Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

Строгая, благородная внешность, подтянутость, выражение лица задумчивое, серьезное, с располагающей улыбкой в голубых, глубоко сидящих глазах. Преждевременные морщины на молодом лице и седина на висках говорили, что он перенес в жизни немало. Речь немногословна, движения сдержанные, но решительные. Предельно четок в формулировке боевых задач для подчиненных. Внимателен, общителен и прост».

И действительно, командующий фронтом надежду Ставки оправдал – были отражены все попытки противника продвинуться вдоль Дона к северу. После этого по приказу Верховного командования Брянский фронт перешел к обороне. .Теперь основные бои шли юго-западнее. Гитлеровцы, отбросив за Дон соединения Воронежского фронта под командованием Ватутина, продолжали развивать наступление к югу, по западному берегу реки.

' ' 3

К июлю 1942 года был оставлен Крым, советские войска потерпели поражение под Харьковом, в Донбассе и под Воронежем. Стратегическая инициатива вновь перешла к фашистам. К концу июля они вышли к Дону и захватили Ростов. Вводя в бой свежие силы, немецкие войска начали стремительное продвижение к Волге и на Кавказ. Перед фашистскими дивизиями маячили хлебородные степи Ставрополья, а за ними – нефтяные вышки Баку, снежные вершины Кавказа и экзотика черноморского побережья.

Ставка Гитлера жила ожиданием сообщений, могущих искупить горечь разочарований от проваленных военных планов и заставить мир заново оцепенеть от страха перед силой немецкого оружия. И снова, как и во время битвы под Москвой, стрекотали телеграфные аппараты, стучали пишущие машинки, мчались из Берлина курьеры мировой прессы с баснословными цифрами, из которых следовало – противник повержен и путь на Кавказ открыт.

Положение Советской страны было действительно тяжелым. С невеселыми думами об этом Рокоссовский и Малинин изучали только что поступивший в войска приказ № 227 Народного комиссара обороны И. Сталина от 28 июля 1942 года.

После совещания с начальниками управлений и командующими родами войск по совершенствованию обороны они оста-лись одни. Класс школы, где размещался штаб фронта, был увешан картами, схемами и диаграммами.

Рокоссовский сидел в углу за партой и, как прилежный ученик, следил за начальником штаба фронта Малининым, который, расположившись за столом, читал приказ. Командующий, облокотившись на руки, задумчиво прослушал список перечисленных в приказе районов и городов, которые захватили гитлеровцы, и рассказ о том, как «многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама утекает на восток», о «позорном поведении на фронтах» отдельных командиров.

– Эти слова я подчеркнул красным карандашом, – сказал Малинин и со свинцом в голосе читал дальше:

«Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны. Территория Советского государства – это не пустыня, а люди – рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, – это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжавшие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов и фабрик. Мы потеряли 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону». Малинин поднял голову.

– Как, Константин Константинович? Здорово сказано, правда?

– Жаль, Миша, что мы начали думать об этом только сейчас, а не перед началом войны, – произнес Рокоссовский. – Читай дальше.

«Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца и политработника является требование – ни шагу назад без приказа высшего командования, – продолжал читать с воодушевлением Малинин. – Командиры рот, батальонов, полков, дивизий, соответствующие комиссары, политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо как с предателями Родины».

– Ничего себе, – сказал командующий фронтом и, заложив руки за спину, начал прохаживаться по классу. Он, как человек, испытавший на себе ярлык «врага народа», не мог безоговорочно принять такое категоричное требование приказа. В душе он боялся, что, выявляя «предателя Родины», можно наломать дров. Рокоссовский остановился, посмотрел на начальника штаба.

– Что там еще?

Малинин откашлялся, выпил глоток воды, «Сформировать в пределах армии 3-5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (до двухсот человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте комиссаров, трусов и тем помочь честным бойцам дивизии выполнить свой долг перед Родиной. Сформировать в пределах армий от пяти до десяти (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150 – 200 человек в каждой), куда направить рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участкиармии, чтобы дать возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной».

Малинин отложил в сторону приказ И, чувствуя какую-то смутную вину за то, что принял его содержание с каким-то Повышенным энтузиазмом, наблюдал за командующим, который стоял у окна с дымящейся во рту папиросой.

– Как ты думаешь, Михаил, где мы подхватили эти радикальные идеи? – спросил Рокоссовский, подойдя к начальнику штаба. – В истории военного искусства я не встречал таких примеров.

