Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 38 страниц)

– Что вам больше всего запомнилось во время войны? – уточнила Валентина.

К удивлению женщин, Рокоссовский не стал говорить ни о подвигах на поле боя, ни о героическом порыве своих подчиненных, ни о походных трудностях.

– Больше всего мне запомнилось затишье, – сказал он, – когда война, по сути дела, закончилась. Лето. Вечер. Село на русско-монгольской границе. – Рокоссовский уселся за стол и продолжал: – Где-то пиликает гармошка, и закатное солнце золотыми бликами играет на стеклах окон. На улице вдоль наспех скрлочеиных коновязей длинные ряды лошадей, рядом возы с сеном, мешками овса. В воздухе – запахи полей, дыма.

– И дым отечества нам сладок и приятен, – улыбнулась Валентина.

– В это время, представьте себе, – с усмешкой говорил Рокоссовский, – я лежу на копне сена, достаю из походной сумки томик стихов Байрона и начинаю читать. Ни волнения предстоящего боя, занозой сидящие в сердце, ни тревога за жизнь солдат, ни тайные замыслы противника – ничто мне не мешает наслаждаться лирикой поэта.

В это время открылась дверь и в комнату вошла дородная женщина с круглым, волевым, красным от мороза лицом. Едва поздоровавшись, она разделась, повесила пальто в гардероб и, повернувшись к столу, громко произнесла:

– Б-р-р-р! Какой на улице мороз! Зуб на зуб не попадает!

– Агафья Петровна, шеф-повар МТС, рна же секретарь парторганизации, – представила вошедшую Ольга.

– Девочки, можно горяченького чайку? – спросила та, потирая руки и усаживаясь за стол.

Ольга принесла чаю, наполнила вазу печеньем, и беседа возобновилась.

– Константин Константинович, – сказала Валентина, боясь,

что с появлением шеф-повара собеседник может уйти. – Вы что, увлекаетесь поэзией? -

– Да, имею к ней слабость.

– Ваши любимые поэты? – не унималась Валентина.

– Байрон, Мищсевич, Пушкин. ,

– Военный человек – и любовь к поэзии, странно? – сказала Валентина, призадумавшись. – А чем вам нравится Байрон?

Рокоссовский обвел, синими глазами женщин и, улыбаясь, произнес:

Быть может, род мой не высок И титул мой под стать поместью,

Но не завидуй мне, дружок,

Гордись достоинством и честью.

Он произнес эти слова охотно и с глубоким убеждением.

– Разве можно не любить такие стихи? – добавил он тихим приятным голосом. Допив чай, Агафья Петровна отодвинула стул и села поближе к окну.

– Вы извините меня, – сказала она бойко. – Вот вы, слышу, говорите о поэтах.., О... как его там?

– О Байроне, – подсказала Валентина,

– Да, да, о Байроне... А что дал простому народу ваш Байрон?.. Что? – вытаращила она маленькие глаза, приподняв припухшие веки.

– Джордж Байрон, великий поэт Англии, защищал свободу и независимость Греции, где заболел и умер, – пояснил Рокоссовский, неодобрительно взглянув на собеседницу.

– Подумаешь, герой, у нас тоже много болтунов расплодилось. Гнилая интеллигенция – революции помеха. – Она направила на комдива яркие глаза. – Пустобрехи! Кому они нужны? А?.. Кому?.. Кому нужен теперь поэт Байрон?

– Пушкин называл Байрона гением и властителем дум, – как будто между прочим сказал Рокоссовский. – Его уважали декабристы. Для них он был примером служения делу свободы и борьбы с тиранией. Это был их кумир.

– Небось из богатых ваш Байрон?

– Да, он принадлежал к старинному роду английской и шотландской аристократии. Даже был лордом.

– Вот видите! – Агафья Петровна развернулась всем корпусом, так что заскрипел стул. – Знаем мы этих лордов. Не первый день на свете живем и кое-что видели! Отдадут они добровольно что-нибудь народу? Как бы не так, держи карман шире!

