Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)

– Я готов ко всему.

– Вдруг надумаете выложить мне правду, – Абакумов остановился у окна, – а это, без сомнения, явится смягчающим вину обстоятельством на суде, – то дайте сигнал надзирателю. Я готов буду вас принять в любое время.

Рокоссовский продолжал смотреть на свои башмаки и молчал.

Абакумов подошел к Рокоссовскому, внимательно посмотрел на него, затем открыл двойные двери кабинета и произнес:

– Уведите!

Среди хорошо одетых людей, шагающих по коридорам (тогда чекисты работали по ночам), Рокоссовский в поношенном солдатском обмундировании, в опорках на босу ногу, чувствовал себя униженным й оскорбленным.

Глава шестнадцатая 1

После ареста мужа, убитая горем, Юлия Петровна почти весь день ходила по квартире, вновь и вновь уговаривая дочь,

чтобы та перестала рыдать.

– Папочка, мой родной папочка! Я люблю тебя! Я не могу без тебя! Где ты теперь, мой папочка! – билась в истерике Ада, лежа на диване и закрыв лицо кулачками. – Папуленька мой!.. Родной мой!..

Эти многочасовые причитания дочки сводили Юлию с ума. Наконец под утро следующего дня они обе уснули. Но и во сне глубокая душевная травма заставляла ребенка плакать.

Утром Юлия, чтобы отвлечь Аду от потрясений, отвела ее к дочери знакомой учительницы, а сама тайком решила посетить церковь. Она воспитывалась в старых русских традициях й в душе была набожным человеком. Вместе с матерью они крестили и Аду в церкви Вознесения в Кяхте.

Узнав от учительницы, что.действующей церкви нигде поблизости нет, она решила посетить собор Святогорского монастыря, который был открыт для посетителей как старинный музей.

Автобус, в котором ехала Юлия, за Варлаамскими воротами повернул влево и вырвался из душного города на простор. Справа промелькнул былинных размеров вяз, поднимающий высоко в небо корявые узловатые кроны, похожие на большие натруженные руки пахаря, и вскоре автобус остановился у подножия горы.

Юлия Петровна посмотрела на распорядок работы собора и чуть не заплакала – сегодня был выходной. Она подошла к охраннику, клевавшему носом в сторожевой будке.

– Разрешите посетить собор, – взмолилась она.

– Нельзя, сегодня выходной, – буркнул охранник.

– Сделайте, пожалуйста, исключение, Я очень прошу вас. У меня арестовали мужа. Я хотела бы...

Сторож поднялся, лениво глянул на скорбный вид просительницы и сочувственно сказал:

–А?.. Понимаю.

Загремел тяжелый засов, раскрылись кованые двери, и Юлия Петровна погрузилась в приятную тенистую прохладу. Акустика собора– была настолько совершенной, что каждый стук каблучков женщины отзывался длинным и объемным эхом по всему собору. Юлии даже показалось, что где-то под куполом отдается ее приглушенное дыхание. Через боковые щели окон ярко пробивались солнечные лучи. Фрески на стенах и куполах собора окружали ее повсюду.

Особый, неподражаемый мир, созданный древними строителями и живописцами, принял жену Рокоссовского не сразу. Сначала фрески показались ей расплывчатыми и бледными, однако стоило ей присмотреться повнимательней, как они начали оживать, будто выходили из стен ей навстречу.

Она остановилась перед серым двуглавым чудищем в виде страшного змея с лапами и белым брюхом, с широко раскрытой пастью, готовой поглотить что угодно. На мгновение у нее сжалось сердце и нервная дрожь всколыхнула все тело» Она вспомнила арест мужа, и эта пасть вызвала у нее приступ страха.'

«Упаси нас, Господи, от всякой напасти», – сказала она шепотом, оторвав взгляд от страшилища. Она перевела свой взор на ангелов, которые под хорами сворачивали небесный свиток, усеянный звездами, похожими на полевые цветы. На этот свиток поднял голубые и печальные, словно наполненные слезами глаза, красивый, с русой головой, пророк. Он напоминал Юлии мужа. «Что будет теперь с ним, с нами? Что уготовила нам судьба?» – думала она. Ей захотелось крикнуть на весь собор: «Костя! Знай, мы любим тебя! Слышишь? Мы любим тебя!» Вместо крика она мысленно произнесла эти слова, и ее душа наполнилась неизбывной печалью и тоской.