– На этот вопрос отвечает сам приказ.

–Любопытно...

«После своего зимнего отступления, – читал Малинин, – под напором Красной Армии, когда в немецких Войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры, приведшие к неплохим результатам. Они сформировали более ста штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости и неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свою вину. Они сформировали, далее, около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, поставили их на еще более опасныёгучастки фронта и приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили их впереди неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели свое действие и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой...»

– У немцев многому можно было поучиться, как вести войну, но только не этому, – произнес Рокоссовский, присев за стол. – Ты помнишь, Михаил, я тебе об этом рассказывал, как мы косили таких штрафников под Истрой? Они там начинали.

– Да, помню, – сказал Малинин, положив в папку приказ.

– Хлебнув перед смертью изрядную долю шнапса, они шли на верную гибель. Как бы они угрожающе ни орали, но мы их не боялись. – Рокоссовский снова закурил и глянул на начальника штаба. – Как ты думаешь, с руки ли нам копировать вот такие приказы фашистов?

– Конечно, не от хорошей жизни издали мы этот приказ, -уклонился от прямого ответа Малинин.

– Какая бы жизнь ни была, хорошая или плохая, но гнать на бойню людей я никогда не буду, – категорически произнес Рокоссовский. – Я прошу тебя, Михаил Сергеевич, доведи приказ до всех рот и так далее, но прошу иметь в виду, что требования этого приказа выполнять только после личных консультаций со мной. Мы постараемся сделать так, чтобы у нас не было ни трусов, ни паникеров. А если они, в семье не без урода, кое-где появятся, то мы будем судить их так, как разливал Илья вино. Помнишь?

– По-божески, – рассмеялся Малинин.

– Вот именно, – улыбнулся командующий фронтом.

4 .

Во второй половине августа Рокоссовского вызвали в Ставку. Когда он вошел в кабинет к Сталину там уже был Н.Ф. Ватутин. Время было жаркое, и Главнокомандующий сразу же приступил к делу.

– Мы вас вызвали для того, чтобы рассмотреть вопрос о взятии Воронежа, – начал Сталин. – Познакомьтесь с обстановкой. Даю десять минут на размышление.

Пока генералы уточняли некоторые детали обстановки, Сталин переговорил с Жуковым о положении дел на Ленинградском фронте.

– Вы готовы доложить свои соображения? – спросил Сталин, подойдя к генералам, стоявшим у карты.

– Да, – ответил Ватутин, вытирая платком вспотевшее лицо.

– Ваши предложения? – Сталин повернулся к Ватутину.

– Форсировав реки Дон й Воронеж, мы организуем лобовую атаку на город всеми силами Воронежского фронта, – говорил Ватутин, размахивая указкой. – Войска Брянского фронта помогают нам своим левым флангом. – Он повернулся к Сталину. -Вот такой, товарищ Главнокомандующий, мой общий план.

– Константин Константинович. – Сталин_пытливо посмотрел на Рокоссовского. – Как бы осуществили эту операцию вы?

– Я бы предложил, товарищ Сталин, нанести основной удар не с восточного, а с западного берега Дона, удачно используя положение нашей 38-й армии, которая нависает над противником севернее Воронежа. Для этого необходимо подтянуть сюда побольше сил.

– Что это дает? – спросйл Сталин, садясь за стол.

– При таком варианте удар по воронежской группировке наносился бы во фланг и выводил бы наши войска в тыл противнику . К тому же этот удар неизбежно вынудил бы немцев ослабить свои силы, которые действуют против Юго-Западного фронта. В данной обстановке такой ход операции, как мне кажется, будет наиболее правильным.

Сталин, оценивающе глядя на генералов, набивал табаком трубку.

– Товарищ Ватутин, вы настаиваете на своем варианте? “ разгоняя рукой струйки дыма, спросил Сталин.

– Да, настаиваю.

Посасывая трубку, Сталин вышел из-за стола и начал ходить по кабинету. •

– Что ж, если Ватутин примет план Рокоссовского, то в случае неудачи свалит на него всю вину. – Он остановился, окинул внимательным взглядом командующих фронтами. – Товарищ Ватутин, освобождайте Воронеж согласно своему замыслу, а мы из резерва Ставки кое-чем поможем.

