Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

– Обязательно, – весело произнес Малинин, уходя от командующего фронтом.

Рокоссовский закурил и подошел к окну, протер бумагой запотевшие окна и увидел утопающие в снежных сугробах дома с квадратными окнами, разрисованными морозом. В вечерних сумерках рядом с домами серебрились деревья. Надвигалась тихая морозная ночь. В холодной глубине неба уже проклюнулись , звезды.

Рокоссовский долго стоял в уединении и, взволнованный решением Ставки, думал о том, как переговорить с Еременко, чтобы тот не держал на него обиду. Он давно знал Еременко и видел в нем умелого военачальника с обостренным чувством собственного достоинства. Он представил себе на миг реакцию генерала на директиву Ставки и тут же подошел к аппарату.

– Девушка, милая, дайте мне командующего фронтом.

– Он просил его не тревожить.

– Скажите, что Рокоссовский звонит.

– Хорошо, попробую вызвать.

– Андрей Иванович, это ты?

–А кто же еще!

– Здравствуй, дорогой!

– Поиздеваться надо мной вздумал?

– Ни в коем случае. Извини, пожалуйста, что так получилось. Но это произошло не по моей воле. Впереди у нас еще много сражений, так что ты не принимай близко к сердцу. Ты сделал очень много, чтобы загнать Паулюса в ловушку. И я уверен, что ты провел бы операцию лучше меня.

– Ладно, Костя, не будем об этом. Я пропустил фронтовые сто грамм, и мне на душе стало легче. А то, что ты позвонил, молодец, я бы до этого не додумался.

– Андрей Иванович, я поздравляю тебя с Новым годом, желаю тебе здоровья и всего-всего хорошего.

Рокоссовский положил трубку, и его лицо светилось радостью – с души у него свалился огромный камень.

Командующий фронтом достал из сейфа карту, развернул ее на столе, вооружился цветными карандашами и начал намечать детали операции, которые не вошли в основной план.

2

В спортивном зале школы села Зварыгиио были накрыты праздничные столы. Посередине стояла новогодняя елка, украшенная подручными средствами, а краснощекий генерал Малинин исполнял обязанности Деда Мороза. На нем был вывернутый наизнанку солдатский тулуп и мохнатая, из белой овчины шапка.

Рокоссовский обзвонил всех командующих армиями, членов Военного Совета! дежурных телефонисток и для каждого нашел теплые, нестандартные слова.

Когда во втором часу ночи он зашел в спортзал, все гости уже были навеселе. Заметив Рокоссовского, Дед Мороз громовым голосом объявил:

– К нам пожаловал на встречу Нового года командующий ⁴^ Донским фронтом, гроза фашистов Константин Константинович Рокоссовский!

Привлекая взгляды гостей, генерал в некоторой растерянности остановился посередине зала. В новой форме, начищенных до блеска сапогах, он казался еще стройнее и выше. Он внимательно оглядел зал, и его взгляд остановился на единственной женщине в этой мужской компании. Та, держа в руках стакан водки, осторожно вышла из-за стола. Он успел рассмотреть ее раскрасневшееся лицо, фигуру. Она была молода, красива. По

излишнему румянцу на пухленьких щеках было заметно, что она охотно поддержала не один тост.

– Штрафную Рокоссовскому, штрафную! – звонко говорила писательница Ванда Василевская, стараясь не расплескать содержимое стакана.

– Ванда, дорогая, – взмолился Рокоссовский. – Я такими дозами никогда не пил.

По их поведению было видно, что они были знакомы.

– Такой крепкий и симпатичный мужчина и не может выпить стакан водки? – Она окинула взглядом гостей, ища их поддержки, и продолжала: – Вы когда-нибудь видели такое?

– Нет, не видели! – громче всех воскликнул Корнейчук, муж Василевской. Он уже был в хорошем подпитии.

– Нет, Ванда, не могу! – улыбаясь, открещивался Рокоссовский.

Василевская состроила обиженную гримаску и очаровательно надула губки.

– А если женщина хочет, чтобы вы это выпили. – Она поставила на ладонь стакан. – Тогда как?

