Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

– Это ваша советская пропаганда! Это ложь! – вспылила Пеи-кальская.

Рокоссовский молча подошел к сейфу, порылся в бумагах и достал нужную папку.

– Вот что говорится в рапорте от 14 июля 1944 года, – продолжал он, подойдя к столу. – На имя председателя комитета по делам обороны генерала Сосновского одним из руководителей восстания Бур-Комаровским: «Бездеятельность Армии Крайовой с момента вступления на наши-земли Советов может привести к тому, что сторонники встретят их хлебом и солью и не будет никаких препятствий для фальсификации воли народа и создания Советской республики»*. – Рокоссовский глянул на чуть присмиревшую Пенкальскую, положил папку иа стол и продолжал дальше: – Роковую роль, Зосенька, в надвигавшейся драме сыграли жесткая установка руководства Армии Крайовой на максимальное ограничение контактов с командованием Красной Армии, переоценка масштаба возможности помощи со стороны западных союзников и преступная недооценка сил фашистов.

Вероятно, под влиянием доводов маршала на лице Пенкальской появилось внимательное, вдумчивое выражение.

Рокоссовский снова взял в руки документы.

– Вот что говорилось о взаимодействии с Красной Армией. Послушай, что говорится в приказе Главного командования Армии Крайовой от 12 июля 1944 года:

«Командиры АК ведут как можно больше боевых действий против немцев самостоятельно, не прибегая к скорой связи с советскими войсками»*.

– Мне можно папиросу? – вздрагивающими губами спросила Пенкальская.

– Извини, я не догадался, – он подошел к столу, положил перед Зосей пачку папирос и зажигалку.

Она взяла папиросу, прикурила:

– Что ты еще можешь сказать?

– Известный закон войны, – Рокоссовский сел за стол министра, – за головотяпство командиров расплачиваются солдаты.

– Но почему российские войска остановили наступление на Варшаву и дали возможность гитлеровцам уничтожить восставших? – спросила Пенкальская. В ее голосе чувствовалось нетерпение. – Это была воля Сталина? Да? Его приказ?

– Эту ложь подкинуло руководство Армии Крайовой, чтобы оправдать свой авантюризм, – ответил Рокоссовский, устремив взгляд на собеседницу. – Правда же состоите том, что наши войска, неся большие потери, рвались к сражающейся Варшаве. Мы пытались взять город в лоб, но эта попытка оказалась абсолютно безнадежной. Наши войска вынуждены были перейти к обороне.

Пенкальская снова закурила и после некоторого молчания холодно, с чуть заметным оттенком презрения в голосе сказала:

– Повстанцы погибали не только от зверств фашистов, но И от недостатка продовольствия и оружия. Почему вы им не оказали помощь?

– Это еще одна ложь руководства Армии Крайовой, – Рокоссовский показал Пенкальской справку, где были изложены все данные по самолетовылетам 1-го Белорусского фронта и количеству продовольствия и оружия, заброшенных повстанцам.

Пенкальская протянула маршалу документы и, облизывая сухие губы, трагическим взглядом посмотрела ему в глаза.

– Прошло более пяти лет, но, к сожалению, ложь удивительно живуча. – Рокоссовский снова сел напротив Пенкальской. -Мне кажется, Зосенька, что твое горе кто-то использует в своих корыстных целях. Этим людям, в сущности, наплевать на твою жизнь.

Пенкальская замерла, затем, глядя испуганными глазами на Рокоссовского, достала из-под стола пистолет, дрожащими руками положила его на стол и горько заплакала.

Рокоссовский поднялся, взял пистолет, разрядил его и положил в сейф. Он подошел к графину, налил стакан воды.

– Выпей, пожалуйста, тебе станет легче.

