Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

Его мысли обращались в прошлое, к тому, как он делал выбор, переходя на сторону большевиков, как воевал, с кем дру-жил, как создавал семью. Он оглядывался назад, ворошил и ворошил отошедшее, много думал о том, что случилось со страной и к какому берегу теперь она причаливает.

Бывало, чтобы отогнать эти навязчивые мысли, заглушить помимо воли вкравшуюся в сердце тоску, он выпрашивал газету «Правда», которую узникам время от времени разрешали читать. Он и раньше выписывал эту газету и был хорошо знаком с ее идейным содержанием, но теперь он читал ее совершенно другими глазами.

• Тюремное начальство, видимо, рассчитывало положительно влиять на заключенных, знакомя с советской действительностью, а все получалось наоборот. Небольшие заметки о разоблачении шпионов, террористов, врагов народа давали повод Рокоссовскому сделать вывод, что уничтожение военных кадров, ученых, командиров производства поставлено на поток.

На фоне достижений советского народного хозяйства, энтузиазма людей поиск врагов, ему казалось, перечеркивает то положительное, что имелось в стране. Ведь то унижение, что выносят люди от своих же единомышленников, в несколько раз хуже самой смерти. А что товарищ Сталин? Куда он смотрит? Он ведь вездесущ, всемогущ. С большими колебаниями и сомнениями Рокоссовский приходил к неутешительному выводу: или он видит все это и не хочет замечать, или, что хуже всего, руководит сам беззаконием.

В поисках разрешения своих сомнений Рокоссовский призывал на помощь философов древности, современности, но и у них не всегда находил ответы на свои вопросы, а это еще больше бередило душу. В его каменном мешке было так тихо, что, казалось, было слышно, как горит электрическая лампочка под облезлым и заросшим паутиной потолком. За этот год он так и не смирился с тем, что он совершил преступление против Советской власти. Он считал себя невиновным.

3

В начале сентября Рокоссовского вызвали на допрос. На этот раз его привели в специально оборудованную для этого комнату в тюрьме «Кресты». Допрашивал его все тот же следователь Кавун. Сегодня он выглядел более уверенным и бодрым. Создавалось впечатление, ч.то он обладает доказательствами того, что его подследственный виноват во всех грехах, в которых его обвиняют.

– Собственноручно будете писать протокол допроса или заниматься этим мне?

– Как хотите, я ничего писать и подписывать не буду.

– Старая песня?

– И на старый лад.

– Вы злоупотребляете гуманным к вам отношением следствия, – недовольно заметил Кавун. – Видимо, отдых не пошел на пользу.

– Ничего себе, невиновный человек год сидит в тюрьме и вы это называете гуманным? – Рокоссовский с любопытством глянул на следователя. – Хотел бы я вас видеть на моем месте.

Кавун не обратил внимания на резкий выпад подследственного, а продолжал делать какие-то пометки в протоколе допроса. Он поднял голову и, поглядывая в записи, сказал:

– Следствие еще раз предлагает вам чистосердечно рассказать о совершенных вами преступлениях против коммунистической партии большевиков и советского государства.

– Я никаких преступлений не совершал ни против партии, ни против советского государства. Если вы считаете преступлением то, что я на их стороне воевал, тогда следствие стоит на правильном пути.

– В прошлый раз вы подтвердили, что с Чайковским водили дружбу?

– Да, мы были друзьями.

– Хороши у вас друзья, ничего не скажешь, – съязвил Кавун. -На допросе 20 июля 1937 года ваш друг Чайковский признал себя виновным в участии в антисоветском заговоре и в шпионаже в пользу японской разведки. И завербовал его враг народа Тухачевский. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Это дело его, Чайковского, он вправе признаться в изнасиловании английской королевы. Это меня не касается.

– Напрасно, напрасно! – воскликнул Кавун. – Не зря же говорят: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Чайковский показал, что вы являетесь активным участником антисоветской организации и участвовали в разработке программы заговора.

Еще одним обвинением Рокоссовский был сбит с толку и с минуту смотрел на следователя с недоумением.