– Чего хочет женщина, того хочет Бог, – рассмеялся генерал и взял стакан. – За Новый год! За новые наши успехи в борьбе с фашизмом! За здоровье всех присутствующих на этом Вечере! -Он опрокинул стакан водки и, взяв под ручку Ванду Василевскую, подошел к столу.

Он сидел между генералом Телегиным и Корнейчуком. Вскоре зашел разговор о пьесе писателя «Фронт».

– Вы читали эту пьесу? – спросил Корнейчук.

– Да, Александр Евдокимович, чйтал, – ответил Рокоссовский.

– Мы вместе с ней знакомились, – добавил Телегин. – Ваш командующий Горлов – колоритная фигура. Я таких видел на фронте, которые хвастались, как и он: «Я старый боевой конь. Я не привык ломать голову над картами».

– Так теперь воевать нельзя, – сказал Рокоссовский. -Действовать без размышлений – это явный проигрыш. Мы и так наломали дров в начале войны. Ваша пьеса затронула наши военные болевые точки. Она крепко ударила по нашим ретроградам.

А тем временем праздник продолжался. Гости веселились, рассказывали друг другу истории из своей жизни, сочувствовали друг другу, выслушивали предположения. Несмотря на старания Ванды Василевской придать застолью непринужден* ность, мужчины продолжали говорить о войне, об открытии второго фронта, о предстоящих боях по уничтожению группировки Паулюса.

Корнейчук на радостях, что его пьесу высоко ценит сам Рокоссовский, позволил себе расслабиться, и майор Белозеров отвел его в комнату школы, где писатели остановились на отдых после посещения различных участков фронта.

Под утро неугомонная Ванда Василевская организовала конкурс по исполнению песен. Каждый из участников вечера должен был спеть хотя бы один куплет песни своего народа. Она сама с Рокоссовским исполнила несколько песен на польском языке, которые вызвали бурю оваций. Немногие из присутствующих знали, что командующий фронтом обладает таким нежным и приятным голосом.

Наконец, дошла очередь и до Деда Мороза. Малинин как мог отнекивался, ссылаясь на то, что ему на ухо наступил медведь и он полностью лишен музыкального слуха.

– Обладатель такого густого баса не может плохо петь, – наступала Ванда. – Михаил Сергеевич, за Вами долг. Я не отстану от вас, пока Вы его нам не вернете.

– Тогда закрывайте чем-нибудь уши, – засмеялся Малинин и подошел к елке.

– Э-э-эх! Ле-е-е-тя-ат у-у-утки-и-и, ле-е-е-тя-ат у-у-утки-и-и и два-а гу-у-ся-а, – Малинин извлек из своей медной глотки сверлящие и скрипящие звуки такой силы, что у многих гостей засвербило в ушах. Это была мелодия не протяжной русской народной песни, а, скорее всего, призыв о помощи зажатого в тиски человека или же боевой клич самого воинственного дикого племени. Все, и трезвые и подвыпившие, пожилые и молодые, катались от смеха и никак не могли прийти в себя.

– Миша, Миша, остановись! – поднял руку Рокоссовский, держась руками за живот.

– А что, я могу продолжить! За мной дело не станет, я только оседлал мелодию, – сказал Малинин, вытирая вспотевшее лицо.

– Майор Белозеров! – произнес Рокоссовский.

–Я вас слушаю!

– Эту песню в исполнении начальника штаба фронта запиши* на пленку и перед началом атаки включи по громкоговорителю.' Немцы будут в шоке, и мы их возьмем голыми руками.

– А я что говорил, – невозмутимо сказал Малинин, снимая доспехи Деда Мороза. – Я обманывать не привык.

Василевская подошла к Малинину и поцеловала его в щеку.

– Эту встречу Нового года я никогда не забуду.

Вскоре присоединился к компании начальник Генштаба Василевский, он ехал на Воронежский фронт. Он все пытался выяснить: нет ли у него с Вандой общих родственных корней.

Проводив начальника Генштаба, Рокоссовский и Василевская прогуливались но деревенской улице. Заканчивалась новогодняя тихая ночь. Над снежным саваном лился бледно-розовый лунный свет.