Она опорожнила стакан и подняла заплаканные глаза на спокойное лицо Рокоссовского, заглянула в его голубые глаза, и ей на миг показалось, что перед ней все тот же юноша Константы, который уходил из города Груеца в русскую армию. Она до сих пор помнила его слова и прощальный поцелуй. Она смущенно, будто стыдясь того, что она намеревалась сделать, сдавленным голосом проговорила:

– Константы... ведь мы когда-то были молодыми. – В ее глазах стояли слезы, руки, лежавшие на столе, нервно вздрагивали. – Да, Константы, ты помнишь?.. Помнишь?

– Да, Зосенька, помню, мы были с тобой молоды.

Пенкальская тяжело поднялась, вытерла платком слезы,

чуть приободрилась, вышла на середину кабинета и упавшим голосом произнесла:

- Я готова. Звони в полицию.

– Зосенька, никуда я звонить не буду, – подошел к ней Рокоссовский и, ласково улыбнувшись, сказал: – Все это останетг ся между нами во имя нашей первой любви.

– Константы, спасибо... Ты... Ты такой же, как и прежде, -сказала она, глядя на Рокоссовского благодарными глазами.

Маршал проводил Пенкальскую до выхода из здания министерства обороны, как ни в чем не бывало, поцеловал ей руку и вернулся в свой кабинет.

По настоянию Рокоссовского уже через пять дней был решен вопрос об удовлетворении его просьбы об уходе в отставку с поста министра обороны Польши.

Глава шестая 1

Возвратясь в Москву, Рокоссовский получил просторную квартиру в центре столицы на улице Грановского и – не было бы счастья, да несчастье помогло – сумел собрать под одну крышу всю свою семью: жену, дочь, ее мужа и своего любимца – внука Костю, который был теперь для него источником тепла, ласки и душевного отдыха.

Итак, в ноябре 1956 года шестидесятилетний маршал Рокос-ровекий вернулся на службу в ряды Советской Армии, занимая должность заместителя министра обороны СССР, а вскоре – командующего Закавказским военным округом.

Назначение полководца Рокоссовского командующим этим округом в период резкого обострения напряженности на Ближнем Востоке, вызванной англо-французско-израильской агрессией против Египта, было воспринято во всем мире однозначно: подтверждение решительной позиции Советского Союза в этом конфликте и готовность к защите страны, подвергшейся агрессии.

После стабилизации положения в этом регионе маршал был назначен на новую ответственную должность – Главного инспектора Советской Армии.

Оснащение Вооруженных Сил СССР ядерным оружием поставило Главную инспекцию перед лицом многих принципиально новых проблем. Имея громадный опыт управления войсками, Рокоссовский принимал непосредственное участие в решении вопросов в области теории боевой подготовки, оперативно-тактического искусства, в решении проблем военных действий с применением ядерного оружия.

Время возвращения Рокоссовского в Москву совпало со сложным процессом осмысления недавнего прошлого. Шла шумная кампания по борьбе с культом личности Сталина, начатая по инициативе Н.С. Хрущева на Двадцатом съезде партии. И, как всегда, маховик пропаганды, раскрученный партией, с таким же буйством и рвением разоблачал культ личности, с каким его и создавал.

После обеда, в один из выходных дней, когда Рокоссовский сидел в своем кабинете, просматривая газеты и журналы, раздался телефонный звонок. Звонил заведующий отделом ЦК КПСС Пономарев Борис Александрович и просил дать ему аудиенцию. Он в вежливой форме изъявил желание не откладывать встречу в долгий ящик и обещал, если это будет удобно, через полчаса быть у Рокоссовского.

Маршал встретил заведующего отделом ЦК КПСС у подъезда, провел его в дом. Пономарев, пожилой, худощавый, с седеющими щетками-усиками, небольшого роста, был в хорошем расположении духа. Он был крайне вежлив с Рокоссовским, сказал несколько любезных слов жене, четырехлетнего Костю, который поминутно болтал и прыгал по комнатё, как мячик, даже погладил по светлой головке.

– Зачем ты прилепил к носу волосы? – бесцеремонно спросил тот, глянув на незнакомца.

– Ну ты и любопытный, Костя, – рассмеялся Рокоссовский. -Любопытной Варваре нос оторвали.

