Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

За образцовое прохождение службы в Травниках в апреле 1942 года Майер был направлен в порядке поощрения в полицию безопасности службы СД в варшавскую тюрьму «Павяк». Здесь его назначили командиром взвода охраны тюрьмы и переводчиком русского языка.

Руководил расстрелами заключенных во внутреннем дворе тюрьмы. Особенно показательной явилась высокая оценка службой СД преданности Майера рейху. В июле 1943 года ему было предоставлено гражданство фашисткой Германии и присвоено звание «шарфюрера» войск СС с правом ношения формы частей СС. Он пользовался полным доверием со стороны руководства. Поэтому из Варшавы Майер неоднократно выезжал в командировки на оккупированную территорию Украины и Белоруссии для подбора кадров из рядов местных полицейских для службы в Варшаве. Отбирались только те полицейские, которые зарекомендовали себя участием в карательных операциях.

Обнаруженные трофейные документы по лагерю Травники и варшавской тюрьме СД были в хорошей сохранности. Особенно материалы личного дела Майера из СД Варшавы. В делопроизводстве службы безопасности было принято вести документацию на готическом шрифте.

Фотография и подписи Майера были в хорошем состоянии. Сохранились и его заверения в его чистом арийском происхождении.

Эти документы указывали и на состав преступления: личное участие в карательной деятельности фашистских оккупационных властей. Они подтверждали, что измена Родине носила с его стороны осознанный и добровольный характер.

Анкеты, фотографии и подписка позволяли начать оперативно-следственные действия по изобличению передового бригадира-строителя треста «Жилстрой» в Березниках К. К. Майера в его преступной деятельности в годы войны.

Особого внимания заслуживал один документ из варшавской тюрьмы СД «Павяк». Это была ведомость для поощрения вахманов, участвовавших в расстреле очередной партии заключенных. С немецкой пунктуальностью был составлен список команды, участвовавшей в расстреле, с указанием места призыва в СС, фамилии и имени, звания, размера и вида поощрения (деньги, водка, продукты) и росписью в получении. Руководил операцией Майер, что он удостоверил своей подписью при получении премии.

В ведомости значилось более десяти человек.

Отсюда сразу же возникла другая задача: необходимо было срочно заняться установкой и розыском на территории СССР лиц, находившихся в подчинении Майера в Варшаве. Их также следовало изобличить и, по возможности, привлечь в качестве свидетелей по делу Майера.

Полученная из трофейных документов информация значительно проясняла источники осведомленности Майера о работе советской разведки в годы войны, о чем мы узнали ранее со слов нашего помощника. Становилось ясно, что скромный ездовой транспортной роты, за которого он выдавал себя во время фильтрации в лагере военнопленных, был, скорее всего, одним из участников расстрела в Варшаве советских разведчиков, попавших в руки нацистской службы безопасности на территории Польши. Все совпадало.

Принятые меры для подтверждения личности Майера по фотографии с трофейных документов не дали ожидаемых результатов. Лишь один из опознавателей заявил, что человек на фото под номером 3 очень напоминает молодого Майера. Направили запрос для проведения опознания в УКГБ по Свердловской области, где имелась тогда солидная экспертно-криминалистическая служба. Через некоторое время был получен обескураживающий ответ за подписью эксперта Великанова. Он не нашел идентичности между фотографиями строителя Майера и Майера с кадровой анкеты службы СД.

Начальник аппарата КГБ в городе Березники, который довольно скептически относился к оценке материалов по делу Майера, после ознакомления с ответом экспертизы из Свердловска наложил на документе разгромную резолюцию примерно следующего содержания: «Возню по делу Майера прекратить! Подготовить материалы на профилактику!»

Я был озадачен таким поворотом событий. Было ясно, что требуется дополнительная работа для идентификации объекта по трофейным документам, поиски иной свидетельской базы. И она уже имелась к тому времени. Только на Украине было установлено десять человек. Одного возможного свидетеля нашли уже в не столь отдаленных местах заключения. Вся работа была еще впереди. В голове не укладывалось: как можно прекратить работу и профи-лактировать явного карателя? По правовым нормам, профилактика проводится в отношении людей ошибающихся, случайно вставших на путь преступной деятельности, где есть надежда на исправление человека. Но не в случае, когда мы имеем дело с убежденным врагом государства, бывшим карателем.