– Как теперь живет наша Варшава? – произнесла задумчиво Василевская, кутая лицо в воротник кожуха.

– Какая может быть жизнь при фашистах? – сказал Рокоссовский, стараясь идти в ногу.

Они говорили о будущем Польши, вспоминали Вислу, делились впечатлениями о своем детстве, которое во многом было похожим.

– Интересный вы человек, – сказала Ванда. Она взяла Рокоссовского за руку и повернула к себе лицом. – Дайте я вас поцелую.

– Поцелуй такой женщины – очень заманчивая вещь, – усмехнулся Рокоссовский. – Но нам нора спать. Часа через три я выезжаю принимать войска Сталинградского фронта.

– Долг прежде всего?

– Да, Ванда, долг прежде всего. – Он застегнул ей на верхнюю пуговицу кожушок, подвел к дверям школы и, поцеловав в щечку, весело произнес: – До встречи в Варшаве.

– До свидания, – усмехнулась Василевская и скрылась за дверью.

После встречи Нового года Рокоссовский еще некоторое время не мог уснуть. Он подумал о сотнях тысяч солдат окруженной немецкой армии, которые в эту морозную ночь, забившись в ледяные норы ждут своего часа. Впереди у них – никакого просвета, их ждет только гибель. Он понимал, что они оккупанты и сеют на нашей земле смерть, но помнил и рыцарское правило – лежачего не бьют. Генералу были чужды мстительные чувства. Перед тем как заснуть, он подумал об ультиматуме. Если фашисты его не примут, то, по крайней мере, он снимет с себя вину за бессмысленные жертвы.

К обеду 1 января Рокоссовский выехал знакомиться с новыми тремя армиями, которые он получил согласно решению Ставки: 57-я армия Ф.И. Толбухина, занимавшая юго-западный фланг кольца окружения, а также 64-я армия Шумилова, блокировавшая противника с юга, показались командующему фронтом надежными соединениями. Он дал указание Малинину подкрепить их людьми и техникой, а сам выехал в 62-ю армию В.И. Чуйкова.

С восточного берега Волги Рокоссовский и его спутники сквозь серую пелену дыма, измороси и тумана с грустью смотрели на искалеченный Сталинград, на пепелища и развалины.

Запасшись досками и веревками для переправы через разрушенные участки льда, командующий фронтом и сопровождавшие его работники штаба вступили на дорогу жизни 2-й армии – на искореженный лед, с торчащими, словно руки утопленников, бревнами, устланный соломой и ветками.

Заметив группу командиров, немцы открыли артиллерийский и минометный огонь. Чтобы добраться до противоположного берега, пришлось кланяться земле и даже ползти по льду.

На правом берегу Волги необычность обстановки поразила командующего фронтом. Высокие и крутые прибрежные откосы защищали армию от прямых попаданий вражеских снарядов. В откосах, как гнезда стрижей, располагались землянки, блиндажи, укрытия для техники. Взглянув на отмели, на прибрежный лед, испещренные воронками, глыбами мерзлой земли, Рокоссовский подумал: «Это работа навесного огня гаубиц и минометов. Несладкая здесь жизнь».

Командарм Чуйков, среднего роста, широкий в плечах, с потемневшим лицом, встретил командующего фронтом на берегу реки и провел на командный пункт, оборудованный также на прибрежном откосе. Он доложил о позициях, занимаемых армией в развалинах на волжском берегу, и силах и средствах, которыми он располагал на этот час.

Рокоссовский пробыл у Чуйкова целый день. Подводя итоги, он обнял командующего армией за плечи:

– Василий Иванович, я не нахожу слов, чтобы выразить то, что вы сделали для обороны Сталинграда. Спасибо вам за все -за мужество, за стойкость, за невиданную храбрость.

– Что вы, товарищ командующий фронтом! – покраснев,

произнес Чуйков. – Разве под Ленинградом и Севастополем люди делают меньше?

– Вам, Василий Иванович, предназначена особая роль в этой войне.

Рокоссовский довел до командарма задачу, которую он должен выполнить в ходе операции «Кольцо», и уехал на КП фронта.