Надо сказать, что воронежская операция, сроки проведения которой много раз откладывались, успеха не принесла. Войска Воронежского и Брянского фронтов вновь перешли к обороне,

По окончании доклада Ватутин вышел первым, за ним собирался перешагнуть порог Рокоссовский, но Сталин остановил его.

– Константин Константинович, погодите уходить. – Он подошел к открытой двери.

– Товарищ Поскребышев, пригласите ко мне Голикова. Вот вы, товарищ Голиков, жалуетесь, что мы, отстранив вас от командования Брянским фронтом, незаслуженно вас наказали, – произнес Сталин, указывая трубкой на папку, в которой, видимо, лежали документы, имевшие отношение к данному разговору.

Рокоссовский почувствовал себя не совсем уютно. Ему показалось, что он в чем-то виноват перед генералом, приняв у него фронт.

– Да, товарищ Главнокомандующий, – ответил сконфуженный генерал. – Считаю, что меня обидели.

– Тогда скажите, почему на фронте дела шли из рук вон плохо? – повысив голос, спросил Сталин.

– Мне мешали командовать фронтом представители центра.

– Чем они вам мешали?

– Они вмешивались в мои распоряжения, часто их отменяли, – с обидой в голосе сказал Голиков. – Устраивали совещания, когда нужно было действовать, а не заниматься пустыми разговорами. Они старались подменить командующего.

– Так, так, – вышел из-за стола Сталин, раскуривая трубку. – Значит, они вам мешали? Не давали вам развернуть ваш талант?

– Да, они мне мешали, – ответил Голиков и, достав из кармана цветастый носовой платок, вытер им вспотевшую лысую голову.

– Но командующим фронтом были вы?

– Да, я.

– ВЧ у вас было?

– Да, было.

– Почему вы не доложили, что вам мешают командовать? -Сталин остановился против Голикова.

– Не осмелился жаловаться на вашего представителя.

– Вот за то, что вы не осмелились позвонить и бездарно провалили операцию, мы вас и сняли, – недовольно произнес Сталин. – На справедливое наказание жаловаться не следует. Вы свободны.

Голиков двумя пальцами расправил под реМнем гимнастерку и, держа руки по швам, вышел.

– Товарищ Рокоссовский, вы тоже свободны, – сказал Сталин, протянув руку.

В конце августа обстановка на Брянском фронте была относительно спокойной. Фашисты, проведя несколько острых атак, убедились в прочности обороны на этом участке, присмирели й направили основные усилия на юго-восток. Передышка между боями помогла Рокоссовскому вспомнить рекомендации профессора: в течение полугода не менее одного раза в неделю показываться врачам. Он связался с начальником полевого госпиталя и попросил прислать к нему хирурга.

В субботу утром он уладил дела в управлении фронта, направил машину с адъютантом за врачом в госпиталь, который находился в сотне километров в тылу участка фронта, и к вечеру, в расчете на то, что вот-вот должна появиться машина, явился в дом, где его разместили работники квартирной службы.

Хозяева жили неподалеку у родственников, а свой дом временно передали в распоряжение командующего фронтом. Сюда протянули связь, во дворе поставили палатку, где разместили душевую установку, умывальник и другие необходимые удобства.

. Начальник штаба поставил у дома часовых, но их убрали по просьбе Рокоссовского. Командующий считал, что для охраны вполне достаточно патрулей, которые постоянно курсировали по деревне, находившейся километрах в двадцати от переднего края.

КП фронта располагался на другом конце деревни, поэтому телефон командующему провели лишь для того, чтобы можно было вызвать его, когда в этом возникнет необходимость. Были созданы все условия, чтобы, пользуясь передышкой на фронте, командующий мог отдохнуть.

Рокоссовский принял душ, переоделся в спортивный костюм, уселся в саду на скамейке и закурил.

Незаметно начала подкрадываться осень. Охрой она прошлась уже по полям, лесам и перелескам, а здесь, в саду, заиграла зрелыми краснобокими яблоками и огненными гроздьями рябины. После дождей установились ясные солнечные дни. По улице проходили женщины с детьми, подавали голоса коровы. Уходило за горизонт солнце, погружаясь в багряную тучу. В саду было мирно, тихо, словно не было рядом никакой войны.

Вдруг заурчала машина и остановилась у ворот. Открылась калитка, и во дворе появилась невысокая женщина. Она была одета в зеленый армейского покроя костюм^ ладно сидевший на крепкой стройной фигуре. Рядом с ней шел адъютант, в руках которого были чемодан и увесистая сумка с красным крестом. Рокоссовский поднялся, бросил папиросу в урну и вышел навстречу.

