Текст книги "Это случилось в тайге (сборник повестей)"

Автор книги: Анатолий Клещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

Где-то сзади, выше по течению, прозвучала сирена. Немного погодя, закачав на высокой волне, их обогнал пассажирский теплоход "Ласточка" и на полной скорости вошел в шиверу. Закусив губу, Генка провожал его взглядом, но улеглась поднятая теплоходом волна, моторка запрыгала на первых валах шиверы, а сигнал бедствия, услышать который страшился Генка, всё не звучал. Правда, опытный капитан "Ласточки" и с закрытыми глазами, наверное, мог бы водить судно.

Над шиверой, где воздух, как и вода, всегда тек быстрее, туман вовсе был редок. За первой парой бакенов и входными вехами довольно ясно различались два пирамидальных ходовых бакена и свальный, прямоугольный.

– Пока порядок! – повеселел Генка, оборачиваясь к отцу.

Тот кивнул, увалился вправо, чтобы пройти впритирку к красному бакену.

Две пары вешек за поворотом фарватера и оба бакена в наиболее узком месте судового хода, на прижиме к камням, тоже стояли, как им было положено. Ниже по течению фарватер переставал вилять, обычно "матки" срывали именно верхние бакены, и у бакенщиков отлегло от сердца.

Тем не менее Матвей Федорович решил, видимо, проверить обстановку по всей шивере. Они спустились с полкилометра еще, убеждаясь, что ограждающие фарватер сигналы в полном порядке, когда Генка, встав в рост, окликнул отца:

– Батя, гляди!

Он показывал речнее фарватера, в белую кипень шиверы. Там, метрах в трехстах ниже лодки, сквозь редкую кисею тумана виднелось что-то большое, тёмное.

– Паузок! – уверенно сказал Матвей Федорович. – Каким лядом его туда занесло?

– И катера нигде не видать… – удивился сын. – Нам к ним не подойти, а батя?

Матвей Федорович, не выпуская румпеля, тоже встал на ноги. Из-под ладони осмотрел шиверу, берег.

– Ежели вторую гряду обогнуть, можно подскочить снизу… – И, покачав головой, засомневался: – Снизу к ним камни не пустят, однако их же к камням прижало течением. От морока!.. Ладно, попытаем выше гряды пройти… Что будет…

Не садясь, хищно подав вперед тело, он вглядывался в хаотическую пляску пенных валов, о которой у Генки только в глазах рябило. Они спустились по течению намного ниже места аварии, прежде чем отвернуть с фарватера. И теперь, виляя между подводными камнями и грядами камней, угадываемыми Матвеем Федоровичем бог весть по каким приметам, подбирались к паузку. На судне уже увидели лодку, и три человека, стоя на нелепо приподнятом борту судна, кричали что-то, размахивая руками.

Еле-еле двигавшейся при полностью открытой заслонке дросселя моторке удалось все-таки, отвоевывая метр за метром у стремительного течения, обогнуть паузок и оказаться выше его. Матвей Федорович, облегченно вздохнув, подвел лодку к судну, и Генка уцепился багром за кнехт.

– Бакенщики?

– Ну и черти!

– Вот это да-а!..

Трое мужчин, придерживаясь за рубку, перебирались по скользкой накренившейся палубе. Сидевший на камнях паузок, задрав правый борт, купал левый в воде. Шивера облизывала красную надстройку слюнявыми языками пены.

– Что случилось? – спросил Матвей Федорович.

– А черт его знает! Ничего же не видать было. Похоже, буксир оборвался. Нас и понесло.

– Ну, а катер?

– Не знаем. Слышали только, как звонил и свистел.

– Чудно! – покачал головой Матвей Федорович. – Буксир-то выбрали ай нет?

– Выбрали!

– Видать, что порван?

– Да нет вроде…

– Вовсе чудно! Ну, катеру к вам все одно не подступиться теперь. Загорать будете. Паузок, слава богу, надежно сидит. Теперь никак не утонет, этого и не думайте. Тут мелко. Воды-то много в трюме?

– Полно. Мы же как решето теперь.

– А чего везете-то?

– Всякое. Товары для сельпа в основном грузили. Мануфактура. Валенки. Бензину полно, можем вам налить…

– Бензину у нас казенного хватит. Жратва-то у вас есть?

– Пока есть.