– Когда Байрон путешествовал по Италии, Португалии, Турции, его поразили социальные контрасты. Он увидел бесправие простого народа и встал на его сторону. – Заметно было, что этот непредвиденный спор начал Рокоссовского забав– , лять.

– Вот видите, путешествовал, а за чей счет, позвольте вас спросить?

– Ну, по всей вероятности, за свой счет.

– А кто ему положил денежку на его счет, – агрессивно, рассекая воздух широким взмахом руки, спросила Агафья Петровна и тут же ответила: – Эти денежки заработал потом и кровью крестьянин и рабочий. Вот так-то!

Рокоссовский взглянул сначала на Ольгу, потом на Валентину, которые едва подавляли смех, и улыбнулся. Собеседники еще раз переглянулись и притихли.

– Что молчите? – спросила недоверчиво повариха и тут же восторженно вскричала: – Не какого-то Байрона читать надо, а мудрые речи и статьи товарища Сталина! Там есть ответы на все вопросы: как нам работать, жить и бороться с негодяями, бандой врагов, белогвардейскими пигмеями и козявками, правыми уклонистами, право-левыми уродами. – Она подвернула рукава, чтобы они не мешали размахивать руками.

– Где вы набрали такой богатый букет врагов? – уточнил Рокоссовский.

– Как это где? – округлила глаза повариха. – Товарища Сталина читать надо, милок, а не всяких там байранов!

«Такая вот петрушка», – подумал комдив и нахмурил брови.

Этот разговор начал раздражать и Валентину. Мягким, женственным движением она поправила волосы и подошла к Агафье Петровне: ■ ^

– Выходит, вы нам даете уроки: как нам жить, что нам читать, с кем бороться...

Повариха замахала руками, как курица крыльями, прервала Валентину:

– А как вы думали? Товарищ Сталин нас учит, что ни на одну минуту нельзя забывать о врагах народа, которые прут на наше социалистическое государство, как саранча на капусту. А вообще-то, я вам скажу, дорогие мои, вот что: если мы не будем держаться за товарища Сталина, то пропадем ни за понюх табаку!

Агафья Петровна была такой пухлой, что обе ее ягодицы свешивались со стула. Она встала и покатилась к выходу, бросив на ходу:

– Не забывайте, милые, что я сказала! Знайте, я кость от кости того простого народа, о котором так заботится наш дорогой вождь и учитель товарищ Сталин!

Она распахнула дверь, остановилась и, повернувшись к Рокоссовскому, с упоением добавила:

– Не кто иной, а родные наши вожди Ленин и Сталин дали нам, кухаркам, широкие права по управлению государством!

Никто из собеседников не посмел комментировать то, что сказала Агафья Петровна. Разговор дальше не клеился, и все, словно набрали в рот воды, молчали.

Рокоссовский попрощался и ушел к себе в номер. Он открыл серебряный портсигар, подаренный ему женой в день рождения, взял папиросу и закурил с тем особенным удовольствием, которое охватывает курящего в одиночестве и в раздумье. Он взял со стола газету «Рабочая Москва». Глаза выхватили заголовки: «Металлурги перевыполнили Сталинский план», «Политическое двурушничество», «Главный уклон тот, с которым перестают бороться», «Вступим в новые цеха, вооруженные шестью историческими указаниями товарища Сталина»...

Он положил газету на стол, подошел к окну, за которым свистел ветер и кружился снег. Горьковатый дымок папиросы, подхваченный холодным воздухом, Сизыми струйками уходил в проем форточки.

Рокоссовский присел к столу, положил голову на руки, Он задумался о разговоре с поварихой и хотел его забыть. Но увы! Ее слова обладали какой-то магической силой и туманили сознание какой-то неопределенностью. Его неудержимо тянуло домой, к жене и дочери, где он всегда обретал душевный покой, где он встречал мягкое обхождение и понимающий взгляд.

