Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

– Еще одно такое слово вякнешь и недосчитаешься зубов! -взял за шиворот черноглазого Рокоссовский так, что у того сразу же пропала спесь. – Впредь называть меня Константином Константиновичем и никак по-другому!

– Х-хорошо! Буду только так!.. Буду!.. Буду!..

Почти полгода просидел Рокоссовский в этой тюрьме. Вместе со всеми его водили на работу, как будто он уже давно получил свой срок. Он собирал ящики, научился работать на строгальном станке, овладел профессией мебельщика – делал шкафы, табуретки, столы.

Но в сентябре 1939 года его вновь посадили в одиночную камеру, а неделю спустя состоялось новое засед ание Верховного суда СССР. Заседатели были те же, что и на первом рассмотрении дела, – М.Н. Деренчук, Ф.А. Климин. Председательствующим вместо Багринцева был назначен П.С. Гиль.

Накануне нового судебного заседания он не сомкнул глаз. Вся ночь прошла в мучительно-тяжелых раздумьях. Какой приговор его завтра ожидает? Похоже, решили с ним больше не канителиться, раз организуют судебное разбирательство без его личного признания. Иначе какой смысл в повторений того, что было на первом судебном заседании? Неужели так бесславно оборвется его жизнь?

А теперь я предоставляю слово человеку, перенесшему 4eTbi^J ре инфаркта, дожившему до преклонных лет, полковнику юстиции в отставке, члену КПСС с декабря 1918 года, бывшему члену Верховного суда Союза ССР Ф.А. Климину. Он оставил завещание: после его смерти вскрыть пакет, который он с педантичной аккуратностью опечатал сургучной печатью и хранил в своем рабочем столе на квартире. Привожу дословно.

«В марте 1939 года я был членом военной коллегии Верховного суда Союза ССР, когда судили комбрига Константина Константиновича Рокоссовского. Сидел я по правую руку от председательствующего, ближе к барьеру, за которым находился подсудимый. У комбрига было измученное лицо, под «нулевку* подстрижен. Был одет, как все заключенные военные высокого ранга – в потрепанное солдатское обмундирование. Его охранял рослый, с глазами навыкате часовой.

Я взглянул в лицо подсудимого и как-то растерялся: какие же я увидел глаза? Открытые, честные, они как бы свидетельствовали: этот человек не способен говорить ложь, ему можно, должно верить. Мне даже почудилось, что я в чем-то виноват перед Рокоссовским. Но нужно было подавить это чувство: какое может быть стеснение? Перед кем? Комбриг предан суду как участник антисоветского заговора в армии. Мне ли, члену суда, впадать в сентиментальность? На предварительном следствии Рокоссовский отверг все обвинения и отказался подписать протоколы допроса. А на столе лежали сорок объемистых папок свидётельских показаний. Все свидетели категорически утверждали: Рокоссовский – враг Родины, он подло изменил ей. Протоколы подписаны'свйдетелями, и только один остался в живых, и тот отказался от показаний.

Что делать, думал я? Довериться глазам, честным и открытым? Это не доказательство для суда. Согласиться с показаниями мертвых свидетелей? Тогда надо немедленно осудить Рокоссовского по самой страшной статье. А она повелевала определить "Только высшую меру без права обжалования. Днем приговорили к расстрелу, а уже ночью приговор будет приведен в исполнение. Но в виновности К– Рокоссовского у меня возникли серьезные сомнения.

Глаза Константина Константиновича, мягкие и доброжелательные, с нежным голубоватым отливом, продолжали оставаться спокойными. Ответы на вопросы– тоже ровные, спокойные, гордые, полные достоинства. И опять меня терзают навязчивые сомнения: может ли быть такой человек врагом Родины? Вопрос сложный, психологически трудный, хочется разобраться во всем объективно и справедливо. Я стал придираться к явным нарушениям в ходе следствия. Даже зло упрекать в полном невежестве следователей: мол, неужели не понятно, как вести допрос? К счастью для Рокоссовского, такую же позицию занял и второй член суда.

Дело отложено...