В том, что Майер не «случайный попутчик фашизма», что в духе геббельсовской пропаганды он считает русских людьми низшей расы – унтерменшами, мы имели возможность убедиться достоверно. В узком кругу знакомых в Березниках он последовательно пропагандировал идею о том, что немцы являются представителями высшей расы в отличие от русских: «Им бы лишь поллитра водки да хвост селедки!» Править миром все равно будут немцы: «Захватив Восточную Пруссию, русские устроились там, как аист в чужом гнезде. Все равно Пруссия будет нашей. Всем немцам из России надо уезжать в Германию. Там их будущее».

За годы службы фашистской Германии Майер неплохо овладел основными постулатами нацистской пропаганды о величии немецкой расы, что с успехом демонстрировал ближайшему окружению в СССР.

Теперь становилось понятным, почему отказался давать характеристику на Майера старший прораб Кунц, когда мы об этом попросили. Очевидно, зная его истинные настроения и не одобряя их внутренне, он не хотел говорить неправду, чтобы не вводить нас в заблуждение. Сказать же правду, видимо, выглядело в его глазах как добровольный донос на соотечественника. Поэтому Кунц предпочел воздержаться от комментариев и не вступать в сделку с совестью.

Это было понятно мне, но не руководителю аппарата КГБ в городе Березники. Мои доводы не были приняты им во внимание. Реакция на мою попытку отстоять дело была близка к негодованию. Однако мой непосредственный руководитель, являвшийся заместителем начальника аппарата, с моими возражениями согласился. Это позволило нам продолжить работу по делу Майера. Подготовили повторный запрос на экспертизу по фотографиям, но на сей раз в Москву. Выслали напоминания на Украину – в Николаев, Запорожье, Днепропетровск и Киев – об ускорении розыска подчиненных Майера по Варшаве.

Вскоре был получен ответ экспертов из Москвы. Он был обстоятельный, в том числе с указанием ошибок, допущенных свердловским экспертом Великановым. Вывод однозначный: строитель Майер и каратель Майер – это одно и то же лицо. Этот вывод подтверждал и один из моих соратников. Он видел фотографию молодого Майера у его родственников, где он был снят перед призывом в армию. Она очень похожа на фотографию объекта проверки из личного кадрового дела службы СД.

Из Комитета госбезопасности Украины мы также получили лаконичный ответ, что интересующие нас лица на Украине установлены и по нашей информации взяты в разработку. Об их принадлежности к фашистским карательным органам в годы войны ранее ничего не было известно. До окончания проверки их использование в качестве свидетелей по делу Майера невозможно. Разработка этих лиц находится на контроле непосредственно в центральном аппарате КГБ УССР. Нам дали понять, что переписка по этому групповому делу должна вестись с Киевом только через Москву. Ответы из ряда областных управлений КГБ Украины, куда мы обращались с запросами и напоминаниями, пришли несколько позже. В них также говорилось, что переписка относительно интересующих нас лиц должна вестись с Киевом.

Досягаемым для нас остался лишь один свидетель, бывший подчиненный Майера, приговоренный к пожизненному заключению и отбывающий наказание в Дубравлаге в Мордовской АССР.

Мы направили в Дубравлаг мотивированный запрос с листом опознания. Осужденный на пожизненное заключение каратель, бывший эсэсовец Милюшенко, от проведения официального опознания Майера отказался.

В беседах с сокамерником, по словам которого вызов на допрос для опознания очень взволновал Милюшенко, он заявил: «Если они взяли Майера, и он станет давать показания, то нас всех по меньшей мере повесят! Да это же такой зверь, который стрелял и чужих, и своих! Он даже вахмана застрелил во дворе Варшавской тюрьмы за то, что тот не попал в стоявшего перед ним заключенного, приговоренного к расстрелу». Давать в протокол оперработнику какие-либо показания Милюшенко отказался. Мы были вынуждены довольствоваться лишь этой оперативной информацией.

В конце 1961 года Березники неожиданно посетил прокурор Уральского военного округа, прибывший из Свердловска. Цель его визита в наш город мне не была известна. Фамилию его я тоже не помню. Генерал-лейтенант попросил ознакомить его с делом К. К. Майера.

