка МГБ ГДР. Были упразднены и наши военные КПП на въезде и выезде из городка.

Среди клиентов ресторана «Волга» и магазинов для советских граждан, расположенных в Карлсхорсте, стали появляться американские военнослужащие, официально бывающие в нашей военной комендатуре. Как правило, они владели русским языком. Такие перемены вызывали чувство какой-то незащищенности. Хотя и раньше наличие внешней охраны на деле не являлось гарантией безопасности. Об этом я тоже упоминал, описывая нашу жизнь в Берлине в начале пятидесятых годов.

С переездом отдела в Потсдам нам вменили в обязанность ежедневно готовить для руководства обзоры западной прессы. Нас обязали также просматривать итоговые телевизионные вечерние передачи западногерманского телевидения. Цель была одна: выявление сведений, представляющих интерес для оперативной работы.

Рабочий день начинался в 8.00 утра с просмотра свежих газет и журналов, издаваемых в Западном Берлине. Доставку прессы обеспечивала комендатура, куда каждый день к этому времени ее привозили американцы согласно старым союзническим договоренностям. После просмотра периодической печати я брал на заметку содержание наиболее интересных материалов, прикладывал свои комментарии к газетам и в 9.00 организовывал их отправку в Потсдам.

В 9.00 я докладывал по правительственной связи генералу В. В. Федорчуку краткое содержание наиболее интересных публикаций. Таким же образом я докладывал в Потсдам о наиболее значимой для нас информации из вечерних телепередач.

Вспомнив о том, что раньше я изучал еще и польский язык, руководство управления поручило мне поддержание делового контакта с представителем польской военной контрразведки в ГДР. Мы встречались с ним регулярно, примерно раз в месяц, или по мере служебной необходимости, обменивались текущей информацией. Иногда возникали и общие проблемы, требовавшие решения.

Правило было одно: источники информации не разглашались. Его телефонный псевдоним был Адам. Он внушал мне глубокое уважение своей компетентностью и добрым отношением к России и СССР. В том, что он был нашим верным другом, у меня нет никаких сомнений и сегодня. Адам был участником войны, имел ранения. Одно из последних ранений получил вместе с нашим оперработником во время проведения операции, при которой наш сотрудник погиб.

Наш контакт внезапно оборвался из-за чрезвычайного происшествия в стане поляков. Изменил Родине его прямой руководитель по службе – начальник польской военной миссии в Западном Берлине, генерал польской военной разведки. Адама срочно отозвали в Варшаву, и я его больше не видел. Общение с Адамом было исключительно полезным для меня. Я значительно пополнил свои знания о положении в польских военных и территориальных органах госбезопасности, о позиции польских властей в связи с намечающимися изменениями в германском вопросе и их взглядах на состояние дел внутри стран – участниц Варшавского договора.

Кроме названных задач в мои обязанности входило также поддержание постоянного рабочего контакта с руководителями особого отдела берлинского гарнизона. Специфика работы отдела и задачи обслуживаемого им военного гарнизона были мне хорошо известны еще по прежней командировке. Наша группа располагалась в одном здании с особым отделом. Технически не было никаких препятствий для частых встреч, способствовавших успешной совместной работе.

Однако наше близкое соседство на деле не являлось гарантией взаимопонимания и единства в целях успешного решения общих задач. Проблема была в личности начальника органа. Я постоянно сравнивал склад оперативного мышления начальника отдела С. И. Мельникова и подчиненного ему оперсостава со стилем работы их предшественников. Это сравнение было явно не в пользу моих нынешних соседей. В 50-е годы берлинский отдел возглавляли товарищи Шаталов и Скнарин. Их действия отличала инициатива и оперативная настойчивость, наступательность в постановке задач, боевой настрой, стремление видеть дальше ограждения опекаемой ими воинской части, а не желание пассивно отсидеться за ее забором с колючей проволокой. Чувствовалась фронтовая закалка. Теперь же для решения наиболее серьезных вопросов совместной оперативной деятельности я был вынужден постоянно прибегать к составлению планов, принуждающих их к активной работе, с указанием конкретных исполнителей по каждому пункту намечаемых мероприятий, с их обязательным утверждением руководством управления.

Несмотря на это, когда по одному из серьезных мероприятий, как и предполагалось по плану, мы получили ожидаемую реакцию разведки противника, начальник берлинского особого отдела полковник С. И. Мельников самовольно, из корыстных соображений изменил ранее отработанную и утвержденную линию поведения одного из основных исполнителей. Так была провалена начавшаяся оперативная игра, совместно спланированная с одним из внутренних военных округов страны.