Рокоссовский ждал с нетерпением окончаний непривычной для себя работы, ему хотелось поскорее заняться своим любимым делом – боевой учебой. Было уже 10 часов вечера. Рокоссовский задумчиво прошелся по комнате и снова закурил, затем

сел в кресло, раскрыл томик Лермонтова и начал читать. Однако вскоре отложил книгу в сторону: не мог сосредоточиться на том, что читал. Он разделся, выключил свет и лег под одеяло. Но сон не приходил: бередил душу разговор с женщинами, да и газетная статья подлила масла в огонь – на него нахлынули воспоминания.

Глава вторая

ЙО'Ь 1

Весна 1921 года в Забайкалье выдалась ранняя и теплая. Легкий ветерок доносил с полей запах весенних палов, окутывал сопки сизым неподвижным маревом, с гор налетал пьянящий запах багульника, несло горьким ароматом освободившейся от снега прошлогодней полыни. К этому времени уже успокоились свирепые ветры, которые раскаленная пустыня Гоби притягивает к себе, в Монголию.

Гражданская война, казалось бы, закончена, но на востоке России, куда военная судьба на долгие годы забросила Рокоссовского, нельзя было утверждать, что войне пришел конец. Японские интервенты все еще оккупировали Приморье, барон Унгерн был разгромлен, но остатки его отрядов, так же как и другие банды, еще скрывались в степях и лесах Забайкалья. Они делали Набеги на села, рвали мосты, выводили из строя железную дорогу.

После семи лет, проведенных в походах и сражениях, Рокоссовский не мыслил себе иной жизни, кроме жизни военной. Он принимает участие в освобождении Урги, ему поручают формировать новые полки, часто переводят с одного места в другое.

В декабре 1921 года он получает новое назначение – ему доверили командовать кавалерийской бригадой, которая размещалась в Троицкосавске, рядом с пограничным городком Кяхтой. Троицкосавском город был назван в честь русского посла Саввы Рагузинского. Заложил он город на обратном пути из Пекина в Троицын день в 1727 году. Впрочем, это было лишь официальное название: и сам город, и торговую слободу на границе одинаково звали Кяхтой.

На протяжении второй половины 19 века здесь проходил Главный торговый путь из России в Китай и Монголию, по которому шЛи огромные караваны с шелкоми другими товарами. Со ' Времени строительства Транссибирской железной дороги торго-

вое значение города несколько снизилось, но он по-прежнему оставался опорным пограничным пунктом в торговле России и Монголии.

В городе имелись мужское реальное училище и женская гимназия, действовали отделение императорского географического общества и краеведческий музей. Несмотря на то что в годы Гражданской войны культурным ценностям был нанесен существенный урон, город, в котором Рокоссовскому пришлось провести несколько лет своей жизни, хотя и находился на самой окраине России, нельзя было назвать глухоманью.

По приезде в этот город он сразу же приступил к делу. Ему довелось сражаться с многочисленными бандами, бродившими по Забайкалью. Части 5-й Кубанской кавдивизии, в которую входила и-бригада Рокоссовского, вели постоянные бои. Армейские будни той поры нельзя назвать легкими. Истощенная бесконечными войнами страна не могла позволить себе большие расходы на армию. В результате демобилизации к сентябрю 1923 года армия сократилась до полумиллиона бойцов и командиров. В армии остались лишь те, кто решил посвятить свою жизнь военной службе. Среди них был и Рокоссовский. Он остался не только потому, что имел склонность и любовь к военной службе и считал, что принесет немалую пользу Красной Армии, но еще и потому, что у него в Советской России, по сути дела, не было ни родителей, ни родственников, ни жены, ни детей – как говорится, ни кола, ни двора.

Демобилизация коснулась и 5-й Кубанской кавдивизии. Она была преобразована в кавалерийскую бригаду, в которую входили три полка. Одним из них стал командовать Рокоссовский. Не было тогда в городке ни благоустроенных казарм, ни Столовых, ни клубов, ни домов начальствующего состава. Командиры и бойцы жили в частных домах; лишь гораздо позже полки бригады стали квартировать в «красных казармах» иа окраине городка. До Гражданской войны там размещались пограничные войска. Теперь, после ремонта, казармы получили наименование «Пламя революции». Он работал тогда по 15-16 часов в сутки, но пришлось заниматься не только боевой подготовкой. Вот приказ командира бригады, весьма характерный для армейской жизни той поры: «1. С 20-го июля прекращаю в частях вверенной мне бригады, находящихся в лагерях, строевые занятия и приступаю к полевым и Хозяйственным работам по обеспечению вверенных мне частей всем необходимым на предстоящий зимний период. Исполняющему должность комполка 27 тов. Рокоссовскому до 24-го сего июля остаться в лагерях, ведя занятия и подготовительные работы хозяйственной кампании. .25 же июля, оставив конный состав в. лагере с необходимым количеством красноармейцев и комсостава, перейти пешим порядком на дровозаготовку в район Троицкосавска, к каковым и приступить самым интенсивным образом...»