После детального изучения материалов, а к тому времени два тома дела насчитывали примерно 720 страниц, он имел со мной подробную беседу. Прокурор детально разобрал значимость полученных на Майера компрометирующих материалов, дав им юридическую оценку, чего начальник нашего аппарата никогда не делал. Суть его выводов и рекомендаций по делу сводилась к следующему. Вина К. К. Майера очевидна. Его причастность к фашистским карательным органам доказуема. Для доведения дела до суда необходимо основное внимание сосредоточить на выявлении свидетелей и иной доказательной базы совершенных преступлений. Здесь ожидаются большие трудности, так как карательная деятельность объекта развивалась в основном на территории Польши, и, по существу, он должен быть судим там. Если, конечно, у поляков появится на это желание.

Прокурор рекомендовал срочно подключить к работе следственный аппарат пермского управления, а само дело передать в производство областного управления. Через Москву следовало запросить органы безопасности Польши о возможно имеющихся у них других материалах по тюрьме «Павяк» в Варшаве. Совместно с поляками и Киевом нужно было довести это дело до логического конца. Возможно, кого-либо из его бывших подчиненных удастся склонить к даче развернутых показаний на Майера и его роли в карательных операциях.

Осенью 1961 года произошло общее обострение международной обстановки, и возникла угроза военного нападения на СССР. В связи с этим в ноябре, уже в разгар уральской зимы, в окружении Березников срочно стали размещать ракетный полк ПВО. До этого момента город не имел прикрытия на случай нападения, и воинские части там не дислоцировались. Все это вносило дополнительную напряженность в оперативную обстановку в городе.

В январе 1962 года нам удалось зафиксировать следующий факт. Встретив на новогоднем базаре знакомых немцев, Майер интересовался у них, видели ли они, как ночами с железнодорожной станции Березники целую неделю возили ракеты. По его мнению, появление ракет ужесточит режим проживания немцев в городе: «Если раньше американцы нацеливались, наверное, только на большую химию, то теперь, с появлением ракет, они точно нанесут удар по городу». На вопрос собеседников, что же делать в этом случае, Майер сказал: «Нужно срочно уезжать из всех этих больших городов на Урале. Например, на Алтай, в сельскохозяйственные районы. Там у меня есть знакомые»

По поводу этого сообщения мы вновь разошлись с моим руководителем в оценке его сущности. Он усмотрел в ней признаки шпионских действий – сбор данных военного характера. Я категорически был не согласен с этим: какой шпион, получив доступ к важной информации, будет убегать от нее? Ведь Майер собирался уехать из Березников. Первой задачей шпиона является возможное приближение к добываемым секретам, для чего он длительное время вживается в разведываемую среду.

Получив доступ к желаемой информации, он не может все бросить и уехать. Майер просто внимательно следит за городскими событиями, но сам хочет держаться подальше от военных дел. Его поведение логически не вписывается в задачи шпиона.

В итоге я получил замечание по причине недооценки важности полученных сведений, незнания и непонимания сути шпионажа. Мне было предложено срочно подготовить докладную записку в управление КГБ г. Перми о работе по делу. В проекте докладной я указал, что «объект интересуется сведениями военного характера» в связи с появлением военных в городе и собирается уехать на Алтай. Докладную записку я исполнил в журнале для черновиков секретных документов, а не на отдельном листке, который после печатания подлежал уничтожению. Придравшись к моей оценке поведения Майера и в очередной раз заметив, что я не умею писать докладные, начальник потребовал оставить проект у него. После этого в журнале для черновиков появились слова, написанные на моем проекте докладной его рукой, что Майер «занимается сбором шпионской информации». В таком виде документ был отправлен в Пермь без согласования со мной.

Позже по факту такой оценки деятельности объекта было начато служебное разбирательство. Проверяющим из управления я предъявил свой журнал с проектами секретных документов. Им стало понятно, что правки были внесены не моей рукой и другими чернилами. Налицо было документальное подтверждение расхождения наших с начальником взглядов на деятельность объекта дела, которое постоянно осложняло всю мою работу в Березниках.