Через полгода, осенью 1939 года – следующее заседание. Рокоссовский еще больше похудел, был бледен, щйси его запали. Но глаза, глаза! Я теперь окончательно был уверен, что передо мной оклеветанный человек. Председательствовал другой ди-вюрист, но второй заседатель был тот же. Не сговариваясь, члены суда оказались единомышленниками. Снова придирки к следователям. И во второй раз дело отложено... Третье заседание не состоялось: Константина Константиновича освободили и он вернулся в строй.

Гораздо позже, когда в приказах Верховного Главнокомандующего я встречал имя Рокоссовского (а оно появлялось в печати), я всегда думал о том, что хоть как-то помог выдающемуся полководцу выйти на волю и занять свое достойное место в рядах сражающейся армии ».

Уважаемый полковник юстиции Ф.А. Климин не только «как-то помог», но^-, по сути дела, спас Рокоссовского от неминуемой гибели. Не будь у нашего героя таких привлекательных, симпатичных, «честных, с голубым отливом» глаз, – страшно подумать! Наша страна, мир так и потерял бы навсегда этого выдающегося человека и полководца.

Чтобы закончить рассказ об этой драматической странице в жизни Рокоссовского, приведу еще одно письмо, датируемое 15 сентября 1965 года.

«Уважаемый Константин Константинович!

В этом последнем моем письме очень прошу извинить'меня за причиненное беспокойство, благодарю за последний звонок и разъяснение, что не стоит ворощцтЬ прошлое.

Меня лишь крайне огорчило Ваше предложение, что, состо-ись наша встреча, мне пришлось бы покраснеть.

Вы не знали и не могли знать, что я, не имеющий никакого отношения к следствию, в 1938 году вмешался в Ваше дело и написал смелый для того времени рапорт, в котором протестовал против передачи Вашего дела на рассмотрение тройки. Я позволил себе тогда, в 1938 году указать, что такого рода дело является «диверсией против Красной Армии». Я добился тогда лишь одного: дело было снято с рассмотрения на тройке. Моему рапорту предшествовала одна встреча с Вами, во время которой я советовал Вам ни в коем случае не оговаривать себя.

Никогда бы я Вас не посмел побеспокоить, не появись в Москве слух о том, что Вы однажды в кругу своих друзей будто бы рассказали, что во время следствия к Вам неожиданно заявился один молодой чекист и посоветовал Вам не давать показаний, и при этом весьма положительно характеризовали этого человека.

Понимаю теперь, что слух этот, возможно, лишен был основания, потому как этим человеком был я, поэтому я позволил себе написать Вам письмо. Мне крайне не хотелось, чтобы Вы подумали обо мне плохо, как о наглеце, который мало того, что участвовал в таком позорном деле, но еще и аудиенции добивается, чтобы смаковать прошлое...

Дело было позорное, одно из многих в то время таких дел, но моя роль в нем была отнюдь не позорной.

Ни с одним человеком я не говорил об этом, но горжусь по сей день тем, что вырвал из лап тройки (там судили заочно) такого Человека. Никогда Вас больше беспокоить не буду, извините! Желаю Вам многих лет здоровья и благополучия. Н. Лернер».

Продержали Рокоссовского в Бутырке до марта 1940 года. И не случись советско-финляндской войны*, где долгим эхом аукнулась чистка командиров Красной Армии, несомненно состоялся бы очередной суд над Рокоссовским. Среди вершителей людских судеб того времени сентиментальность была не в моде. Другие члены Верховного суда СССР, другие дивюристы наверняка не смотрели бы в голубые глаза Рокоссовского, как это сделал Климин, а довели бы дело до конца.

Существует не одна версия 6 том, кто помог освобождению заключенного из тюрьмы. Когда в Великую Отечественную войну взошла звезда Рокоссовского, расцвел его военный талант в полную силу, оказалось, что многие приближенные к отцу народов Сталину радели о будущем полководце: то Буденный ходил к Сталину с просьбой, то Шапошников замолвил слово, то Жуков хотел вырвать его из тюрьмы, то Тимошенко хлопотал о его освобождении. Подтвердить эти версии документально или же со слов самого Рокоссовского невозможно. Ясно одно – подавляющее большинство его сослуживцев сами дрожали за свою жизнь. Почему его бывшие соратники и друзья, оказавшиеся на верху армейской пирамиды, бросили его в беде, по-другому объяснить трудно.