Так, чередуя погоню за бандитами со строевыми занятиями, заготовкой дров и сельскохозяйственными работами, командовал Рокоссовский полком в 1922-1923 годах.

2

Из окон квартиры, которую снимал Рокоссовский, были видны песчаные холмы и сверкающие на солнце черепичные кровли башен монгольскою города Маймачена. Квартира ему нравилась: одна солнечная комната, стол, два кресла, диван, на стенах китайские акварели, гостиная и столовая, общая с хозяевами.

Хозяйка, Елизавета Ильинична, в шутку Рокоссовскому напоминала: .

– Живешь ты, Костя, один как сыч. Жениться тебе надо. Такой видный парень, за тебя любая девушка с закрытыми глазами выскочит.

– Что-то не скачут, Елизавета Ильинична.

– Значит, плохо стараешься.

– Что ты пристаешь к человеку! – вступался за него хозяин. -Приспичит – женится. Вон какие крали по улицам шлепают -выбирай любую.

Но любая для Рокоссовского не подходила. В прошлом году он приметил в местном театре черную, как цыганка, невысокую Девушку. Она задела его сердце и пришлась ему по душе. Но сколько потом рн ни высматривал ее среди театральной публики, найти никак не мог. Он очень переживал, что не осмелился к ней подойти и познакомиться. Он понимал, что за время войны очерствел душой и растерял тот небольшой опыт общения с девушками, какой имел до армии. Ему уже шел 28-й год, и пришла пора обзаводиться семьей.

В редкие часы одиноких раздумий его иногда охватывало сознание непоправимой ошибки: несколько мгновений нерешительности стоили ему теперь мучительных переживаний. Он даже плохо помнил содержание пьесы, шедшей тогда в театре. Дело в том, что та девушка сидела в партере – как раз напротив ложи для почетных гостей, откуда он не сводил с нее глаз.

С тех пор прошло более года, но он хорошо помнил ее красивое продолговатое лицо, прямой изящный носик, короткую стрижку черных волос, над темными бровями забавные завитушки, которые она часто поправляла обнаженной до локтя рукой. По всей вероятности, она чувствовала на себе взгляд Рокоссовского, видимо, поэтому время от времени поглядывала на него темными выразительными глазами и едва заметная улыбка появлялась на ее красиво очерченных губах.......

3

Шла весна 1924 года. После двухмесячной лагерной жизни Рокоссовский взял себе выходной – не все же время корпеть в казарме. Он вышел из дому и Спустился в Нижнюю Кяхту. Ему захотелось побродить по городу одному.

Деревья одевались в весенний наряд. Пушистые, словно цыплята, фиолетового цвета подснежники густо покрывали склоны холмов. С одной стороны горизонта на фоне Троицкого собора проступали темные леса, с другой – белели церковь Вознесения и Гостиный двор, вдали, на равнине, усеянной рядами деревянных домов с резными наличниками, смутно вырисовывалось массивное здание Краеведческого музея. Это был, пожалуй, самый лучший музей Забайкалья с богатой коллекцией экспонатов и старинных книг, образцов флоры и фауны края.

Стояла тихая весенняя погода, В окнах домов, в гранях песчинок отражались лучи полуденного солнца, воздух был насыщен запахом трав и леса. ^v

Уже несколько месяцев подряд он не видел гражданских лиц, в лагерях одни военные, и вот на тебе – толпы празднично одетых людей. По их лицам можно было судить, что они устали от братоубийственной войны и соскучились по мирной человеческой жизни.