В Управлении заранее были подготовлены в мой адрес обвинения в необъективности посылаемой руководству области информации. Я попросил переадресовать претензии заместителю начальника березниковского аппарата, так как право правки и подписи документов было за ним. Чем закончилась беседа посланцев управления с моим непосредственным руководителем – я не знаю. Но претензий с их стороны в мой адрес не было. Зато примерно через неделю после их отъезда последовал звонок в Березники из секретариата управления. Мне было запрещено вести специальный журнал для секретной переписки, где надежно хранились настроения моего руководителя и делаемые под их влиянием оценки и указания по оперативной работе, которые он делал. А они далеко не всегда были в интересах дела, в чем убедились сами проверяющие.

Ввиду моего перевода по службе я передал два тома дела Майера на 720 страницах заместителю начальника аппарата КГБ в городе Березники. Дальнейшие события по нему происходили уже без моего участия. Сейчас мне сложно судить о мотивах последовавших нелепых и поспешных шагов в работе по этому делу. Вопросы об их обоснованности остаются уже для исследователей истории управления КГБ в Перми. Вместо проведения скрупулезной документации преступной карательной деятельности Майера, как это рекомендовал военный прокурор, с участием следственного аппарата управления КГБ, привлечения сил и средств центрального аппарата КГБ, было принято непродуманное решение о профилактике объекта, что и предопределило последовавший провал его разработки.

Начальник аппарата КГБ в г. Березники и руководитель второго отдела управления в конце апреля 1962 года провели первичную, зондажную беседу с Майером в здании аппарата КГБ с целью склонения его к осуждению своей карательной деятельности в годы войны. Насколько непродуманны были эти действия, можно судить хотя бы по тому, что официальный вызов объекта разработки в служебное помещение КГБ не был оперативно подстрахован. На что рассчитывали эти руководители? Чтобы убежденный враг принял обличие раскаявшегося грешника, осудил свои преступления перед нашим народом? Они просто забыли, что такие преступления, которые совершил Майер, даже по международным законам не имеют срока давности. Планируя такую беседу, они не учли, что нам было достоверно известно о стойких враждебных взглядах Майера по отношению к советской власти и всему русскому, что Майер был убежденным сторонником нацистской расовой теории. Он считал себя гражданином Германии, а не России, так как в годы войны принял гражданство фашистской Германии. Он гордился своей принадлежностью к «высшей расе». Пойти на любой компромисс с представителями власти значило для него нечто большее, чем вынужденный и временный отказ от своих убеждений.

Мои бывшие руководители, видимо, не смогли понять элементарной вещи: то, что советскими законами трактовалось как преступление против русского народа, – в сознании Майера это было его заслугой перед фатерландом. И пусть даже вынужденное, но публичное раскаяние в своих деяниях во время войны как преступлениях перед человечеством навсегда закрыло бы ему путь для выезда на постоянное жительство в Германию. Об этом он втайне мечтал и делился этой мыслью со своими близкими. Разве мог он наступить на горло своей заветной мечте?! Все эти данные о Майере были отражены в его деле.

Поэтому результат этой авантюры был предсказуем. Сразу же после состоявшейся беседы Майер беспрепятственно направился на железнодорожный вокзал, сел в первый проходящий поезд и бесконтрольно уехал из города. После безуспешных попыток найти Майера в Березниках или в пределах Пермской области, он был объявлен во всесоюзный розыск.

В ходе поисковых мероприятий, которые продолжались с мая по сентябрь 1962 года, Майер был обнаружен в Усть-Каменогорске Восточно-Казахстанской области, где он работал техником-строителем в райпотребсоюзе.

Майер был арестован 21 сентября того же года.

9 августа 1963 года по делу Майера в г. Усть-Каменогорске состоялся военный трибунал Туркестанского военного округа в составе: председательствующего – подполковника юстиции Никитинского, народных заседателей – майора Добрянского и майора Столярова, при секретаре – капитане Мозговом с участием представителя государственного обвинения в лице помощника военного прокурора Туркестанского военного округа подполковника юстиции Дьякова, адвоката Сидоренко и переводчика Кеслера.

В закрытом судебном заседании, состоявшемся в помещении Восточно-Казахстанского областного суда, трибунал рассмотрел дело по обвинению бывшего военнослужащего 275-го стрелкового полка Майера Кондрата Кондратьевича, рождения 13 августа 1919 года, уроженца села Старо-Мирское Армавирского района Краснодарского края, немца, беспартийного, со средним образованием, женатого, ранее не судимого, до ареста работавшего техником-строителем Самарского райпотребсоюза Восточно-Казахстанской области, служившего в Советской армии с января 1940 года по июль 1941 года, в преступлении, предусмотренном ст. 50 части 1 УК Казахской ССР.

