Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

– Теперь скажите, как идет переброска войск? – спросил командующий фронтом, допивая чай.

– Все идет по плану, товарищ маршал, – бодро ответил Аре-вадзе. – Мы даже опережаем график на десять часов.

– Артиллерия не отстает?

– Никак нет, я ее держу впереди колонны. У меня на учете каждая пушка.

– Вот за это молодец, Михаил Егорович, – поднялся Рокоссовский.

Похвала маршала была бальзамом для впечатлительной души Аревадзе, для его гордой самолюбивой натуры. Он вдруг покраснел, заморгал глазами и взволнованно произнес:

– Мы на пороге конца войны, товарищ маршал. Я уверен -последняя ваша операция будет такой же успешной, как и остальные. Заранее поздравляю вас с победой.

Рокоссовский добродушно улыбнулся и, прощаясь, произнес:

– Желаю успеха, Михаил Егорович. Но победу трубить еще рано.

Он сел в машину и уехал.

3

В теплый и ясный весенний день, 10 апреля, на своем КП в районе Жидовице, в бывшем управлении одерскими шлюзами, командарм Батов встретил Рокоссовского, прибывшего с большой группой генералов на рекогносцировку. Здесь уже находились все три командарма ударной группировки – кроме самого хозяина были на месте командующий 70-й – В.С. Попов и командарм 49-й – И.Т. Гришин.

Настроение у всех было приподнятое и боевое – на огромной территории разворачивалась последняя в этой изнурительной войне битва. Еще одно решительное усилие, и гитлеровский рейх будет уничтожен. Не об этом ли времени мечтал каждый участник этой исторической рекогносцировки?

Командующий фронтом всегда старался быть в хорошем настроении, которое передавалось его подчиненным, если даже на душе было скверно. Но сегодня, казалось, он искусственно сдерживал положительные эмоции и старался выглядеть строгим и серьезным. Вероятно, он боялся, что на последнем этапе войны, когда до победы подать рукой, могут появиться самоуверенные и легкомысленные настроения в ожидании скорого и неизбежного успеха. А это может привести к неоправданной гибели людей. Это тревожило Рокоссовского не на шутку. Обладая определенным педагогическим тактом, он не стал выражать свои мысли в назидательной форме, а поступил по-другому.

– На войне нередко бывает, – говорил он, – когда полководец уже потирает руки и радуется, что выиграл сражение, вовсю бьет в фанфары. Но вдруг узнает, что противник, сохранив силы, перешел в контрнаступление и давит на войска по всему фронту. Вот тогда-то эйфория победы мгновенно сменяется отчаянием. Такую ситуацию я переживал и сам. Фашистский зверь ранен, но он еще не добит. Думаю, вы знаете, что раненый зверь более опасен, чем тот, который сумел скрыться от охотника.

Затем участники рекогносцировки обсудили замысел предстоящей операции, который сводился к тому, чтобы сначала задержать Мантейфеля*, не дать ему возможности двинуть армию к Берлину, а затем расчленить его войска и уничтожить.

После обеда генералы поднялись на крышу рыбачьего домика, стовшего рядом с берегом.

С моря тянул сильный порывистый ветер. Наши войска и позиции противника разделяла река. Хорошо просматривались два широких рукава – Ост-Одер и Вест-Одер, а между ними тянулась огромная трехкилометровая пойма, переплетенная множеством каналов и дамб. Гидротехнические и дорожные сооружения предусмотрительными немцами были приспособлены к обороне еще в мирное время.

Километрах в четырех от западного Вест-Одера поднимались в небо крутые высоты. Оптические средства позволяли увидеть юго-восточные окраины Щецина. Огромной глыбой серого камня город нависал над рекой.

Было принято оригинальное решение – форсировать реку одновременно на участках всех трех армий. В случае успеха на один из участков должны быть направлены фронтовые резервы и часть сил и средств с других армий. Забегая вперед, скажем, что это решение оказалось удачным и принесло успех в операции. Противник метался с места на место и не мог определить, где же наносится главный удар, чтобы перебросить туда основные силы.