Практика работы по подобным мероприятиям и с другими руководителями особых отделов, к сожалению, свидетельствовала о том, что они порой просто недооценивали или не понимали остроту боевых задач, решаемых мероприятиями по подставам разведке противника. Чувствовалось, что сами они морально не готовы к их осуществлению. Не исключаю, что порой за внешней готовностью или за волокитой и срывами согласованных планов, появлением непонятных «ошибок» при их реализации, скрывалось обычное желание уклониться от ответственности за работу по серьезному делу…

В конце сентября 1966 года я возвращался поездом в Берлин из командировки в Лейпциг. Когда за окном замелькали знакомые пригороды столицы, я внезапно почувствовал себя плохо: давило в груди, мне не хватало воздуха. Я посмотрел на своих попутчиков-немцев. Никто из них не проявлял признаков беспокойства.

Я вышел в Карлсхорсте. На платформе я опять почувствовал, что мне нечем дышать. По пути домой я зашел в гарнизонную поликлинику, располагавшуюся поблизости. После беглого осмотра дежурный врач сказал, что мне необходима госпитализация. Пришлось вызвать дежурного из отдела. При передаче ему имевшихся при себе оперативных документов, табельного оружия, печати и ключей от сейфа я потерял сознание.

Пришел в себя только на другой день в палате госпиталя. Никогда до сих я не лежал в больнице, и на здоровье за свои 36 лет никогда не жаловался. Врачи констатировали предынфарктное состояние на фоне сильного физического переутомления организма. Весь последний год, действительно, приходилось работать почти без выходных. После дальнейшего обследования у меня диагностировали сильную мерцательную аритмию и рубец на сердце как следствие двух миокардитов. Как объяснили мне врачи, это явилось результатом двух ангин, перенесенных мною этой весной на ногах. К врачам обращаться было некогда. Два месяца в госпитале стали расплатой за самодеятельное лечение. От инфаркта врачи меня отстояли, но аритмия сердца стала моим спутником на всю жизнь.

Встал вопрос о моей пригодности для дальнейшей военной службы. От увольнения по состоянию здоровья комиссия воздержалась. Мне было всего лишь 36 лет.

Здоровье было не вернуть. Но время и молодость еще могли сгладить ситуацию. К этому времени я прослужил 16 календарных лет, имел звание майора. Для увольнения с правом получения пенсии выслуги лет не хватало.

Заключение – «ограниченно годен» для продолжения военной службы и сужение климатических зон для возможного проживания. Так закончилась моя вторая командировка в ГДР. Против возвращения на родину в Пермскую область медицинских противопоказаний не было. Мы с семьей снова оказались в Перми. Правда, домой мы вернулись уже вчетвером. В Берлине в 1962 году у нас родилась дочь.

Глава III

Возвращение в г. Пермь. Работа в пермском областном Управлении КГБ при СМ СССР. Цена ошибки переводчика.

Подготовка выездов за границу, или организация противостояния планам американской разведки под названием «Redcap» – стимуляции дезертирства из СССР. Контрразведка на дальних рубежах. Дело «английского партизана» из Чехословакии. Новое перемещение по службе.

В июне 1967 года, после окончания очередного отпуска, я прибыл, согласно направлению, в распоряжение отдела кадров УКГБ по Пермской области для дальнейшего прохождения службы.

Медицинское заключение о состоянии здоровья, выданное мне в берлинском госпитале, не находило понимания ни у кого из принимавших меня руководителей.

При личном знакомстве бывший начальник управления генерал Н. Н. Равинский счел необходимым прямо заявить, что никаких послаблений по службе, даже в первое время, мне не будет. Рекомендация врачей об освобождении меня на первые полгода от ночных дежурств с целью стабилизации состояния здоровья вызвала у него раздражение. В моем присутствии он снял телефонную трубку и демонстративно дал указание начальнику секретариата поставить меня в графике суточных дежурств на следующее же воскресенье.

Вопрос о моем назначении решался около месяца: в каком отделе и в каком качестве мне предстояло работать.

В это же время я получил указание полковника Н. И. Щербинина, бывшего тогда начальником второго отдела управления, просмотреть оперативную документацию, которая велась по группе австрийских военнопленных, отбывавших наказание в проверочно-фильтрационном лагере № 0302.