По пути он заехал со своей группой в 66-ю армию Жадова. Здесь они осмотрели рубеж, который еще недавно занимал противник, и воочию убедились, насколько сильны были его позиции. На огромном пространстве вдоль оборонительного рубежа валялись наши подбитые танки.

– Это нам напоминание, – кивнул Рокоссовский, – о поспешных и бесполезных контратаках наших войск в период выхода немцев к Волге.

Уточнив обстановку и пообедав у Жадова, генералы поспешно набросили на себя полушубки, надели папахи и вышли на мороз. Пройдя по снежной тропе несколько сот метров, они сели в машины и уехали на КП фронта.

По дороге Рокоссовского вновь одолевали думы о предстоящей операции. Ее начало намечено на 6 января, но теперь он убедился, что фронт не будет готов к этому сроку наступления -многие эшелоны с войсками и транспорты с вооружением и боеприпасами запаздывают. Выход напрашивался один – необходимо отсрочить операцию хотя бы на неделю.

Он посмотрел на часы: было без пяти минут четыре. «Должен быть готов ультиматум, – подумал генерал. – Белозеров наверняка уже перевел его на немецкий язык и горит желанием передать по радио».

4

Утром 3 января Рокоссовский, представитель Ставки генерал-полковник артиллерии Воронов и Малинин находились на КП фронта в Зварыгино и обсуждали реальную готовность фронта к наступлению, а также проект ультиматума Паулюсу.

Рокоссовский, поджав губы, смотрел в обледенелое окно и молчал..Воронов и Малинин сидели за столом. Начальник штаба фронта наносил на карту какую-то обстановку, а Воронов в расстроенных чувствах вертел в руках карандаш так, будто он собирался его сломать. Продолговатое, с приятными чертами лицо представителя Ставки было напряженным. По атмосфере в этой комнате чувствовалось, что собеседники по какому-то важному вопросу разошлись во мнениях и не хотят друг другу уступать. Рокоссовский повернулся и, держа за спиной руки, начал расхаживать по комнате.

Воронов, наблюдая за худощавой фигурой, четким, красивым профилем командующего фронтом, не выдержал:

– Константин Константинович, вы думаете, Воронов -льстец и подхалим, который ставит личное благополучие выше общих интересов?

– Николай Николаевич, – остановился Рокоссовский и пронзил острым взглядом Воронова. – О вас я никогда так не думал. Но вы поймите! Люди истощены, устали от беспрерывных атак. Им нужно хотя бы несколько дней передохнуть. -Рокоссовский снова начал ходить взад и вперед. – Пополнение людьми и вооружением запаздывает. В таких условиях операцию начинать нельзя. Это приведет к неоправданной гибели большого числа людей. Я убедился, что нахрапом оборону Паулюса не возьмешь. Нам необходимо шесть-семь суток для подготовки.

– Я знаю мнение Верховного – он на это не пойдет! Вы осведомлены об этом не хуже меня.

– Я вот тут подсчитал, проверил цифры, – загудел басом Малинин. – Опоздания эшелонов увеличились. Перенос операции неизбежен.

– Я вам еще раз объясняю: Сталин на это не согласится!

– Николай Николаевич, – Рокоссовский присел рядом с Вороновым. – Сойдемся на том, что выпросим хотя бы трое-четве-ро суток. Это минимум, на что можно согласиться.

Воронов взглянул на Рокоссовского и, после паузы, произнес:

– Убедили, попробуем.

Воронов тут же дозвонился до Верховного, объяснил ситуацию и попросил перенести операцию на 10 января.

Сталин посопел в трубку, недовольно крякнул, ничего не ответил, а только произнес «до свидания» и прекратил разговор.

– Одно дело – доклад по телефону, давайте лучше пошлем донесение, – предложил командующий фронтом.

– Хорошо, давайте, – неохотно согласился Воронов.

В течение нескольких минут документ был готов и направлен в Москву.

«Приступить к выполнению «Кольца» в утвержденный Вами срок не представляется возможным из-за опоздания к мее-там выгрузки на 4 – 5 суток частей усиления, эшелонов с пополнением и транспортов с боеприпасами.