Скорее всего, обжегшись в Финляндии на линии Маннергей-ма*, Сталин поручил Лаврентию Берии разыскать по тюрьмам и лагерям уцелевших военачальников, пропустить их через чекистское сито и выпустить на волю. В числе таких командиров, чудом оставшихся в живых, оказался и Рокоссовский.

Сразу же после окончания советско-финляндской войны (март 1940 года) его освободили из тюрьмы и восстановили во всех гражданских правах.

3

Весной 1940 года в Сочи наблюдался большой наплыв приезжих. По территории санатория Наркомата обороны бродили с облупленными нбсами жены военных, в бильярдной гоняли шары и, закрывшись в душных комнатах, расписывали пульку их мужья.

Рокоссовский, его жена и дочь, ни на минуту не покидавшая отца, лежали рядом на пляже. Морская вода с мягким шорохом подходила к берегу, облизывала ноги, тела и с тихим шепотом уходила обратно. Рокоссовскому казалось, что не было ни тюрьмы, ни голода, ни холода, ни физической боли, а есть и всегда будет такое душевное блаженство, как теперь: рядом самые близкие и родные люди, чистый свежий воздух, ласковое солнце и безмерная голубая даль.

Ада, светясь радостью – улыбкой, глазами, – прикоснулась к плечу отца:

– Папочка, почему ты не хочешь говорить о том, как ты там; жил в тюрьме, о чем ты думал, чем ты там занимался. Это нам очень интересно. Мы ведь ничего от тебя не скрывали – рассказали все-все.

Рокоссовский присел, посмотрел на дочь, на жену, обнял их за плечи.

– Люлю и Адуля, давайте с сегодняшнего дня, с этой Минуты договоримся: о том, что было с нами за последние три года, больше ни слова, никогда, ни при каких обстоятельствах. Не было той полосы в нашей жизни, не было и все. – Он прижал их к себе. – Ну что, договорились?

Жена и дочь молча подали ему руки в знак согласия.

– Вот и молодцы! – улыбнулся Рокоссовский И, под пристальным вниманием женской половины пляжного общества, нырнул в ледяную воду.

Вечером Рокоссовский познакомился с отдыхающим из соседней палаты. Им оказался заместитель командующего войсками Закавказского военного округа генерал Павел Иванович Батов. Этот невысокого роста крепыш с каштановыми волнистыми волосами пришелся Рокоссовскому по душе, и они до полуночи говорили об Испании, где воевал Батов, спорили о войне с Финляндией, обменивались мнениями об обстановке в Европе в связи с захватом гитлеровскими войсками Польши.

Когда Батов пытался расспросить Рокоссовского о годах, проведенных в тюрьмах, тот сказал:

– Дорогой мой Павел Иванович, я дал себе клятву не вспоминать те годы. Теперь, когда я на свободе, говорить об этом просто нет никакого смысла. Прошу извинить, но нарушать данное себе слово я не буду.

– Ну а все-таки, Константин Константинович, – не сдавался настырный Батов, – у вас же были хорошие знакомые, вхожие к самому Сталину. Они же наверняка знали, что вы ни сном ни духом не виноваты.

–Например?

– Тимошенко, ваш бывший начальник. Он – командир корпуса, а вы – командир дивизии в Белоруссии. Или тот же Жуков, который командовал полком в вашей Самарской дивизии. Вы же вместе с ним учились на курсах, были хорошими друзьями.

–Павел Иванович, вы помните, кто такой Галилео Галилей? -хитровато улыбнулся Рокоссовский.

– Кажется, физик, астроном.

– Да, да, это он развил учение Коперника* о движении Земли. Его знаменитая фраза перед казнью: «А все-таки она вертится»—будет жить вечно.

– Великий итальянец.

– Так вот, дорогой мой, ученый, сверстник Галилея, был Галилея не глупее; он знал, что вертится Земля, но у него была семья.