Юлия Петровна прошла чуть дальше и на другой стороне стены увидела, как белый косоглазый ослик, похожий на конька-горбунка, по синему полю везет свою драгоценную ношу в Египет. Ей даже показалось, что прядает длинными ушами. В реке Иордан плескались золотые рыбки, апостолы с трагически напряженными лицами покоились на руках ангелов, спешащих ко гробу Богоматери; у стены выстроились сосредоточенные и мудрые старцы; торжественно распахнулись крылья ангелов, сидящих на троне воскресшего.

Юлия подошла к восточной части свода и подняла глаза вверх. Чуть соскальзывая с креста, повисло тело Христа. Голова склонилась к правому плечу, руки опущены вдоль туловища. Глядя на распятие, она опустилась на колени и, подняв глаза, наполненные слезами, сказала:

– Господи, помоги нам. Избавь нас от злых и страшных людей. Сохрани жизнь Константину Рокоссовскому... Помоги нам, Господи...

Она еще раз долгим взглядом посмотрела на Христа» прося у него покровительства, и, осенив себя крестом, вышла из собора»

Юлия поблагодарила охранника, прошла вдоль ограды собора, опустилась вниз и уселась на камне на самом берегу реки Великой.

Справа, вдоль воды, узкой полосой тянулся сероватый песок, а слева вода прижималась к самой скале, нависшей над водой каменистыми уступами, состоящими из светло-серых плит, которые были покрыты, словно крылья здешних бабочек, разноцветной бархатистой пыльцой. С плит, как слезы, стекали лилово-розовые полосы, переходящие у самой воды в нежно-зе-леные подтеки.

Юлия глянула на часы: было уже далеко за полдень. Она поднялась и быстрым шагом направилась к автобусной остановке.

2

Спустя пять дней после ареста Рокоссовского комендант военного городка объявил его жене, что она должна немедленно освободить квартиру. Особисты взяли у нее подписку, что она и дочь не будут жить в Москве, Ленинграде, в столицах республик и краев. Было перечислено еще более двадцати городов, где они не должны появляться.

– Не выселяйте нас из квартиры, – умоляла Юлия. – У нас нет денег, нам некуда ехать. Дочка привыкла к школе, к подругам. Поймите нас, пожалуйста.

– Это нас не касается, – отрезал комендант, бывший сослуживец мужа. – Через десять дней в этой квартире должен поселиться новый командир корпуса.

Другого выхода не было – Юлия Петровна продала за бесценок многие вещи мужа и свои, чтобы скопить денег на дорогу. На неполном семейном совете было решено: ехать отсюда куда глаза глядят. Необходимо было соблюсти только два условия -на дорогу должно хватить денег и в том месте, куда они поедут, должен быть мягкий климат, так как все теплые вещи они вынуждены были продать. Так они оказались в городе Армавире Краснодарского края.

За мизерную плату они сняли квартиру у престарелой женщины, которой они должны были помогать ухаживать за огородом и держать дом в чистоте.

Небольшой провинциальный город жил той же жизнью, что и вся страна. Люди ходили на работу, получая скромную зарплату, строили, создавали, даем их водили на организованные митинги, где рьяно разоблачали «врагов народа», а ночами дрожали от страха: не дай бог, черная машина окажется у их дома. Лица людей, как и в Пскове, были пасмурными и серыми, словно осенНяя водяная муть. Люди, будто отравленные каким-то ядом, боялись друг друга, как огня: давала о себе знать всеобщая слежка. Донос был возведен в норму жизни: если я на тебя не донесу, то ты донесешь на меня. Таким был 1937 год в Армавире.