Кавун сделал вид, что не Замечает его удивления, и, приставив руку ко лбу козырьком, приступил к чтению показаний Чайковского.

«Цель заговора – установление диктатуры во главе с Тухачевским. Методы достижения цели: в случае возникновения войны – создание предпосылок для поражения СССР, после чего свалить вину на руководство партии и правительства и устранить их от власти. В мирное время – саботаж и вредительство с целью вызвать недовольство в войсках и среди населения и захватить власть путем мятежа».

– Ну, – произнес Кавун, 'закончив чтение и указывая пальцем на показания, добавил: – Впоследствии Чайковский от этих показаний отказался. Поэтому следствие изобличило его с помощью показаний других лиц, проходящих по делу о заговоре в^войсках Забайкальского военного округа. Было проведено большое количество очных ставок, где Чайковский был окончательно изобличен, хотя своей вины и не признал. .. Так что... – добавил следователь и с иронией устремил взгляд на Рокоссовского.

– Я вас понял, – с горечью произнес Рокоссовский.

– У меня имеются протоколы этих ставок, – продолжал следователь с недоброй усмешкой, – а также показания лиц, уличивших Чайковского в совершении преступлений. Должен вам сказать, что там фигурирует и ваша фамилия. Я предлагаю ознакомиться с этими документами.

– Мне это совсем неинтересно.

– Вот это уж напрасно. Грязнов и Чайковский показали, что вы с ними на заимке, уединившись в тайге, разрабатывали план заговора по установлению военной диктатуры на Дальнем Востоке.

По лицу Рокоссовского пробежала саркастическая улыбка.

– Вот это уж зря, зря смеетесь, вам и в голову не может прийти, насколько все это серьезно.

– Это очередное вранье, – с невозмутимым видом сказал Рокоссовский. – Да, мы были втроем в тайге, но отводили душу на охоте и рыбалке. Кстати, если вам придется побывать в тех краях, сходите в тайгу, полюбуйтесь ею, не пожалеете. – После этих слов он оживился. – А вообще-то, если они говорили и писали о заговоре, то нельзя ли организовать эту встречу, говоря вашим языком, провести очную ставку? Мне хочется посмотреть Чайковскому и Грязнову в глаза.

– К сожалению, Чайковский умер в читинской тюрьме 22 июня 1938 года от остановки сердца.

– Давайте тогда Грязнова.

– Грязнов расстрелян, – произнес Кавун и, отодвинув в сторону дело, закурил сам и угостил сигаретой Рокоссовского. Жадно затянувшись дымом и посмотрев ему в глаза, он как бы между прочим сказал: – Признание – основа доказательства вины.

Рокоссовский заметил, что впервые за время допросов сквозь маску строгого блюстителя «государственных интересов» проглянуло лицо обыкновенного человека.

Кавун потушил сигарету и несколько мягче обычного сказал:

– Не думал я, что вы будете стоять на своем. Твердый вы человек. Откуда вы только свалились на мою голову?

Этот неожиданный поворот в разговоре несколько обескуражил Рокоссовского, и он с сочувствием посмотрел на следователя.

– Что ж, видимо, я не подобрал к вам ключика. Пусть подбирают другие.

– Меня передают другому следователю? – спросил с удивлением Рокоссовский.

– Раз не хотите признаться мне... – пожал плечами Кавун.

– Мне не в чем признаваться: я не виноват.

Следователь вышел из-за стола, выразительно на него посмотрел, протянул ему руку и вызвал конвоиров.

Глава пятнадцатая 1

О ходе расследования дела Рокоссовского ленинградские органы НКВД постоянно докладывали в Москву. Оттуда требовали: «Это непримиримый враг советского государства: Он должен получить по заслугам. Выжимайте все, что можете».

Кавун был опытным следователем, но не настолько, чтобы «расколоть» Рокоссовского. Поэтому перед последним допросом начальник управления переговорил е Москвой и оттуда получил команду: если в результате допросов не будет результатов и сегодня, то Рокоссовского вечером направить в Москву со всеми материалами дела, с которыми должен прибыть Кавун, чтобы ввести в курс расследования нового следователя.