– Ох и Рокоссовский, ох и Константиныч! – проговорил Батов и расхохотался. – Отличный стрелок – прямо в яблочко.

Разошлись они ближе к полуночи, сыграв на прощание три партии в бильярд.

Желание Юлии Петровны сбылось – теперь вся семья была вместе. После долгой разлуки, мучений и скитаний – это были самые счастливые дни в их жизни. Отпуск подходил к концу, а ей так хотелось продлить его хотя бы недельки на две. Но ничего не поделаешь – завтра надо собираться в дорогу.

Она медленно шла вдоль берега по мягкому, как бархат, песку и любовалась ручейками, оставленными уходящей волной. Она присела, опустила руки в воду и долго наблюдала, как на морских волнах качаются, как поплавки, две желтых шапочки. Там плавали ее муж и дочь. Юлия как курица-наседка ходила по берегу и, не умея плавать, горела желанием броситься в воду и оказаться рядом с ними.

6 Заказ 3602

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ФРОНТОВЫЕ ДОРОГИ

Память войны! Счастлив, кто не знает ее, и я хотел бы пожелать всем добрым людям: и не знать ее никогда, не ведать, не носить раскаленные угли в сердце, сжигающие здоровье...

Виктор Астафьев

Глава первая 1

начале лета 1940 года уже несколько дней подряд моросил мелкий дождик. В Москве было прохладно и пахло сыростью.

К зданию Народного комиссариата обороны подъехал «ЗИС-101». Из него вышел генерал-майор Рокоссовский, высокий, статный, в форме с иголочки. От бывшего заключенного не осталось и следа. Он шел по широкому коридору и, отвечая на многочисленные приветствия, думал о предстоящей встрече с Народным комиссаром обороны: какое будет решение, где предстоит ему служить? С некоторым волнением он переступил порог массивного кабинета.

– Здравствуйте, Константин Константинович, – навстречу ему вышел из-за стола Тимошенко.

– Здравия желаю, Семен Константинович, – весело улыбаясь, произнес Рокоссовский.

– Прошу, – кивнул Тимошенко и занял место в кожаном кресле.

– Спасибо, – Рокоссовский сел напротив.

– Вижу, военная косточка еще сохранилась.

– Со стороны виднее.

– Тяжело было?

– Бывало всяко, – ответил Рокоссовский, давая понять, что у него нет желания вести разговор на затронутую тему. – Соскучился по настоящей работе. У меня уже давно руки чешутся.

– Без работы не останетесь, – сказал Тимошенко, затем взял указку и подошел к висевшей на стене карте. – После оккупации фашистами Польши мы вышли на границу Западной Украины и Белоруссии. Теперь имеем непосредственное соприкосновение с гитлеровцами. На третий день после нападения Гитлера на Польшу Франция и Англия объявили Германии странную войну.

– В чем ее странность? – Рокоссовский подошел к карте.

Тимошенко вытер платком вспотевшую безволосую голову.

– В том, что эти страны проявляют поразительную медлительность и неповоротливость. Создается впечатление, что перед нами крепкий молодец, одетый в военную форму и снабженный неплохим оружием. Выпятив грудь, он бодро топает на месте, так и кажется, что он вот-вот бросится в драку. А на самом деле он ищет подходящего момента, чтобы сбросить с себя военные доспехи и, облачившись в мирные одежды, занять место в ресторане и спокойно сосать холодное пиво.

Рокоссовский, пораженный образностью языка народного комиссара, улыбнулся.

Тимошенко положил указку, сел за стол для совещаний, рядом с собой усадил генерала.

– Я мельком встречал в газетах заметки о тройственных переговорах, – сказал Рокоссовский. – Интересно знать: почему мы не договорились?

– Потому* что Англия и Франция эти переговоры саботировали.

– В чем заключался их саботаж?

– Узнаю прежнего Рокоссовского, – засмеялся Тимошенко. -Советская военная миссия во главе с Ворошиловым считала, что СССР, не имея общей границы с агрессором, мог оказать помощь Англии, Франции, Румынии и Польше лишь при условии пропуска его войск через польскую территорию. Других путей для соприкосновения не было. Западные миссии не согласились с позицией советской стороны. Хуже того, польское правительство открыто заявило, что не нуждается в помощи со стороны Советов.