В течение 1937-1938 годов Юлия Петровна сменила много профессий: она работала и бухгалтером на железнодорожной станции, и наладчицей на заводе высокоизмерительного приборостроения, и несколько месяцев учительницей младших классов. Но, когда соответствующие органы доводили до начальства, что она жена «врага народа», ее немедленно увольняли. Она просила, слезно умоляла оставить ее на работе, но руководители, даже те, кто ей сочувствовал, говорили: извините, от нас это не зависит. Наконец, она устроилась уборщицей на захудалой машинно-тракторной станции, где вездесущие энкавэдисты оставили ее в покое.

Дочь Ада за год сменила несколько школ. Несмотря на уговоры матери, она оттуда убегала, когда дети каким-то невероятным образом узнавали и начинали ее допекать «дочерью врага народа». Обделенная отцовской лаской, лишенная нормальных условий существования, она металась из школы в школу, а за ней неудержимой волной проносился поток оскорблений -«дочь врага народа», «шпионка», «дочь изменника родины».

В очередной школе, куда ее кое-как устроила мать, в январе 1939 года по инициативе энкавэдистов проводился митинг, где Ада Рокоссовская должна была осудить отца за то, что он предал Родину и Советскую власть. Накануне этого бесчеловечного собрания с пятиклассницей Адой проводили беседы директор школы, парторг, секретарь комсомольской организации, а классный руководитель даже составил текст и заставил ее выучить наизусть. Ада обязана была заклеймить позором своего отца и отречься от него за то, что он оказался врагом народа.

В спортивном зале были собраны учителя и ученики старших и младших классов.

– Товарищи, – начал свою речь директор, приглаживая пучки золотисто-седых волос вокруг большого черепа, – наши славные органы НКВД, бдительно стоящие на страже нашей родной советской власти, разоблачили и до сих пор разоблачают сотни и тысячи шпионов, диверсантов, террористов и прочей сволочи, которая пытается подорвать наш самый справедливый строй в мире, строй трудящегося народа. Педагоги и ученики нашей школы говорят: мы не допустим, чтобы эти отщепенцы общества на нашей земле творили свое гнусное дело. Мы будем их выискивать и разоблачать, в какие бы красивые одежды они ни рядились. Нас учит этому великий вождь нашей страны товарищ Сталин!

Бурные аплодисменты зала прервали цветистую речь директора.

– Эти, с позволения сказать, люди, – продолжал он, когда смолкли овации, – служат немецкому фашизму и другим империалистическим государствам. – Он мельком глянул на энкавэ-диста, сидящего в президиуме, и тот поднял больший палец, мол, очень здорово.

Вдохновленный этим жестом, директор пошевелил трибуну, стоявшую на столе, и, взглянув на первую скамейку, где сидела Ада, произнес:

– У нас учится дочь врага народа Константина Рокоссовского, Ада. Ее отец еще в 1937 году был арестован за шпионаж и заговор против Советской власти. Я уверен, она даст правильную оценку действиям своего отца, хотя я сомневаюсь, что его можно называть отцом.

Он подошел к первому ряду, взял за ручку девочку и поставил ее за трибуну, а сам занял место в президиуме.

– Говори, Ада, говори откровенно, что ты думаешь о своем отце.

Нахмуренная, с горящими глазками, девочка стояла посредине зала и молчала.

– Ну, говори, Ада, говори! – подбадривал ее директор, напряженно поглядывая на энкавэдиста. – Ну, что же ты молчишь? Говори-и!

Ада капризно дернула плечиками и, поправив на лбу темную челку, сказала:

– Я не буду ничего говорить!

– Почему, Ада? – забеспокоился директор.

Девочка почувствовала, как ее руки и ноги внезапно пронзила мелкая дрожь.

– Ада, что с тобой? – повысил голос директор.

Ада резко повернула голову, окинула взглядом президиум и крикнула:

– Мой папа лучше вас всех! Да! Да!.. Лучше всех!

Она заплакала, забежала в гардероб, взяла свое поношенное пальтишко, достала из сумки вязаную шапочку, надела их и выбежала на улицу.

Мощный северный ветер гнул к земле деревья, грохотал по крышам домов, немилосердно хлестал Аду в лицо. Но она не замечала его холодного напора и, шлепая по лужам резиновыми сапожками, все прибавляла шагу.