Он медленно ходил по городу, всей грудью вдыхая тугой весенний воздух и ощущая на лице легкие прикосновения ветра.

Он присел на скамейку в сквере, в противоположном углу которого сидела молодежь. В центре круга парень играл на гитаре, рядом сидела девушка и пела. Рокоссовский прислушался к мелодии. Голос девушки был грудной, ровный и приятный. Из-за

расстояния трудно было разобрать слова, но мелодию можно было понять – она пела о несчастной любви, о долгой разлуке...

Рокоссовский поймал себя на том, что он думает о той девушке, что встретилась ему в театре и постоянно будоражит его воображение. Он встал, глянул на молодежь и направился в сторону Краеведческого музея. Он решил остаток выходного дня посвятить истории теперь уже для него родного края.

Когда он подошел к музею, навстречу ему по ступенькам, стуча каблучками, живо спустилась девушка. Рокоссовский поднял глаза и – о чудо! – это была его цыганка. Во всем ее облике, стройном и гибком стане, смуглой коже чувствовалось, что кто-то из ее предков принадлежал к роду, вышедшему когда-то из индийских племен.

– Девушка, здравствуйте, – улыбнувшись, сказал Рокоссовский.

– Здравствуйте, – ответила та, спрыгнув с последней ступеньки и собираясь уходить.

– Вы торопитесь? – Он твердо про себя решил – не теряться ни при каких обстоятельствах.

– Да, меня ждут дома.

– Можно вас на минуточку? – сказал он, увлекая ее в сторону, подальше от посетителей музея.

– Н-ну, если только на минутку, то можно.

– Меня зовут Константин Рокоссовский, а вас?

– Юлия Петровна Бармина, – удивленно подняла глаза девушка.

– Разрешите вас проводить.

– Вы со всеми так бесцеремонно знакомитесь? – спросила она, окинув его насмешливым взглядом.

– Н-нет, только с вами.

– А почему такое исключение? – спросила Юлия, взглянув на него своими черными, загадочными глазами.

Рокоссовский даже на время растерялся. Ему показалось, что она просветила его насквозь. Хотя все мысли в отношении этой девушки у него были светлыми, но все равно она вынудила его покраснеть.

– Я вас давно ищу. С тех пор как в прошлом году увидел вас в театре.

– Вот оно что? Так это были вы? – сказала она с улыбкой.

–Да, это был я.

– Тогда проводите меня.

После этой: встречи они назначали свидания несколько дней подряд. Командир полка Рокоссовский всегда приходил без опозданий, минута в минуту. Молодые люди быстро нашли общий язык, будто они были знакош>1 давно. Как призналась Юлия, она тоже часто ходила в театр и каждый раз надеялась встретить того внимательного наблюдателя, во, увы, он так и не появился.

Девушка рассказала, что после окончания Троицкосавской гимназии она училась еще на дополнительных курсах, давших ей право преподавания в начальных классах, и что она педагог С двухгодичным стажем. Он узнал также, что в их семье одиннадцать детей и среди девочек она самая старшая.

Рокоссовскому нравилась ее не по годам житейская мудрость, рассудительность, умение слушать, не перебивая, а ее певучий голос просто завораживал его. Он все больше и больше думал: как же ее попросить, чтобы она стала его женой.

Возвращаясь к себе после свидания с девушкой, он был рад, что на излете третьего десятка, после многолетней кровавой войны, не огрубели его чувства и не остудилось сердце. Ему теперь казалось, будто в знойный летний день пронеслась гроза и омыла жаркое небо, унесла пыль и омолодила землю.

И вот пришла очередная суббота. Они встретились вечером у поймы мелководной реки Кяхты, где было оборудовано место для купания и стояло несколько скамеек.

Давно село солнце за горизонт; на востоке, над монгольской пустыней Гоби висела краюха луны; была прохладная весеннЯя звездная ночь. Вокруг – ни души.