Рассмотрев в судебном заседании собранные по делу доказательства, военный трибунал округа установил:

Майер, находясь на фронте Великой Отечественной войны, в июле 1941 года попал в плен к немецким войскам. Будучи в лагере военнопленных, в сентябре 1941 года, изменив Родине, добровольно согласился служить фашистской Германии и выехал для обучения в учебный лагерь СС в местечко Травники, готовивший карателей для лагерей и тюрем на территории Польши. До января 1942 года Майер обучался в этом лагере, являясь командиром отделения, проводил занятия с подчиненными.

По окончании учебы принял обязательство (присягу) на верность службы фашистской Германии и получил звание обервахмана.

В марте 1942 года Майер вместе с подчиненными вах-манами участвовал в двух облавах на еврейское население близ местечка Травники: в первом случае находился в оцеплении села, из которого немцы выгоняли еврейское население в лагерь, а во втором – изымал мебель из домов евреев, угнанных немцами.

В апреле 1942 года Майер был направлен для несения службы в полицию безопасности СД г. Варшавы, где вначале занимал должность командира отделения вахманов, несших службу по охране тюрьмы «Павяк», в которой содержались польские патриоты и советские граждане.

В период службы в полиции безопасности СД г. Варшавы Майер принимал участие в конвоировании заключенных к месту расстрелов и их избиении.

Осенью 1942 года Майер в канцелярии тюрьмы участвовал в избиении двух заключенных за попытку совершения побега и летом 1943 года – одного задержанного.

Весной 1943 года Майер совместно с вахманами Диким и Коваленко конвоировал к месту казни в 30 км от Варшавы польского патриота, при этом Коваленко набросил петлю на шею обреченного, а один из немцев выбил из-под его ног табурет.

С июля 1943 года Майер являлся старшим группы вахманов и одновременно переводчиком.

В июне – июле 1943 года Майер и подчиненные ему вахманы находились по указанию немцев в оцеплении развалин домов около тюрьмы «Павяк», где было расстреляно немцами до 50 человек заключенных евреев. Осенью 1943 года Майер вместе с вахманами конвоировал к месту расстрела 5–7 заключенных, нес охрану места расстрела и закапывал яму с трупами расстрелянных.

В середине 1943 года по распоряжению немцев Майер и поднятые им по тревоге вахманы конвоировали из тюрьмы «Павяк» в лес около Варшавы 150–180 заключенных-заложников к месту расстрела, где Майер отдельных заключенных подводил лично к ямам, а солдаты немецкой полиции расстреливали их.

Осенью 1943 года Майер вместе с другими вахманами конвоировал к месту казни на территорию аэродрома 3–4 польских патриотов и нес охрану места казни, осуществленной немцами.

В марте 1944 года Майер поднял по тревоге вахманов, которые по указанию двух немецких офицеров конвоировали к месту расстрела группу заключенных в количестве 10-15 человек.

В мае – июне 1944 года Майер вместе с немцами и вахманами участвовал в конвоировании на расстрел 280–300 заложников из тюрьмы за попытку организовать восстание в тюрьме.

Летом 1944 года немцами при участии Майера и вахма-нов в пригороде Варшавы – Праге было повешено около шести заключенных.

В июле 1943 года Майер принял германское гражданство и получил чин унтершарфюрера, а затем шарфюрера.

Осенью 1944 года при приближении наступающих советских войск бежал в г. Сухачев, а затем в Познань, где в феврале 1945 года был захвачен в плен частями Советской армии.

Виновность Майера в изложенном выше преступлении доказана следующими фактическими данными, установленными в суде.

В суде Майер признал себя виновным в том, что он в июле 1941 года, оказавшись в плену у немцев, дал согласие служить фашистской Германии, в учебном лагере СС, находившемся в местечке Травники, где занимал должность командира отделения. В марте 1942 года вместе с вахма-нами и немецкими оккупантами дважды участвовал в облавах на еврейское население в Травниках и прилегающих к ним населенных пунктах.