– Когда б клюнул жареный петух, никуда бы поляки не делись. Неужели эти 200-400 километров явились камнем преткновения в таких важных переговорах?

– Если хотите, в этом была основа разногласий, – сказал Тимошенко, взглянув на генерала. – Поэтому переговоры прервались, и мы вынуждены были заключить пакт о ненападении с фашистской Германией.

– Любопытно, какими силами располагал будущий тройственный союз, если бы он состоялся?

Маршал Тимошенко открыл сейф, нашел нужную папку и уселся за стол.

– Франция могла поставить 110 дивизий, 4 тысячи современных танков, 3 тысячи пушек и 2 тысячи самолетов, Англия – 31 дивизию и 2 тысячи самолетов. Как видите, силы немалые.

– Да, силы немалые, – согласился Рокоссовский и, подумав, спросил: – А мы чем располагали для борьбы с агрессором в Европе?

– Мы могли поставить 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 5 тысяч орудий, 10 тысяч танков, 5 тысяч боевых самолетов. Кроме того, к услугам всех держав имелись военно-морские флоты.

– Итого, – моментально прикинул Рокоссовский. – Какая силища – почти 300 дивизий, 15 тысяч танков, более 10 тысяч самолетов? – Он посмотрел на маршала. – Как же мы отказались от такой сокрушительной силы из-за пустяка?

– Как из-за пустяка? – резко возразил ^имошенко. – Нам не давали коридор – это не пустяк!

Он посмотрел внимательно на Рокоссовского и подумал: «А он ничуть не изменился: все та же смелость мыслей, все та же раскованность. Только, пожалуй, более категоричные суждения».

– Было не до коридора, когда гитлеровцы начали кромсать Польшу. Я больше чем уверен – польский народ встречал бы нашу армию хлебом и солью.

– Ладно, Константин Константинович, в своей полемике мы^ можем далеко зайти, – сказал Тимошенко, отдавая себе отчет^ что. этот разговор, когда уже заключен пакт о ненападении с _; Германией, является совершенно неуместным.

После некоторого молчания маршал произнес:

– Вы снова будете командовать 5-м кавалерийским корпусом. Пока корпус в пути – он перебрасывается на Украину, – я вас направляю в распоряжение командующего Киевским Особым военным округом генерала армии Жукова.

– Жукова? – переспросил Рокоссовский.

– Да, да, Жукова, – подтвердил Тимошенко, посмотрев на генерала. – Теперь вы меняетесь местами – он начальник, а вы подчиненный.

– Я ничего не имею против. Мы всегда были с ним добрыми друзьями.

– Вот и хорошо, – сказал Тимошенко и молниеносно поднял трубку красного телефонного аппарата, который задрожал от звонка.

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – принял стойку «смирно» маршал. – Слушаюсь!.. Сейчас же выезжаю!.. Слушаюсь, товарищ Сталин!

Тимошенко дрожащими пальцами застегнул пуговицы, опоясался ремнем, нахлобучил почти до самых бровей фуражку и, тревожно взглянув в зеркало, на ходу бросил:

– Товарищ Рокоссовский, предписание у помощника!

2

Киев встретил Рокоссовского радушно. Лето было в разгаре. Роскошные шапки темно-зеленых каштанов придавали улицам нарядный и праздничный вид. От синего Днепра веяло прохладой.

Жуков и Рокоссовский встретились по-дружески. Как старые солдаты обнялись, похлопали друг друга по плечу и приступили к делу.

– Пока твой корпус подтягивается к новому месту дислокации, – говорил Жуков, – попроси у штабистов материалы, связанные с войной в Финляндии, там есть, что посмотреть, Одним словом, йходи в курс дела.

Все лето 1940 года прошло для Рокоссовского в изучении документов, в учениях и инспектировании войск. И только в конце июля он принял свой 5-й кавалерийский корпус. Там оказалось немало старых сослуживцев, которые встретили его с искренней радостью. Но были и те, кто «бичевал» его на партийном собрании, разносил в пух и прах, когда его отстранили от должности командира корпуса. В связи с этим он вынужден был собрать офицеров.