Командующий фронтом закончил предварительную работу по подготовке к наступлению с командным составом фронтового и армейского звена еще до прибытия войск на исходный рубеж.

Все было проделано согласно плану, и утром 20 апреля все три армии главной группировки фронта перешли к форсированию Вест-Одера.

Как и следовало ожидать, проворнее и изобретательнее всех командармов оказался Батов. К началу форсирования у него было необходимое количество лодок, катеров, паромов, самоходных барж.

Командарм решил начать наступление на час раньше установленного времени. Не сумев найти Рокоссовского, он связался с начальником артиллерии фронта генерал-полковником Сокольским и получил ответ:

– Рассвет наступает ровно в семь, и артиллеристам необходимо время, чтобы осмотреться и подготовиться к открытию огня. Начало артпоготовки для всех одинаково – в 9 часов.

Через некоторое время на КП Батова раздался звонок.

– Мне доложили, Павел Иванович, что ты что-то там мудришь, – говорил Рокоссовский. – Меняешь время начала операции. Меня правильно информировали?

– Так точно, прошу извинить, что задержался с докладом.

– Верно, что артподготовку планируешь начать раньше?

– Верно.

– Но ты же действуешь не отдельно, а в составе фронта. В чем причина такого предложения?

– Ветер нагоняет в пойму воду, уровень ее поднимается не по часам, а по минутам. Это усложняет форсирование.

После некоторой паузы Рокоссовский сказал:

– Я хорошо запомнил твои слова: «Мы и на этом направлении в люди выйдем, товарищ командующий фронтом». Ты извини меня, но в этих словах много хвастовства. Скажи по совести, тебя толкает на такое решение желание показать себя и не быть похожим на других или же обстановка?

– Я понимаю, товарищ маршал, слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Тогда меня занесло, но теперь я говорю совершенно серьезно: такое решение мне диктует обстановка.

– Добро, начинай, как решил.

Вскоре Рокоссовский приехал на наблюдательный пункт генерала Батова. Он видел, как смело и сноровисто переправлялась через Одер 37-я гвардейская дивизия генерала К.Е. Гребенника, как занимали плацдарм на том берегу другие соединения командарма Батова.

Командующий фронтом тут же принял решение через одну из переправ Батова перебросить армию Федюнинского на западный берег Вест-Одера и направить ее в обход Щецина с юго-запада.

Через некоторое время маршал уже находился на наблюдательном пункте генерала Попова. До этого его армия отбила на плацдарме около шестнадцати атак фашистов. Когда Рокоссовский прибыл на западный берег Вест-Одера, более десятка батальонов выдерживали яростные атаки немцев. Пользуясь недостатком у нас артиллерии, противник донимал пехоту танковыми атаками.

Маршал впервые увидел командарма в таком необычном для него состоянии – он нервничал, кричал, горячился.

– Где начальник артиллерии?.. Почему не подавил опорный пункт в районе Гра... Грай... Тьфу!.. Он у меня ответит перед судом военного Трибунала!!! – держал у уха трубку Попов, пересыпая свою речь грубой бранью.

– Василий Степанович! – Подошел Рокоссовский, которого в пылу разговора Попов не заметил. – Этот район называется Грайфехтгаген – это раз, а второе – положите трубку, сядьте и успокойтесь. Командующий фронтом связался 9 Вершининым.

– Константин Андреевич, я вас попрошу помочь подавить в районе Грайфехтгагена опорный пункт, его координаты возьмите у начальника штаба 70-й армии. – Он взглянул на Попова, вытиравшего текший градом пот, и. добавил: -Желательно задействовать авиацию из женского авиационного полка Бершанской.

– Почему?

– Об этом просит Красавец мужчина Василий Степанович Попов.

– Есть! Будет сделано!

И Попов встал, снял фуражку, пригладил волосы, вытер платком покрасневшее лицо, затем виновато произнес:

– Извините, товарищ командующий фронтом, такое больше не повторится.

– Забудем об этом, Василий Степанович, – улыбнулся Рокоссовский. – Я ничего не слышал и не видел.