Наш правильно рассчитанный план был нарушен также внеочередным пропуском эшелонов и транспортов для левого крыла тов. Ватутина. Тов. Рокоссовский просит изменить срок на плюс четыре. Все расчеты проверены мной лично.

Прошу Ваших указаний. Воронов».

Не прошло и получаса, как последовал звонок из Москвы.

– Мы зачем вас туда послали, товарищ Воронов? – раздраженно спросил Сталин.

– Координировать действия двух фронтов, – ответил Воронов не совсем уверенно.

– А почему занимаетесь не своим делом? – зло произнес Сталин с грузинским акцентом.

– Я... Я... занимаюсь делом, товарищ Главнокомандующий, – сказал Воронов, вытирая ладонью вспотевший лоб.

– Вы досидитесь, что вас и Рокоссовского немцы в плен возьмут! Вы, товарищ Воронов, совсем не соображаете, что можно, а что нельзя! Нам нужно скорее кончать, а вы умышленно затягиваете! – Сталин помолчал, потом недовольно спросил: – Что значит в вашем донесении фраза «плюс четыре»?

– Нам нужнаеще четыре дня для подготовки, – более уверенно сказал Воронов. – Мы просим разрешения начать операцию «Кольцо» не 6-го, а 10-го января.

Верховный с минуту молчал, а потом сказал:

–Утверждается.

– Хорошо ли было слышно? – спросила насмешливо телефонистка.

– Спасибо. Отлично было слышно, – буркнул Воронов, подошел к улыбающемуся Рокоссовскому. – Дай закурить!

– Спасибо, Николай Николаевич, – протянул портсигар командующий фронтом. – Будем считать, что первый этап операции мы провели успешно.

– Вам смешно, а мне каково?

– Не работа сушит, а забота, – весело сказал Рокоссовский и потормошил Малинина за плечо. – Вот тебе, Миша, и два гуся.

После песни Малинина в новогоднюю ночь, эти «два гуся» не давали покоя веселому характеру командующего. Начальник штаба тоже обладал чувством юмора и относился к этому с пониманием и даже с некоторым озорством.

Взаимопонимание между двумя генералами было настолько полным, что многие на их работу смотрели с завистью.

Хотя и до 10 января времени было не так много, но Рокоссовский был доволен, что удалось выкроить и эти дни. Войска полным ходом готовились к операции.

В. Москве мысль об ультиматуме тоже поддержали. Было принято решение вручить ультиматум за день-два до наступления. Когда начали искать парламентеров, от желающих не было отбоя.

– Андрей, – сказал Рокоссовский Белозерову, настаивавшему на том, чтобы его направили парламентером. – Ты tf&M нужен для других целей – будешь передавать по радио ультиматум несколько раз в сутки.

– Что ж, буду передавать.

– Приказ Паулюса перевел?

– Да, перевел, – ответил Белозеров и протянул генералу документ. – Вот он. '

– Андрей, скверное настроение отбрось, оно мешает работе.

– Мне очень хотелось пообщаться с немцами.

– Дело есть дело, – сказал Рокоссовский и углубился в чтение.

«За последнее время русские неоднократно пытались вступить в переговоры с армией и с подчиненными ей частями. Их цель вполне ясна – путем обещаний в ходе переговоров о сдаче надломить нашу волю к сопротивлению. Мы все знаем, что грозит нам, если армия прекратит сопротивление: большинство из нас ждет верная смерть либо от вражеской пули, либо от голода и страданий в позорном сибирском плену. Но одно точно – кто сдается в плен, тот никогда не увидит своих близких. У нас есть только один выход: бороться до последнего патрона, несмотря на усиливающиеся холода и голод. Поэтому всякие попытки вести переговоры следует отклонять, оставлять без ответа и парламентеров прогонять огнем. В остальном мы будем и в дальнейшем твердо надеяться на избавление, которое уже находится на пути к нам.

Главнокомандующий Паулюс».

Прочитав приказ, Рокоссовский поднял телефонную трубку.

– Владимир Кузьмич, я вас попрошу, по приказу Паулюса организуйте целую серию радиопередач для противника. Да, плохи дела у Паулюса, раз он запугивает подчиненных. Эту ложь надо разоблачить. Белозеров сейчас придет.