– Ну, в случае чего, еще подъедем. Комиссию теперь ждите, следствие устраивать будут.

– Нам что? Пускай у старшины катера голова болит!

– Точно, – вставил свое слово Генка. – Пусть отстаивается на якоре, когда туман, если не может плавать. Не можешь – не берись! Отваливать станем, батя?

Теперь самым сложным было отвалить от паузка, к которому лодку прижимало течением. Вооружившись шестами, матросы кое-как развернули моторку, и Матвей Федорович переключил двигатель на тягу. Концы шестов попадали в воду, с начавшего отдаляться паузка замахали фуражками. Туман рассеялся, ориентироваться стало намного легче, но Генка с завистью поглядывал на отца, дивясь его умению ладить с шиверой.

Когда выбрались на фарватер, Матвей Федорович, сгорбившись и зажав румпель под мышкой, закурил трубку. Затянулся, ткнул трубкой в сторону плеса. Повернув голову, Генка увидел моторку, как и у них, с красной полосой на борту. Крикнул отцу:

– Петро!

Тот кивнул.

– Вниз плавал – катер смотреть. Или переметы у него внизу?

Матвей Федорович опять кивнул и сбавил обороты. Обгоняя их лодку, Петр пытался рассказать что-то, но за шумом воды и двух работающих моторов слов не удалось разобрать. Матвей Федорович снова добавил газу, к берегу обе лодки пришли почти одновременно. Вытаскивая свою, Генка слышал, как Петр объяснял встревоженным Вере Николаевне и Эле, вышедшим встречать бакенщиков:

– Ништо. В тумане выскочили за фарватер, маленько просадили дно да винт поломали. Пришлось бросить паузок, а катер течением в нижний конец плеса унесло.

– Из людей никто не пострадал?

– Чего им сделается!

– Благодарю вас, – сказала Петру Вера Николаевна. – Мы очень беспокоились.

– Куды же он пер, старшина-то? – спросил Матвей Федорович, вылезая из лодки. – Глазами смотреть надо!

– Он говорит: на фарватере налетел на камни, слева-де оставлял красный бакен, – усмехнулся Петр. – Конечно, ему интересней на бакенщиков свалить!

– Обстановка в порядке, не свалишь на бакенщиков, – сказал Матвей Федорович. – Все честь честью. Поперед нас пассажирский спускался, завсегда подтвердить сможет.

– Я видел, – опять усмехнулся Петр. Подождав, пока Эля с Верой Николаевной выберутся на косогор, он поднял слан, и стал поспешно собирать и мешок пойманных стерлядей. Их было много. Чтобы не видеть его насмешливой улыбки, не слышать ворчания отца, который не упустит случая упрекнуть Петровой удачей, Генка пошел домой.

10

Радиостанции А-7, связывающие обстановочные посты, сделали свое дело: сообщение бригадира Дьяконова об аварии каравана, включенное в сводку, было передано по цепочке. Цепочка начиналась самым верхним по течению реки постом, а кончалась начальником службы обстановки, независимо от того, находился он в кабинете или на борту катера «Гидротехник». К местам происшествии Мыльников выезжал незамедлительно, и, конечно, все сто пятьдесят сил дизеля, установленного на катере, уже давно старались вовсю. Появления «Гидротехника» ждали с минуты на минуту.

Еще вчера на пост примчался на вообразившей себя глиссером самоходке прораб обстановочного участка, но, выслушав рапорт Матвея Федоровича, наглядевшись вдосталь на паузок в бинокль и устав скорбно качать головой, отбыл. Бакенщики, а следовательно, и их непосредственное начальство, не были повинны в аварии. Ожидать же Мыльникова, чтобы только доложить об этом, прораб поопасился: Мыльников мог и отругать, обвинив в зряшном расходе времени.

С Генкой у Мыльникова за семь лет знакомства сложились особые отношения. Начальник реки, как его называли бакенщики, считал парня своим подопечным, выделял из числа остальных рабочих. Генка вырос на глазах у Мыльникова. Мыльников не хотел и дальше терять его из поля зрения. План поступления в речной техникум был согласован с Мыльниковым, подсказан им. И теперь, начав задумываться о своей отторгнутости от бьющей ключом жизни где-то там, откуда пришли и куда уйдут Эля и ее спутники, Генка с нетерпением ожидал Мыльникова.