В тюремном вагоне в сопровождении трех конвоиров Рокоссовский ехал в Москву. В вагоне было холодно: ноги стыли, под потертым солдатским одеялом всю ночь прищлось дрожать.

Рано утром его посадили в «черный ворон», и вскоре он оказался в одиночной камере во внутренней тюрьме на Лубянке.

Камера была похожа на свою родную сестру в «Крестах*. Может быть, только меньше размером. Все те же стылые облупленные стены, все то же решетчатое окошко под самым потолком да тусклый, въедливый свет электролампочки, густо покрытой серой пылью.

Вначале Рокоссовскому показалось, что он никуда не переезжал, но, когда принесли завтрак и грубо окрикнули, понял, что

это не «Кресты», – в этой тюрьме, видимо^свои порядки. Он заметил, что к глазку у двери чаще подходит надзиратель; там они следили за ним реже.

Рокоссовский сел на постель, достал папироску (эти гвоздики выдавали в тюрьме) и закурил. Около часа дня открылась форточка и дежурный выкрикнул:

– Выходи на прогулку!

Выйдя в коридор, Рокоссовский заметил, что на их,площадке четыре камеры, в которых сидят тринадцать человек. Значит, одиночная предназначена только ему.

По бесконечным коридорам, обнесенным решетками, по лестницам и переходам их вывели на квадратный мощеный дворик, со всех сторон окруженный стенами пятиэтажных домов. В углу дворика стояла скамья, на которую плюхнулись пять человек, еле державшихся на ногах.

Остальные, в том числе и Рокоссовский, построились в колонну по двое и в течение пятнадцати минут маршировали по мостовой. Дыша свежим воздухом, он поглядывал на клочок голубого неба и прислушивался к вороньему крику, который казался ему теперь более музыкальным, чем соловьиное пение в белорусском лесу под Ратомкой.

Через два дня его вызвали на допрос. Ходить далеко не надо было – кабинет следователя находился в подвале тремя этажами ниже. Наклонить голову и заложить назад руки – так велели идти два дюжих молодца, которые топали один впереди, а другой сзади. Они распахнули настежь дверь и, втолкнув туда Рокоссовского, остановились у порога.

– Будем сейчас работать или попозже?

– Пока свободны, – небрежно кивнул сидящий за столом мужчина лет тридцати пяти. Рядом с ним находился молодой человек.

– Садись! – поднял голову следователь, глянув исподлобья на подследственного.

Присев, Рокоссовский заметил, что новый следователь отличается от Кавуна: он был выше среднего роста и крепок в плечах. Грубое лицо, сплюснутый нос, покрытые рукавами темной рубахи тугие мышцы делали его похожим на боксера полутяжелого веса. Находившийся рядом парень, возможно, практикант, но сравнению со следователем выглядел жидковато.

Кабинет производил мрачное впечатление: окон не было, стены были покрашены в коричневый цвет, над столом горела электролампочка, вмонтированная в плафон, какие часто используются в парилках бань.

– Говорят, ты требуешь к себе культурного обращения? -грубоватым голосом спросил следователь

– Да, уважаю культурное обращение.

– Хочешь знать, с кем имеешь дело?

– Разумеется, – изучающе посмотрел на следователя Рокоссовский.

– Меня зовут Урнов Михаил Зиновьевич, а это, – он дружески хлопнул по плечу соседа так, что тот пригнулся, – мой помощник – Зяблик Виталий Афанасьевич.

– Спасибо.

– А теперь, уважаемый Зяблик, дай этому джентльмену форму протокола и ручку. И сразу же берем быка за рога. – Он окинул острым взглядом Рокоссовского и с издевкой спросил: – Надеюсь, ты обвинение знаешь?

– Да, знаю.

– Я люблю конкретику.

– Статья 58-1, п. «Б*.

– Хорошо, что знаешь. Ты заговорщик, шпион и должен написать об этом собственноручно.

– Я ничего писать не буду.

