Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

– Может, это и хорошо, – сказал Булганин. – Каждый человек всю свою жизнь должен ворочать свой каМ^нь, и если он его докатит до последней точки и поставит на место, то на этом, видимо, и закончится его жизнь.

– Да, с этим нельзя не согласиться. Но все-таки хочется пожить на даче, собраться с мыслями, может, даже кое-что написать.

– Рано еще, Константин Константинович, мечтать об отдыхе, – произнес Булганин и, порывшись в портфеле, достал лист бумаги. – Почитай, что пишут люди насчет дачи.

Рокоссовский, выбросив в окно потушенный окурок, вгляделся в текст.

«В Центральный Комитет КПСС. Жалоба.

, Мы, жители села Салтыковка, отдаем все силы для того, чтобы в нашей родной стране был как можно скорее построен самый справедливый строй на земле – социализм. Вот уже много лет мы получаем мизерную плату за трудодень. Почти все нашими руками заработанное идет в общий котел – государству. Мы не в обиде на это, так как хорошо понимаем, что чем лучше мы будем трудиться, тем скорее наступит для нашего народа счастливое будущее.

В то время когда у нас нет средств для ремонта крыши дома, когда наши дети не всегда имеют кусок хлеба, рядом с нашим селом строится дворец-дача.

Мы пришли к выводу, что не все понимают задачи, стоящие перед страной* так, как мы их понимаем, и думают не о благополучии всего народа, а заботятся только о себе. ^

Мы очень удивились, когда узнали, что строящаяся дача принадлежит прославленному полководцу Великой Отечественной войны маршалу Рокоссовскому. Очень жаль, что коммунист Рокоссовский теряет классовую бдительность и превращается в простого обывателя. Он так может совсем оторваться от народных масс и уплыть назад к капитализму на своем буржуазном корабле, который называется дачей.

Пока не поздно, просим принять к члену партии Рокоссовскому строгие меры и остановить строительство этого поместья.

Группа ветеранов партии села Салтыковка».

Булганин погладил свою профессорскую бородку и, повернувшись к Рокоссовскому, спросил:

– Ну и как?

– Все это смешно и грустно.

– Смешно не-Лйешно, а приказано разобраться.

– А кто возражает, пожалуйста.

Вскоре машина остановилась на окраине леса.

– Красивое место, – произнес Булганин, подходя к строителям, прибивавшим штакетник. Он надел плащ, натянул на голову капюшон.

– Да, красивое. Этот пейзаж достоин кисти Шишкина.

Над деревней висели косматые облака. Из низко плававшей

тучи сыпалась то водяная пыль, то мелкая снежная крупа; тихо шумели сосны и ели, лениво помахивая ветвями.

Двухэтажная дача из бруса примыкала к лесу. На первом этаже было четыре комнаты, на втором – две.

Когда Булганин и Рокоссовский поднялись на второй этаж, они застали там двух строителей, которые сидели на полу за бутылкой водки.

– Это с какой радости вы тут пируете? – спросил Рокоссовский. – Вроде рабочий день не кончился.

– Продрогли и решили малость погреться, – ответил низкорослый мужчина, оказавшийся бригадиром.

– Откройте окно, пусть выйдут винные пары, – сказал Булганин, – а то здесь дышать нечем.

Бригадир распахнул окно и, повернувшись к Рокоссовскому, сказал:

– Константин Константинович, через пару дней мы готовы представить итоги нашей работы на ваш суд.

– Хорошо, я обязательно подъеду.

Булганин то ходил по комнатам, то присаживался на крыльце на табуретку, то снова поднимался и, вдыхая острый смолистый воздух, ходил по двору.

Под конец осмотра он подошел к Рокоссовскому, стоявшему у хозблока, посмотрел на его озабоченное лицо и сказал: .

.. – Константин Константинович, у меня есть дельное предложение.

– Готов выслушать.

– Но сначала скажи, зачем тебе приспичило строить за свой счет дачу?

– А у меня что, маленькая зарплата?

< – Да мы тебе построим дачу за государственный счет в два раза лучше.

– За это спасибо, но я хочу построить ее сам. Средства у меня на это есть.