– Усы гусара украшают, – улыбнулся Пономарев.

– Ты не гусар-р.

– Что, не похож? – спросил Пономарев.

– Нет, не похож, – серьезно ответил малыш и, забравшись к Рокоссовскому на колени, произнес: – Один мой дедушка гусар-р, больше никто.

– Ну ладно, гусар, – поцеловал внука маршал и опустил его на пол. – Иди гуляй.

Они зашли в кабинет и сели на диван.

Пономарев раньше близко не общался с Рокоссовским, но был наслышан о его эрудиции и поэтому тщательно обдумывал, с чего бы начать разговор, чтобы постепенно перейти к основному вопросу, ради которого он приехал сюда по личному заданию Хрущева.

– Константин Константинович, – начал он, *– мой отдел занимается международным и коммунистическим движением, и мне было бы интересно и полезно выслушать ваше мнение о положении дел в Польской народной республике.

Они сидели за чаем и вели непринужденную беседу. Маршал подробно обрисовал ситуацию в Польше, высказал свои предположения о развитии ситуации в этой стране.

Рокоссовский протянул руку к термосу, налил в чашки крепкого чаю, вышел из-за стола и включил свет.

– Все, что вы рассказали относительно Польши, было очень интересно, – говорил неторопливо Пономарев. – А теперь мне хотелось бы затронуть другую тему

–Я вас слушаю.

– Как вы знаете, Константин Константинович, наша партия развернула смелую, бескомпромиссную борьбу с культом личности Сталина. Мы хотим навсегда покончить с этой трагической полосой нашей истории.

^ Как это можно сделать? – удивился маршал. – Насколько я понимаю, то, как мы живем, исправить можно, а то, как мы жили, – это уже достояние истории.

– Вы меня не так поняли, – сказал Пономарев после небольшой паузы. – Речь идет о том, что мы хотим развенчать сталинщину. – Он поднялся, заходил по кабинету и, не глядя на хозяина, будто убеждая самого себя, а не собеседника, за* ученно говорил то, что, видимо, повторял за последние месяцы десятки раз. – Сталин принес много вреда нашему народу. Вы об этом знаете не хуже меня. Я хочу остановиться лишь на одном вопросе, который касается и вас. Мы не можем забыть, что за несколько лет до войны с самым коварным врагом было уничтожено ядро командного состава Красной Армии. – Пономарев начал приводить цифры. – По нашим данным, было репрессировано: из пяти маршалов три, из двух комиссаров первого ранга два, из двенадцати командиров второго ранга двенадцать, из шести флагманов флота первого ранга шесть. Можно еще перечислять. – Пономарев остановился напротив Рокоссовского, ко'торый стоял у окна и, выпуская в форточку дым, курил. – Общее число репрессированных не поддается учету. Взять только корпусных командиров: перед войной их было двадцать восемь, а осталось в живых только три, в их числе и вы.

Рокоссовский с интересом наблюдал за Пономаревым и прикидывал: что ему от меня надо?

Пономарев сел на стул, отпил несколько глотков чаю, вытер платком усы.

– Есть ли в истории такой пример, чтобы в результате поражения были такие огромные потери высшего командного состава?

– Пожалуй, нет, – ответил Рокоссовский и сел застоя.

– Вот видите, что натворил диктатор в мирное время! – воскликнул Пономарев. – И это только одна сторона деятельности тирана.

«Зачем он мне говорит прописные истины», – подумал маршал. Его так и подмывало спросить: чем я могу быть вам полезен?

Вероятно, душевное состояние маршала отражалось у него на лице.

Поэтому Пономарев, уловив это, сказал:

– Зачем я вам все это говорю?

– Хотелось бы знать, – улыбнулся Рокоссовский.

– В нашей пропагандистской разоблачительной работе не хватает ярких выступлений в печати видных военачальников, подвергшихся репрессиям, – продолжал Пономарев. – Их живое слово, рассказ о том, что они испытали сами в те страшные годы, явились бы весомым подтверждением правоты нынешнего курса. '

– Вы так считаете? – в глазах Рокоссовского появился озорной огонек.