Вопреки ожиданию, "Гидротехник" не подвалил к берегу, а проскочил полным ходом вверх по течению. На порожденной катером волне, стукаясь бортами, закачались лодки. Схлынув, волна оставила на берегу обломок весла и скатанную трубкой берестину – поплавок от сети. Матвей Федорович, вышедший по долгу старшего встретить начальство, расплющил берестяную трубку деревяшкой и спросил Генку:

– Чего это они, а? Сдурели?

Генка пожал плечами.

"Гидротехник" вернулся часа через три, когда Матвей Федорович передавал сводку, и пристал к берегу чуть ниже поста – там, где начиналась приглубость. Рыжий механик Кондрат Савельев с матросом Колькой спустили трап, но на берег по трапу никто не сошел.

– Здорово, ребята! – сказал Генка. – Виталий Александрович с вами?

– Здорово, Гена! С нами. У рации сидит, сводки слушает.

– Мы думали, вы наверх подались, к нам заходить не будете. В леспромхоз гоняли?

– Нет, на Ухоронгу, к гидрологам. Охотинспектора подбрасывали, лось там где-то в петлю попал.

– Сгнил уже, – небрежно махнул рукой Колька. – Это леспромхозовские наткнулись, а ихний инженер шум поднял. Зря человека погнали, разве узнаешь кто?

– Часом, не ты? – подмигнул Кондрат.

Генка в ответ отрицательно покрутил головой, соглашаясь с матросом:

– Как узнаешь? Тайга…

– Закон – тайга, прокурор – медведь! – засмеялся Кондрат и опять подмигнул. – Стерлядкой-то угостишь? Солененькой?

По тропинке спускался Матвей Федорович, и Генка, не ответив Кондрату, крикнул:

– Начальник принимает сводки, батя!

Неожиданно одна из дверей надстройки, примыкающей к рубке, отворилась, пропуская невысокого мужчину в темно-синем кителе и белой, форменной, как у Генки, фуражке, натуго растянутой каркасом.

– Здравствуйте, Дьяконовы! – сказал он и, выслушав ответное приветствие, показав взглядом, что обращается к Матвею Федоровичу, добавил: – Рассказывайте, что тут у вас!

– Нечего рассказывать, Виталий Александрович! Вроде в порядке все…

– Значит, виноват старшина катера?

– Туман, Виталий Александрович, виноват! Ну и старшина, конечно, погодить мог. Не переться.

– Старшина утверждает, что обстановочные знаки видел ясно, красный бакен на повороте судового хода оставил слева метрах в пяти…

– Язык без костей, товарищ начальник! Однако могли и на топляк наскочить… А супротив топляков как быть? Хоть что ни час плавай с тралом, их же несет и несет сверху. Сколько бревен леспромхоз топит!

– Столкновение с бревном исключено. Характер повреждений винта и днища говорит о столкновении с более основательным чем-то. Видимо, с камнями.

– Все может быть, – согласился Матвей Федорович. – Туман. Вполне мог на свальный бакен полезть, потому знает, что фарватер узкий, а увидал красное, и забрал влево, к камням.

– Старшина опытный.

– А я разве перечу? Туман. Опять же если на нас грешить, потому как "матка" поперед спускалась, так "Ласточку" спросить можно. Мы только к шивере подходили, чтобы углядеть, кто там есть, когда "Ласточка" нас обогнала…

– Ладно, Дьяконов. Идите отдыхайте, – оборвал Мыльников и, провожая бесстрастным взглядом удаляющуюся фигуру, закурил папиросу. Бросив спичку, спросил совсем другим, потеплевшим голосом: – Как живешь, Геннадий? С новым народом повеселей стало? Экспедиция-то еще здесь?

– Здесь… – уронил Генка, впервые спохватываясь, что расставание с Элей, мыслившееся очень далеким, может случиться завтра, и пугаясь, словно Эля уезжает уже сегодня, сейчас.

– Народ интересный, – задумчиво сказал Мыльников. – Тот берег, к которому и тебе подбиваться пора, – люди, которые не так просто живут, лишь бы день до вечера, очередь отвести. Светлый народ!