– Работать с подчиненными, которые прячут глаза от командира, не лучшее средство для взаимопонимания, – открыто сказал он. – Кто-нибудь заметил, что я отношусь предвзято к некоторым из вас?

– Н-нет! – дружно ответили голоса.

– Так вот, все, что было, быльем поросло, – мягко сказал он, улыбнувшись той обаятельной улыбкой, которую хорошо знали подчиненные. – Теперь мое кредо – кто старое помянет, тому глаз вон. Кому не любо, что против шерсти глажу? Время не терпит – на пороге, на мой взгляд, тревожные события.

Когда в зале раздались дружные аплодисменты, Рокоссовский поднял руку.

– Извините, друзья, я говорил не для того, чтобы сорвать аплодисменты.

После этого разговора напряжение между отдельными подчиненными и Рокоссовским как рукой сняло. Весь коллектив включился в боевую работу.

Штаб корпуса располагался в городе Славуте. Рокоссовский с жадностью окунулся в привычную обстановку. Он вновь мотался по гарнизонам, помогал частям, соединениям обживать новые места. Он был рад, что попал в свой военный мир и ему предоставилась возможность снова заниматься своим любимым делом, но сердце генерала стремилось к Москве, где жила его семья. Вот что он пишет в письме от 20 июля 1940 года.

«Милая, дорогая Люлю!

Теперь я в Славуте. Знакомлюсь с новым местом жительства. День тому назад лил проливной дождь, а сегодня ясный солнечный день и вокруг одна зелень. Приятно лаская слух, шумят деревья. Воздух пропитан смолистым запахом. Все это напоминает мне Ратомку под Минском.

Я вспоминаю, как мы с тобой слушали трели соловья и ты все ждала, когда же он запоет арию.

Славута по своей флоре и климату сильно напоминает Белоруссию. Мне кажется, что тебе здесь понравится. И вообще, милая жинка, привыкаю к украинской мове. Жить мы будем здесь хорошо. К жизни в больших городах мы с тобой не привыкли, поэтому скучать по городскому шуму и блеску мы не будем. Думаю, что Адуля будет довольна, т.к. Дом Красной Армии под боком. Там ежедневно демонстрируются фильмы, идут различные спектакли.

На днях поеду на машине в Киев (250 км), там окончательно узнаю, разрешат ли мне выехать за вами. Я уверен в том, что ответ будет положительный. Как раз к вашему приезду наступит грибной сезон. Вот мы вместе и направимся в лесные дебри. Помнишь, как мы собирали грибы в белорусском лесу? Здесь также очень много ягод, есть места для рыбной ловли и охоты. Одним словом, мы будем жить в земном раю. Только бы собраться вместе, а то я дьявольски по вас соскучился.

Работы у меня много. Больше нахожусь в разъездах, почти все время в движении. Одному, конечно, скучно, и в мыслях я всегда с вами – моей дорогой Люльо и моим светлым лучиком Адусей.

С нетерпением жду от вас новостей. Пишите чаще, а то я сижу в лесу, как Робинзон, и не нахожу себе места.

Целую тебя и Адусю. Любящий вас – Костя».

Увы! Пожить Рокоссовскому в «земном раю» не пришлось. Вскоре вышел новый приказ: его назначили командиром вновь формирующегося 9-го механизированного корпуса, штаб которого располагался в Новгороде-Волынском. Так под конец 1940 года он навсегда распрощался с кавалерией, которой отдал около двух десятков лет. Пришлось в короткий срок осваивать новый род войск. Корпус состоял из одной моторизованной дивизии и двух танковых. Когда командир корпуса познакомился с материальной частью, ему стало не по себе.

– Как же мы с этим старьем будем воевать? – спросил он у начальника штаба корпуса генерал-майора А.Г. Маслова. – Танки Т-26 и БТ-5 уже давно просятся на свалку, не хватает автомашин. Алексей Гаврилович, что будем делать?

– Будем ждать новой техники, – пожал плечами Маслов. -Пока надо осваивать старую.