Зайдя в дом, она швырнула портфель на пол и, забившись в угол, заплакала навзрыд.

Назавтра ее исключили из школы за дерзкий поступок и неуважение к педагогам. Обида так разыгралась в душе девочки, что она наотрез отказалась учиться, И только в новом учебном году Юлии Петровне удалось уговорить дочь пойти в другую школу.

Глава семнадцатая 1

Однажды, еще в юношеские годы, Рокоссовский, купаясь в Висле, заплыл за буй. Его немедленно задержали и отправили в участок.

Знакомый полицейский, желая помочь юноше, высказал предположение, что он, вероятно, не заметил буя, запрещавшего плыть к фарватеру реки. Но молодой человек стоял на своем: он уверял полицейского, что он хорошо видел запретный буй и что он готов заплатить штраф. Выкручиваться и лгать он не собирался,

Этот незначительный эпизод в высшей степени характеризует Рокоссовского, для которого честь и правда были превыше всего. Это было его жизненное кредо. Его душу не грызли противоречия, когда речь шла о справедливости, чести и совести. Может быть, именно в этом заключалась тайна того, что из оклеветанного Рокоссовского, как ни старались, что ни делали, не могли выбить «признания».

Таких твердых, упрямых, волевых среди репрессированных были единицы. Маршал Тухачевский «заговорил* на третий день после ареста, командарм 1-го ранга Якир «признался» в антисоветском заговоре на следующие сутки. Комкор Виталий Примаков «раскололся» в день процесса и собственноручно дал показания на многих военачальников, не находившихся под арестом. В том числе на Каширина, Дыбенко, Шапошникова, входивших в состав Верховного Суда СССР. После этого были арестованы и вскоре расстреляны 108 руководящих работников Красной Армии и флота.

Другие же, предвидя опасность, рассыпались мелким бесом перед теми, от кого зависели их судьбы, кто могли сделать их без вины виноватыми.

Может быть, не совсем правильно противопоставлять Рокоссовского военачальникам, репрессированным в те трагические годы. Однако, изучая подробно «Дела* и обстоятельства, от этого соблазна трудно удержаться. Через адские пытки энкавэди-стов прошли многие, но Рокоссовский никого не оговорил, никого не оклеветал, не спасал свою жизнь за счет других, пусть даже несимпатичных ему людей. Даже в таких нечеловеческих условиях он не запятнал своего доброго имени.

2

* Март 1939 года. Перед закрытым судебным заседанием, без участия защиты и обвинения, Рокоссовский, чтобы отвлечься от дум о предстоящем судилище, которое ничего хорошего не предвещало, перелистывал принесенные ему накануне газеты. Сообщения прессы о международных событиях не были утешительными. Мюнхенское соглашение (1938 год), подписанное Францией, Англией, Германией и Италией, привело к тому, что Гитлер захватил Чехословакию. Нависла реальная угроза над Польшей и Румынией. Оккупирован фашистами Мемель*. Правительства Англии и Франции не шевелят и пальцем, чтобы обеспечить гарантии целостности и неприкосновенности обрубка Чехословакии, оставшегося после судетской «ампутации». Президент Чехословакии Бенеш убежал в США.

Рокоссовский, опустив голову, ходил из угла в угол по камере. «Мюнхенское предательство может аукнуться тяжелыми последствиями не только для Англии и Франции, но и для других стран, – подумал он. – Над миром висит кошмар войны».

Он на миг представил себе, что вновь командует корпусом, совместно со штабными офицерами готовит весенне-полевые учения, проводит занятия с командирами полков, дивизий... «Сколько бы я мог сделать полезного для армии... Дали бы мне свободу, – размышлял он. – Да разве может быть иначе? Ведь армия – мое призвание». Стоило закрыть глаза, и ему казалось, что он на машине ездит по гарнизонам полков, дивизий, ему докладывают, его уважают, считаются с его мнением. Он делает то, о чем давно мечтал: по совершенствованию управления войсками, надежному прикрытию границы. Как хотелось бы в свои зрелые годы потрудиться на армейской ниве и принести пользу своему отечеству.