Лагерь, служебное название ПФЛ № 0302, размещавшийся в городе Кизел и его пригородах, был закрыт в 1956 году. После заключения мирного договора с Австрией все австрийские военнопленные были отправлены на родину. В основном это были военнослужащие полицейских формирований, охранявшие Вену и взятые в плен нашими войсками в конце войны.

Объем лагерных материалов оперативного наблюдения, переданных мне для изучения, оказался небольшим.

Это были небрежно оформленные папки с делами офицерского состава австрийских полицейских формирований.

Велись дела абсолютно формально, не исследовались даже служебные обязанности большинства офицеров полиции. Оперработники, судя по всему, не понимали, что имеют дело со спецконтингентом. Их не интересовало, где и чем занимались пленные во время прошедшей войны. Зато отметки о выполнении ими производственных заданий делались исправно. Было упущено из виду, что это не кадровые военнослужащие армейских частей, а офицеры одной из спецслужб воевавшего с нами государства. Заслуживающих оперативного внимания материалов наблюдения за ними я не обнаружил. Исторической ценности документы не представляли.

Закончив просмотр дел, я решил поискать сведения о служебных обязанностях австрийских полицейских офицеров в годы войны. В некоторых делах имелись удостоверения личности офицерского состава. Это были офицерские книжки, справки о состоянии здоровья и составе их семьи, различные обращения в вышестоящие инстанции. Документы, как правило, без перевода, хранились в конвертах с пометками на русском языке. Вот тут-то меня ждало неприятное открытие.

Мое внимание привлекло удостоверение личности одного старшего офицера полиции. Внешний вид этой офицерской книжки разительно отличался от всех других, уже просмотренных мною. Обычно другие удостоверения имели затасканный вид, потертые, с подтеками от влаги. Было видно, что владельцы постоянно ими пользовались.

Удостоверение этого старшего офицера выглядело относительно свежим, как будто он хранил его в служебном сейфе, а не носил постоянно с собой в кармане. Привлекала внимание и фотография. Это был человек с волевыми чертами лица и интеллигентной наружности. Своим холеным видом он сильно отличался от офицеров, которых я видел на других снимках. Я подтверждаю, что на обнаруженном мною удостоверении была именно такая фотография. В графе «занимаемое служебное положение» стояла лаконичная, ни о чем не говорящая запись: «Офицер штаба». У других же австрийских офицеров отмечалось до десятка перемещений по службе.

Прочитал в его удостоверении графы «фамилия», «имя»: Хеттль Вильгельм (Choettel Wilhelm). Потом положил его обратно в конверт и закрыл папку. Уже приготовился было бросить ее в стопу документов, подлежавших уничтожению. Вдруг что-то насторожило меня. Ну, конечно! На папке с материалами нашего оперативного наблюдения была указана другая фамилия «Кеттль», а не «Хеттль», как она должна была звучать согласно офицерскому удостоверению личности. Это была явная ошибка при переводе его фамилии с немецкого языка на русский. Поэтому в лагере военнопленных он был зарегистрирован под фамилией «Кеттль». По вине переводчика этот тип просидел десять лет в лагере военнопленных под другой фамилией.

Проверка Вильгельма Кеттля по спискам разыскиваемых государственных преступников результата не дала.

Зато при проверке его под фамилией Хеттль результат был ошеломляющий. Оказалось, что с 1948 года среди разыскиваемых международных преступников значится Вильгельм Хеттль. Он был объявлен в международный розыск решением Нюрнбергского военного трибунала по делу фашистских преступных организаций (СС, СД, гестапо). В годы войны в звании штурмбанфюрера СС он возглавлял в Вене филиал имперской службы безопасности нацистской Германии. Был начальником разведки на Балканах, в Ватикане, Румынии и Венгрии, на юго-западном направлении советско-германского фронта. Руководил внедрением агентуры в ряды антифашистского сопротивления в центре Европы. По должности в Вене значился также шефом полиции и службы СД. Прочитанное не укладывалось в сознании. Почему была допущена такая халатность? Я пригласил переводчиков с немецкого языка, работавших в то время в управлении. Показал им злополучную папку и офицерское удостоверение, имевшееся в конверте. Спрашиваю:

– Как будет правильно писаться по-русски фамилия этого человека?

Слышу в ответ:

– Кеттль, ведь на папке так написано!

– Но почему не Хеттль?