– Андрей, тебя ждут, работы на радио невпроворот, – подал руку Рокоссовский. – Желаю успеха.

Вскоре было решено послать к противнику работника разведотдела штаба майора Смыслова и капитана Дятленко из политуправления.

Ранним морозным утром на передовой вдруг заиграли трубачи. Это было настолько неожиданно, что некоторые наши солдаты вытянули шеи из окопов и пытались понять, что происходит. На позициях противника тоже было заметно оживление.

Накануне вечером и рано утром Белозеров по фронтовому радио несколько раз передал в штаб Паулюса сообщение о посылке парламентеров. Наши офицеры в сопровождении трубача вышли из окопов с высоко поднятым белым флагом. Когда они. прошли метров сто, сначала раздались одиночные выстрелы, а затем и автоматные очереди. Парламентеры залегли, а потом вернулись в свои окопы. Когда доложили об этом в Ставку, оттуда последовала команда о прекращении попыток к переговорам.

Рокоссовский находился в 21-й армии Чистякова, когда в блиндаже зазвонил телефон.

– Вас генерал Малинин, – сказал Чистяков, обращаясь к командующему фронтом.

– Константин Константинович, Воронов только что говорил со Ставкой. Нам советуют подумать, не следует ли послать парламентеров на другом участке фронта.

– Раз Ставка считает это полезным – пожалуйста, но я думаю, что это ни к чему. Паулюс не настроен принимать ультиматум.

– Я тоже так считаю, но раз Ставка...

– Бери все в свои руки.

–Хорошо.

Снова на одном из участков фронта была прекращена всякая перестрелка. Попытка 9 января была более удачной. Наших парламентеров встретили немецкие офицеры на нейтральной полосе и предложили отдать пакет. Смыслов отказался это сделать, ссылаясь на то, что у него есть приказ передать пакет только Паулюсу. Тогда немецкие офицеры завязали глаза парламентерам, отвели их на командный пункт и по телефону доложили своему начальнику. Через некоторое время нашим посланником было объявлено, что немецкое командование уже знакомо с содержанием ультиматума (его передавали по радио) и отказывается принять его. Парламентеры благополучно вернулись в расположение своих войск.

Ночь перед началом наступления прошла тревожно. Командующий фронтом вздремнул всего лишь 2-3 часа, остальное время прокручивал в памяти некоторые детали боя, решал вводные за противника, предусматривал изменения главных ударов, если этого потребует обстановка. Какими бы железными нервами он ни обладал, но все равно в ночь перед самым грандиозным сражением в своей жизни они были натянуты, как струна.

Рано утром, еще до рассвета 10 января, командующий фронтом и Воронов прибыли на командный пункт армии Батова. Был небольшой мороз. Над землей висел густой туман, и позиции противника не просматривались даже через артиллерийские оп-•тические приборы.

– Ну что, Павел Иванович, – улыбнулся Рокоссовский. -Скоро начнем?

– Да, скоро, – ответил Батов взволнованным голосом. – Вроде давно воюю, а на душе тревожно.

– Все пройдёт, как задумано. Мы что, зря ползали на пузе по передовой?

– Кто его знает, – усмехнулся командарм.

До начала наступления Рокоссовскому казалось, что очень медленно идет время. Весь день, когда шла подготовка к операции, оно мчалось быстро, как во время кавалерийской атаки. Теперь же оно тащилось неторопливо, словно ехало на старой кляче.

Воронов и начальник артиллерии Казаков возбужденно переговаривались. Рокоссовский смотрел на часы: осталось десять, пять, одна секунда. И в 8 часов пять минут в воздухе появилась серия красных ракет, по радио прошла команда «Огонь!».

По степным просторам прокатился оглушительный вал. Постепенно начал рассеиваться туман. Над окопами противника в воздух взметался снег, клубились фонтаны земли, поднимались ввысь бревна от разбитых блиндажей и землянок. Так продолжалось 55 минут. Пошли в атаку танки и пехота.