Рокоссовский присел у столика. Что его ждет на суде? Из того, что говорили Абакумов и следователь, можно сделать только один вывод – расстрел. Сегодня он дольше обычного метался по камере. Собственная беспомощность и безысходность висели тяжелым камнем на сердце и вселяли в душу страх перед смертью.

Вскоре, как обычно, загремели засовы, открылась дверь. Конвоиры увели его на суд. Он заметил, что конвоиры относились к нему с сочувствием – кто-кто, а они наверняка знали, чем кончаются такие суды. -

В небольшом зале, без присутствия посторонних лиц, проходило заседание Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР. За столом сидели председательствующий, два члена суда и чуть поодаль от них – секретарь.

За барьером находился подсудимый – Рокоссовский Константин Константинович. Лицо его было бледным, изнуренным, голова обрита наголо. Он был одет в летнее хлопчатобумажное обмундирование без пуговиц на гимнастерке, без ремня. За его спиной стоял часовой с винтовкой.

Сначала, как и на всех протокольных допросах, были приведены биографические данные подсудимого. Судили Рокоссовского военные юристы: председатель Е.В. Багринцев, члены суда – Климин Ф.А. и Деренчук М.Н., секретарь – Чародей В.К.

Багринцев открыл судебное заседание и объявил дело, которое предстояло рассмотреть. Рокоссовский обвинялся в преступлении, предусмотренном ст. 58-1, п. «Б» (измена Родине, совершенная военнослужащим).

Удостоверившись в личности подсудимого, председательствующий уточнил; вручена ли ему копия обвинительного заключения и ознакомился ли подсудимый с ним.

Рокоссовский ответил утвердительно. Затем был оглашен состав суда и разъяснено подсудимому право отвода кого-либо из состава суда при наличии к тому оснований. Рокоссовский отвода судьям не заявил.

Судебное заседание началось с того, что председательствующий огласил обвинительное заключение и спросил подсудимого, понятно ли ему обвинение и признает ли он себя виновным.

– Предъявленное мне обвинение понятно, – ответил усталым голосом Рокоссовский. – Виновным себя в шпионаже в пользу польской и японской разведок не признаю. Участником антисоветского заговора я никогда не был.

– Показания свидетелей, данные на предварительном следствии, вы подтверждаете? – спросил Багринцев.

– Этим показаниям верить нельзя. Они являются ложными. Я прошу вызвать в суд хотя бы несколько свидетелей. Я должен посмотреть им в глаза.

– Я прошу вызвать свидетеля по делу о шпионаже в пользу польской разведки, – дал распоряжение коменданту суда Багринцев.

В зал ввели Белозерова Андрея. Увидев его, Рокоссовский изменился в лице. Он даже поднялся со стула и непроизвольно воскликнул:

– Андрей, это ты?

Белозеров, худой, с землистым цветом лица, со странно бега–ющими глазами, стоял некоторое время перед судьями, приняв стойку «смирно». Затем, прищурясь, словно он был близоруким, посмотрел на Рокоссовского и медленно отвел взгляд в сторону.

По рекомендации начальства очная ставка с обвиняемым не проводилась – боялись, что Рокоссовский может отрицательно повлиять на своего бывшего друга и Белозеров откажется от своих показаний.

– Свидетель Белозеров Андрей Николаевич, – продолжал председательствующий. – На предварительном следствии вы дали следующие показания: «В 1918 году на Урале от самого Рокоссовского я узнац, что он был завербован Адольфом Юшкевичем. Цель вербовки – работа на разведку панской Польши. В дружеской беседе Рокоссовский говорил мне это не один раз И просил, чтобы об этом никто и никогда не узнал. О гибели Юшкевича я ничего не знаю. Мы с ним расстались в 1920 году».

Рокоссовский, сжав кулаки, впился глазами в Белозерова и, казалось, готов был разорвать его на части.

– Вы подтверждаете свои показания в суде? – спросил Багринцев.

Белозеров, опустив голову, молчал.

– Свидетель Белозеров, вы подтверждаете свои показания? -с раздражением повторил председательствующий. – Скажите, да или нет!