– Никита Сергеевич Хрущев принадлежит к тем, кто считает вас одним из умных и талантливых полководцев нашей страны.

– Борис Александрович, – сказал Рокоссовский с досадой в голосе. – Извините, но мне не совсем приятно то, что вы говорите. Мне претит панегирический тон разговора. Я вас понял, но писать ничего не буду.

– Но это же просьба самого Генерального секретаря ЦК КПСС! – с возмущением в голосе произнес Пономарев. Он достал платок и вытер с лица пот.

– Вы сами культ личности создавали, сами его и расхлебывайте.

– Как это сами?

~ Мне довелось присутствовать на чрезвычайном съезде Советов Российской Федерации в 1937 году, и я был свидетелем, как заискивающе рукоплескал Сталину Никита Сергеевич Хрущев. Он один из всех членов президиума в угаре подхалимажа изволил даже приседать. – Он вышел из-за стола и остановился посередине кабинета. – Не кажется ли вам, Борис Александрович, что вы удобряете почву для нового культа личности?

– Константин Константинович, о чем вы говорите?

– Вы меня прекрасно понимаете!

Пономарев подошел к открытой форточке, Рокоссовский, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.

– Жаль, что вы отказались выступить со статьей в «Правде», – нарушил молчание Пономарев.

– Борис Александрович! Я – солдат! – произнес Рокоссовский, остановившись. – Сталин во время войны был Главнокомандующим. Под его руководством мы одержали Великую Победу. Командующие фронтами, я сужу по себе, не боялись перед ним отстаивать свою точку зрения. И надо отдать должное Сталину: когда он убеждался, что не прав, то менял свое мнение в пользу дела. По моему разумению, он был дальновидным стратегом. И если бы я сегодня, после его смерти, выступил против своего Верховного Главнокомандующего, я бы перестал себя уважать.

– Странная позиция, – произнес Пономарев. – Вот уж никогда не думал, что вы будете против разоблачения культа личности.

– Вы ошибаетесь. – Рокоссовский поднял взгляд на Пономарева. – Вы, политики, должны принять такие законы и создать такие социально-политические условия, чтобы страной управ-ляли личности, призванные народом. – Он подошел к серванту, взял бутылку коньяка, коробку конфет, наполнил рюмки. – Надеюсь, вы меня поймете.

– Что делать, – проговорил Пономарев, поднимая рюмку. – Пусть этот разговор останется между нами. Хрущеву я сумею объяснить, почему вы отказались принять его предложение.

– Хорошо, хранить военную тайну я умею.

2

Зимой 1957 года Главный инспектор Советской Армии маршал Рокоссовский вернулся с Северного флота с инспекторской проверки. За всю свою жизнь он никогда не был на Крайнем Севере, и этот суровый край произвел на него огромное впечатление.

Уже прошло более десяти дней, а перед его глазами стояли в сиянии северной ночи белые снега, звенящая тишина и какие-то таинственные тени, соединяющие небо с землей. Поэтическая восторженность охватывала его, когда он вспоминал северное сияние, увиденное им в Североморске. Он восхищался моряками, которые несли службу в северных морях, их преданностью своей профессии.

Сегодня он сидел в кабинете Министерства обороны, готовился к докладу министру о результатах проверки флота, корректировал предложения по совершенствованию боевой выучки моряков и улучшению их быта.

На следующий день у него состоялась встреча с министром обороны. Жуков нашел в предложениях по результатам проверки целый ряд принципиальных проблем и обещал рассмотреть их на Военном Совете Министерства обороны.

После доклада Жуков осторожно спросил:

– Мне доложили, что ты выступал на научной конференции в Академии Генерального штаба?

– Да, выступал, – ответил Рокоссовский.