По окончании учебы принял присягу на верность службы фашистской Германии и получил чин обервахма-на. В апреле 1942 года был направлен для несения службы в полицию безопасности г. Варшава, где вначале являлся командиром отделения, а с июля 1943 года исполнял обязанности снабженца и переводчика немецкого языка.

Майер признал свое участие в следующих карательных операциях, проведенных немцами в отношении польских патриотов и лиц еврейской национальности: в марте 1944 года поднял по тревоге вахмана Обозного и других, которые по указанию немцев конвоировали заключенных; в июне – июле 1943 года во время расстрела немцами 50 человек евреев вместе с вахманами находился в оцеплении места расстрела; осенью 1943 года конвоировал 5–7 заключенных тюрьмы к месту их расстрела; в середине 1943 года участвовал в конвоировании 150–180 заключенных из тюрьмы, во время расстрела которых только подводил обреченных к ямам, где их расстреливали немцы.

Кроме того, Майер пояснил, что в июле 1943 года им действительно было принято германское гражданство с правом ношения формы одежды и знаков различия вначале унтершарфюрера СС, а затем шарфюрера СС. Осенью 1944 года бежал с немцами и вахманами в Познань, где в феврале 1945 года был захвачен советскими войсками.

Свидетель Тютюнник показал, что в период учебы в травниковском лагере Майер являлся командиром отделения, переводчиком, весной 1942 года дважды участвовал в оцеплении села, из которого немцы угоняли местное население. Тютюнник подтвердил, что он по указанию Майера летом 1943 года в числе других вахманов рыл ямы на окраине города, вместе с Майером конвоировал заключенных из тюрьмы к месту расстрела и находился в оцеплении. По указанию Майера нес охрану места казни четырех заключенных в районе аэродрома. Как показал свидетель, Майер был для него ближайшим начальником и применял меры дисциплинарного воздействия в отношении провинившихся.

Свидетель Прилипко в суде подтвердил, что в травни-ковском учебном лагере Майер являлся командиром отделения, а с 1942 по 1944 год – старшиной и переводчиком смены вахманов варшавской тюрьмы «Павяк». В 1942 году Майер участвовал в облавах против еврейского населения в районе местечка Травники, а летом 1943 года он конвоировал заключенных из тюрьмы к месту расстрела.

Свидетель Гречанюк показал, что летом 1943 года он был поднят по тревоге Майером и в числе других вахманов конвоировал заключенных из тюрьмы в лес, где последние были расстреляны шуцполицией.

Свидетель Дзюбенко пояснил, что в начале 1943 года он в числе других вахманов находился в оцеплении места расстрела свыше 100 заключенных, где Майер лично подводил обреченных к ямам, расстрел которых производила шуцполиция. Весной 1943 года Майер участвовал в повешении 4–5 заключенных.

Свидетель Обозный показал, что в марте 1944 года он, будучи поднятым по тревоге Майером, участвовал в конвоировании на расстрел группы заключенных в количестве 10-15 человек, которая была расстреляна немецкими офицерами. Майер, показал далее свидетель Обозный, наказывал отдельных вахманов за совершенные ими проступки.

Служба Майера в варшавской тюрьме и участие его в избиении заключенных подтверждены показаниями бывшего узника этой тюрьмы Сливицкого, проверенными в судебном заседании.

Принятие Майером германского гражданства и присвоение ему чинов службы СС подтверждено трофейными документами – личной анкетой от 28 февраля 1942 года и письмом от 31 мая 1944 года на имя начальника учебного лагеря местечка Травники (т. 3, л. д. 146, 196).

Что касается предъявления Майеру обвинения в том, что он: в 1943 году вместе с немцами и подчиненными вахманами неоднократно выводил в развалины гетто небольшие группы евреев, которые там расстреливались; летом 1943 года или 1944 года участвовал вместе с немецким офицером в расстреле группы заключенных тюрьмы «Павяк» в количестве примерно 30 человек; в июне 1944 года вместе с немцами конвоировал группу евреев из 12–13 человек к стене тюрьмы, где они были расстреляны, то данные обвинения не нашли подтверждения на судебном следствии.

Сам Майер виновным себя в этих эпизодах обвинения ни на предварительном следствии, ни в суде не признал.

Обвинение его в этом органами следствия было основано на показаниях единственного свидетеля – бывшего вах-мана варшавской тюрьмы Лысого.