Напряженный бой не прекращался весь день. К вечеру войска армии Батова вклинились в оборону противника до пяти километров. Чуть меньше обозначился успех на левом фланге 21-й армии Чистякова и 24-й армии Галанина. На остальных участках фронта п|родвижение было незначительным, но они своими действиями сковывали крупице силы противника и облегчали задачу соединениям, наступавшим в направлении главного удара.

Через трое суток боев был полностью ликвидирован западный выступ гитлеровской обороны, а 15 января армии Рокоссовского успешно преодолели средний оборонительный обвод. Смелость и талант командующего фронтом проявились И здесь – он, на ходу изменив план операции, перенес направление главного удара в полосу наступления армии Чистякова. Он был признателен пред* ставителю Ставки Воронову, который, не в пример другим, не вмешивался в компетенцию командующего фронтом, а ограничивался дружескими советами.

В метель, бушевавшую и днем, и ночью, в тридцатиградусный мороз, упорно, шаг за шагом, пробирались вперед войска Донского фронта.

6

Когда вся армия Донского фронта перешла в наступление, рассекая группировку фашистов, 62-я армия Чуйкова двинулась с востока на запад, навстречу наступающим. Особенно кровопролитные бои разгорелись в окрестностях Мамаева кургана. За этот тактически важный опорный пункт сражались четыре дивизии, но злее всех дралась за курган дивизия генерала Батю-ка. Она словно вросла в Мамаев курган, в его расщелины, отроги, и гитлеровцы, как ни пытались ее оттуда выбить, успеха не имели.

С наступлением темноты 21 января гитлеровцы начали очередную контратаку.

Николай Филиппович Батюк находился на КП дивизии и руководил боем по рации.

Это был незавидного роста человек, с темным зеленоватым оттенком лица, который свойствен людям, долго жившим в землянках и измученным усталостью и болезнью. И действительно, у генерала были больные ноги. Порой он не мог передвигаться совсем. На передний край, на свои наблюдательные пункты уходил с палочкой, а возвращался в свою землянку на плечах адъютанта. Причем он это делал только ночью, чтобы, не дай бог, никто не увидел его беспомощности. Этот мужественный боевой генерал скрывал свою болезнь даже тогда, когда совсем не мог передвигаться.

В эту ночь к нему на НП с группой офицеров прибыл командующий армией Чуйков и внезапно явился в землянку.

– Ну что, Николай Филиппович, – спросил он, снимая с мохнатых бровей иней. – Как атака фашистов? '

– Захлебнулась, – едва поднимаясь, ответил Батюк.

– Что случилось? – спросил Чуйков.

– Да ничего, пройдет

–А все-таки?

– Упал на мерзлый окоп и повредил ногу.

– Может, нужна помощь?

– Да нет, товарищ командующий, – нахмурив брови, ответил Батюк. Он боялся, что командарм обнаружит его болезнь.

Генералы сидели за разработкой плана действий на ближайшие три дня до поздней ночи.

– У вас когда-нибудь едят, или вы живете святым духом? -спросил Чуйков, потирая живот. – Уже кишки марш играют.

– Иногда бывает, – усмехнулся Батюк.

Адъютанты достали из вещмешков хлеб, консервы, термосы с чаем. Не успели как следует перекусить – зазвонил телефон.

Пошатываясь, Батюк с трудом поднялся на ноги и, держась одной рукой за стол, склонился над телефоном.

– Здравия желаю, товарищ командующий фронтом. Василий Иванович, вас.

Поздоровавшись, Рокоссовский сказал:

– Наконец-то я вас поймал. Скажите, каковы ваши успехи?

– Хвастаться нечем – идем вперед черепашьим шагом.

– Навстречу вам мы торопим Батова и Чистякова. Ваша самая главная задача – не терять черепашьего темпа и двигаться на запад.

– Это мы выполним.

– Как ведет себя противник?

– Упорно дерется, нередко до последнего патрона, – ответил Чуйков, вертя в руках кусочек сахара. – Вчера дивизия Соколова вышла на западную окраину поселка Красный Октябрь и окружила сильный опорный пункт фашистов.

– Предложите им капитулировать, чтобы не проливать лишней крови.