Генка подумал, что паразитологи – кроме Эли, конечно, – не так уж и светлые, только что необычные, даже чудаковатые маленько. Но это именно тот берег, куда ему совершенно необходимо прибиться. Потому что Эля там свой человек, а он, Генка Дьяконов, вроде чужого, иноязычного, Верно, что человек с другого берега, могущий разве переплыть реку, зайти в гости. И Генка решил выложить Мыльникову свои сомнения:

– Виталий Александрович, я вот о чем думаю… Ну, скажем, речной я закончу, и что? Люди вот ездят везде, послушаешь их другой раз – театры там, лекции разные, всякие открытия, разговоры… А мне опять обстановочный участок, от шиверы до шиверы? Только что один отпуск?

Мыльников, чуть прищурив глаза, долго-долго затягивался табачным дымом, потом так же долго выдыхал дым. Отшвырнув папиросу, с привычной легкостью сбежал по крутому трапу и предложил Генке, как равный равному:

– Давай побродим по берегу? Поговорим…

Он шел немного впереди, Генка не видел, как раздумчиво покусывает Мыльников выбритую до синевы губу и щурит глаза, словно высматривает что-то могущее ответить на трудный вопрос Генки.

– В твои годы это не проблема, Дьяконов! – сказал он наконец. – Лет через пяток лекции, и театры, и разговоры – все это, пожалуй, будет у тебя под боком. От шиверы до шиверы. А вот чтобы ездить везде, так это… Туристы везде ездят, туристскую поездку можно подгадать к отпуску. Те же, кого ты имеешь в виду, ездят не везде, а куда нужно. В своем роде тоже от шиверы до шиверы. И кстати, для них и через сто лет не будет почти на каждой пристани города с театром. Такая у них работа, у топографов, у геологов, у этих вот у ваших гостей – лазать по медвежьим углам. Но дело не в том… Понимаешь, люди выбирают профессию, а не место работы.

– Понимаю, – вздохнув, согласился Генка: на главное, стыдливо запрятанное в шелуху слов о театрах и лекциях, Мыльников не ответил. Но Генка вдруг подумал, что Виталий Александрович, тоже болтающийся и летом и зимой от шиверы до шиверы, конечно, не чувствовал бы себя человеком с другого берега, приходя в лабораторию. Разговаривал бы на одном языке с Михаилом Венедиктовичем и Верой Николаевной. Значит, дело не в месте жительства. Дело в тех ступенях, на которые надо подняться Генке и уже поднимается студентка Эля.

– Профессию я выбрал, вы же знаете! – сказал он и опять вздохнул, вспомнив, что сдал документы в Красноярский речной техникум, а Эля – москвичка. – Только, Виталий Александрович… Может, в Москву мне податься?

– Зачем?

– Ну… там ведь тоже речной есть. И… посмотреть, что за Москва. Я ведь… живого паровоза не видел еще, не только что… Охота же посмотреть Москву! А?

Мыльников помолчал, стараясь, наверное, поставить себя на Генкино место, умом сорокалетнего человека постигнуть желания двадцатилетнего парня. Наконец сказал:

– Вероятно, охота! – И по-мылышковски скупо улыбнулся. – Ну что ж! Можно будет попытаться помочь тебе, ты ведь производственник, со стажем! Попробуем!

Мыльников был знаменит тем, что не давал, пустых обещаний. Но слова благодарности застряли в Генкином горле, как столкнувшиеся в дверях люди, мешающие друг другу. Видимо помяв это, Мыльников неожиданно перевел разговор.

– Начнется заполнение водохранилища – будем выправлять и углублять на шивере фарватер. Каждую навигацию одна-две аварии, черт знает что! Вверху – на порогах – и то меньше. Сколько теперь денег ухлопают на спасательные работы – груз с паузком, наверное, того не стоят! Ну, я на катер…

– Уже уходите? – с сожалением спросил Генка.

– Нет, будем ждать охотинспектора. Высадили его на гидрологическом посту, а выйти сюда должен. Тропа есть, что ли?

– Есть тропа. Только она, не на пост, а к Ухоронге…

– Вот-вот. На Ухоронге, километрах в двенадцати от устья, лося кто-то в петлю поймал. Надеюсь, не ты?

– Не я.

Генка покосился на дом Шкурихина и усмехнулся, вспомнив, что Петр, охотно встречающий и свое и чужое начальство, всегда избегал Мыльникова. Не крутился у него на глазах, не лез с рассуждениями о преимуществах сухих батарей над аккумуляторами, не зазывал на уху.

