Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Основное лекарство от этой беды в его случае – возвращение к своим друзьям на передовую. Чувством мести за поруганную фашистами землю, за униженный и оскорбленный народ он был насыщен, как губка.

Сегодня, 23 мая 1942 года, он, как обычно, поднялся рано. В 16 часов этого же дня состоится консилиум врачей, где должна прерваться его госпитальная одиссея.

После завтрака, чтобы скоротать время, Рокоссовский надел форму и вышел за ограду госпиталя.

Из-за леса уже выплыло солнце и обливало все вокруг мягким светом.

Над зеленой травой возвышались белые, голубые, оранжевые и ярко-красные головки цветов. Ему даже показалось, что они, покачиваясь от ласкового дуновения ветра, приветствуют его выздоровление и одобряют его решение уехать на фронт. В лесу звенел голос кукушки, под управлением невидимого дирижера слаженно пел хор птиц. Это пение ему чем-то напоминало рапсодию Мусоргского «Рассвет над Москвой-рекой».

Рокоссовский более часа ходил по тропкам вдоль фасада академии и не мог освободиться от мыслей, которые преследовали его после утреннего обхода госпитального начальства и профессора-консультанта. Лечащий врач мимоходом сказал, что ему, вероятно, придется еще провести в госпитале как минимум недельки две. Но ведь он твердо решил, что не подчинится уговору врачей, если они попытаются продлить лечение. Но не хотелось бы нарушать дисциплину. «Впрочем, все решено, нечего печалиться, завтра так или иначе я буду на свободе», – подумал он и извилистой тропинкой направился в лес.

Здесь пахло смолой, можжевельником и прошлогодними прелыми листьями. Перелетая с места на место, по соснам стучал красногрудый дятел. Где-то печально кричала птичка: пи-и, пи-и, пи-и. Вокруг высились огромные сосны. Их вершины сходились и заслоняли солнце. Надышавшись вволю, Рокоссовский замедлил шаг, на развилке повернул вправо и подошел к пруду, который вился змеей на протяжении нескольких километров.

Вдруг он услышал женский смех. Он повернул голову и на стволе ивы, нависшей над водой,' увидел женщину с книгой в руках. Уткнувшись в книгу, она заливалась смехом. До противоположного берега было метров семь, и Рокоссовский заметил, что девушка хороша собой. Загорелое молодое лицо, пышные пряди светлых волос, цветной купальник подчеркивал стройную фигуру.

Заметив статного военного, не сводившего с нее глаз, она бесцеремонно спросила:

– Что, нравлюсь?

– Не то слово, – улыбнулся он. Впервые за всю войну он увидел полуобнаженную женщину.

– Так в чем же дело, командир, греби сюда.

Рокоссовский в нерешительности промолчал. Он надеялся

преодолеть свою застенчивость какой-нибудь шуткой, но, как на грех, ничего остроумного в голову не приходило.

– Что замолчал? Раздевайся, оставь на берегу вещи и плыви, я подам тебе руку, посидим, побалагурим.

– Слишком заманчивое предложение, – растерянно произнес он, – и очень смелое.

– Я свободный человек и не придерживаюсь никаких формальностей, – сказала она, кокетливо улыбаясь.

– А я придерживаюсь.

– То-то и видно, – сказала она, взяв книгу под мышку. – Небось такому красавцу женщины сами на шею вешаются. Хочешь, я сама к тебе подплыву? А? Хочешь?

Рокоссовскому легче было руководить армией на поле боя, чем ответить на этот вопрос.

А меясду тем время приближалось к обеду.

– К глубокому сожалению, мне пора уходить.

– Да, наверно, скучно слушать болтовню актрисы, – сказала она с веселым упреком. – Я драматическая актриса и готова была взять над тобой шефство. Во мне играет та сила, помнишь, у Чехова, ради которой «вдруг забываются тюки, почтовые поезда... все на свете!» – Она театрально рассмеялась, поправляя свои пышные волосы. – Что не отвечаешь, скучно, да?

– Почему же? – ответил он, сияя улыбкой. – Жаль, что я не располагаю временем.

– Я приду вечером в театр и своим подругам скажу: сегодня красавец генерал был у моих ног... Не возражаешь?

– Просто жалею, что это не так, – ответил Рокоссовский и неторопливо направился в лес. Он украдкой поглядывал на актрису – во взгляде светилось сожаление, что больше он ее не увидит. Посмотрел на небо и, повернувшись, крикнул:

– Будет гроза! Поберегитесь!

Он кипел желанием уехать на фронт, а вместе с тем, оказы-

вается, у него могут появляться и иные чувства. Он шел по лесу, а перед глазами стояла незнакомка.

Вдруг с шумом набежала черная туча и над лесом разразился настоящий бой... В воздухе сверкало, свистело, гремело. Все смешалось в один клубок, и нельзя было определить, какими силами располагают противоборствующие стороны и на чьей стороне будет победа. ,

Рокоссовский пришел с прогулки промокший до нитки, но бодрый и веселый. Приключение на прогулке вселило в него еще большую уверенность в своих силах, подняло душевный настрой. Раз такие русалки кладут на него глаз – значит, он настоящий мужчина.

Он быстро переоделся в больничное обмундирование и предстал перед консилиумом.

– Константин Константинович, мы тут обсудили течение вашей болезни, – начал профессор, – и пришли к выводу, что вам надо подлечиться еще дней десяток. За это время прочнее зарубцуется рана, и вы, возможно, полностью восстановите силы. Как вы на это смотрите?

– Отрицательно, – уверенно ответил Рокоссовский. – Я прошу меня выписать из госпиталя сегодня. Я постараюсь долечиться у армейских врачей.