В суде Лысый хотя и подтвердил свои прежние показания в этой части, однако при отсутствии других доказательств, объективно подтверждающих участие Майера в совершении указанных выше действий, показания Лысого не могли быть положены в основу обвинения. В связи с этим указанные выше эпизоды были исключены из обвинения Майера.

На основании изложенного военный трибунал признал Майера виновным в измене Родине, т. е. в совершении преступления, предусмотренного статьей 50 части 1 УК Казахской ССР.

Принимая во внимание, что Майер совершил особо опасное государственное преступление, военный трибунал при назначении наказания Майеру нашел необходимым направить его для отбытия наказания в ИТК строгого режима.

Руководствуясь статьями 287, 290, 291 УПК Казахской ССР, военный трибунал округа приговорил:

«Майера Кондрата Кондратьевича на основании статьи 50 части 1 УК Казахской ССР лишить свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима сроком на пятнадцать (15) лет без конфискации имущества и без ссылки.

Зачесть в срок назначенного наказания десять (10) лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях, отбытых Майером Кондратом Кондратьевичем по первому приговору (т. 3, л. д. 162).

Считать к отбытию наказания по настоящему приговору Майеру Кондрату Кондратьевичу пять (5) лет лишения свободы в ИТК строгого режима, исчисляя начало этого срока, с зачетом предварительного заключения, с двадцать первого сентября 1962 года.

Меру пресечения в отношении осужденного К. К. Майера, до вступления приговора в законную силу, оставить прежнюю – содержание под стражей в подразделении почтовый ящик УТ 155/17 в городе Усть-Каменогорске.

В соответствии со ст. 82 УПК Казахской ССР взыскать с осужденного Майера К. К. в доход государства судебные издержки в сумме 1409 рублей 22 копеек, связанные с оплатой суточных, проездных и квартирных свидетелям по делу…

Председательствовал по делу подполковник юстиции Никитинский».

Принадлежность Майера в годы Отечественной войны к карательным подразделениям войск СС подтверждается также трофейными документами полиции безопасности СД по лагерю «Травники» на территории Польши в годы войны, где Майер проходил учебу. Эти документы явились также доказательствами по делу в ходе судебного процесса.

Читателю предлагаются для ознакомления их копии на 11 листах: справка о службе в учебном лагере СС «Травники», анкета К. К. Майера, подписка на согласие к службе в войсках СС и копия заседания суда войск СС над Милюшенко, в котором К. К. Майер принимал участие в качестве заседателя.

Имевшиеся в нашем деле оперативные материалы о карательной деятельности Майера на территории Польши не могли быть использованы полностью на том процессе, так как основные свидетели, его бывшие подчиненные по Варшавской тюрьме СД, проживали на Украине и в то время еще активно разрабатывались. Никаких попыток для использования возможностей органов госбезопасности Польши Управлением КГБ по Пермской области не было предпринято ввиду бегства Майера за пределы области.

Хочу отметить, что наши запросы и ориентировки о карателях из тюрьмы СД – бывших подчиненных Майера в Варшаве, которые я отправлял на Украину, не пропали бесследно. Органы КГБ Украины пять лет занимались их разработкой. О финале этого дела в газете «Правда» от 11 февраля 1967 года была опубликована информация под заголовком «Пришло возмездие». В заметке сообщалось о работе выездной сессии военного трибунала Киевского военного округа в Днепропетровске. Здесь рассматривалось групповое дело изменников Родины, бывших карателей, военнослужащих войск СС фашистской Германии. По делу проходили А. Зуев, Т. Олейник, И. Загребаев, Н. Мамчура, Г. Лынкин, А. Лазаренко.

Таким образом, в результате работы по делу карателя Майера было выявлено, изобличено и предано судам военного трибунала семь военных преступников: один в Казахстане и шесть на Украине. В основу их обвинения был положен факт массового уничтожения в 1941 году около 600 мирных жителей разных стран Европы близ польского местечка Белжец. Из материалов работы трибунала Туркестанского военного округа не просматривается какого-либо взаимодействия с КГБ УССР по ходу следствия в Киеве и Днепропетровске с целью получения дополнительных материалов по делу К. К. Майера. Не оказалось заинтересованных лиц в его полном разоблачении, несмотря на то что совершенные им преступления не имеют срока давности. Ограничились полумерами.