Проводив начальника до трапа, Генка забегал по сторонам глазами – поделиться бы с кем-нибудь радостью, покамест та не начала остывать, не улеглась. И ноги сами собой понесли его по правому разветвлению поднимающейся на косогор тропки, к домику, занятому биологами. Не к своему дому.

Встретила Вера Николаевна – все остальные с утра в тайге, а на нее возложили речной участок и хозяйственные заботы: прямо-таки забавная манера быть внимательными к женщине, как будто ей семьдесят лет и она передвигается с палочкой!

– Кстати, кто это там приехал, Геннадий?

– Наш начальник. Обещает послать меня учиться в Москву, Вера Николаевна!

– Правда? Так это же чудесно, Геннадий! Все наши будут в восторге. Конечно, вам совершенно необходимо переменить обстановку! Если бы вы знали, как я за вас рада!..

Генке казалось, что Вера Николаевна затанцует, захлопает в ладоши, и он обиделся за никчемные, не выражающие его собственных чувств слова. Помявшись в дверях и спросив ради приличия, нужна ли какая-нибудь помощь, он ушел, очень недовольный собой. Зря разоткровенничался: Вера Николаевна расскажет все Эле, теперь не удастся удивить, огорошить девушку радостной новостью…

– Меня Мыльников в Москву посылает учиться, – сообщил он дома, уже без расчетов на восторги и рукоплескания.

Мать посмотрела испуганными глазами:

– Нешто в Красноярск нельзя? В этакую-то даль, ос-споди!.. Ты бы начальника попросил ладом, что ли?

– Ладом и просил, – усмехнулся Генка материнской простоте, тому, что считала сына обиженным.

Матвей Федорович недовольно покачал головой.

– Вовсе оторвешься от дому. Ноне и то за постояльца живешь, вроде не отцу с матерью зимовать тут, а чужому кому. У людей рыбы уже полно, дров, насчет мяса смекают.

– Дрова, батя, и у нас есть. В леспромхозе "Дружбу" попрошу на день – живо на швырок порежу.

– Дрова жрать не станешь…

Генка вздохнул. Не веря в свои слова, пообещал очень неопределенно:

– Сделаем что-нибудь, обожди…

И подумал, что, не будь здесь Петра, порыбачил бы напоследок, не для себя тем более. Но теперь, осудив Петра, он не имел права рыбачить самоловами. Да и не хотелось ими рыбачить, как не хочется пачкать руки. Конечно, грязь не пристанет, отмоется, а все же…

– Начальство уедет – возьму у Сергея Сергеевича спиннинг, пойду на Ухоронгу за тайменем. Бочку или две утащу в заломы. От заломов приплавлю потом, когда воды прибавится.

– Ай красной рыбы в большой-то реке не стало?

– Ну ее! – решительно сказал Генка и на мгновение примолк, выдумывая оправдание. – Поймает рыбнадзор, характеристику такую дадут, что и в техникум не попадешь, не примут. Не стану из-за бочки рыбы ломать жизнь, как хочешь!.. Проживете!

На этот раз отец не стал возражать, посчитав Генкины объяснения уважительными. Занялся трубкой, вдруг начавшей тоненько посвистывать в зубах. Зато Мария Григорьевна, сдвинув на край стола посуду, вытирая передником клеенку, пожаловалась:

– Век жили – не боялись! До чего людей довели – рыбы изловить не моги! Ос-споди!..

– Давай неси уху знай! – прикрикнул Матвей Федорович.

Вчера отец с матерью, демонстрируя обиду на нерадивого сына, сделали три тони. Возле дома, за травами. Поймали ведра два окуней да щук, но порвали в двух местах новый поплавень.

– Задевы, леший их знает, откуда появились. Не было вроде…

– Были, – сказал Генка. – Ты, батя, давно не плавал. У вторых трав речней забирать надо.

Отец посмотрел недобро, завесив глаза бровями, – мол, яйца курицу учить вздумали? – отхлебнул ухи и, швырнув ложку на стол, спросил:

– Соли, поди, в доме не стало?

И Генка решил, что, как только уйдет "Гидротехник", батя погонит в леспромхоз за спиртом. Можно было не сомневаться в этом.