– У нас отбою нет от желающих, а ты отказываешься. Зря, Костя, зря.

– Мне этот вариант не подходит.

– Я бы тебе не советовал связываться с «группой членов партии».

– Я что-нибудь делаю противозаконное?

–Да нет, – улыбнулся Булганин. – Но они от тебя не отстанут.

– Не думаю, что я буду им костью в горле. Попишут и успокоятся, – произнес Рокоссовский, прикуривая. – Главное, чтобы те, кому поручено разбираться по этой анонимке, не показали жалобщикам, что они им сочувствуют.

– Выходит, ты отказываешься от моего предложения?

– Выходит, отказываюсь, – улыбнулся Рокоссовский.

– Ну что ж, дело хозяйское.

Когда Рокоссовский проводил Булганина, в городе уже было темно. Он сидел в машине и курил. Такое случалось с ним почти всегда, когда надо было принимать какое-нибудь ответственное решение. Пока машина плутала по освещенным улицам, стояла на перекрестках у светофоров, у него напряженно работала мысль: дочь Наденьку, которой уже исполнилось пять лет, он еще не видел. Его воображение много раз рисовало эту встречу, но она так и не состоялась. И в этом он повинен сам.

Он почувствовал такое сильное желание увидеть дочь, что, заметив цветочный киоск, тут же остановил машину, купил букет алых роз и дал команду водителю:

–Вунивермаг «Детскиймир».

Вскоре, облепленный пакетами, коробками, будто Дед Мороз в новогоднюю ночь, Рокоссовский на лифте поднялся на пятый этаж, нашел 401 номер квартиры и, покраснев, нажал на кнопку звонка.

– Костя? – в проеме двери стояла Валентина. Она смотрела на него во все глаза.

– Да, как видишь, – смущенно произнес он.

– Проходи, – сказала она, застегивая на груди халат.

Он зашел в прихожую, взглянул на Валентину, более изумленную, чем обрадованную, и протянул цветы.

–Спасибо.

– Кто там, мама? – послышался детский голос из комнаты.

– Это знакомый дядя, доченька j – ответила мать. – Мы встречались с ним на фронте. Я его лечила.

В легком светлом платьице подошла девочка и, прижавшись светлой головкой к маме, подняла на незнакомца голубые глаза.

– Ну, что смотришь, как тебя звать? – растерявшись от прон

зительного взгляда дочери, он пытался придать своему голосу шутливый тон. -

– Меня зовут Наденька, – насупившись ответила девочка.

– А меня... меня зовут... дядя Костя, – выдавил Рокоссовский, не зная, как представиться малышке.

– Раздевайся, – сказала Валентина. – Вешалка рядом.

Она зашла с дочерью в спальню и вскоре появилась перед маршалом в темном платье с беленьким воротничком. Она была стройна и красива, он на миг увидел прежнюю Валентину Круглову, с которой он познакомился в 37-м году в Кремле, а затем

память его перенесла в лето на Брянщине, когда он, увидев ее у зеркала, потерял голову...

– В ногах правды нет, – повела бровями Валентина. – Садись, пожалуйста. -

– Я сейчас, – он собрал все подарки, разложил их на столе. -Наденька, вот эту куклу зовут «Машенька», а эту «Наташа».

У девочки загорелись глаза от любопытства. Она прижимала обеими ручонками куклы и, моргая глазенками, смотрела то на мать, то на куклы, то на доброго дядю. Она не могла понять, откуда на нее свалилось такое счастье.

– Иди ко мне, Наденька, – Рокоссовский взял на руки сразу же посмелевшую девочку. Он смотрел на ее застенчиво-ласковое личико, и чувства, которые он носил в себе после известия о ее рождении, были запечатлены во всем его облике: глаза повлажнели, лицо таяло от нежности, с губ не сходила добрая улыбка. В его душу вселилась какая-то трудно объяснимая радость; сладко ныло сердце. Он прижал к себе малышку и на мгновение замер.

Валентина сначала смотрела на них широко открытыми глазами, потом опустила голову и внезапно заплакала, плечи ее вздрагивали, сквозь пальцы, которыми она прикрывала глаза, сочились слезы.

Девочка встрепенулась, вырвалась из рук Рокоссовского и покосилась на него злыми глазами.