– Здравствуйте, товарищ командующий, – бодро сказала женщина и, покраснев, протянула руку.

«Где я видел эту симпатичную блондинку? Светлые косы, закрученные вокруг головы?..» – лихорадочно думал Рокоссовский.

– Не узнаете? – спросила, улыбаясь, женщина, подняв на Рокоссовского темные большие глаза.

– Постойте, постойте!.. Валентина Круглова? – расплылся в улыбке генерал.

– Большой Кремлевский дворец, январь 1937 года.

– Спасибо за память, – проговорила Круглова и участливо спросила: – Выкладывайте, как вы живете со своим осколком?

– Живем – не скачем, упадем – не плачем, – весело произнес генерал, разглядывая гостью. – Оказывается, и так можно нормально жить.

– А вы все такой же. – Круглые щечки Валентины вспыхнули ярким огнем. – Все шутите.

– Приходится.

– Где вас Можно осмотреть?– спросила врач деловым тоном, который ей был не к лицу.

– Еще успеете, – ответил Рокоссовский. Он повернулся к адъютанту. – Ваня, будь добр, организуй нам ужин. Такая гостья свалилась с неба.

– Есть! Я все понял! – козырнул адъютант, сел в машину и уехал.

– Я думаю, на ночь глядя, вы не поедете обратно в госпиталь? – спросил генерал.

– Нет, я отпросилась на десять дней. Мне надо заехать по делам В Тулу.

– Где бы вы хотели переночевать? – осторожно спросил Рокоссовский. В его взгляде затаилось любопытство.

– Я гостья, а вы хозяин, – ответила Круглова. – Где разместите, там и переночую.

– В этом доме есть две свободных комнаты. Вас они устроят?

–Конечно.

– Вот и хорошо, присядьте на скамейку, Я сейчас вернусь. -Он взял чемодан, сумку и отнес в дом.

– Вам здесь нравится? – спросил он, присаживаясь рядом.

– Очень, здесь так тихо, – сказала с едва уловимой грустью

Валентина. – Нет стона раненых, не надо возиться со скальпелем, ломать, резать... Тяжелая это работа. *

– А как вы попали на фронт?

– Помните, – она повернулась к Рокоссовскому, – я еще в 37-м

говорила, что поступаю в мединститут? Так вот, закончила ускоренный курс, вместо шести училась четыре года. Затем отправилась искать счастья на войну. „

– Ну и нашли?

– Мое счастье в том, что я помогаю людям выжить, – ответила Валентина, немного помолчав. – В этом вся моя жизнь.

– А как с личным счастьем? – спросил Рокоссовский, заглядывая ей в глаза.

– Личного счастья нет, я вековуха, – рассмеялась Круглова.

– А кто такая вековуха?

– Н-ну, можно сказать, старая дева.

Рокоссовский подошел к дереву, сорвал самое зрелое яблоко и протянул Валентине:

–Угощайтесь.

– Спасибо, – сказала она, сверкнув благодарным взглядом. -Это не запретный плод? Ведь так хочется попасть в рай.

– Адам и Ева давно нарушили этот запрет. А мы их потомки. Поэтому мечтать о рае не возбраняется, но попасть туда, видимо, очень сложно.

– Через час ужин будет готов, – доложил подошедший адъютант и, повернувшись к Кругловой, спросил: – Может, уважаемый врач после пыльной дороги желает принять душ?

– Спасибо, с удовольствием.

Круглова, взяв чемоданчик, скрылась в палатке, а Рокоссовский помогал сервировать стол. Когда все было готово, он поблагодарил адъютанта и повара, и те уехали на машине командующего в штаб. Дом состоял из трех комнат. В самой большой размещался командующий фронтом. Здесь стояла широкая деревянная кровать, накрытая легким одеялом, на ней горкой возвышались подушки и подушечки. В углу стоял стол, а над ним висела керосиновая лампа. Ее сумеречный свет разгонял лишь близкую темень, а уже в четырех-пяти шагах от стола с трудом можно было различить стеклянные дверцы шкафа. На стене, в метре от стола, отсвечивало в человеческий рост зеркало. В самой дальней, угловой комнате, которая была отведена для гостьи, тоже стояла деревянная кровать, накрытая темным шерстяным одеялом. Рядом находилась тумбочка и небольшой столик. Окна в доме были занавешены плотной темной материей. Видимо, хозяева дома тщательно соблюдали светомаскировку.