Вскоре летчицами-штурмовиками Н.Ф. Меклин, Р.Е. Ароновой, Е.А. Никулиной и Е.А. Жигуленко злополучный опорный пункт был уничтожен.

Тут же, на глазах у Рокоссовского и сопровождавших его лиц, саперы подвели к дамбе понтоны, и к концу дня на Вест-Одере действовало девять десантных, четыре паромных переправы и 50-тонный мост. Рокоссовский подошел к Попову _t распрощался с ним.

– Василий Степанович, я ничуть не сомневаюсь, что у вас и дальше пойдут дела хорошо, – сказал он, садясь в машину.

Командующий армией вернулся на КП фронта. После уточнения обстановки на всем участке фронта он связался с командармом-49 Гришиным.

– Иван Тихонович, боевой мой генерал, мы вам выделили больше средств усиления, чем другим, а вы что-то уж долго стоите на месте. Батов и Попов отвоевали солидные плацдармы за Одером и скоро приступят к штурму Щецина. Скажите, в чем дело?

– Товарищ командующий фронтом, армейская разведка допустила грубую ошибку.

–А именно?

– Междуречье изрезано многочисленными каналами, и один из них разведка приняла за основное русло Вест-Одера.

– Что, и весь огонь артиллерии велся впустую?

– Именно так,

– Да, – тяжело вздохнул маршал.

– Я прошу вас разрешить нам возобновить штурм 21 апреля.

– Если вы этого не сделаете, – телефонная трубка окуталась дымом, – то противник перебросит силы туда, где у нас обозначился успех.

– Я это понимаю.

– При возобновлении штурма вы обязаны выполнить одно условие – за ваши ошибки не должны расплачиваться люди жизнями.

– У меня мало снарядов.

– Я сейчас же даю команду. Снаряды вам пришлют.

Положив трубку, Рокоссовский прошелся по комнате. «В штабе армии были аэрофотоснимки всего участка наступления, – подумал он. – Какая непростительная оплошность. Плохо мы проверили готовность армии Гришина».

Рокоссовский вызвал Боголюбова, начальника оперативного управления и вместе с ними наметил меры, чтобы подобные ошибки больше не повторйлись...

21 апреля продолжались ожесточенные бои на всем фронте, но к 25 апреля был завершен прорыв вражеской обороны на ширину до 20 километров. Все армии, в том числе и Гришина, медленно, с боями приближались к намеченной цели.

26 апреля войска Батова штурмом овладели Щецином и устремились на северо-запад. Начиная с 27 апреля у противника силы иссякли и он не мог закрепиться ни на одном рубеже. Все части танковой армии гитлеровцев были расчленены и уничтожены.

3 мая гвардейский танковый корпус генерала Панфилова вышел к Эльбе юго-западнее Витенберга и установил связь с передовыми частями 2-й британской армии.

Войска 2-го Белорусского фронта очистили многие острова от гитлеровцев, в том числе датский остров Борнхольм, и 4 мая вышли на разграничительную линию с союзниками. Они выполнили задачу и наступательную операцию закончили.

Но приходилось еще прочесывать отдельные районы, обезвреживать небольшие группы гитлеровцев, оставшихся в тылу наших войск. На датских островах были взяты в плен свыше 12 тысяч немецких солдат и офицеров и большие военные трофеи.

Морской десант, высаженный на острова в составе двух дивизий, ликвидировал последний перевалочный пункт и военно-морскую базу фашистов.

К вечеру 5 мая на КП фронта улеглась суматоха. Боголюбов подошел к столу, за которым сидел Рокоссовский, и протянул ему кипу телеграмм.

– Вот донесения. Все соединения фронта задачу выполнили.

Командующий фронтом был близок к тому, чтобы громко

рассмеяться. Он вышел из-за стола, улыбнулся и протянул руку генералу.

– Александр Николаевич, поздравляю с окончанием войны. Со свирепым и заносчивым противником покончено.