– Ты обидел мою маму! – воскликнула она, надув сердечком губы. Уловив своим детским умом какой-то подвох в появлении в их доме этого дяди, она собрала подарки, положила их на стол и сквозь слезы сказала:

– Мне не нужны твои подарки!

Валентина поспешно вытерла слезы, прижала к себе дочь.

– Наденька, дядя не виноват в том, что я заплакала. У меня внезапно заболели зубы... Дядя этот очень хороший, ты его не обижай.

Что-то тупо кололо под сердцем у Рокоссовского, и он не знал, что делать дальше – оставаться или уходить.

Валентина подошла к столу, развернула коробки, в которых оказалось около десятка платьев для девочки от пяти до десяти лет.

– Смотри, Надюша. – Она показывала дочке подарки. – Одно платье лучше другого, тебе нравится?

– Нет, они плохие. – Девочка продолжала смотреть недоверчиво, исподлобья на Рокоссовского.

Валентина незаметно для дочери взяла в столе плитку шоколада и протянула ее Рокоссовскому: мол, попробуй задобрить.

– Наденька, – сказал он, держа за спиной шоколад. – А я знаю, что ты больше всего на свете любишь?

– Нет, не знаешь.

– Хорошо, может я действительно не знаю, тогда ты мне сама скажи, что тебе больше Всего нравится?

– Шоколадка, – сказала девочка.

– Правильно, я не ошибся, – улыбнулся он. – Получи свою любимую шоколадку

– Спасибо, – улыбнулась она.

Рокоссовский покорно смотрел в глаза девочке, вымаливая хотя бы каплю ласки. Но Наденька оказалась с характером -она весь вечер вела себя с ним настороженно. Видимо, она не поверила тому, что причина плача матери заключалась в зубной боли.

Вскоре девочка уснула, И Рокоссовский мог вдоволь налюбоваться ее нежным и красивым личиком, ласковой детской усмешкой, которая, как ему показалось, очень похожа на его улыбку. Обе ее новые куклы «отдыхали» рядом.

– Валюта, нелегко тебе живется? – спросил Рокоссовский, когда они заканчивали пить чай.

– Не .надо об этом, Костя. – Валентина глубоко вздохнула, окинула его грустйым взглядом. – Теперь разговор этот ни к чему. У тебя есть законная жена, дочь, тебе только не хватало моих забот. Я работаю в военном госпитале, зарплата у меня по нынешним временам приличная. Каждый месяц получаем помощь от тебя. Спасибо, что помнишь о нас, не забываешь.

– Да вот все как-то не так. Я давно собирался...

– Нет, нет, Костя, ты не беспокойся, – перебила его она. -Мы живем нормально. Ты не думай... – У Валентины на глаза навернулись слезы. – Ты меня извини.

Рокоссовский пристально посмотрел на Круглову и опустил голову.

– Извини, это пройдет, – говорила она, вытирая платком глаза. – У всех женщин глаза на мокром месте.

Рокоссовский глянул на часы.

– Валюта, мне пора.

Они вышли из-за стола. Валентина взяла под руку маршала и подвела его к выходу. Она помогла ему надеть плащ и подняла на него потемневшие глаза. Побледневшее лицо и напряженный излом бровей выдавали ее сильное душевное волнение. Видно было, что она борется с собой, чтобы не разрыдаться.

Они с минуту стояли молча и смотрели друг на друга.

– Береги нашу малышку, – ласково произнес Рокоссовский. – Я буду вам звонить.

– До свидания, – Валентина резко отняла руку. Он нагнулся, поцеловал ее в щеку и вышел. Накрапывал дождь. Он прошел через густую тьму, покрывшую двор, и на освещенной тусклыми фонарями улице сел в машину.

На следующий день после приема дачи Рокоссовский объявил, что есть возможность поехать в санаторий в Сочи и что он настроен воспользоваться этим случаем. Юлия Петровна, словно догадываясь о его душевном надломе, отказалась ехать с ним в Сочи под видом занятости – у дочери большая нагрузка в институте и ей надо облегчить домашние заботы.