Рокоссовский и Круглова уже более двух часов сидели за столом и вели беседу, как старые знакомые. А еще перед ужином Валентина осмотрела рану генерала и нашла ее вполне удовлетворительной. *

Генерал был в белой тенниске, подчеркивавшей его крепкий торс, а Валентина надела бордовую кофточку, которая удивительно гармонировала с распущенными до пояса косами, неизвестно как сохранившимися во фронтовых условиях.

Они пили маленькими рюмками армянский коньяк и продолжали разговор. Особенно много говорила чуть захмелевшая Валентина. Рокоссовский с улыбкой слушал звонкий голос Кругловой, и ему казалось, что он у нее, словно горный ручеек: то переливается через камни, то кидается вниз водопадом, то тихим говором нежится на золотом песке.

– Вы, наверное, относите себя к категории людей, которые ечитают себя непобедимыми? – спросила Валентина, очаровательно улыбаясь.

– Нет, почему же, меня противник иногда тоже бьет, да еще как! – Синие глаза Рокоссовского светились дерзким огоньком.

– А ваше сердце может кто-нибудь завоевать? – Она уставилась на генерала большими черными глазами.

– Оно уже завоевано.

–Кем?

–Женой.

– А где она?

– Вчера сообщили из Генштаба, что она живет в Новосибирске. – С лица Рокоссовского не сходила улыбка.

Валентина расслабилась, разрумянилась, у нее слегка кружилась голова. Обворожительная улыбка и голубые глаза Рокоссовского не давали ей покоя. «Он по-прежнему неотразим», -подумала она, и тут же у нее появилось страстное желание обнять его и поцеловать, но, ие заметив в глазах Рокоссовского взаимности, передумала.

– Пора спать, – сказала она. – У меня кружится голова. Спасибо за угощение, – произнесла она выходя из-за стола.

– Я не привык так рано ложиться спать. Я еще покурю.

Круглова зашла к себе в комнату и через некоторое время

вышла и подошла к зеркалу. Она была одета в прозрачную ночную рубашку, через которую просвечивали тугие груди. Женщина, словно колдунья, распустила светлые волосы по округлым плечам и, взглянув на Рокоссовского, продолжала «чистить перышки». На загорелом ее лице горячо и влажно блестели глаза. Вспыхивающие искрами серьги придавали Валентине озорно-бесшабашное выражение. Казалось, весь вид ее говорил: ну чтр же ты медлишь, дурачок?

«Фигура, как гавайская гитара», – назойливо вертелись мысли у Рокоссовского.

Он молча потушил папиросу, встал из-за стола и подошел к зеркалу. Там стояла симпатичная добрая фея, рядом с ней -красавец мужчина с серебряными нитями на висках. У обоих в глазах играл бес-искуситель, а их лица таяли от нежности и счастья.

Он бережно, как драгоценную ношу, взял Валентину на руки, а она обвила его щею, поцеловала и обдала дурманящим* запахом духов. Всматриваясь широко раскрытыми глазами в его лицо, она, задыхаясь, сказала:

– Родной мой, я этого счастья ждала пять лет.

...Вместо медового месяца им было отпущено судьбой чуть больше недели.

Каждый день с Юго-Западного фронта приходили безрадостные известия. Преодолевая сопротивление наших частей и соединений, гитлеровские войска километр за километром врезались в нашу оборону и развивали успех, тараня наши отходящие войска.

Рокоссовскому пришлось помогать соседям. По приказу Верховного Главнокомандования он отправил на Юго-Западный фронт сначала один, потом второй, а потом третий танковые корпуса.

В начале сентября обстановка стала еще более тревожной. Противник форсировал Дон, добрался до матушки-Волги и завязал бой на окраинах Сталинграда.

На душе у Рокоссовского становилось все более тоскливо. Теперь он, вйервые за время войны, оказался на обочине борьбы -на его фронте тишь да благодать. «Сидишь себе в глухой обороне и наслаждаешься общением с любимой женщиной, – думал он. – А в это время люди, истекая кровью, дерутся за каждую пядь земли».