– Мне повезло, что я закончил эту войну под вашим командованием.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В КРУГОВОРОТЕ ДНЕЙ

«О время! Все несется мимо, Все мчится на крылах твоих: Мелькают весны, медлят зимы, Гоня к могиле всех живых»,

Д. Байрон

(Из записной книжки К. Рокос-. совского.)

*Все это было, было, было...»

А. Блок

Главапервая

1

и скрежет танков, ни грохот орудий, ни вой самолетов, ни горе и слезы не могли повлиять на законы природы, остановить ее неумолимую поступь. В начале мая 1945 года ласково светило солнце, цвели сады, зеленели луга, пели птицы. Если закрыть глаза на трагические итоги войны, то можно подумать, что огненная завеса не разделяла людей, что это был только дурной сон.

Несколько дней подряд Рокоссовский объезжал свои войска, которые были размещены теперь на огромном пространстве – от побережья Балтийского моря до предместий Берлина. Он не мог не пожать руку, не заключить в объятья своих командармов, генералов, не вручить высокие награды отличившимся на заключительном этапе войны. Если бы этого не произошло, он бы не был Рокоссовским, а его солдаты гордо не называли бы себя «рокоссов-цами» или же не говорили: «Я солдат Кости Рокоссовского».

Командующий фронтом возвращался на свой последний фронтовой командный пункт, которыйразмещался в сельском добротном доме на самой окраине города Штеттина.

Уже давно наступил рассвет, когда машина командующего вышла из леса. Колонна солдат в темно-зеленых мундирах остановилась, чтобы пропустить маршала. Сотни глаз пленных смотрели на Рокоссовского: некоторые с любопытством, а большинство с тупым безразличием.

Он смотрел на растерянных, подавленных людей и думал о том, как могло случиться, что талантливый и трудолюбивый народ, имеющий глубокие культурные корни, за несколько лет был оболванен неврастеником Гитлером и превращен в послушное стадо.

Рокоссовскому пришлось обгонять не только унылые колонны пленных. На дорогах бурлила и била через край подлинная человеческая радость. Толпы голодных и оборванных людей с криками и ликованием встречали маршала, приветствовали на всех языках мира.

У Рокоссовского замирало сердце при виде этого разноплеменного людского моря. Многие были донельзя измождены, еле передвигали ноги, поддерживали друг друга, чтобы не упасть, но все равно – глаза светились радостью.

Ближе к вечеру машина командующего фронтом по асфальтированной дороге подъехала к белому двухэтажному зданию. С левой стороны дом примыкал к лесу, а справа раскинулось живописное озеро, на берегу которого находилось одноэтажное строение из красного кирпича, где жил хозяин, владелец этого поместья и окрестных земель. *

Когда Рокоссовский поднялся на второй этаж, там его уже ждали члены Военного Совета. Были накоротке обсуждены текущие дела, намечены меры по оказанию помощи десяткам тысяч людей, освобожденных из фашистских лагерей.

После заседания Военного Совета к маршалу зашел генерал Субботин.

– Константин Константинович, вчера мне звонил начальник Главного управления контрразведки, попросту говоря «СМЕРШа», генерал Абакумов Виктор Семенович.

– Что ему от нас надо? – насупил брови Рокоссовский. Он хорошо помнил Абакумова по «душевной» беседе в 1939 году.

– Он уточнил, когда вы приедете, и просил передать, что он завтра в 10 утра заедет к вам по очень срочному делу.

– Спасибо, —кривоусмехнулся Рокоссовский.

– Вы с ним знакомы?

– Знаком, Никита Егорович, знаком, – сказал маршал и взял

под руку генерала. – Пойдем, хотя бы один раз спокойно поужинаем. -

Чувствуя некоторую расслабленность после напряженных боев, Рокоссовский сел за стол, достал из чемодана томик Генриха Гейне, который ему подарил Батов на день рождения, и начал читать:

Надев сюртуки побогаче,

Мещане гуляют в лесу.

Резвятся в восторге телячьем И славят природы красу.

И тают в блаженстве их души,

Цветет романтический дол!

И внемлют, развесивши уши,

Как в чаще щебечет щегол.