Рокоссовский для приличия пожал плечами, развел руками, но уговаривать жену не стал. О если бы знали его домашние, как ему хотелось теперь побыть одному! Вроде бы летел домой на крыльях, а встретился с Валентиной и Наденькой, и к семье появилось стойкое равнодушие. Он будто очнулся от тяжелого сна, открыл глаза и увидел, что его словно подменили. Ему даже стало стыдно глядеть в глаза жене, дочери, не хотелось приходить домой.

Тайный голос говорил ему, что отдых, морской климат, плавание, общение с новыми людьми вернут его в семью и он вновь будет по-прежнему счастлив.

Не прошло и пяти суток, как он уже был в Сочи, в двухместном номере санатория. Разложив свои вещи по шкафам и тумбочкам, он вышел на балкон.

Второй месяц осени подходил к концу, а здесь, в Сочи, продолжался бархатный сезон. Он с содроганием вспоминал промозглую московскую осень с ее черными тучами, сумрачными влажными днями и восторженно смотрел на бирюзовое теплое небо, на раскаленный шар солнца, полыхавший над самым морским горизонтом. Яркие лучи заходящего светила, отражаясь от поверхности воды, заливали кипящими искрами длинный шлейф морского пути от самого горизонта до зеленого мыса, раскинувшегося у подножия санатория.

Отсюда, с высоты, море выглядело огромным и синим, словно поле, густо засеянное льном и васильками.

Поужинав, Рокоссовский вышел во двор санатория. Отдыхающие неторопливо гуляли по дорожкам среди пальм, тропических вечнозеленых деревьев и украдкой бросали на него взгляды – то ли любуясь его высокой стройной фигурой, затянутой в белый, спортивного покроя костюм, то ли узнавая в нем марша-ла Рокоссовского.

Чтобы не мозолить людям глаза, он вышел за ворота и поднялся на каменистую площадку, с которой город и море были видны как на ладони. В распадках, на склонах гор мигали огни санаториев и домов отдыха. Ему казалось, что весь берег покрыт громадными шатрами, от которых гирляндами спускаются огни к морю, затопленному густой теменью. Где-то далеко вспыхивал огоньками маяк да на рейде загадочными звездами светились корабли. Мощные репродукторы разносили веселую беспечную музыку.

Он представил себе, как отдыхают семейные пары, радуются жизни, праздничные застолья, женские возгласы, смех, звон фужеров, песни...

Уже поздно вечером он шел к себе в номер, прислушивался к своим шагам, к голосам влюбленных, хрусту гальки под ногами и приходил к неутешительному выводу: этот отдых не принесет ему желанного облегчения.

Он зашел в номер, принял душ, а спать не хотелось. Он открыл холодильник, взял бутылку боржоми. Шипучая струя заиграла на дне стакана и, пока он пил, приятно щекотала горло.

– Рокоссовский вновь вышел на балкон. Из тишины ночи едва доносился шорох прибоя. Он думал о разных событиях, о своих делах в группе войск, но этих размышлений хватило ненадолго... «Невозможно уйти от самого себя» – подумал он. – Все то, что с тобой происходит, не вылечить ни лекарствами, ни самовнушением. Вновь обрести семью ты сможешь только тогда, когда между женой и тобой произойдет разговор начистоту. Чем дольше я буду скрывать от нее правду, тем глубже будет становиться пропасть между нами*.

Он начал вспоминать, как он сухо попрощался с женой, когда уезжал в санаторий. Ему показалось, что Юлия Петровна вела себя не так, как обычно, избегала его взгляда и вроде бы хотела что-то сказать на прощание, но передумала и, сдерживая слезы, отвернулась. -

Он зашел в номер, закурил и уставился на телефонный аппарат. Теперь он был во власти одного желания – немедленно переговорить с женой и рассказать ей все. Какое жена примет решение, так и будет, но дальше играть с ней в прятки он не в силах. Что бы ни случилось, но он должен освободиться от этой непосильной душевной ноши.

Рокоссовский жадно затянулся, отложил дымящуюся папиросу в пепельницу и набрал номер телефона.

– Я слушаю, – ответила усталым голосом жена.

– Ты скажи, Юлия, Ада дома?

– Нет, их факультет продолжает работать в каком-то подмосковном колхозе на уборке картошки.