Но пока что "Гидротехник" стоял у берега, и Генка, пообедав, отправился поболтать с командой. Прежний капитан катера недавно перешел на рейсовый теплоход, и капитаном стал штурман Мишка Власов, сохранив за собой и штурманские обязанности. Он был лет на пяток старше Генки, но звание обязывало вести себя степенно и беспорочно. Поэтому капитан, сидя на "щуке" запасного бакена, с чистой совестью распекал механика Кондрата Савельева, которому подходило к сорока. Кондрат отвечал вполголоса, опасливо поглядывая на катер. Поодаль, на остывающих уже камнях, лежал Петр Шкурихин, покуривая толстую "беломорину", которой его угостили, и от безделья сосредоточенно наблюдал за кольцами голубого дыма.

– Старый черт, если я расскажу твоей бабе? – спрашивал капитан Кондрата. – Ну, Кольке простительно, он же холостой. А ты? С кем ты связался? У тебя же дети, у рыжего черта!

– Ладно, Михаил! Хватит тебе, в самом деле, – уговаривал его механик, явно боявшийся не капитана, а Мыльникова: вдруг услышит?

– Опять Кондрат заложил лишку? – щелкнул себя по горлу Генка.

– Сволочь он, – сказал капитан. – Понимаешь, взяли на борт двух шалав, вот таких, ей-богу, – уничтожая Кондрата, он показал метр от земли. – До Стрелки. Расплакались, что с пассажирским не уехать, нет денег. Ну, они с Колькой в кубрике их и приголубили. Тьфу!

– А откуда девки? – заинтересованно спросил Петр.

– Да знаешь, из городов пакость навезли всякую – тунеядцев. Добрые разве позволят!

– Ладно, – примирительно махнул рукой Кондрат. – Брось! Сам понимаю, что пакость. По-глупому вышло.

– Пора ум наживать, – строго сказал капитан. – Не пачкаться.

– В леспромхоз четверых прислали, – вспомнил Генка. – Ребят. Тоже тунеядцы. Целый день магнитофон заводят. Деньги из дому получают, один – Гарри его зовут – сказал: "За моими предками пропасть невозможно!" Не ребята, а сопли в узких штанах. Потешные! Их там "глистами" дразнят.

– Им бы на сплотку – рамы набивать! – подмигнул Петр и захохотал, точно предложил что-то очень веселое.

– Сказал тоже! Там людей надо, чтобы не подкачали! Не девок в портках!

На палубе катера появилась худощавая женщина – повариха. Прошлепав босыми ногами на бак, спросила:

– Ужинать-то сегодня станете?

Шум запрыгавших по тропинке камушков заставил всех оглянуться.

С косогора, скользя на разъезженных подошвах бродней, спускался незнакомый Генке высокий парень, придерживая перекинутую за спину малокалиберку. С половины тропы его разнесло, оставшуюся часть спуска ом вынужден был пробежать бегом и, чтобы остановиться, ухватился за рукав Кондрата.

– Черт! – выругался он, улыбаясь. – Подошвы до того накатались – ни с горы, ни в гору! Ругаете, наверное, меня, что долго?

Он спрашивал капитана, и Генка понял: охотинспектор.

О том же говорил и разлохмаченный конец металлического троса, высовывающийся из его рюкзака, придавленного к спине малокалиберной. Конечно, это была петля.

– Наше дело телячье, – сказал Кондрат, – хоть год стоять будем, если…

– Точно, что зря сходил? – перебил капитан.

Инспектор снял винтовку и, направив ствол в сторону реки, вытащил обойму, а потом выщелкнул патрон из казенника. Патрон упал на песок возле ноги Петра, тот поднял его и протянул владельцу.

– Не зря, – сказал инспектор, тщательно обтерев патрон о ватник и вставляя в обойму. – Нашел лося.

– Не лося – пропастину, поди? – усмехнулся Петр. – Ее чего не найти. На ней не написано, кто петлю ставил.

Петр продолжал улыбаться, но сузившиеся, настороженные глаза его смотрели мимо инспектора – на Генку.

– На пропастине не написано, – согласился инспектор. – На петле вроде как бы написано – отожженный трехпрядный трос…

– Брось, парень! – сказал Петр. – Такого троса у каждого бакенщика – завались. И на самоходках.

Сторожки для бакенов, якорницы для вех думаешь из чего делаются?