Рокоссовский усмехнулся, отложил книгу. Вечерний свет потоком вливался в просторные окна, будто пытался его выманить из дома, в этот уже почти мирный чарующий весенний вечер. Это был первый весенний вечер за четыре года войны, когда не надо было думать о предстоящих операциях и боях, а можно было спокойно отдохнуть душой и хотя бы непродолжительное время побыть наедине с природой.

Рокоссовский переоделся в спортивный костюм, который не надевал уже несколько недель, и вышел во двор.

* Солнце уже спряталось за лесом, но день отстаивал свои позиции и не хотел их уступать ночи. В этом равновесии хозяйкой была тишина, которая, казалось, поглотила все вокруг: и озеро, где, подергивая головками, плавали утки, и голубые ели, обступившие со всех сторон усадьбу, и сказочные постройки с красными черепичными крышами.

Рокоссовский подошел к ухоженному кусту роз, присел. От запаха нежно-сиреневых бутонов приятно кружилась голова. Он сел на скамейку и устремил взгляд на озеро, в которое плюхнулась еще пара уток.

Нет, не перестал любить красоту Рокоссовский, грубая й жестокая сила войны не смогла одолеть в нем романтическую душу. Он любил красоту так же, как и раньше. В юности он познавал ее в нежном лепестке розы, в белом цветении садов, в необъятном и загадочном величии неба. В более зрелые годы он умел видеть красоту в вековечной забайкальской тайге, в бескрайних степях Даурии.

Вдруг со стороны леса Рокоссовский услышал юный девичий голос: -

Ту pjdziesz gor^,

Ту pjdziesz gor^,

A ja dolina,

Ту zakwitniesz rozq,

Ту zakwitniesz rozq,

A ja kalinq¹⁴.

Из леса по тропинке выходила девочка и, не замечая Рокоссовского, тихонько пела. Размахивая веткой по верхушкам папоротника, девочка приближалась к Рокоссовскому. Видимо, она не знала до конца слова песни – пропев две первые строчки, она начинала сначала. В детском приятном голосе слышались тоска и затаенная надежда на встречу с кем-то душевно близким...

Светловолосая, аккуратная головка повернулась к незнакомцу, и девочка в испуге остановилась. Маленькая грудь под пестрым поношенным платьицем .выдавала юный возраст прелестной певуньи.

Эта встреча для Рокоссовского тоже была внезапной, и он никак не мог начать разговор. И только тогда, когда девочка повернулась, чтобы уйти, у него сорвалось с языка.

– Девочка, – сказал он тихо по-польски. И раньше, чем она успела исчезнуть, произнес громче: – Девочка, ты меня не бойся, я свой!

Она повернулась, пристально посмотрела на незнакомца, и на ее губах появилась пугливая улыбка. Затем лицо ее посветлело и она сказала:

– Добрый вечер!

Рокоссовский протянул руку. И маленькая ладонь, на которой он почувствовал грубые мозоли, спряталась в его большой руке.

– Пан ест наш, пан уцека с неволи?

Серые глаза девочки смотрели на него доверчиво.

– А как паненочку зовут?

– Стася. А пана?

– Константы, – ответил Рокоссовский.

Девочка рассказала ему, что два сына хозяина воюют на фронте и что они со старшей сестрой уже около двух лет работают от темна до темна на хозяина за кусок хлеба. Теперь они думают, как отсюда выбраться, но не знают, как это сделать.

Пообещав девочке помощь и попрощавшись с ней, Рокоссовский зашел к себе в комнату, поднял на ноги генералов, отвечавших за освобождение людей из немецкой неволи, и приказал немедленно разобраться во всей округе с Людьми, которые до сих пор находятся в фашистском рабстве, и отправить их домой, на родину.

Всю ночь ворочался во сне Рокоссовский: то не выходила из головы судьба той польской девочки, так рано познавшей унизительный труд, то он думал о предстоявшей встрече с Абакумовым и не мог догадаться, зачем он ему понадобился, то его тревожили мысли о судьбе Белозерова, который как в воду канул. .....