– Она скоро вернется? – спросил Рокоссовский, чтобы как-то заполнить паузу и приступить к тяжелым объяснениям.

– Дней через десять.

– Пусть поработает. Это ей на пользу.

– Как ты доехал?

– Хорошо.

– Почему не спишь?

– Да вот, не спится.

– Почему?

– Знаешь, Юленька, я не могу больше так, – сказал Рокоссовский взволнованным голосом. – Нам надо с тобой откровенно поговорить. Я перед тобой виноват, ты должна все

знать.

– А я и так знаю, – тихо ответила жена.

– Что ты знаешь? – настороженно спросил он.

– Я знаю, что у тебя была другая женщина, что твоей дочери уже пять лет и ее зовут Надеждой.

Рокоссовский замолчал и затянулся папиросой.

– Так почему же ты молчала?

– Ты молчишь, и я молчу. Если бы я заговорила, что бы изменилось? – сказала Юлия Петрона, удивляясь своему спокойствию. – Я подозреваю, что ты был у них, поэтому у тебя такое настроение.

– Юленька, так и есть! – воскликнул Рокоссовский.

– Тогда почему ты мне не сказал? Я бы малышке приготовила подарки. Ведь она такая же твоя дочь, как и Ада.

– Юленька, милая, ты на меня не обижаешься?

– Костя, не ты первый, не ты последний, – дрогнувшим голосом произнесла жена. – Я даже готовила себя к тому, что ты, по примеру других, уйдешь к той женщине навсегда.

– Юленька, милая, прости меня. Я от тебя ни за что не уйду! т говорил он, боясь, что жена положит трубку.

– Мне об этом стало известно месяц тому назад, и я передумала все варианты. И тот, о котором ты говоришь, для меня самый лучший.

– Спасибо, родная, ты сняла с моей души камень!

– Спокойной ночи... – В телефонной трубке раздались гудки.

Рокоссовский посмотрел на трубку так, словно она обладала

каким-то волшебным свойством. Он радостно улыбнулся, поцеловал ее и положил. За десять дней отдыха Рокоссовский почувствовал себя бодрым, энергичным, помолодевшим, полным радужных надежд. Рано утром, напевая про себя какую-то знакомую мелодию, он подошел к теннисной площадке, огороженной высокими железными сетками. Он присел в тени магнолии, украшенной пышными белыми цветами, и стал ждать какого-нибудь любителя игры. Вскоре подошла молодая высокая девушка.

– Сыграем? – спросила она, увидев ракетку в руках Рокоссовского.

– С удовольствием, – улыбнулся он.

На площадке играли двое – высокий, начинающий седеть, в белых шортах и тенниске, крепконогий, мускулистый, проворный в движениях Рокоссовский, и черноволосая, стройная, в короткой спортивной юбочке девушка.

Рокоссовский размашисто посылал длинные ирезкие подачи через сетку, девушка металась то в один, то в другой квадрат площадки, гибко, как кошка, прыгала, играючи отражая сильные удары партнера. Как ни старался маршал, а врасплох застать ее не мог. Она ловко брала мячи и у самой сетки, когда партнер пытался ее обмануть.

В сопровождении симпатичного молодого человека лет восемнадцати к площадке подошел по-летнему одетый пожилой мужчина. У него под носом красовались внушительных размеров усы. В этом живом седовласом человеке нетрудно было узнать генерала Аревадзе.

Узнав своего командующего фронтом, он не стал выказывать свой южный темперамент – боялся отрицательно повлиять на исход теннисной игры. Спрятав глаза глубоко под черные кустистые брови, генерал с интересом разглядывал партнершу маршала, ее темные волосы, туго стянутые красной лентой, греческий профиль с пухлыми сочными губами, высокую грудь, крепкие загорелые ноги.

– М-да, – задумчиво произнес он и подошел поближе к пло-

щадке, где, не всегда успевая за мячом, потел его командующий, с которым он прошел от Курской дуги до конца войны.

– Милая девушка, – протянул руку Рокоссовский, едва переводя дыхание. – Сдаюсь, молодость берет свое.