Как раз в это время разоблачение культа личности набрало самые высокие обороты, и десять сталинских ударов в Великой Отечественной войне, о которых так трубила военная наука, понемногу, незаметно стали приписываться маршалу Жукову, затмив тем самым вклад в Победу других полководцев, в том числе и-Сталина.

Рокоссовский пользовался огромным авторитетом в научных кругах, его часто приглашали на разног» рода встречи, конференции, где он откровенно высказывал свою точку зрения на многие вопросы войны.

– Говорят, ты там на Жукова катил бочку, – министр устремил колючие глаза на Рокоссовского.

– Я не на Жукова катил бочку, а на военную прессу, которая часто искажает факты и тем самым переписывает историю войны. К примеру, пишет о том, чего не было в первые дни сражений.

– Ну и чего не было в первые дни сражений? – загадочно спросил Жуков.

– В «Военно-историческом журнале» черным по белому записано, что начальник Генштаба Жуков в июне – июле 1941 года лично организовал контрудар по флангам войск генерала Клейста в районе Дубно – Ровно, Броды – Луцк. Завязалось первое в истории крупное танковое сражение. В результате были сорваны планы молниеносного захвата Киева.

–Ну и что?

– А то, – произнес с жаром Рокоссовский, – что, когда проводилась эта спонтанно возникшая операция, у вас не было связи не только с Генштабом, но н с Киевом. Это раз.

– А что два?

– Мой механизированный корпус был укомплектован танками старого образца всего лишь на тридцать процентов, и часть их мы потеряли на марше. Танкового сражения, о котором говорит журнал, вовсе не было. Слишком неравны были силы.

– Но ведь удар по Клейсту был?

– Да, был, но в нем в основном принимали участие пехота и артиллерия, которую мы по указанию свыше не отправили на полигон, где потом бы ее утюжили немецкие танки.

Жуков взял в руки карандаш и, грозно насупившись, начал постукивать по столу.

– Ну а еще о чем ты там говорил?

– Далее я коснулся того, что пишет сам Жуков в своих мемуарах.

– Ну, и что же он там пишет? – министр сжал губы.

– Откровенно говоря, меня огорчает, что Жукову иногда изменяет объективность.

– Так, так. – Голос Жукова звучал спокойно, но в тоне проскальзывали недовольные нотки. – И что же тебя огорчает?

– Так, Жуков пишет, что на Центральном фронте разработка операции проводилась начальником штаба Малининым и им же была представлена в Генеральный штаб. – Рокоссовский отодвинул лежавшую перед ним папку, взглянул на министра обороны. – На самом же деле план операции разрабатывался командованием фронта с привлечением всего коллектива руководящих работников управления и штаба и был представлен в Стайку Военным Советом фронта.

– Так, так, дальше.

– Малинин – порядочный человек, – сохраняя внешнее спокойствие, продолжал Рокоссовский, – и на подобный поступок, который приписывает ему Жуков, он никогда бы не решился. К тому же добавлю, что для окончательной доработки плана обороны войск Центрального фронта я был вызван в Ставку и лично докладывал свои соображения Верховному Главнокомандующему и, после некоторых уточнений, этот план был утвержден.

– Я этого не помню, – министр зло усмехнулся.

– А я хорошо помню, – твердо заявил Рокоссовский. – Жуков утверяедает, что более успешные действия Центрального фронта, чем Воронежского, объясняются тем, что против войск Центрального фронта было значительно меньше сил.

– А что, разве не так?

– Нет, не так. Ударная группировка противника, действовавшая против Воронежского фронта, состояла из 14 дивизий, а против Центрального – из 15 дивизий.

– Но там было больше танков.

– Да, на две дивизии. Но против нас было больше артиллерии, – Рокоссовский наблюдал за тем, как Жуков вышагивал по кабинету.

– Предположим, что так.

– Более удачные действия войск Центрального фронта объясняются вовсе не количеством войск противника, а умелым построением обороны, – Рокоссовский пытался поймать взгляд Жукова. – Хорошо изучив тактику немцев, мы правильно определили, где будет нанесен главный удар, и сосредоточили там основные силы, а Воронежский фронт расположил их равномерно на всем участке.