Рокоссовский и Юлия сидели молча на скамейке и вслушивались в тишину. Когда его рука нежно опустилась ей на плечо, она доверчиво прильнула к нему, будто понимая, что судьба ее решена, хотя и мучили ее некоторые сомнения.

– Юленька, – вдруг заговорил тихим голосом Рокоссовский, прижал к себе девушку и поцеловал. – Я тебя очень люблю, выходи за меня замуж.

– Тише ты, задушишь, медведь, – проговорила она с дрожью в голосе. – Знаешь, Костя, ты красный командир, много видел, много знаешь, воевал за Советскую власть, вел борьбу, как сейчас говорят, с мироедами и кровопийцами. – Она замолкла и отстранилась от Рокоссовского.

– Юленька, говори дальше. —Он взял ее руки в свои теплые ладони.

. – Мой дед, Иван Бармин, был купцом, да и отец не чурался купеческих дел, – сказала она, подняв на него глаза, в которых выступили слезы. – Вот мы и есть те мироеды и кровопийцы. Те* перь что ты скажешь?

– Юленька, какое это имеет значение? Ведь я тебя люблю!

– Погоди, Костя, это еще не все, – сказала она дрожащим от волнения голосом. – Мой старший брат Петр был есаулом в казачьих частях атамана Семенова. Правда, потом перешел со своей сотней к красным, Но все равно получил десять лет, теперь отбывает срок в Сибири. Подумай, Костя, нужна ли такая жена красному командиру? Ведь наша семья... – Она не договорила, прижала его руку к своей щеке.

Рокоссовский ощутил на ней капли слез.

– Ты что, милая, вот уж не думал, Юленька...

– А знаешь, каким именем меня окрестили? – Она выкладывала все свои сомнения.

– Каким?

– Июлиания, – ответила тихо она. – В 20-м году я заменила на «Юлию».

– Очень хорошо. Ты не догадываешься, как я буду тебя теперь называть?

–Как?

– Люлю, отныне ты моя Люлю.

– Ой, какой ты смешной!

Вскоре они вернулись в город и долго бродили возле дома Барминых, обговаривая, как объявить родителям о их решении.

Назавтра, в воскресенье, Рокоссовский заехал за своей будущей женой на легковой машине, и они позволили себе небольшое путешествие – посетили музей декабристов в городе Селен-гинске.

Ровно в полдень они подошли к месту, где были похоронены Николай Бестужев, жена Михаила Бестужева, его дочь и декабрист Торсон с матерью, приехавшей к нему за несколько дней до смерти.

Ансамбль памятников из черного мрамора, обнесенный якорной цепью, возвышался над окружающей местностью, словно маяк на самом высоком берегу океана.

Глубоко внизу, под скалистым обрывом, кипела и до рези в глазах искрилась шустрая река Селенга. Через сотни километров ее синевато-серые воды, дробя на множество мелких речушек, принимал в свои широкие объятия седой Байкал.

Чуть ближе, по зеленому буераку, раскинулись руины домов старого казачьего селения. Низкорослые, кряжистые деревья, переплетенные хмелем и плющом, держали в осаде потемневшую от времени церковь, намертво приросшую к земле наперекор стихии.

Глухой плеск реки, ленивая игра солнечных лучей, восторженный крик каких-то серых птиц, паривших над селением, сухой и пахучий, как дыхание ребенка, теплый воздух, сизая дымка над зелеными скатами гор – все это наполняло душу Рокоссовского любовью к жизни, к неувядающей красоте природы. Он стоял возле памятника декабристам и не в силах был сдвинуться с места.

Он посмотрел на свою Люлю. В легкой светлой шляпке, защищавшей голову от палящего солнца, в розово-белом, как утренний туман над его родной Вислой, костюме, раскрасневшаяся от волнения, она нежно прижимала к груди охапку полевых цветов, собранных ее Костей, и мило-мило улыбалась. Она казалась ему самой прелестной женщиной на свете, олицетворением красоты этой природы, короткой и знойной забайкальской весны.

Через две недели состоялась скромная свадьба. В легком подпитии, кряжистый крепкий мужчина лет 60-ти, с роскошной курчавой, седой бородой, отец Юлии, Петр Иванович, заманив зятя в отдельную комнату, повел с ним откровенный разговор.