– Там, где маршал Рокоссовский, там всегда победа, – сказал Аревадзе, шагая навстречу с расставленными руками.

– Маршал Рокоссовский? – удивилась девушка. – Мне не грех было бы и проиграть.

– В следующий раз, – рассмеялся маршал.

– Спасибо вам за компанию, – улыбнулась девушка.

– Ну, как жизнь, Михаил Егорович? – воскликнул Рокоссовский после крепких объятий. – Здоровье?

– Все хорошо, товарищ маршал! Лучше быть не может! – воскликнул Аревадзе. – Отдохнул, набрался сил и сегодня улетаю в Тбилиси.

– Чем занимаетесь?

– Продолжаю работать на железной дороге. – Он подозвал стоявшего в сторонке молодого человека. – Мой младший сын Годердзи. Мечтает быть военным.

– Похвально, – улыбнулся Рокоссовский. – Он тоже отдыхал?

– Нет, если он будет в таком возрасте отдыхать, то не жди добра в старости, – сказал Аревадзе и с гордостью посмотрел на сына.

К ним чуть ли не бегом подскочил начальник санатория и надтреснуто-дребезжащим голосом произнес:

– Товарищ маршал! Вас вызывает на свою дачу генералиссимус Сталин!

– Кто передал? – спросил Рокоссовский.

– Сам Александр Николаевич Поскребышев!

– По какому поводу?

; – Не могу знать, товарищ маршал! Только они передали, чтобы вы прибыли без опозданий.

– Во сколько я должен быть у Сталина?

– Ровно в 12 часов дня. В 11.15 машина будет у главного Подъезда.

– Спасибо, – сказал Рокоссовский.

– Разрешите идти? – вытянулся В струнку начальник санатория. ■,

–Ради бога, – сказал Рокоссовский, и когда начальник санатория ушел, он с сожалением произнес: – Вот видишь, Михаил Егорович, так и не дали нам поговорить.

– Да, не дали, – мрачно сказал Аревадзе. – Сам Сталин вызывает, зачем?

^- Трудно сказать, – проговорил Рокоссовский и, тепло попрощавшись, ушел.

4

До встречи со Сталиным оставалось три часа, и Рокоссовский, теряясь в догадках, размышлял: зачем он ему понадобился? После завтрака он переоделся в строгий костюм, вышел из санатория, спустился вниз, забрел в пустынное место, подальше от толчеи отдыхающих, и начал прогуливаться по тропе. Здесь, под прикрытием кустов магнолии, обросших мхом валунов хорошо дышалось и думалось,

В Северной группе .войск вроде идет все по плану, дисциплина не хуже, чем у других, уровень боевой подготовки вполне соответствует современным требованиям. Это отметила группа инспекторов из Министерства обороны. Есть недостатки, но у кого их не бывает. Отношения с польским правительством? Тут никаких нареканий быть не может. Польский народ к советским воинам тоже относится с уважением. Наши солдаты платят взаимностью.

Его дачные дела вряд ли могут интересовать Сталина. Тогда зачем он ему понадобился? Интерес к его семейным отношениям? Это слишком мелко для главы государства.

В памяти всплыл министр МТБ Абакумов. Он подробно вспомнил разговор с ним в Германии. А что если он проинформировал Сталина об Андрее Белозерове и его заступнике Рокоссовском? Во время войны люди стали смелее, раскованнее, и ге-бисты вновь начали закручивать гайки.

Маршал прошелся над самым обрывом и присел на скамейку. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, обещая теплый и светлый день. Оно заливало золотым блеском зеркальную гладь моря, стоявшие на рейде пассажирские пароходы и множество рыбацких шлюпок, похожих издалека на плавающих уток. Внизу, у самого берега, плескалось в воде, отливавшей изумрудом, множество отдыхающих. Слева, над вершиной белого дворца, неподвижно висело белое облако.