2

День для Рокоссовского, казалось, начался обычно, как и многие другие: зарядка, завтрак, уточнение обстановки, отдача распоряжений – все это действовало, как хорошо отлаженный механизм, несмотря на то, что боевые действия были прекращены.

В поведении маршала сегодня ничего особенного не бросалось в глаза. Но если бы наблюдатель обратил внимание на его лицо, глаза, он бы обязательно заметил, что они с утра были усталыми, он бы не увидел привычной добродушной и мягкой улыбки, способной растопить самые черствые сердца. Причина такого настроения лежала на поверхности – ему не хотелось встречаться с начальником Главного управления контрразведки. Это вольно или невольно ворошило воспоминания о годах репрессий, о которых он не мог думать без содрогания.

Ровно в десять утра Рокоссовский сидел за столом и рассматривал многочисленные документы. Его маршальский мундир был безукоризненно подогнан и отутюжен.

Когда зашел генерал Абакумов, он, изменив своей привычке, не вышел из-за стола, а просто встал» протянул руку и кивнул на стул:

– Прошу садиться.

– Спасибо, – промолвил могучий шеф особых отделов. Он повел крутыми плечами и опустился на стул.

– Чем могу служить? – проговорил Рокоссовский, захлопывая папку с документами.

– Прежде чем приступить к делу, ради которого я приехал, я хотел бы, чтобы вы, товарищ маршал, не обижались на меня за тот разговор, произошедший между нами в 1939 году. – Абакумов скупо улыбнулся.

– А вы разве его не забыли, Виктор Семенович?

– Нет, не забыл, Константин Константинович.

– Я на вас зла не держу, – лаконично произнес Рокоссовский. – Что было, то быльем поросло. Я на эту тему говорить не люблю.

– Я об этом знаю.

– Вот и хорошо, – тень улыбки пробежала по лицу маршала.

– А теперь обратимся к тому, что привело меня к вам. – Абакумов достал из кожаного портфеля папку и раскрыл ее на приставном столике. – У контрразведки не так давно появилось необычное дело. Я пришел к выводу, что без вашего участия заниматься им пока не следует. – Он не сразу раскрывал карты и упивался тем, что может поставить маршала в щекотливое положение. Затем, устремив взор на Рокоссовского, сказал: – Вы хорошо знаете Андрея Белозерова?

– Да, это мой лучший друг, – ответил маршал, откинувшись на спинку стула. – С ним что-то случилось?

– Когда войска вашего фронта освободили, военнопленных лагеря «Сталаг», – внушительно говорил Абакумов, – то среди американских и английских офицеров почему-то оказался и Андрей Белозеров.

– Как он туда попал? – вырвалось у Рокоссовского.

– Для нас это загадка, и мы ею занимаемся, – с довольным видом сказал Абакумов, – По версии Белозерова, его немцы взяли в плен в бессознательном состоянии.

– Когда? – маршал напряженно посмотрел на генерала.

– Как он утверждает, это было в Белоруссии, в деревне Пятый Бор, в мае 1944 года во время блокады.

– Как его здоровье? – спросил Рокоссовский.

– У него были перебиты обе ноги, но ненцы, видано, неплохо за нйм ухаживали, и он теперь чувствует себя вполне прилично.

– Андрей для меня больше, чем друг, – задумчиво сказал Рокоссовский. Он посмотрел на генерала, словно изучая, чего от него можно ждать, и заинтересованно спросил: – Виктор Семенович, что вы еще можете сказать о Белозерове?

Генерал всем видом показывал, что он доволен тем, что добился расположения маршала и ведет с ним разговор на равных. До Встречи с ним он не был уверен, что этот знаменитый теперь полководец, пользовавшийся уважением самого Сталина, не пошлет его подальше за все прошлые мучения, к которым он тоже причастен.

– Об этом человеке нам известно все, начиная с того, как он воевал в Гражданскую, как сидел в тюрьме, какие давал показания на вас, как попал в штрафной батальон, – словом, мы изучили его дело досконально.

– Курите? – уточнил Рокоссовский, прикуривая.