– Неужели тебе не надоела, сынок, военная служба? -спросил он, хитро заглядывая в глаза. – Жили бы у нас, дом большой, хватило бы места всем. Я вижу, ты мужик крепкий, сообразительный, глядишь, жили бы не хуже других.

– Я думал об этом, но тяга к военной службе – крепче моей воли. Я пришел к выводу, что военная служба не только моя профессия, но и моя судьба.

– Как ты думаешь, может, все-таки пройдет поруха и мы опять заживем как люди? – Прокуренными пальцами старик достал портсигар, угостил зятя папиросой и сам закурил. – Или будем продолжать обирать тех, кто нажил добро своим горбом?

– Заживем, Петр Иванович, обязательно заживем. Ради чего надо было заваривать всю эту кашу? Только ради хорошей жизни всех людей.

– Хотя у нас и окраина России, но жили мы дай бог каждому, – сказал отец, прикуривая погасшую папиросу. – Кого только не увидишь, бывало, на улицах нашего города? Купцов – да не из одних сибирских городов – от Нижнего, из Казани, из самой Москвы наведывались гости. А сколько в этой сутолоке было та,тар, бухарцев, калмыков, тунгусов? Не счесть. Скотоводы, купцы, охотники...

Рокоссовский заметил, что старик тоскует по торговому делу и понимает в нем толк.

– Мягкой рухляди – завались: бобры, выдры, соболи, белки, песцы, – охотно продолжал Петр Иванович, заметив в глазах зятя неподдельный интерес. – Все это обменивалось у китайцев на шелка и бархаты, на ревень, сахар, на фарфоровую посуду. Скажу я тебе, Костя, откровенно: у нас был порядок. На протяжении нескольких верст с российской стороны стоял широкий прогон, а перед самой Кяхтой – плотина и мост с большим шлагбаумом, чтобы всякий едущий к границе со своим товаром не прошмыгнул мимо таможни. О, с налогом было строго.

Петр Иванович в запале продолжал бы изливать душу и дальше, но в комнату зашла Юлия.

– Папочка! Ты зачем увел жениха? Гости кричат «горько», а мне целоваться не с кем, – сказала она, изображая на счастливом лице обиду.

– Костя, иди целуйся, а я посижу здесь, – засмеялся отец.

Глава третья 1

Годовой круг обернулся для Рокоссовского семейным счастьем – появилась на свет дочка Ариадна. Первое время он ее почти не видел – был на курсах в Ленинграде. Потом возвратился сно– • ва в Забайкалье.

Летом 1926 года он вывел личный срстав бригады для полевой учебы на берег реки Уды. Он свято выполнял свое правило: если хочешь, чтобы солдат не дрогнул в бою, – закаляй его перед боем. У него были грандиозные планы по совершенствованию полевой выучки бригады.

Но заниматься не пришлось – первого июня Рокоссовский полупил приказ: передать бригаду и убыть к новому месту службы.

Этим новым местом службы была Монгольская народная республика, где ему отводилась роль инструктора первой кавалерийской дивизии. К этому назначению он отнесся двояко. С одной стороны, после учебы в Ленинграде, он в глубине души лелеял смутную надежду о переводе в европейскую часть союза,

где давно служили его сверстники Г.К. Жуков, А.И. Еременко и И.Х. Баграмян, а с другой – он привык к Забайкалью, полюбил его красивую и уникальную природу, нашел здесь настоящую любовь, личное счастье. Правда, иногда возникал сам по себе вопрос: почему его все время держат здесь, подальше от западной границы? Приходили разные мысли, но он от них отбивался как от назойливых мух. «Сиди, Костя, в этих краях, как гвоздь, заколоченный по самую шляпку, и не держи ни на кого обиды», -усмехался он своим мыслям.

Народно-революционная армия нуждается в помощи, и его опыт здесь пригодится. Он знал, что в этой стране уникальные условия для охоты и рыбалки, в случае чего – можно будет отвести душу. Природа для него была лучшим отдыхом, советчиком и другом. Он хорошо помнил слова Эпикура: «Если в жизни ты сообразуешься с природой, никогда не будешь беден, а если с людским мнением, то никогда не будешь богат*.