В воскресенье утром, дав соответствующие распоряжения своим заместителям и начальникам служб, Рокоссовский воз* вращался на квартиру пешком. Был прохладный осенний день. Легкий ветерок гонял по дороге желтые листья, катал по земле сухую солому. Небо, затянутое клочковатыми тучами, было спокойно-угрюмым. «Завтра же звоню в Генштаб, – размышлял он, подходя к дому, – и прошусь под Сталинград. Неважно, кем командовать, я готов принять корпус, лишь бы быть там, где я принесу больше пользы».

Валентина, словно предчувствуя расставание, нежно прижалась к нему и ласково заглянула в глаза:

– Костя, ты чем-то расстроен?

– Да, Валюта, я обязан уехать на Юго-Западный фронт во что бы то ни стало.

– Я понимаю, Костя, – упавшим голосом произнесла Круглова, на ее глазах заблестели слезы. Она взглянула на него, встала на цыпочки и поцеловала. – Костя, ты можешь меня взять с собой?

– Нет, Валюта, не могу. – Он взял ее руки и поцеловал.

– Чтобы не было раздора между вольными людьми? – она улыбнулась сквозь слезы.

– И это тоже. – Он посадил ее рядом, обнял за плечи. – Прости, Валюта, что так получилось.

– Что ты, Костя, я этим «прости* буду жить-до конца своих дней. – Она гладила его волосы и тихо продолжала: – У нас будет ребенок... Я перенесу свою любовь к тебе на нашего малыша и буду счастлива. Ты хочешь, чтобы у нас был ребенок?

– Да, хочу, – сказал он, прижимаясь к ее щеке. – Я буду вам помогать. А теперь я поступить по-другому не могу, не имею права. Я командующий фронтом, и все мои мысли и днем, и ночью должны работать на победу.

– Я тебя искала, когда ты воевал под Москвой. Уже нашла, но испугалась и не приехала. – Она повернула голову так, чтобы видеть его лицо, нежно погладила морщинки, идущие от крыльев носа к уголкам рта, и, всхлипывая, сказала:

– Милый ты мой человек. Ты моя первая и последняя любовь.

Рокоссовский уткнулся лицом в ее пушистые волосы. Она

прижалась к нему, словно маленький ребенок, и продолжала всхлипывать. Они сидели так около получаса, пока не подошла машина.

Вскоре они подъехали к опушке леса, и в двух километрах от деревни машина остановилась. По узкой тропке они прошли в лес. Рокоссовский положил руки на ее плечи, бережно притянул ее к себе и, увидев ее большие, испуганные, полные влажного блеска глаза, прильнул к ее дрожащим губам. Они обожгли друг друга горячим поцелуем, которой будут помнить всю свою жизнь,

Валентина отпрянула, поспешно подошла к машине, не оглядываясь, села в нее и захлопнула дверцу.

Рокоссовский стоял до тех пор, пока машина не скрылась из виду, потом пошел на КП фронта.

Навстречу ему двигались телеграфные столбы, облитые выглянувшим из-за тучи солнцем. С проводов и темных крестовин с фыркающим шорохом сыпались птицы и исчезали над почерневшим неубранным полем пшеницы. Пока месил сапогами высохшую грязь, он все время думал о Валентине Кругловой. Он вспомнил ее мягкую податливость, огонь ее губ, вырывающийся из груди радостный смех, хмельное от любви лицо.

Глава тринадцатая ,

1

Сентябрь 1942 года подходил к концу. Деревня, где располагался штаб фронта, давно погрузилась во тьму, а в рабочей комнате начальника штаба горел свет. Рокоссовский и Малинин играли в шахматы.

– Бели немцы на нашем участке будут спать и дальше, то мы с тобой, Миша, станем военными евнухами, – сказал Рокоссовский, делая ход конем. – Настоящие мужчины воюют, а мы с тобой работаем кое-как, через пень колоду валим.

– А мне наше положение по душе, – улыбнулся Малинин. – Я впервые за всю войну хоть отоспался. – Он двинул вперед офицера.-Шах!

– Ты думаешь, меня напугал? – Рокоссовский закрылся пешкой.

– Не думаю, но все-таки.

Вдруг зазвонил телефон. Из Москвы к аппарату ВЧ вызывали командующего фронтом.

– Снова будут клянчить войска для Сталинграда, – сказал Рокоссовский, вставая.

– Надо отбиваться, у нас самих ничего не осталось.

*– Как дела на вашем фронте? – поинтересовался Сталин.

– Без особых изменений, товарищ Главнокомандующий. Перемещения войск не замечено. Мы и противник сидим в обороне.