Мысль о всемогуществе МГБ вызвала глубокое чувство тревоги. Он знал, что уже после войны оказался в тюрьме бывший член Военного Совета фронта К.Ф. Телегин, с которым он не разлучался от Сталинграда до Варшавы. Командир кавалерийского корпуса В.В. Крюков, мужественно воевавший в составе его фронта, тоже арестован вместе со своей женой Руслановой. Говорят, что они замешаны в каких-то барахольных дедах. Может, и правда, они в чем-то виноваты? Неужели тогда, когда он пытался разыскать в Берлине Телегина, чтобы поздравить его с Победой, он и впрямь занимался какими-то непотребными делами, выполняя поручение Жукова? Ходят же упорные слухи об этом, а, как известно, дыма без огня не бывает.

Теперь его пугали аресты, которые имели место: в Москве 23 апреля 1946 года под стражу был взят Главком ВВС маршал А.А. Новиков – главный маршал авиации, дважды Герой Советского Союза.

Он восстановил в памяти тот злополучный день 2 июня 1946 года, когда состоялось заседание Высшего Военного совета, в котором он тоже принимал участие. Оно так поразило его воображение, что он несколько дней не мог прийти в себя. Он несколько раз восстанавливал в памяти весь ход того Совета и помнил его до мельчайших подробностей.

Заседание было экстренным, и о повестке дня не было сказано ни слова. Как человека, многое испытавшего в жизни, его охватило тогда мрачное предчувствие, что над кем-то из присутствующих навис дамоклов меч.

В небольшой комнатушке всего лишь с одним окном, где собрались военные, было светло от маршальских звезд на погонах и от многочисленных орденов. Никто почему-то не хотел высказываться по поводу предстоящего совета, хотя чувствовалось по поведению каждого, что таинственная неизвестность сидела занозой под сердцем.

В назначенное время их пригласили в зал заседания. Тихо, без излишней суеты, но с душевным трепетом все. заняли свои места. В отдалении находился стол секретаря Совета. Его занял генерал Штеменко.

Вскоре вошли Маленков, Молотов, Каганович и другие члены Политбюро.

Через несколько минут, в довоенном френче, с видавшей виды папкой, с хмурым, потемневшим лицом появился Сталии. Все участники заседания, как подсолнухи на свет, повернули в его сторону головы. Ему, Рокоссовскому, показалось, что этот Сталин был очень похож на того, каким он видел его в 37-м году в Кремлевском дворце. Разница лишь заключалась в том, что этот был старше и с более злобным лицом.

Сталин медленно подошел к Штеменко, повернулся, окинул взглядом военных. Как ему показалось, он дольше всех задер* жал взгляд на Жукове.

Сталин молча положил папку йа стол и с грузинским акцентом произнес:

– Товарищ Штеменко, прочитайте эти документы.

Его ошарашило то, что читал генерал, необычность этих документов, их сходство с тем, что он встречал на допросах и суде. Он запомнил их почти слово в слово.

Новиков признавался, что залез в грязь преступлений, лично присваивал фронтовое имущество. Он возомнил себя большим человеком, которого знают не только у нас, но и во всем мире. В разговоре со своей женой называл себя выдающейся личностью. В своем заявлении он каялся, что допускал вражеские выпады против Сталина.

Новиков сообщал, что он был связан с Жуковым и вел с ним вредные разговоры в период войны и до последнего времени. Он призывал положить конец карьере Жукова, ибо это может привести к пагубным последствиям.

Новиков характеризовал Жукова как человека самовлюбленного и властолюбивого, не терпящего возражений, любящего славу, почет и угодничество. Вместо того чтобы сплачивать командный состав вокруг Верховного Главнокомандующего, он пытается умалить его роль в войне и в то же время выпячивает свою роль, заявляя, что все военные операции разработаны им лично.

Далее Штеменко читал о том, что Жуков считает, что его недооценивает Сталин и, если бы не он, не было бы ни Сталинграда, ни Ленинграда, ни Курска, ни других побед.

Как же ему, Рокоссовскому, все это было знакомо. Он помнил зловещую тишину, повисшую в зале поел? того, как Штеменко закончил читать.

После продолжительного молчания Сталин предложйлири-сутствующим высказаться по поводу услышанного.

Первым говорил о виновности Жукова Маленков, дважды держал слово Молотов и оба раза приводил факты, говорившие о бонапартистских замашках Жукова.