Они посмотрели друг другу в глаза долгим, пристальным взглядом. Затем Рокоссовский продолжал:

– Теперь о личной работе Жукова на Центральном фронте как представителя Ставки.

– Это уже совсем интересно, – Жуков остановился у окна, не сводя глаз с собеседника.

– В своих воспоминаниях он подробно рассказывает о проведенной у нас работе как в подготовительный период, так и в процессе самой оборонительной и наступательной операции.

– А что не так? – спросил Жуков грубоватым тоном.

– Я вынужден сообщить министру обороны с полной ответственностью, – Рокоссовский улыбнулся горькой улыбкой, – если нужно, это могут подтвердить живые свидетели, что изложенное Жуковым не соответствует действительности. И он об этом хорошо знает.

Жуков надул щеки и снова начал ходить по кабинету. Ему хотелось закончить этот разговор, но, учитывая, что он его затеял сам, пришлось выслушивать до конца.

– Жуков впервые прибыл к нам на КП в Свободу 4 июля и пробыл у нас до 10 – 11 часов 5 июля. Находясь у нас в штабе в ночь перед началом сражения, когда было получено донесение Пухова о захвате вражеских саперов, сообщивших о начале немецкого наступления, Жуков отказался взять на себя ответственность и отдать приказ о начале артиллерийской контрподготовки, заявив: «Ты командующий, ты и решай». А утром с разрешения Сталина уехал к Соколовскому. Теперь же Жуков рассказывает читателю, как он давал команду на открытие артиллерийского огня и как трудно далось ему это решение, но оно было единственно верным, и перед наступлением немцы понесли большие потери в живой силе и технике.

Рокоссовский поднялся, взял свою папку, надел фуражку.

– Искажать истину и приписывать себе то, чего не было?.. Странно,очень странно.

Жуков продолжал ходить по кабинету и молчал.

Говорить дальше не было смысла – Жуков делал над, что в этом разговоре он не нуждается. Рокоссовский, не глядя на маршала, вышел из кабинета.

Поднимая эти вопросы, Рокоссовский преследовал одну-един-ственную цель – сохранение исторической правды о Великой Отечественной войне, пока еще живы ее активные участники.

Видимо, стремление Жукова увенчать себя лаврами единственного стратега в разработке и осуществлении операций в прошедшей войне сильно повлияло на выступление Рокоссовского на октябрьском Пленуме ЦК КПСС 1957 года, когда снимали маршала с поста министра обороны. -Он часто спорил с Жуковым, во к его таланту относился с уважением. Однако на пленуме, вспомнив «трофейные» грехи Жукова, разбор его дела при Сталине, Рокоссовский сказал: «Он тогда! прямо признал, что да, действительно, за ним были такие ошибки. Он, мол, зазнался, у него известная доля тщеславия и честолюбия, и дал слово, что исправит свои ошибки на другом месте работы. Но это были только слова...»

а

3

Шли годы, здоровье маршала начало сдавать – сказались нечеловеческое напряжение в войнах, в которых он участвовал с небольшими перерывами более 15 лет, и тюрьма, угнетавшая его душу и терзавшая тело почти три года. В апреле 1962 года Константин Константинович покинул пост начальника Главной инспекции Вооруженных Сил и остался в составе группы генеральных инспекторов Министерства обороны, которую в армии называли «райской группой». Но, учитывая его неуемную жажду к работе, скромность и добросовестность, райской жизни у него в этой группе не получилось.

Он активно участвовал в работе Советского комитета ветеранов войны, мобилизуя своих старых друзей по оружию на работу среди молодежи по ее воспитанию в духе любви к Родине.