Как бы то ни было, пришлось готовиться в дорогу. У Рокоссовского где-то глубоко в сердце закралась тревога: как перенесет путешествие малышка Ада? Он неоднократно бывал в Монголии и хорошо знал климат этой страны – зимой не прикрытая снегом земля выстуживается до минус сорока градусов, летом стоит такая жара, что сворачиваются листья, словно их обожгли огнем. А земля нагревается до шестидесяти градусов. Весной, после дневной жары, вдруг ударяет сильный мороз и все вокруг замирает. Такой разницы между дневной и ночной температурой нет больше нигде – ни в Якутске, ни на Диксоне. О своем беспокойстве он жене не сказал – она была и так не в восторге от предстоящей поездки.

Рокоссовскому пришлось ломать голову над созданием походного уюта для девочки. Для нее была построена специальная детская кроватка. Ее прикрепили к повозке, а сверху соорудили пятнистый зонт, напоминающий мухомор. _v

Через несколько дней три повозки выехали из Верхнеудин-ска, где располагался штаб бригады, в Кяхту.

Проводы и прощание затянулись надолго. Дедушка Петр и бабушка Анна не знали, как угодить своей любимой внучке: то приносили подушки, то носочки, то разбавленный водой мед. ,

– Милые детки, смотрите за нашей крохой, – говорила бабушка Анна, вытирая слезы. – Вы же везете ее в Тмутаракань..

Ада смотрела на всех живыми, умными не но возрасту глазами и улыбалась.

– Ишь как она рада, смеется себе – и всё, – говорил дедушка Петр. – Ничего, ничего, все будет хорошо. Напрасно ты, Анна, расстраиваешься. Род Барминых живуч.

Поближе к полудню, пятого июля, Рокоссовские покинули Кяхту.

2

Дорога шла по ровной, как стол, степи. На первой повозке сидел возница-монгол, сносно владеющий русским языком, -его специально прислали из Урги для сопровождения Рокоссовского. Вторую повозку занимала Юлия с дочкой, а на последней находился Рокоссовский. Эта повозка была загружена походной юртой и другими дорожными принадлежностями. Ружье и удочки, на прощание подаренные комбригу руководством областного комитета партии и правительством Бурят-Монгольской АССР, были всегда под рукой. Все телеги были крытыми.

Стоял июльский знойный день. Над путниками широко опрокинулся голубой купол неба, а вокруг простиралась рыжая, Широкая степь. Далеко, на самой кромке горизонта, как сказочные привидения, маячили отроги горных хребтов.

Дороги не было видно, но монгол вел этот небольшой караван по едва заметной колее.

Рокоссовский соскочил в повозки и подошел к жене.

– Дочурка спит?

– Да, только что поела и уснула.

– Как настроение? .

– Так себе.

– Привыкай, милая Люлю, к кочевой жизни. Знала, за кого выходила замуж.

Хрустели по гальке колеса, будто на ленивых волнах, покачивалась походная спальня. С небольшими остановками они ехали уже более девяти часов. Внезапно наступила ночь. По дороге попадались юрты, вокруг них пылали костры.

Рокоссовский, положив руки под голову, устремил взгляд в небо. Ему казалось, что он ни разу не видел такого темного бездонного неба, столь ярко горящих звезд. Все это было похоже на необычайно громадный купол цирка, густо усеянный искусственными огнями. Прислушиваясь к монотонному скрипу колес, он невольно улыбнулся: его жена и дочь беззаботно спят в самом сердце Азии, где когда-то земля гудела от грозных всадников Чингисхана и Батыя.

Они остановились на ночлег на берегу небольшой речки Бу-ры.

Утром Рокоссовский проснулся очень рано, когда монгол только что увел лошадей на водопой, а дочка и жена еще спали.

На востоке багряным отсветом горел горизонт. Мохнатый прозрачный сумрак высвечивал обширную долину, на которой паслись овцы, лошади и верблюды.