В ответ – молчание. Пришлось коллегам напомнить о грамматике Дудена и коварстве при переводе имен собственных, начинающихся с латинской буквы «С» на русский язык. Она далеко не всегда переводится как русская «Ц» или «К». При переводе на русский язык иностранных слов, начинающихся с этой буквы, если после латинской «С» следуют гласные «а», «о», «и», она переводится, как русская «К». Например: Calbe, Canaris, Cottbus, Coburg, Cuxhafen. Эти слова по-русски читаются и пишутся как Кальбе, Канарис, Коттбус и Куксхафен. Но перед гласной «е» буква «С» приобретает свое алфавитное звучание «Ц», как в названии города Целле (Celle). Однако в сочетании с буквой «h» она пишется и переводится как русская «X». Например: Chemnitz (Хемниц) или Chemie (химия). Следовательно, «Choettel» переводится как «Хеттль», а не «Кеттль»!

По этой причине на учете военнопленных Хеттль был ошибочно поставлен в алфавитной картотеке на букву «К», а не «X». Поэтому он и не был найден при проверке по спискам разыскиваемых международных преступников. Из-за ошибки наших переводчиков ему удалось избежать заслуженного наказания и разоблачения как высокопоставленного фашистского разведчика. Осталась не выявленной агентурная сеть нацистской разведки, созданная им в годы войны на юге и в центре Европы.

Я доложил о своей находке бывшему начальнику 2-го отдела полковнику Н. И. Щербинину, написал по данному факту справку. Знаю, что результаты моего открытия перепроверялись через Первое Главное управление и нашли полное подтверждение. Документы были приобщены к литерным делам 2-го отдела по переписке о военнопленных. Позже были якобы уничтожены.

О значимости личности Вильгельма Хеттля в истории разведслужб военного времени свидетельствует имеющаяся в настоящее время историческая и мемуарная литература.

Американские историки Норманн Полмар и Томас Б. Ален в книге «Энциклопедия шпионажа», вышедшей в 1999 году, упоминают Хеттля как «…одного из высших чинов немецкой разведки, работавшего по Ватикану и Балканам». Летом 1945 года он добровольно сдался американцам в плен.

Хеттль обратился с предложением передать американцам свою агентурную сеть, так как его агентура «воевала только против русских». Но он выдвинул при этом условие: «Если работа против СССР будет продолжена».

Хеттль был отпущен американцами из лагеря, так как в конце войны среди высшего военного командования США возникли разногласия по вопросу, допустимо ли сотрудничество с руководителями фашистской разведки.

Это противоречило их союзническим обязательствам по отношению к русским. Против этого возражал и Донован, руководивший американской разведкой в годы войны.

Не обходят своим вниманием личность Хеттля и наши мемуаристы. Советские авторы книги «Очерки истории российской внешней разведки» в главе 34 тома IV томе рассказывают о взаимодействии в годы войны разведок США и СССР. В служебной переписке руководителей двух союзнических разведок о Вильгельме Хеттле имеется следующее упоминание: «…23 июля 1945 года Фитин (руководитель советской внешней разведки в годы войны) получил письмо от Донована (начальника американской разведки), где сообщалось, что американцы захватили в Австрии руководителя германской разведывательной сети на Балканах штурмбанфюрера СС Вильгельма Хеттля и его штаб в австрийском городе Штейер вместе с сотрудниками и оборудованием. Хеттль был руководителем отдела разведки имперской службы безопасности на Балканах и в Ватикане».

Далее генерал Донован сообщал: «Хеттль, желая вызвать разногласия между Советами и американцами, выразил готовность передать всю существующую агентурную сеть американским военным властям с условием, что это будет использовано против советских интересов». Донован предлагал обсудить пути и возможность «ликвидации организации Хеттля», указав, что это дело он поручил своему помощнику по Европе Алену Даллесу, который в то время уже вел секретные переговоры с шефом нацистской разведки генералом Геленом. В письме Донована также указывалось, что главными сотрудниками Хеттля были Курт Аунер – в Бухаресте и Пауль Нойнтейфель – в Будапеште. Оба высокопоставленные офицеры немецкой разведки.

Против предложения Донована резко выступила объединенная группа начальников штабов. Военные опасались, что «…если Хеттль будет передан русским и об этом факте станет известно, то какой немец будет после этого работать на американцев».

Автор книги о генерале Доноване, американский историк А. К. Броун, пишет по этому вопросу: «Осталось неясным, состоялась ли совместная ликвидация сети Хеттля.