Белозеров направил взгляд на Рокоссовского, как бы извиняясь перед ним за эту ложь, за предательство, которое он совершил по отношению к своему лучшему другу. Ему показалось, что глаза Рокоссовского спрашивали: «И этот подлец был моим другом?»

– Граждане судьи!.. – Белозерова трясло как в лихорадке, его лицо стало бледным, глаза налились слезами. – Граждане судьи!.. Все... Все, что я говорил на предварительном следствии, -это неправда, это ложь!.. Я прошу вас не верить ни одному моему слову.

– Успокойтесь, свидетель! – повысил голос Багринцев. >-Объясните суду: почему вы меняете показания?

– Я меняю показания потому, что у меня их выбивали силой, -ответил Белозеров, немного успокоившись. – Посмотрите на мои ногти на ногах, и вы убедитесь в этом. – Он повернулся к подсудимому. – Костя, прости меня, не выдержал пыток. Я даю тебе ело* во, что распрощаюсь с жизнью, но трусом и подлецом не буду... Прости меня, Костя, если можешь.

У Рокоссовского чуть-чуть посветлело лицо, и он едва заметным кивком головы поблагодарил друга за мужественный поступок.

– Я прошу вас, свидетель, не отвлекаться и отвечать на вопросы только судей, – сказал Багринцев.

– А что вы скажете насчет Юшкевича, его смерти? – спросил Климин.

– Он умер у меня на руках под Перекопом,

Судьи, о чем-то посоветовавшись между собой, объявили перерыв. Через полчаса рассмотрение дела было отложено и направлено на доследование.

Рокоссовского вновь посадили в одиночную камеру и почти ежедневно начали таскать по следователям. Но он неуклонно стоял на своем – я ни в чем не виновен.

Глава восемнадцатая

После холодного и ветреного февраля март в Армавире выдался очень теплым. Уже вовсю цвели яблони и груши, и на вишнях появилась зеленая завязь. Первые фиолетово-зеленые листочки показались и на «цветах Константина Рокоссовского» – так называли розы его жена и дочь.

У дома, где они жили, эти нежные, прелестные цветы занимали пятую часть огорода, и хозяйка торговала ими на рынке. Ада все свободное от учебы время возилась с розами: по совету бабушки подрезала их, спасала от всяких паразитов, не раз, когда хозяйка занемогала, продавала их на рынке. А когда появлялись на розах бутоны, она садилась в огороде на скамеечку и не сводила с них глаз.

– Мои прелестные рокоссовочки, – часто говорила она. – Папины цветочки, скажите мне, где теперь мой папочка?.. Жив ли он еще на свете? Скоро ли он будет вместе с нами?

Тайком от матери, разговаривая с розами, она не один раз проливала слезы.

В тот же месяц, поздно ночью, к ним зашел военный и передал письмо от сестры Юлии Петровны, Ларисы. Вот что она писала: *

«Милые мои Юленька и Ада! Сообщаю вам, что моему мужу через знакомых военных юристов удалось узнать, что нашего Костю в 1938 году из ленинградской тюрьмы перевезли в Москву, во внутреннюю тюрьму на Лубянке. О том, жив он или нет, узнать трудно, да и расспрашивать о нем, как говорит мой муж, очень опасно. Единственное, что я могу сказать точно – это если в приемной НКВД на Кузнецком мосту принимают посылку от близких родственников – значит, заключенный еще жив.

Дорогая Юлечка, я тебя очень прошу, как только прочитаешь это письмо, немедленно сожги его. Не дай бог, оно попадет в чужие руки, тогда никому из нас несдобровать. Целую вас, ваша Лариса. Подавай иногда весточку по адресу: Ленинград, Главпочтамт до востребования. Свой адрес и фамилию не пиши».

Это внезапное письмо одновременнообрадовало и огорчило -оно не внесло ясности в самый главный вопрос: жив ли Рокоссовский?

Теперь надо было срочно ехать в Москву. Юлия Петровна отлучиться с работы не могла – ее бы немедленно уволили. Осталось одно – направить туда Аду, которая охотно согласилась. Юлия договорилась с учителями, чтобы они отпустили дочку дней на десять для поездки к родственникам, и вместе с хозяйкой дома, собрав кое-как денег на дорогу, купила килограмм дешевых конфет и пять пачек сигарет. Когда все это было запаковано в посылочку, женщины приступили к инструктажу.