– Трос тросу рознь, милый! – в тон Петру усмехнулся инспектор. – Этот вон, – он дернул плечом, пошевелив рюкзак, отчего колкий конец петли пружинисто закачался, – признали хозяева. Это из леспромхоза трос.

– А-а, – разинутым ртом, показывая стальные зубы, сказал Петр и опять насмешливо заулыбался. – Тогда, конечно…

– Да ты не смейся! Дело в том, что весь трос этой марки – на барабане какой-то лебедки. В прошлом году трос оборвался, единственный раз. И этот обрывок отдали бакенщику Худоногову, который теперь работает на гидрологическом посту.

Генка ожидал продолжения, не сразу поняв, что инспектор замкнул цепь доказательств. Петр Шкурихин понял это куда раньше.

– Слушай, – сказал он инспектору, – он же не, сторожил этот трос, Костя Худоногов. Его кто попало брал. Бакены им к якорям вязали. – Петр покосился на Генку и, уже только пытаясь усмехнуться, добавил: – Наверное, и у нас… у меня валяется где-нибудь…

– Может, и валяется, – кивнул инспектор. – Трос еще не улика, конечно. На чердаке у Худоногова – у вас говорят: "на вышке", да? – я нашел еще две петли из этого троса. Завязанные точно так же, как эта. – Он опять дернул плечами, и снова размочаленный конец троса весело повилял за его спиной.

– Все одно доказать надо, – буркнул Петр, ломая спичку. Прикурив от следующей, посмотрел исподлобья, как будто это его уличал инспектор. – Петли все вяжут одинаково…

– Суд разберется, товарищ! – словно одобряя Петра, инспектор вскинул голову, тряхнул светлыми волосами, выбившимися из-под козырька.

– Ну и что… будет за это? – хмуро спросил его Генка.

– Пятьсот рублей штрафа в лучшем случае.

Генка в упор посмотрел на Петра. Тот отвел глаза, буркнув:

– Это еще посмотрят. Не торопись, – и пошел прочь.

Инспектор вытащил папиросы. Угостив Кондрата и капитана, удивленно спросив Генку: "Не куришь?", – сказал:

– Тут такое дело, ребята… Надо бы еще раз в устье Ухоронги попасть, на водомерный пост. Акт составить…

– Это уж как начальник, – развел руками капитан. – С ним надо говорить.

– Наше дело – идти куда скажут! – присоединился Кондрат. – Скажут на Ухоронгу – пойдем на Ухоронгу. Нам что?..

– Не будь начальника на борту, без всякого разговора подбросили бы, – уверил капитан.

Инспектор перекинул на плечо винтовку.

– Ясно. Начальник на катере? Можно туда – поговорить с ним?

– Валяй, – мотнул головой капитан, и все трое двинулись к катеру. Возле трапа инспектор сделал несколько поспешных затяжек, захлебываясь дымом. И, только отшвырнув окурок, поставил ногу на нижнюю поперечину.

Генка остался один.

11

Посмотрев вслед Петру, уже поднявшемуся на косогор, он сплюнул зло и брезгливо. Мысли о поступке Шкурихина еще не стали четкими. Было чувство. Такое, словно босой ногой ступил на коровью лепешку. Но душу нельзя обтереть о траву, как перепачканную ногу.

Конечно, за Костей Худоноговым тоже числились грехи. Как и за Генкой, как за большинством бакенщиков, чьи посты не на глазах у поселков. Кажется, пару старых петель в Сохатиной разложине Худоногов действительно заменил своими, именно из того троса, который выпросил в леспромхозе. Но, добыв сохатого, опустил все петли. После их поднимал Петр. И не опустил одну, оставил настороженной, забыл о ней. Теперь за оплошность Петра будет отвечать Костя Худоногов, фактически непричастный. А Петр, зная об этом, помалкивает, хотя называл Худоногова другом и связчиком, как и Генку, пил с ним водку.

– Ну, гад! – сказал Генка, еще раз сплевывая в ту сторону, куда ушел Петр.

Костя Худоногов заплатит пять сотен, а Петька Шкурихин станет материть инспектора за несправедливость, говорить, что на земле нет правды, но никому и никогда не скажет, что виноват он. И Генка никому не скажет, не может сказать, потому что нельзя выдавать человека, подло выдавать. Хотя этот человек поступает еще подлее. Но это не дает права Генке Дьяконову тоже стать подлецом, доносчиком!