– Я об этом догадывался, – скривил в улыбке губы Урнов. -Однако запомни, уважаемый джентльмен: у нас другие порядки. Это тебе не Кресты. Это внутренняя тюрьма НКВД. Понял?

– Начинаю понимать.

– Вот и хорошо, что мы находим общий язык. А теперь давай пиши!

– Я еще раз заявляю: ничего писать не буду!

– Что ж? – задумался Урнов. – Тогда я тебе рекомендую прочитать показания свидетелей.

– Этот поклеп я читать не собираюсь.

– Круто берешь, уважаемый джентльмен, – прищурил глаза Урнов и, повернувшись к соседу, сказал: – Ладно, Зяблик, веди протокол ты.

– Я готов, – произнес тот бабьим голосом.

– Что ж, тогда слушай, – презрительно улыбнувшись, сказал следователь и углубился в бумаги. – Вот выдержки из показаний преступных лиц, проходивших по делу Чайковского и Грязнова. Шестаков Н.Н. Бывший член Военного Совета, корпусной комиссар, 13 июля 1937 года на допросе заявил: «В кавалерии в троцкистскую организацию входил Рокоссовский К,К., бывший командир 15 кавдивизии, в данное время командир кавкорпусав городе Пскове. Завербован Грязновым». Урнов поднял глаза. -Ты подтверждаешь это?

– Нет, – заявил твердо Рокоссовский. – Это неправда.

– Неправда, значит, – презрительно усмехнулся Урнов. -Идем дальше. 5 июля 1937 года начальник генштаба Забайкальского военного округа комдив Рубинов в протоколе пишет: «В, 15 кавдивизии – крепкая группа участников контрреволюционной организации. К ним причастны Рокоссовский и бывший командир 57 дивизии Данненберг». – Следователь глянул на Рокоссовского. – Как?

–Это ложь.

– 6 января начальник разведотдела штаба, – продолжал следователь, – Забво Рубен Ю.Г. показал: «В японскую резидентуру Забво, руководимую Рубиновым, входили: Виденеев Николай Борисович – командир 15 мехполка 15 к.д. и Рокоссовский. В беседе Чайковский сообщил мне, что по шпионской работе он связан с Рокоссовским. Раньше, в 1935 году, у меня на квартире были Чайковский, Рокоссовский и Слуцкий. В беседе с Чайковским в присутствий указанных лиц он повторно сообщил, что Рокоссовский, Слуцкий и Проффен по контрреволюционной и шпионской работе связаны с ним. В подтверждение этого Рокоссовский сказал: «Да, вместе работать – вместе ответ держать». Мне известно, что Рокоссовский еще в 1932 году был лично связан с начальником японской военной миссии в Харбине – полковником Камацубара. По словам Рокоссовского, встречался он с Камацубара в Даурии во время официального приезда полковника для разрешения вопросов, связанных с интернированием китайского генерала Су Тинь Бьеня. Как участнику контрреволюционной организации мне известно: Грязнов, Шестаков, Рубинов, Рокоссовский, Чайковский... – Урнов поднял тяжелый взгляд на Рокоссовского. – Дальше перечислять не стану – тут около сотни фамилий. – Он положил на стол увесистые кулаки и откинулся на спинку стула. – Что-о?.. И теперь будем молчать?

– Я не молчу, – побледнел Рокоссовский и опустил голову, затем, посмотрев на Урнова, сказал: – Когда вы спрашиваете, я отвечаю.

– «Я ни в чем не виноват» – для следствия это не ответ! – повысил голос Урнов. – Ты должен говорить по существу прочитанного.

– По этому поводу я скажу одно: от начала до конца все это выдумано, – произнес Рокоссовский, с опаской глядя на кулаки Урнова.