– Даже этой рухлядью мы обеспечены всего лишь на тридцать процентов, – с возмущением произнес Рокоссовский.

– Об этом знают в Генеральном штабе и в Киевском военном округе.

В течение нескольких суток они не выходили из кабинета начальника штаба и составляли планы по боевой водготовке и совершенствованию выучки командного состава.

От подъема до отбоя всю зиму 1940-1941 годов Рокоссовский со своими замами и штабом проводили командно-штабные выходы в поле со средствами связи, военные игры на картах, полевые поездки по возможным направлениям нападения противника.

Жилье для семьи нашлось только весной 1941 года.

– Костя, что с тобой, ты случайно не заболел? – ужаснулась при встрече жена, увидев худое, загорелое до черноты лицо мужа. – На тебе кожа да кости.

– Ничего, Люлю, были бы кости. – Он приподнял ее, как ребенка. – А сало с твоей помощью нарастет.

– Что ты делаешь? – взмолилась жена.

– А ты говоришь, малышка, что я совсем немощный! – хохотал Рокоссовский.

Глава вторая 1

Оставив машину у здания штаба корпуса, Рокоссовский, с букетом красных роз, ранним утром майского дня шел домой. Полевые учения прошли успешно, но все равно на душе было неспокойно. Какая-то глубокая внутренняя тревога не покидала его ни на минуту. На ровной, как стрела, улице за пышной зеленью почти не было видно крестьянских домов.

Он открыл калитку. Кругом было тихо. Домашние, видимо, еще спали, и он, чтобы их не тревожить, присел в саду на скамейку.

Небо было ясное и голубое; в верхушках деревьев играли солнечные лучи; пели-заливались птицы. За забором лениво мычали коровы; где-то поодаль лаяла собака; старались перекричать друг друга петухи.

Вскоре открылось окно детской комнаты и появилась растрепанная головка дочери.

– С добрым утром, папуля! – закричала она и выбежала на крыльцо. – Мама, папочка приехал, неси скорей вазу!

Не прошло и часа, как вся семья сидела в саду за столом и завтракала.

Рокоссовский ел так, как будто его морили голодом несколько дней. Они болтали, угощали друг друга, шутили и смеялись.

– Как мы счастливы! – сказала дочь. – Снова вместе. Теперь мы не будем никогда разлучаться. Правда, папочка?

– Ну что ты пристаешь к отцу, Ада? – сказала жена. – Дай ему хоть немного отдохнуть. Он, наверное, всю ночь не спал.

– Часа два прикорнул, – улыбнулся он. т Теперь нам не до сна.

– Почему? – спросила Ада.

– Как тебе сказать? – задумался Рокоссовский. – В воздухе пахнет войной, дочь.

– Костя, на тебя не похоже, – сказала Юлия. – Ты что, паникуешь?

– Факты – упрямая вещь, – ответил он с грустью в голосе. – Пока есть возможность, надо было бы в далекий тыл эвакуиро-вать_чсемьи.

– Раз ты так считаешь, то почему вы этим не занимаетесь? -спросила жена подавленным голосом.

– Приказано не поддаваться панике, – ответил Рокоссовский, обнимая дочь, которая за год вытянулась так, что доставала до отцовского плеча. Он начал помогать убирать посуду. Потом, как бы между прочим, заметил: – Береженого Бог бережет. Я рекомендую тебе, Юленька, свяжи в узелки наши скромные пожитки.

Через пару часов к дому подъехал дежурный офицер штаба, и уже спустя десять минут комкор вместе с начальником штаба находился в своем кабинете.

– Приказано отправить артиллерию всех соединений корпуса на полигоны, – протянул шифрограмму генерал Маслов.

– Алексей Гаврилович, ты представляешь, что это значит? -поднял на него глаза комкор.

– Не дай бог, начнется война – всей артиллерии каюк.

– То-то же, – жестко проговорил Рокоссовский. – Я такую команду выполнять не буду.

– Это же приказ.

– Приказы отдают люди, а чтобы приказывать, надо иметь голову, – сказал Рокоссовский и подошел к аппарату ВЧ. – Я сейчас переговорю с командующим округом Кирпоносом.