Вверху на косогоре показался Матвей Федорович. Подымив трубкой, позвал:

– Генка!

– Чего?

– Сюды иди, коли отец кличет!

Про себя чертыхнувшись, Генка пошел наверх. Остановился, увидев перед собой отцовы ноги – обутую в стоптанный катанок и деревянную, тоже стоптанную на один бок.

– Ну что?

– Не слыхал, уйдут сегодня ай нет? – Матвей Федорович трубкой показал на "Гидротехник", но Генка только представил этот его жест.

– Не слыхал, – сказал он, чтобы отвязаться, но почему-то пожалел отца, видя, как деревянная нога ткнулась несколько раз в землю, словно проверяя ее незыблемость. – В общем, уйдут, наверное. Инспектор на Костю Худоногова акт составлять хочет. За сохатого, что Петька сгноил. – Он вскинул голову и увидел отца, как видел до этого деревья, снизу вверх.

– Костя на Петра доказал? – не понял отец.

– Нет. Петлю леспромхозовские признали, Костя у них трос брал.

– Ну так что?

– Ну и влепят теперь Косте.

– Влепят, поди, – подумав, равнодушно согласился Матвей Федорович. – Ни за что, а влепят! Петька – этот нипочем не сознается, кремень на такие дела!

Теперь в тоне отца Генка услыхал почти восхищение и, желая закончить разговор, спросил:

– Ну, все?

– Погодь!.. Мне вроде неловко бросать пост при начальстве, а они седин либо уплывут, либо нет. Сплавай до магазина, мать деньги даст…

У Генки не было никакого желания гонять в леспромхоз за спиртом, и он беззастенчиво соврал:

– Не выйдет. Виталий Александрович сказал, чтобы не отлучаться. Книжку какую-то хотел показать, про скалоуборочные работы на фарватере.

– А, будь ты неладна! – Валенок Матвея Федоровича повернулся к Генке обшитым кожей задником, потом, скрипнув, подалась вперед деревяшка – отец пошел к дому. Поднявшись выше по тропинке, Генка дождался, пока он скроется за углом. Судя по мужским голосам, услышанным краем уха во время разговора с отцом, теперь все паразитологи были в сборе. Поколебавшись, Генка решил заглянуть к ним еще раз.

В темных сенях, где находился умывальник, его приветствовал Сергей Сергеевич, мыча что-то и потрясая зубной щеткой. Свободной рукой он распахнул дверь и, вытолкнув Генку на середину комнаты, хлопая его по плечу, замычал с удвоенной силой. Давясь смехом, молитвенно складывая руки, дорогу ему заступила Вера Николаевна.

– Умывайтесь идите! Слышите? Михаил Венедиктович, скажите ему…

Михаил Венедиктович повернул к дверям свой профиль, с густо намыленной щекой, но, увидев Генку, положил бритву и встал. Вторая его щека, розовая и гладкая, смешно улыбалась половинкой рта.

– Геннадий, мне сообщили замечательную новость! Я вас поздравляю!

– Будем с вами щук в Московском море ловить! На мыша! – крикнул выдворенный-таки в сени Сергей Сергеевич.

– Нет, это всерьез здорово! – Михаил Венедиктович ловко поймал в ладонь клок мыльной пены, сорвавшейся с небритой щеки. – Новое окружение, иные взгляды на вещи! Кстати, ведь вы не курите? Пока не устроитесь с общежитием, сможете остановиться у меня. Милости просим! Долг, как говорят, платежом красен!

Сказав спасибо, Генка ждал Элиных слов. И Эля, озорно поглядывая одним глазом из-за вечно мешающего смотреть локона, сказала:

– Только его и не хватало в Москве! Очень он там нужен кому-то!..

– Эля! – возмущенно, стеклянным голосом воскликнула Вера Николаевна. – Как вам не стыдно!

Но Эля смотрела только на Генку, она не слышала окрика Веры Николаевны. И Генка его не слышал. Вера Николаевна посмотрела сначала на одного, потом на другого, и выражение лица ее стало меняться.

Сначала в горящих гневом глазах погас недобрый огонь, отразилась растерянность, веселыми искорками засветилось лукавство. Еле заметные морщинки побежали от уголков глаз. Сурово поджатые губы обмякли, начали было улыбаться, но вдруг почему-то притворились – только притворились – строгими.