– Значит, я тебя не убедил? – сказал следователь. – Ну что ж, поехали дальше. 2 января 1938 года начальник разведотдела штаба 11 механизированного корпуса Проффен Г. Г. на допросе отвечал так: «Вопрос: кого Чайковский использовал на шпионской работе по Забайкальскому военному округу и 11 мехкорпу-су? Ответ: Чайковский проявлял большой интерес к Даурскому Погранотряду и высказывал мне свое большое желание связаться с пограничниками. Для этого он неоднократно ездил в Дау-рию, где, как мне известно, установил связь с Рокоссовским и Дубовым – бывшим командиром полка. В1935 году, говоря о Рокоссовском, Чайковский сказал, что это прекрасный человек, с которым он установил дружеские отношения и что Рокоссовский является своим человеком, которому можно верить. В этом же разговоре Чайковский сказал, что это Рокоссовский познакомил его с нужным ему работником погранотряда – Ставровым, помощником начальника Даурского погранотряда. Из характера связи Чайковского и Рокоссовского я сделал вывод, что он имеет связь с Рокоссовским по шпионской работе». – Следователь закрыл дело. – Теперь что скажешь?

– Я скажу еще яснее: эти так называемые показания давали люди под чью-то диктовку. В них что ни слово, то ложь.

Урнов по-медвежьи выбрался из-за стола, подошел вплотную к Рокоссовскому и, покраснев, сжав кулаки, в упор спросил:

– Тебе что, шкура, мало доказательств? За мою практику таких железных улик не было ни у одного врага народа! Отвечай, змея подколодная, как ты водил шашни с изменниками родины?!

– Мне нечего отвечать: я ни в чем не виноват, – чересчур спокойно ответил Рокоссовский.

Это окончательно взбесило Урнова. Он размахнулся и со всей силы нанес сильный удар подследственному в подбородок. Это явилось сигналом для тех дюжих молодцов, которые его сопровождали. Они моментально скрутили ему руки и Начали его избивать. Урнов бил каблуками сапог по костям голеней. Один снял ему ботинки и топтал пальцы ног. Третий зашел сбоку й принялся бить кулаком по лицу. Голова Рокоссовского моталась из стороны в сторону. Он катался по полу, а его истязатели били носками сапог куда попало.

Когда эта экзекуция закончилась, Рокоссовский, лежа на полу, стонал и корчился от тупой боли. Через минут двадцать, открыв глаза, он не мог дать себе отчет, где находится. Наконец, увидев Урнова, он сообразил, что с ним произошло.

– Садись! – рявкнул следователь. – Продажная тварь!

Рокоссовский с трудом сел и, опустив голову, молчал.

Урнов и Зяблик закурили. Почувствовав валах табака, Рокоссовский испытал жажду курильщика.

– Может, закуришь? – спросил Урнов.

– Н-нет, – едва разлепил опухшие губы Рокоссовский. Перед собой он видел слабо – заплыли глаза.

– Ну-у! Выкладывай, как ты продал Советскую власть, – сказал Урнов, усаживаясь за стол. – Кому говорят, выкладывай!

–Я вам, psia knew⁵, выложу всё! – Рокоссовский, не помия себя от злости, вскочил со стула, со скрежетом отодрал верх табуретки, привинченной к полу, и свирепо поднял над головой. Однако удар не состоялся: следователя и его помощника из кабинета как ветром сдуло.

Он зло осмотрелся вокруг, бросил в угол увесистый кусок дубовой доски и бессмысленно уставился в пол. Через некоторое время тихонько приоткрылась дверь и уже четверо молодцов навалились на Рокоссовского. После очередных зверских побоев двое мордоворотов накинули его руки себе на шею и волоком оттащили в камеру.

Рокоссовский лежал и отходил от «допроса» более пяти суток. Боли в голове медленно проходили, пульс потихоньку пришел в норму. Чтобы меньше чувствовать боль, он старался лежать неподвижно. По мере выздоравливания он убеждал еебя: «Не раскисай, Костя, иначе сломают, как былинку, и тогда всему конец. А у тебя еще впереди половина жизни. Ты еще не сделал всего того, что тебе предназначено. Страх разъедает волю, как ржа железо. Держись, Рокоссовский, держись».

2

Несколько дней спустя за сопротивление следствию его посадили в карцер. Камера по сравнению с ним была раем. Карцер-это каменный мешок, грязь иод ногами, ломтик хлеба и три стакана воды в сутки.