– Мы начали переговоры на эту тему.

–Ну и что?

– Гитлеровцы попросили у наших солдат хлеба.

– Надо было поделиться.

– Мы так и сделали – передали им пять буханок хлеба.

–А они что?

– Видимо, подкрепились и снова начали стрелять, – сказал

Чуйков. – После этого командир дивизии связался с артиллеристами, те выкатили несколько орудий и прямой наводкой в упор разнесли этот опорный пункт. Когда он был взят, оказалось, что гарнизон состоял из отчаянных головорезов. На груди у каждого были высокие гитлеровские награды.

– Правильно сделали, Василий Иванович, – сказал Рокоссовский на.прощание. – Держись, дорогой, держись. Расстояние до встречи уменьшается с каждым часом.

Под утро командарм покинул дивизию Батюка и вновь направился на КП армии. На рассвете 26 января Чуйков видел в стереотрубу, как гитлеровцы метались в панике – садились в машины, спрыгивали с них, вновь садились. Вдруг показались люди в красноармейской форме и появились наши тяжелые танки. Это гвардейцы дивизии Родимцева и других соединений бежали навстречу друг другу с красным флагом. Метались фигуры людей, прыгавших и кричавших от радости.

Капитан Гущин и рядовой Николай Михайлов передали представителям армии Батова знамя, на полотнище которого было написано: «В знак встречи 26.1.1943 года*. Это долгожданное братание состоялось в 9 часов 20 минут.

У Мамаева кургана вскоре встретились представители подразделений армий Чуйкова, Батова и Чистякова.

Днем с-Чуйковым связался командующий фронтом.

– Василий Иванович, я поздравляю тебя с этой знаменательной встречей. Ты шел к ней дни и ночи на протяжении всей Сталинградской битвы. – Чувствовалось, что у Рокоссовского превосходное настроение.

~ Спасибо, товарищ командующий фронтом, спасибо, – говорил видавший виды воин, генерал Чуйков, слезы радости и гордости за содеянное сверкали у него в глазах под темными и насупленными бровями. Вечером 30 января командарм Чуйков опрашивал в своей землянке, теперь уже просторной и светлой, похожей на жилую комнату, пленных немецких генералов. Видя, что они голодны и нервничают, Чуйков распорядился принести чай и закуску. Все они были одеты в парадную форму и <Н$яи при орденах. Генерал Отто Корфес, взяв дрожащими рука-МЯ стакан чаю и бутерброд, спросил:

•S – Что это, пропаганда?

– – Если генерал считает, что эти чай и закуска содержат про

паганду, – сказал Чуйков, – то мы не будем настаивать на принятии этой пропагандистской пищи.

Эта реплика несколько оживила пленных, и разговор продолжался более часа. Больше других говорил генерал Корфес, а генералы Пфеффер и Зейдлиц отмалчивались, заявив, что в политических вопросах они не разбираются.

Генерал Корфес развивал мысль о том, что современное положение Германии имеет много общего с положением, в котором она оказалась во времена Фридриха Великого и Бисмарка.

Генералы Пфеффер и Зейдлиц, произнося время от времени «Яволь» и «Найн», плакали. В конце концов, немного освоившись, генерал-лейтенант Зейдлиц-Курцбах, подняв глаза на Чуйкова, спросил:

– Командующий Донским фронтом генерал Рокоссовский и командующий армией под Москвой – одно и то же лицо? '

– Да, одно и то же, – ответил Чуйков, усмехнувшись. – Вы наверняка его хорошо запомнили?

Немецкие генералы, не сговариваясь, загалдели:

– Яволь!.. Яволь!.. Яволь!..

После некоторого молчания генерал Пфеффер спросил:

– Где находились вы и ваш штаб, господин генерал, во время боев за город 19 ноября?

– Мой командный пункт и штаб армии находились все время в городе, на правом берегу Волги, – пояснил Чуйков. – Последнее место командного пункта и штаба было здесь, на этом месте.

Генерал Пфеффер, кивнув головой, произнес:

– Жаль, что мы не верили своей разведке. Мы бы вас вместе со штабом могли стереть с лица земли.