«Сквозь большое окно, – пишет журналист, – в кабинет смотрит сумрачный зимний день. Над столом возвышается крупная фигура в маршальской форме. Кто не видел Рокоссовского с той курской поры, возможно, и найдет в нем перемены: резче обозначились морщины на лице, посеребрились сединой и без того светлые волосы. Но в главном – в поведении, в характере – он тот же. Сколько им пережито, сколько перенесено ран, да и лет уже шестьдесят восемь, но он не поддается недугам, голубоглазый, стройный, ой также бодр, приветлив, улыбчив. На квартире у него я видел на видном месте, как самую ходовую вещь, эспандер – каждое утро зарядка, да и днем нередко подойдет, расправит плечи. Сейчас он то и дело, встает из-за стола, размашисто прохаживается – все та же излюбленная привычка думать на ходу. Часто звонит телефон. Скульптор Э.В. Вучетич хочет проконсультироваться по сооружаемому на Мамаевом кургане монументу героям битвы на Волге. Звонок из Военно-научного управления Генерального штаба: в сборнике «Великая битва на Волге», который редактирует Константин Константинович, надо посмотреть последние статьи».

Рокоссовский поддерживал душевные контакты со своими бывшими подчиненными. Они частенько бывали гостями мар* шала, в том числе и польские офицеры. Он, как и прежде, интересовался проблемами Варшавы, Войска Польского.

• Духовная связь с Родиной проявлялась и в деятельности Общества советско-польской дружбы, и в постоянном интересе к польской литературе и искусству.

«Во время работы в Москве я встречался с маршалом Рокоссовским и его семьей, – вспоминает генерал дивизии Ян Сле-вицьский, – как сам маршал, так и его супруга с большой теплотой вспоминали Польшу и Варшаву. Несмотря на то что маршал покинул Родину при сложных обстоятельствах, но в его сердце сохранилось чувство любви к польским солдатам и офицерам**»

Рокоссовский не упускал ни одного случая, чтобы поговорить с польскими гостями. На торжественных выпусках в военных академиях он всегда находил удобный момент для того, чтобы побывать в кругу польских офицеров, поздравить их и побеседовать накоротке – притом всегда на польском языке.

Сегодня на исходе дня, когда Рокоссовский редактировал статью для сборника «Великая битва на Волге», ему принесли Письмо от Белозерова. Он прочитал его, повертел в руках, будто сомневаясь, понял ли его, вышел из-за стола, закурил, прошелся по кабинету. Было видно, что письмо испортило ему настроение. И было за что переживать.

Наряду с рассказом о своей жизни, о работе, о семье, Белозеров пошел в атаку на решения двадцать второго съезда КПСС, наметившего программу построения коммунизма в нашей стране. Андрей рубил тут направо'и налево.

Рокоссовский снова взял письмо и, раздумывая, прочитал небольшой отрывок вслух:

«Знаешь, Костя, у меня создается стойкое впечатление, что жизнь народа нашей страны заключается только в жертвенности. Не хватает хлеба, ходим в латаных штанах, едва сводим концы с концами, а тут на тебе – наше поколение уже будет жить при коммунизме. Это же бред, рассчитанный на то, чтобы народу векрутить мозги. Неужели наши многострадальные люда не заслужили счастья при жизни? Ты извини меня, Костя, но я не могу справиться с эмоциями. Люди, поглощенные будущим, забывая о настоящем, напоминают мне ослов: чтобы заставить последних идти быстрее, на прикрепленной к их голове палке вешают вязанку сена. Осел постоянно видит ее перед собой и семенит за ней, чтобы ее схватить.И так, бедолага, трудится в надежде вдосталь поесть, бежит и бежит, пока не наступит его конец. Примерно таким методом мы строим наше будущее».

«Это уж слишком», – подумал Рокоссовский и лихорадочно принялся за ответ. Рокоссовский своим обостренным чутьем угадывал опасность в рассуждениях друга и просил его не впадать в крайности и вести более благоразумный образ жизни. В заключение он ему напоминает:-«Ты, Андрей, как лунатик, гуляешь по крышам, но когда тебя разбудят, ты можешь провалиться в пропасть. Я настоятельно рекомендую жене и дочурке держать тебя в узде и не пускать на крышу. Ты же умный мужик и хорошо знаешь, что она может и поехать».