В кромешной темноте Рокоссовский стоял трое суток. Отдыхал, если это можно назвать отдыхом, присев на корточки. Рез-

^j – -* . «*г**«& л ■

кие боли в теле еще не утихли, поэтому стоять, а тем более приседать было тяжким испытанием.

Теперь перед ним открывался еще более страшный и жестокий мир. У следователя уйма показаний о том, что он один из активных участников контрреволюционной деятельности и заговора. Каким способом добыты эти признания, он узнал на своей собственной шкуре. Но факты есть факты, и он, Рокоссовский, опровергнуть их пока ничем не может. Единственное его оружие – во что бы то ни стало не оговаривать себя. Если станут судить без его признания – это уже другой вопрос. Вполне возможно, что участь его решена. Однако есть еще маленькая надежда – раз выбивают показания, значит, суд, пусть даже тройка, должна иметь под руками «признание» самого подсудимого. Даже в такой ситуации, видимо, каждый судья старался делать вид, что у него совесть чиста и он поступает по справедливости и по закону. Не зря же в ленинградской тюрьме какой-то молоденький следователь мимоходом заметил: «Рокоссовский, ради бога не оговаривайте себя. Я вижу, вы порядочный человек». На данном этапе его жизни осталось выполнить единственную задачу – не дать ослабнуть воле и мужественно держаться на допросе.

Вернувшись в камеру, Рокоссовский продолжал залечивать раны. Следователь Урнов вызывал его еще несколько раз на допрос, пытался уложить его «на лопатки» показаниями сообщников, но результат получился снова нулевой. На этих допросах Рокоссовского уже не пытали. Однажды следователь изволил даже пошутить:

– Силища у тебя, как у слона. Не зря работал каменотесом. Не каждому под силу разнести в щепки такой стул.

Но Рокоссовский молчал – ему было не до шуток.

Этот допрос проходил в конце 1938 года, когда в кресло наркома внутренних дел из первых замов пересел Лаврентий Берия. Над головой бывшего наркома Ежова уже висел смертельный меч, и репрессии, несмотря на высокие ранги, задевали своим черным крылом его сподвижников по НКВД. Началась грандиозная чистка в центральном аппарате этого ведомства. По всей вероятности, и следователь Урнов почувствовал какую-то опасность и для своей персоны; скорее всего, поэтому допросы проходили без пыток.

Справедливости ради надо сказать, что во второй половине 1938 года безумие репрессий чуть-чуть поутихло. 17 ноября 1938 года было принято постановление ЦК ВКЩб) и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», где прямо говорилось о перегибах в ведомстве НКВД, признавалось наличие фактов извращенности советских законов. В это же время были упразднены судебные тройки, даже было разрешено узникам в камерах пользоваться книгами и настольными играми.

Однако эта внезапная оттепель снова сменилась лютым морозом. Видимо, руководство страны боялось расслабляться в преддверии военной грозы. Поэтому органы НКВД безработными не остались, а усердно продолжали наводить «революционный порядок». Стоит только вспомнить трагическую судьбу дважды Героя Советского Союза, начальника Военно-Воздушных Сил Красной Армии Якова Смушкевича, которого в Испании называли «Генерал Дуглас». Его арестовали перед началом войны в госпитале, где ему сделали тяжелейшую операцию на обеих ногах. А через четыре дня арестовали жену и несовершеннолетнюю дочь. Постановление об аресте гласило: «Ученицу средней школы Смушкевич Розу как дочь изменника Родины приговорить к пяти годам лишения свободы с отбыванием срока в трудовых исправительных лагерях Карлага с последующей пожизненной ссылкой».

Такие факты были не единичны. И надежда выбраться из застенков НКВД у Рокоссовского была минимальной. При подтасовке «доказательств», имеющихся в его пухлом деле, можно было свободно сфабриковать не одно преступление, за которое положена высшая мера наказания. Безусловно, это прекрасно понимал Рокоссовский. Поэтому он цеплялся за любую соломинку, чтобы спасти себе жизнь.