– Михаил Петрович, это Рокоссовский. Здравия желаю! -сказал в трубку комкор. – Насчет отправки артиллеристов с материальной частью на полигон, видимо, получилось какое-то недоразумение. Я так понимаю.

– Никакого недоразумения нет. Все идет по плану Генерального штаба. Я должен завтра доложить об исполнении приказа.

– Обстановку на границе хоть кто-нибудь учитывает?

– Наверху больше информации, и им виднее.

– Извините, а мы что, пешки? Приказ этот я выполнять не буду.

– Как это не будете?

– Докладывайте в Москву и снимайте с должности или же отменяйте приказ.

– Товарищ Рокоссовский, мне говорили, что вы вежливый, , исполнительный командир!

– Михаил Петрович, докладывайте в Генштаб, что я не выполняю приказ.

– Докладывать я не буду. Что вы предлагаете?

– Мы с Масловым сделаем все, чтобы отработать упражнения на месте.

– Добро, отрабатывайте... Если что, отвечать будете вы.

– Я ответственности не боюсь. Спасибо. – Рокоссовский положил трубку и прошелся по кабинету. – Скажи, Алексей, что с нами творится? Мы что – загипнотизированы фюрером фашистов?

– Н-ну, нёт, наверное, – замялся Маслов.

– Как это нет? – Рокоссовский уселся за стол, взял карандаш и начал чертить на бумаге какие-то закорючки. – В пограничном районе Киевского особого военного округа происходят невероятные вещи. Через границу шмыгают неизвестные лица. В пограничной полосе разгуливают на автомашинах переодетые в штатское немецкие офицеры, получившие разрешение не от кого-нибудь, а от самого правительства. Видите ли, немцам приспичило разыскать и эксгумировать захороненных якобы здесь военнослужащих. Что это?..

– Да, тут явная неувязка.

– Скажи, Алексей, почему нам запрещено стрелять по немецким самолетам, нагло нарушающим границу?

– Что я могу ответить? – сказал Маслов. – Помните, сколько мы возились с двумя самолетами, вынужденными совершить посадку? Казалось бы, шпионаж налицо: новейшая фотоаппаратура, на пленках засняты мосты, железнодорожные узлы. Я не знал, куда себя деть, когда получил из наркомата обороны распоряжение: самолеты с немецкими офицерами отпустить и сопроводить до границы двумя нашими истребителями.

– Как понимать все это? – с возмущением произнес Рокоссовский.

– Ума не приложу.

– Алексей Гаврилович, ты же у нас «академик», скажи мне, пожалуйста, зачем мы сосредоточили нашу авиацию на передовых аэродромах и расположили склады центрального подчинения в прифронтовой полосе? Мы что, собираемся наступать?

– Вроде не похоже. Эти действия не поддаются логике.

– А ты утверждаешь, что мы не загипнотизированы Гитлером, – сказал Рокоссовский и вышел из-за стола. – Ну что ж, давай, дорогой мой начштаба, покумекаем над тем, как выполнить артиллерийские упражнения.

2

Немилосердно жгло июньское солнце. Река Случь, вдоль которой растянулся Новгород-Волынский, сузилась, обмелела -воробью по колено.

Рокоссовский возвращался на машине в штаб корпуса после посещения танковой дивизии, где проверял ее боеготовность. По темному сосновому лесу дорога бежала навстречу, как бесконечная серая лента. Расстроенный вконец старыми малобоеспособными танками, он с грустью думал о том, что если начнется война, то нечем будет встречать фашистов. Он дал две недели на то, чтобы отремонтировать изношенную технику, – но легко отдавать приказы, а вот как их выполнять, когда запчастей с гулькин нос? Он никогда не ожидал, что в таком плачевном положении окажутся механизированные войска, главная ударная сила в Киевском особом военном округе. «Надо срочно ограничить использование танков для учебных целей, – подумал он. – Может быть, хоть так сохраним кое-какой моторесурс».

Лесная чащоба расступилась сначала березовой опушкой, затем широким полем пшеницы. В ветровое стеКло машины било солнце, слепило глаза.