‘ И если бы не военные, неизвестно, уехал бы Жуков командовать Одесским военным округом или же подался бы к Крюкову в Тайшет. Была критика в выступлениях Конева; Соколовского, Рыбалко, Василевского и других. Отметил грубость и властолюбие, которыми обладал Жуков, и он,' Рокоссовский. Но все маршалы не допускали и мысли, что Жуков способен на предательство и забвение интересов Родины. Они в один голос поддержали своего товарища. Единственный, кто пытался опозорить маршала, был генерал Ф.И. Голиков.

Рокоссовский так увлекся воспоминаниями, что не заметил, как время приближалось к 11 часам. Он быстро поднялся, подошел к санаторию, сел в машину и уехал.

Он не обращал внимания на визг шин на крутых поворотах, на скрип тормозов. Его занимала одна мысль: видимо, не зря он вспомнил Абакумова и неспроста пришло на память заседание Высшего Военного Совета. С такими тревожными мыслями он подъезжал к даче Сталина, расположенной в живописном ущелье недалеко от берега моря.

У входа в санаторий Рокоссовского встретил Поскребышев. Почтительно поздоровавшись, он провел его через проходную и любезно проговорил:

– Поворачивайте направо и идите по по дорожке, Иосиф Виссарионович вас ждет.

А между тем навстречу Рокоссовскому, в светлом полувоенном костюме, поседевший, еще больше осунувшийся, с букетом красных роз в руке шел Сталин.

Рокоссовский, справившись с волнением, ускорил шаги.

После коротких приветствий Сталин протянул маршалу букет:

– Мне кто-то из военных говорил, кажется Воронов, что вы обожаете розы?

– Так точно, товарищ Сталин, за мной водится такая слабость, – покраснев, произнес Рокоссовский. – Большое спасибо. – Драматические предчувствия в его душе моментально исчезли. Он заметил, что всемогущий вождь с болезненным лицом и смеющимися глазами настроен к нему доброжелательно. Когда Сталин дарил розы, Рокоссовский заметил на его руке две капли крови. Видимо, хозяин срезал розы сам. Он тут же смахнул кровь носовым платком, взглянул на маршала и кивнул в сторону беседки:

– Прошу вас на чай.

На столе, в оплетенной виноградом беседке, стояли коньяк , вино, боржоми, разнообразные холодные закуски, но чая не было.

– Я пью вино, а вы что будете пить? – спросил Сталин, хитро заглядывая в глаза.

– Не откажусь от рюмки коньяка, – улыбнувшись, ответил маршал.

День был жаркий и легкий, ветерок, поддувавший с гор, приятно освежал собеседников.

– Черчилль хотел посадить на шею полякам правительство в изгнании во главе с Миколайчиком*, – говорил медленно Сталин, раскуривая трубку. – По этому поводу он много раз дурил мне голову, присылал десятки писем. Но народ Польши поступил по-другому – он выбрал себе народную власть. – Сталин взглянул на Рокоссовского. – Как сейчас дела в Польше?

– Когда я видел Польшу во время войны, мне казалось, что на ее восстановление уйдут десятилетия. К счастью, я ошибся. Польша восстает из руин буквально на глазах. Парод трудится с большим энтузиазмом.

– Хорошо, товарищ Рокоссовский, – сказал Сталин, набивая трубку. – Нам надо помогать полякам. В истории наших отношений было много всякого, были и завалы, их надо расчищать. – Сталин прошелся по беседке, раскурил трубку. Потом подошел вплотную к Рокоссовскому, заглянул в глаза. – Скажите, Константин Константинович, как вы относитесь к военачальникам, которые пытаются удовлетворить ничем не обоснованные амбиции?

–Як этому отношусь отрицательно. Каждый человек должен заниматься своим делом в пределах своей компетенции, знаний и способностей, – помолчав, ответил Рокоссовский. Он выдержал взгляд вождя и спокойно добавил: – Смотреть на людей с высоты своего амбициозного величия не пристало даже выдающимся людям.

– Золотые слова, – улыбнулся Сталин. – Спасибо вам за это. – Он снова прошелся по беседке, остановился у стола и, помахивая трубкой, сказал: – Еще спасибо вам за то, что вы, мужественно пережив нанесенную вам обиду, не топорщитесь, не играете на публику, а являетесь таким, как есть.