Глава седьмая 1

В конце 1966 года Рокоссовский сидел в своем кабинете и работал над будущей книгой. Зеленое сукно стола, свет, падавший из двух окон, спокойная и привычная обстановка – все это настраивало на рабочий лад. Сегодня он писал с удивительным чувством свободы и легкости, еле поспевая за мыслью. Одна треть книги, над которой он работал уже около года, была готова, и он, словно предчувствуя, что не так много осталось времени ходить по этой земле, старался ее побыстрее закончить. Пройдено много разных дорог, остались позади победы и неудачи, встречи с известными и простыми людьми, трудаые для понимания исторические события. Все это надо было вспомнить, обдумать и правдиво рассказать людям. Маршал был твердо намерен сегодня посидеть за столом пять-шесть часов, но вот незадача – напросился на встречу знакомый еще по войне корреспондент, который собирался у него взять интервью в связи с семидесятилетием. Не лежала у него душа к разговорам, но газетчик оказался слишком настырным, и он не мог ему отказать.

Как было условлено, через четверть часа корреспондент уже сидел у него в кабинете и, применяя свои журналистские приемы, пытался маршала разговорить. Задав несколько дежурных вопросов и получив на них короткие ответы, сотрудник газеты натолкнулся на нежелание маршала вести какую-либо беседу. Было заметно, что стоять у него сегодня над душой бесполезно и что, вопреки общему мнению о веселом нраве Рокоссовского, в

этот раз у него не было настроения.

– Можно задать вопрос не для печати? – спросил корреспон* депт.

– Пожалуйста, только покороче.

– Как вы относитесь к Никите Сергеевичу Хрущеву?

– В основном, как к шуту.

– Теперь меняются взгляды, подходы к проведению тех или иных операций в Великой Отечественной войне. Оказывается^ роль Хрущева, а теперь Брежнева в истории военного искусств!! недооценивались. Как вы на это смотрите?

– Очень просто.

–А именно?

– Создается впечатление, что войну выиграли люди, которые ели больше всего каши из котла победоносных армий.

– В чем теперь ваше счастье?

– В моих внуках. – Лицо Рокоссовского потеплело. На щеках пробился болезненный румянец. – Старший, Костя, становится взрослым... Уже начинает басить. Хороший парень. Младший внук Павлик пошел только что в первый класс. Теперь мы не-разлучные друзья: вместе учимся, вместе играем. – Маршал вышел из-за стола, открыл дверь. – Павлик, иди сюда!

Когда к нему подошел вихрастый малыш, с большими моргающими глазами*, с вымазанными в чернилах пухленькими щечками, дедушка словно захмелел от радости.

– Вот он, мой ученик. – Рокоссовский вытер платком щеки внука, который крутил головой, чтобы избежать этой неприятной процедуры.

– Павлик, кем ты собираешься стать, когда вырастешь? – спросил корреспондент.

– Прокурором, – серьезно ответил малыш.

– О-о, как ты высоко берешь! – улыбнулся маршал и, повернувшись к подошедшей дочери, сказал: – Ада, у нас с представителем прессы пропал контакт. Может, ты ответишь на его вопросы?

– С удовольствием, – усмехнулась она, поглаживая волосы сына.

– Отлично! Вот это идея! Превосходно! – воскликнул сотрудник газеты.

– Даже интересно знать, что думает обо мне моя дочь, – сказал Рокоссовский.

Несколько часов подряд задавал вопросы корреспондент учительнице французского языка Аде Рокоссовской (она сохранила добрачную фамилию).

– Как вы относитесь к известности маршала Рокоссовского?

– Для меня он прежде всего был и остается отцом, близким, любимым человеком, который чинил мои куклы, помогал мне решать задачи по алгебре, читал Пушкина, Байрона^ Мицкевича, Есенина, учил ездить на лошади, понимать и любить природу. Таковы почти все отцы, но мой все равно кажется мне самым добрым, самым чутким, самым умным и веселым.