– Спасибо. – Абакумов взял из протянутого портсигара папиросу, прикурил и с удовольствием затянулся. – У нас насчет Белозерова очень много сомнений и подозрений.

– В чем вы сомневаетесь? – спросил маршал, выпустив дым в сторону окна.

– Он ведет себя как человек,-который намеренно что-то скрывает, – весомо ответил Абакумов. – Но у нас этот номер не пройдет. Не хвастаясь, могу сказать, что пока такое еще никому не удавалось.

Рокоссовский, сам того не желая, вспомнил некоторые яркие эпизоды допросов в тюрьмах НКВД. Ему хотелось встать из-за стола, подойти к этому наглому верзиле и залепить пощечину. Но он взял себя в руки и, избегая колючего взгляда генерала, спокойно спросил:

– И все-таки в чем вы сомневаетесь?

– Мы подозреваем, что он сдался в плен добровольно, а за это полагается по нашим законам до десяти лет, – говорил убежденно Абакумов. – Мы не можем понять, почему он сидел в лагере вместе с офицерами ваших так называемых союзников. Мы не понимаем, зачем ему понадобилось изучать английский язык» которым он овладел в совершенстве. У нас есть и другие вопросы, но они являются второстепенными.

– А наши пленные сидели вместе с ним?

– Да, около десятка человек.

– Они тоже под подозрением?

– Да, все до единого.

– Андрей Белозеров, сам признался, что он советский офицер?

– Да, сам. Англичане и американцы уговаривали его остаться с ними, но он настоял, чтобы его забрали наши.

– Что вы намерены с ним делать? – пристально посмотрел на Абакумова Рокоссовский.

– Перед нами поставлена четкая задача нашей партией н го-, сударством, и мы ее будем выполнять, – заявил Абакумов. – Не зря ясе нашу организацию называют «СМЕРШ». Нам видится, что дело Белозерова не лишено перспективы.

Эти слова генерала резанули по сердцу маршала, словно ножом. «Неужели снова будет дан ход «перспективным» делам?» -с горечью подумал он, не зная, что предпринять для спасения друга.

Но по мере определения опасности, которая снова нависла над Андреем, он неумолимо двигался к убеждению: во что бы то ни стало он обязан спасти Белозерова. И если его снова запрячут в тюрьму, а, судя по всему, особистам это не составит большого труда, то жизнь его, Рокоссовского, до конца дней будет омрачена.

– Виктор Семенович, – сказал он, переступая через самого себя. – Я уверен, что Белозеров ни в чем не виноват. – Рокоссовский некоторое время помолчал. – Вы не могли бы отпустить его под поручительство? Я готов написать любой документ, где будет сказано, что отвечаю за него, как за самого себя.

– Константин Константинович, я за этим и приехал, – произнес Абакумов, улыбнувшись. – Вы меня простили, скажем так, за недоразумение 39-го года, а я вам делаю другую услугу – под вашу ответственность отпускаю на все четыре стороны вашего друга Андрея Белозерова.

– Спасибо, Виктор Семенович.

– И вам спасибо, что сняли у меня камень с сердца, – прбиз-нес Абакумов, в душе торжествуя, что хоть таким способом он одержал верх над Рокоссовским. Он уже давно спал и видел себя на самом верху служебной пирамиды НКВД. Он считал, что лучше его кандидатуры не найти. На этом пути у него не должно быть никаких подводных камней. Эпизод с Рокоссовским мог случайно всплыть при назначении на этот высокий пост.

– Где я могу найти Белозерова?

– Он теперь находится в областном центре, в тюрьме города Молодечно.

– Вы его отпустите на свободу?

– Нет, мы обязаны соблюсти небольшие формальности, -сказал Абакумов, пряча папку в портфель. – Вы должны забрать его сами. Все распоряжения на этот счет соответствующим органам будут выданы.

– Ладно, я подумаю, как это лучше сделать, – произнес Рокоссовский, вставая. – Желательно, чтобы он был в курсе дела нашего уговора.

– Не сомневайтесь, я сегодня переговорю с ним по телефону.