– Вы так много говорите, что невозможно запомнить, – не выдержала Ада. – Я не маленькая, мне уже тринадцать лет.

– Слушай, глупенькая, – говорила мать, – ты впервые едешь в такую дальнюю дорогу.

– Как вы не можете понять? Я уже взрослый человек! – хорохорилась девочка от того, что именно ей поручалось такое ответственное дело. Но, когда ее посадили в плацкартный вагон поезда «Ставрополь – Москва», она забилась в угол вагона и, испуганно поглядывая вокруг, не знала, куда деть свою сумку, чтобы не потерять драгоценную посылочку.

– Девочка, дай я положу твою сумочку на верхнюю полку, -предложил мужчина, сидевший напротив с солидной дамой.

– Спасибо, не надо, она мне не мешает, – ответила та, настороженно глядя на незнакомых людей.

– Я тетя Оля, а моего мужа зовут Валерием, – подала голос дама. – А тебя как зовут?

– Ада. Ада Рокоссовская.

– Куда ты едешь? – продолжала расспрашивать дама.

Девочка начала плакать.

Ольга уселась рядом с ней, погладила по голове. Валерий достал из сумки плюшевого мишку и подарил его девочке.

– Ну, а все-таки, куда ты едешь? – уточнила Ольга.

– Я еду к папе, – робко ответила Ада.

–А где он?

– В тюрьме.

–За что сидит?

– Не знаю, – насупилась девочка, потом, доверчиво глянув в глаза женщине, добавила: – Мой папа уже давно сидит в тюрьме за какого-то врага народа.

– Хорошо, Ада, все понятно, – прервала разговор Ольга, понимающе взглянув на мужа и покосившись на женщину, стоящую напротив дверного проема.

Вскоре Ольга достала из сумки съестные припасы и разложила их на столе.

– Ада, давай с нами ужинать.

– Спасибо, у меня есть еда. Она здесь, в сумке.

– Так доставай свою еду и вместе перекусим.

Девочка положила на стол несколько сухариков черного хлеба, ломтик соленого сала и баночку вишневого варенья и, уловив недоумение в глазах женщины, сказала:

– Мне хватит, я много не ем.

– Знаешь, доченька, ты свою еду положи в сумку. Она тебе еще пригодится, – сказала Ольга, намазывая масло на хлеб. -Мы тебя сегодня угощаем.

– Спасибо.

После ужина девочка посмелела, почуяв своим детским сердцем, что рядом с ней хорошие, добрые люди.

– А что ты знаешь о своем папе?

– О, тетя Оля! – оживилась девочка, поглаживая плюшевого мишку. – Мой папа очень красивый и добрый-добрый. Он такой же мягкий, как этот плюшевый мишка.

Чуть попозже Ада подробно рассказала этой паре о цели своей поездки в Москву.

Ольга незаметно вытерла появившиеся на глазах слезы, сказала:

– Ты не волнуйся, доченька, дядя Валерий поможет тебе найти приемную. А когда отдашь свою посылочку, дай бог, чтобы ее приняли, то переночуешь у нас, а на следующий день мы тебя отправим домой.

– Спасибо, вы такие же добрые, как мой папа.

В осеннем мамином пальтишке, под которое было поддето два поношенных свитера, Ада простояла на московском мартовском холоде около шести часов. Чего она только не наслушалась в приглушенном злобном шипении толкающихся в очереди людей. Таких грубых слов она отродясь не слышала, но смутно догадывалась о том, что они означают. Когда наконец приблизилась ее очередь, она потеряла самообладание: ноги у нее стали ватными, в горле пересохло, сердце билось, как у воробья.

– Кому передаешь? – рявкнул из окошка толстомордый детина.

» – На посылке написано: Рокоссовскому Константину Кон

стантиновичу, – дрожащим голоском пояснила девочка.

Тот несколько минут водил прокуренным пальцем по списку, а затем поднял глаза и произнес:

– Беру! Подавай!