3

В начале 1939 года руководство НКВД на специальном оперативном совещании рассмотрело самые громкие незаконченные дела. В поле зрения начальников попало и дело Рокоссовского. Детальное знакомство с ним показало, что оно весьма перспективное и его пора передавать в Военную коллегию Верховного суда Союза ССР, даже если обвиняемый и не признает свою вину. Было рекомендовано самому перспективному чекисту, начальнику Управления по Ростовской области, где разоблачение врагов народа шло наиболее успешно, Абакумову (он приехал для собеседования по поводу назначения заместителя наркома) познакомиться с опасным преступником и взять под личный контроль прохождение дела. Желательно добиться личного признания Рокоссовского, так как это положительно скажется на авторитете НКВД и его следственных органов.

В середине января поздно вечером надзиратели открыли камеру и передали заключенного конвоирам, которые вели себя на редкость вежливо. Это и побудило Рокоссовского задать вопрос.

– Куда так поздно?

– Пойдемте, там узнаете, – ответил один из них.

Снова коридоры, лестницы, переходы и вдруг большая приемная с вышколенным, щегольски одетым молодым человеком.

– Конвоирам остаться здесь, а вы, Константин Константинович, проходите, пожалуйста, в кабинет, вас там ждут.

Он робко переступил порог роскошного кабинета, все стены, столы и стулья которого были отделаны под орех. Четыре громадных окна, занавешенные зелеными шторами, хрустальная люстра под потолком поразили воображение Рокоссовского своим великолепием и размахом.

Из-за стола навстречу ему вышел высокого роста, плечи-. стый, моложавый мужчина в строгом темном костюме. Слегка улыбаясь, он подал руку.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – смутившись, ответил Рокоссовский.

– Прощу садиться,

– Спасибо,

– Курите? .

– Не откажусь, – сказал Рокоссовский и чуть подрагивающими пальцами взял папиросу из протянутого ему позолоченного портсигара.

Молодая смазливая женщина на подносе принесла чашки, сахар и печенье. Мельком поглядывая на Рокоссовского, она наполнила чашки ароматным чаем, от которого у него запершило в горле, и, поставив^-вычурный чайник на подставку, виляя бедрами, удалилась.

Хозяин кабинета закурил, и на мгновение его лицо скрылось в клубах дыма. Некоторое время они Присматривались друг к другу, а затем стали пить чай и вступили в разговор.

– Что такое Советская власть, думаю, вам объяснять не надо, – начал рассудительно Абакумов.

– Нет, не надо, – ответил спокойно Рокоссовский, ломая голову над тем, зачем его сюда вызвали.

– Наша народная власть любит правду-матку, – продолжал

Абакумов, исподволь поглядывая на собеседника. – Органы НКВД стоят на страже Советского государства, и они тоже без правды обойтись не могут. – Он впился взглядом в Рокоссовского, затем отхлебнул глоток чаю и поднял глаза. – На всё наши обвинения, на все показания свидетелей Вы утверждаете, что это неправда, оговор, ложь. А так ли это?

– Раз ваши органы любят правду, я им и выкладываю, как вы говорите, правду-матку, – сказал Рокоссовский, догадываясь о дальнейшем смысле разговора.

– Нет, не о той правде вы говорите, – с сожалением произнес Абакумов. – Мы эту правду знаем, и нам бы хотелось, чтобы вы ее подтвердили сами.

Рокоссовскому страшно надоел разговор на тему его «преступлений». Ему хотелось говорить о чем угодно, но только не об этом. Помощником в приемной он был информирован о том, кто с ним собирается беседовать, поэтому, рассчитывая на эрудицию собеседника, он неожиданно задал вопрос:

– Интересно, как вы относитесь к генералу Драгомирову*?

– Вы решили валять дурака? – Абакумов, бывший грузчик, был необразованным человеком, он никогда не слышал о генерале Драгомирове.

– Нет, что вы, генерал никогда дураком не был, хотя Лев Толстой и называл его пьяницей.

– За что же он его так называл? – незаметно для себя Абакумов пошел по следу мысли Рокоссовского.