Когда Абакумов уехал, Рокоссовский постоял во дворе несколько минут, стараясь собраться с мыслями и переключиться на свою обычную работу. Он достал папиросу, закурил и жадно затянулся.

По небу прокатился гром, точно где-то начиналась артподготовка. Маршал поднял голову. Над вершинами елей вставала серая дождевая туча. Она тихонько надвигалась на поля и заявила о себе длинными раскатами грома. Ветер дохнул влагой. Ощутив капли дождя, Рокоссовский зашел в дом.

3

8 мая 1945 года был подписан акт о полной и безоговорочной капитуляции немецко-фашистских вооруженных сил. Это известие застало Рокоссовского ночью в Щецине. Улицы были озарены ярким светом. В подразделениях, размещенных в городе, не стихала стрельба, слышались песни, крики «ур-ра». Сначала все эти счастливые мгновения захватили и командующего фронтом, но вскоре пришло отрезвление – неумолчная трескотня выстрелов к добру не приведет. Он вызвал командиров и дал распоряжение прекратить стихийный салют в городе. Маршал дал телеграммы командармам, где требовал навести порядок и не допускать расхлябанности, что может привести к небоевым потерям.

В эту ночь Рокоссовский спал очень мало. Возможно, этот день, после выхода из тюрьмы, был вторым самым счастливым днем в его жизни.

Как долго тянулось, а вместе с тем, как быстро летело военное время. Все четыре года запечатлелись в памяти как длинный кошмарный сон. Теперь ему казалось, что все операции в Этой войне, сражения, бои не имели конца, а только одно непрерывное начало.

Вероятно, и его вклад в победу не останется в тени. Война принесла ему славу, награды. Но ведь он к ним не стремился, а упорно трудился, ничего не требуя и не ожидая, хотя и был уверен, что он не лишен таланта и мастерства в управлении войсками. Он пальцем не двинул, чтобы проложить себе путь к известности. А то, что она явилась к нему сама и бросилась в объятья, то, видимо, дар судьбы.

Многое передумал в эту первую победную ночь Рокоссовский, и только под утро ему удалось крепко уснуть.

Пора кровавых битв прошла, и наступило время торжественных встреч и приемов. Командующий 21-й армейской группой британский фельдмаршал Монтгомери*, которому английский король даровал титул Алонеиского в честь победы под Аль-Ала-мейном в Египте осенью 1942 года, пригласил маршала Рокоссовского посетить его штаб-квартиру в Висморе.

Кортеж командующего фронтом при въезде в город был встречен британскими офицерами. У входа в резиденцию, к которой вели дорожки, тщательно посыпанные желтым песком, стоял среднего роста, в военной форме спортивного покроя, пожилой, сухопарый военный. Это был фельдмаршал Монтгомери.

Ему навстречу, в наглаженных брюках и начищенных до блеска сапогах, в кителе, на котором отсутствовали его многочисленные награды, уверенным шагом шел рослый и статный маршал Рокоссовский.

Военачальники, улыбаясь, обменялись крепкими рукопожатиями и комплиментами, положенными в таких случаях. Эта была первая встреча командующих двух союзных армий, соединившихся в центре Германии после совместной борьбы с фашизмом.

Все было чин по чину: почетный караул, орудийный салют, журналисты и многочисленные фоторепортеры.

Монтгомери оказался умным собеседником и интересным человеком. Рокоссовский тоже понравился фельдмаршалу. Он очень душевно отзывался о нем в своих мемуарах.

Встреча прошла непринужденно и весело. От фотокорреспондентов не было отбоя. Особенно вертелась вокруг маршала одна красивая женщина Лет тридцати по фамилии Митци Прайс. Через переводчика она охотно рассказала, что ее жених, капитан британской армии, погиб в Африке в 1941 году и что он был очень похож на маршала Рокоссовского. Когда она его сегодня увидела, то даже испугалась – не жених ли явился с того света в образе прославленного советского маршала. Эта высокая, стройная, с пронзительными черными глазами женщина не отходила от него ни на шаг.