Трясущимися ручками она подала посылочку – за ее спиной, казалось, выросли крылья, и ей хотелось подняться в небо. Она стремглав выбежала из приемной НКВД, несколько раз, поскользнувшись на льду, падала, но тут же поднималась и бежала дальше.

В условленном месте в магазине «Детский мир» она нашла дядю Валерия и, прижавшись к нему, разрыдалась от радости.

– Ну что, взяли?

– Дяденька Валерочка!.. Мой папа жив!.. Мой папа жив!.. Мой папочка жив!..

Глава деятнадцатая 1

После очередного допроса, который ничего не дал ни той, ни другой стороне, Рокоссовский лежал на кровати и перечитывал «Войну и мир» Льва Толстого. -

Вдруг открылось в двери окошко и надзиратель сказал:

– Гражданин Рокоссовский, примите передачу!

– Спасибо! – Он вскочил с постели и с душевным трепетом снял крышку уже вскрытой посылки. Он взял записку и начал читать:

«Здравствуй, наш дорогой папочка! Мы живем в Армавире. У нас все хорошо, выращиваем твои любимые розы. Посылку тебе передала Ада. Целуем тебя крепко. Твой – жена и дочь».

Он прижал к губам записку и, радостно улыбнувшись, поцеловал ее.

– Спасибо, мои любимые! Как я рад, что вы есть на свете!

Рокоссовский присел на стул, закурил сигарету, и ему показалось, что в, этом горьком дыме есть что-то родное и сладкое, напоминающее о прошлой жизни. Вечером он пил чай с «подушечками» , а ночью почти до утра не спал. Он думал о жене и дочери. Он видел себя на свадьбе со своей Люлю, со всей семьей ехал по степям Монголии в Ургу, с дочкой ловил рыбу в Селенге, собирал грибы в лесах Белоруссии, с женой и дочкой ходил по пушкинским местам. ,

2

В конце апреля 1939 года Рокоссовского из внутренней тюрьмы на Лубянке перевели в Бутырку. К серым, окованным железом воротам его привезли на черном «вороне» ночью. Начальник конвоя, молодой энкавэдист, выскочил из кабины, ощупал кобуру на серой шинели и дал команду:

–Выходи!

Двое конвоиров, сидевших вместе с заключенным, отгороженные от него железной решеткой, выпрыгнули из машины, за ними в наручниках спустился Рокоссовский. Он был в солдатских брюках, в порванных кирзовых сапогах, в помятой шапке-ушанке нзамызганной телогрейке. От свежего воздуха у него кружилась голова.

– Заводи! – крикнул вновь появившийся начальник конвоя.

Рокоссовского завели в тамбур, и его встретил с делом в руках средних лет мужчина с повязкой дежурного. Он громко назвал фамилию, имя, отчество, год и место рождения и статью, по которой обвинялся заключенный. После этого его провели в бокс, раздели до трусов и осмотрели все его вещи, даже прощупали на трусах резинку. Затем его провели в тюремный двор, за забором которого яркой россыпью виднелись огни ночной Москвы. К нему подвели еще десятка два заключенных и повели их в Приземистый сарай, который именовали баней. Из тамбура одна дверь велю влево, а другая – вправо. Провожатый открыл правую дверь, и зэки гуськом, как утята за уткой, потянулись за ним. Когда все зашли в моечную, раздалась команда: «Всем раздеться! Вещи в прожарку!»

Заключенные складывали вещи на стол и заходили на стрижку волос. Только после этой процедуры можно было заходить в моечную.

Набрав в тазик воды, Рокоссовский с усердием тер себя мочалкой, похожей на заячий хвост, и крякал от удовольствия. Такой роскошной бани на Лубянке не было, и он старался отвести душу.

Пока мылись, получали вещи на складе, наступило утро. Его завели в камеру, где уже находились три человека.

– 0-о-оН Лещ!! В каком водоеме тебя такого сухого поймали? -прокричал черноглазый здоровяк, с любопытством оглядывая Рокоссовского. – Братцы! Скорее всего, его вытащили из сетей на Аральском море.