– В ноябре 1896 года Лев Николаевич написал письмо Кузьминскому, где просил его уговорить Драгомирова, чтобы он не писал, привожу, дословно, «таких гадких глупостей... Ужасно думать, что во власти этого пьяного идиота столько людей».

– За что же он так на него ополчился? – спросил Абакумов, с интересом разглядывая собеседника.

– За то, что тот напечатал статью в журнале «Разведчик», где доказывал неизбежность войн, якобы вытекающих из основного закона природы, которой равно безразлично как разрушение, так и созидание.

– У вас хорошая память, – холодно произнес Абакумов; – Вы были хорошим разведчиком. Видимо, поляки и японцы были довольны вами?

– Неужели правда только в силе?

– Я от вас не скрываю – и в силе тоже, – заявил Абакумов. -

Хотя положение наше разное, но мы беседуем на равных. Это говорит о гуманности нашей силы.

Рокоссовский посмотрел на Абакумова и, горько усмехнувшись, сказал:

– Ястреб поймал в когти скворца и говорит ему откровенно: что ты пищишь, несчастный, я сделаю с тобой, что захочу – или сейчас же съем, или отпущу на свободу. Это у птиц господство права сильного, а мы ведь люди?

– И все-таки я бы вам не советовал отрицать свою вину. – Ничего умнее Абакумов сказать не мог.

– Мне не в чем признаваться. Я не виноват, – в который раз сказал раздосадованный Рокоссовский.

– Вы хотите сказать, что несколько десятков правдивых показаний ничего не стоят?

– Как добывают эти правдивые показания, я знаю не понаслышке, – заявил Рокоссовский, сдерживая гнев.

– Вы намекаете на то, что к вам применяли недозволенные методы следствия?

– А то вы не знаете?

– Мы таких указаний не даем. Эти упреки несправедливы, -с жаром сказал Абакумов. – Я еще раз вам советую – не юлить. Правдивые показания только в ваших же интересах.

– Виноватым я себя не признаю ни при каких обстоятельствах!

– Жаль.

– Я бы хотел задать вам один вопрос.

–Задавайте.

– Если вдруг начнется война, кто будет тогда командовать войсками? Вы хоть думаете об этом? – Рокоссовский не спускал глаз с Абакумова.

– Об этом у нас есть кому думать, – скривил в усмешке губы тот. – Наше дело – разоблачать врагов народа. Они в войне не только помеха, но и пособники противнику. И дело чести чекистов – выкорчевать эту многоголовую гидру под самый корень.

– Эх, вы, борцы с врагами народа, – с укоризной произнес Рокоссовский. – Небось...

– Вы слишком осмелели! – грубо перебил его Абакумов. – Вы что, не боитесь За свою жизнь?

– Если вам так нужна моя жизнь, то сделайте милость, дайте мне пистолет и хотя бы один патрон – я умру как солдат! – По лицу Рокоссовского пробежала тень.

– Зачем же так? Все должно быть по закону, – важно объяснил Абакумов. – Только суд имеет право лишить вас жизни, ес-лй будет установлено, что вы изменили присяге и предали Родину.

– Вы меня простите, но я хотел бы задать еще один вопрос, -сказал Рокоссовский, делая вид, что он потерял интерес к беседе.

– Я вас слушаю.

– Я полтора года сижу в тюрьме и ничего не знаю о судьбе моей семьи: жены, дочери, – он с надеждой посмотрел на Абакумова. – Если можете, скажите: что с ними произошло после моего ареста и где они, если живы?

– К сожалению, такими данными я не располагаю.

– Что ж, и на этом спасибо, – сказал Рокоссовский и уставился на свои порванные башмаки, способные украсить ноги любого отпетого босяка.

– Да. Жаль, не получилось у нас душевной беседы, – произнес Абакумов, подбрасывая на ладони портсигар. – Придется все обстоятельства вашего предательства выяснять в суде. – Он вышел из-за стола и прошелся по кабинету. – Не думайте, что он для вас будет легким. Нарушение присяги, измена Рабоче-Крестьянской Красной Армии – это не просто обвинения.