– А вам Не скучно на Брянском фронте?

– Да, скучно, товарищ Сталин.

– Собирайтесь и приезжайте в Москву. Нам понадобился командующий Донским фронтом под Сталинградом. Команду себе подбирайте сами. Брянский фронт примет Макс Андреевич Рейтер.

После разговора с Москвой Рокоссовский весело прошелся по комнате, подошел к Малинину и театрально произнес:

– Михаил Сергеевич, Бог услышал мою молитву. Я еду воевать в Сталинград!

–А мы?

– Всю нашу веселую команду забираю с собой.

Услышав разговор, из соседней комнаты вышел заместитель командующего Батов.

– Товарищ командующий, я готов ехать с вами хоть на дивизию.

– Оставайся пока здесь до прибытия нового командующего фронтом.

– А как моя просьба?

– Павел Иванович, твое желание я разделяю. Думаю, все решим положительно.

На следующий день Рокоссовский уже был в Москве. После разговора с Жуковым он еще больше проникся тревогой за ситуацию, сложившуюся на Юго-Востоке и на Юге. Новое наступление фашистов таило в себе угрозу для страны. Двумя мощными клиньями немцы врезались в нашу оборону, вышли к Сталинграду и продвигались через Ростов на Кавказ.

К вечеру этого же дня Рокоссовского принял Сталин. Кивком головы поздоровавшись, он ходил по кабинету неслышными шагами и, поглядывая на Рокоссовского, как бы оценивая его полководческие способности, молчал. Верховный был мрачен, на его серо-землистом лице застыла тревога.

Вдруг Сталин прибавил шагу, подошел к Рокоссовскому, посмотрел ему в глаза и сухо сказал:

– Надо спасать Сталинград! Немцы прорвались к Волге и режут 62-ю армию Чуйкова на части. Вам следует немедленно вылететь туда и принять командование фронтом. Летите вместе с Жуковым. Счастливого пути.

– Спасибо, – произнес Рокоссовский и в знак доверия изысканно опустил голову. – Постараюсь сделать все, что в моих силах.

Сталин усмехнулся и пожал ему руку. Видимо, такой аристократизм в поведении военных чинов был ему непривычен.

Когда Рокоссовский вышел из кабинета, его одолевали сложные чувства. Слова Верховного «надо спасать Сталинград» резанули по сердцу острой болью. Ему показалось, что в этих словах заключалась горечь отчаяния с едва уловимой надеждой, что еще не поздно найти выход из крайне затруднительного положения. С другой стороны, он гордился тем, что ему выпала честь воевать на самом ответственном участке фронта.

Вылет намечался на утро следующего дня. Он успел встретиться с секретарем Московского комитета партии Г.М. Поповым, который взялся помочь перевести семью из Новосибирска в Москву и пообещал выделить ей квартиру. Это известие обрадовало Рокоссовского, и он, прослушав оперу «Иван Сусанин» в Большом театре, проспал до утра как убитый.

Самолет «Ли-2» поднялся в воздух с одного из московских аэродромов и взял курс на Сталинград. Во избежание встречи с немецкими истребителями он летел почти над самой землей.

В светлом салоне самолета находились два Генерала; перебросившись дежурными фразами, они замолчали. Жуков, облокотившись двумя руками на стол, дремал; Рокоссовский, сидя в кресле, смотрел в иллюминатор.

Навстречу самолету летели табуны светло-серых облаков, время от времени маячили блики солнца. Внизу плыли острова лесов, по-осеннему унылые поля, деревни, погосты, серой лентой тянулись прифронтовые дороги, на которых кое-где копошились солдаты, облепившие машины, шли танки и самоходки.

Рокоссовский посмотрел на усталое, но привычно суровое лицо заместителя Верховного и подумал: «Измотали человека работа в Ставке и челночные поездки по фронтам». Не одобрял Рокоссовский такой стиль руководства войсками. Жукову и начальнику Генштаба Василевскому пристало не заниматься гастролями и латать брешив обороне, а, находясь в центре, куда стекаются все данные, управлять вооруженными силами и планировать операции. Поэтому часто мероприятия, проводимые решениями Ставки, страдают недальновидностью. «Да, – с горечью подумал Рокоссовский, глянув на Жукова. – Неужели представителям Ставки непонятно, что, попадая под влияние «местных условий», они теряют нити общей обстановки и способствуют принятию Ставкой ошибочных решений».