– Я бы вас просил не уподобляться инвалиду, которому ампутировали ногу, а он все время забывает об этом, – строго заметил профессор. – У вас очень тяжелое ранение, и, чтобы восста-

гГ новить здоровье, нужно время.

– Спасибо за все, что вы для меня сделали, – настаивал на своем Рокоссовский. – Прошу вас выписать меня из госпиталя досрочно. Я готов написать по этому поводу расписку.

– Раз вы так настаиваете, – произнес профессор, надевая на нос очки, – то мы силой держать вас не будем, но остаемся при своем мнении. – Он сделал запись в истории болезни и поднял голову. – Мой вам совет – еженедельно показывайтесь хирургу.

– Спасибо, – поднялся Рокоссовский. – Я обязательно воспользуюсь вашим советом.

Профессор снял очки, подошел к генералу, пожал ему руку:

. – Мне интересно было общаться с вами не только как с больным, но и как с человеком. Желаю вам дальнейших успехов в борьбе с фашистской ордой.

Рокоссовский поблагодарил медиков и вышел.

Глава одиннадцатая

1

Юлия Петровна и Ада спали, когда в 4 часа 22 июня к ним постучали в дверь.

–Кто там?

– Игорь Иванов, из штаба корпуса. Меня послал комкор.

«Это война», – подумала Рокоссовская. У нее от страха зашлось сердце.

– Началась война. На сборы тридцать минут, – сказал тревожным голосом Иванов. – Машины на площади у дома.

– Ада, доченька, поднимайся!

– Сейчас, мамочка, – ответила Ада, протирая спросонья глаза. – Что случилось?

– Скорее, доченька, война!

Солдаты забрасывали в машину баулы, узлы и чемоданы, помогали женщинам и детям залезать в машину.

Иванов взглянул на часы, сел в головную машину и, открыв дверцу, крикнул:

–Все сели?

– Все-е! – ответили хором пассажиры.

Колонна из четырех машин, виляя по улицам Новгород-Во-лынска, вышла на дорогу и направилась в Киев/

День набирал силу. Солнца еще не было видно, но ярко-красный ореол уже висел над лесом. С западной стороны доносился непрерывный тяжелый гул, от которого, казалось, дрожала земля.

К десяти часам утра машины прошли около ста километров. Но чем ближе они подъезжали к Киеву, тем страшнее становилась дорога. Тысячи людей ехали на телегах, на каких-то фурах, на сделанных на скорую руку повозках. На каждой из них по восемь – десять пар круглых детских глазенок. А еще больше брело людей рядом с подводами. Женщины и старики, судорожно сжимая в руках узлы, сумки, корзины, изо всех сил стреми-лись на восток. Поднимая тучи пыли, шмгали гражданские машины и трактора.

На западяйли, уныло склонив голову, лишь молодые парни с фанерными чемоданчиками и заплечными мешками. Это были новобранцы, спешившие на свои сборные пункты. Еще не знали эти безусые юнцы, что впереди никаких сборных пунктов нет и что часть из них погибнет на этих дорогах под бомбами и пуле-

метным огнем, а многие окажутся в плену, не успев получить оружие.

При подъезде к мосту, запруженному напуганными людьми, повозками, стояли два командира и, угрожая пистолетами, до хрипоты кричали:

– Остановите машины!.. Такую вашу!.. Дайте пройти людям!.. Пулю в лоб захотели?.. Вы что там, оглохли?..

Вскоре машины остановились в лесу, набитом беженцами. Казалось, эти толпы не рассосутся никогда. В ушах стоял шум, плач и крик. Припекало солнце, на небе – ни облачка.

Вдруг над лесом раздался отдаленный гул и появились немецкие самолеты. Они начали сбрасывать бомбы и обстреливать толпу из пулеметов.

Рокоссовская поминутно бросалась на землю и, накрывая собой Аду, сквозь слезы приговаривала:

– Лежи, доченька, лежи, милая!

Старики и дети валялись на земле, корчась от страха. Рядом молодая женщина свалилась на тюк, перевязанный веревками, и окровавленными руками держалась за грудь.

Когда гул самолетов утих, Иванов сказал:

– Придется потесниться, одна машина подбита.

Три машины поздно ночью прибыли в Киев и остановились недалеко от железнодорожного вокзала. Народу на привокзальной площади – яблоку негде упасть.

Под утро Рокоссовская с дочерью стояли у газетного киоска и ждали Иванова. Рядом с ними находился чемодан и два небольших узелка – все остальные вещи они потеряли по дороге. От усталости и голода их клонило в сон. Ада, прижимаясь к матери, дремала.

В девять часов утра, с оборванными пуговицами на кителе и без фуражки, появился Иванов. Он взял чемодан:

– Идите за мной!

Он с трудом посадил их в товарный вагон, приспособленный для перевозки людей.

– До отхода поезда осталось сорок минут. Я скоро вернусь. – С сухарями и несколькими банками консервов он появился за пять минут до паровозного гудка. Он передал пакет Юлии Петровне:

t —Вот и все, что я мог сделать.

о л – Спасибо тебе, Игорек, увидишь мужа... – Она не смогла договорить – ее душили слезы.

– Все будет хорошо, вы едете в Казахстан! – Иванов помахал рукой уходящему поезду и нырнул в толпу.

Оглушительный грохот вагонов, резкие толчки, вытряхивающие последние силы из пассажиров, частые стоянки в тупиках, суетливая беготня за кипятком – все это длилось более трех недель.

Наконец глубокой ночью около десятка семей высадились на станции Атбасар. Зал ожидания, где их разместили, огласился детским плачем, раздраженными женскими криками, жужжанием мух, которые ползали по облупившимся стенам и бились о стекла окон.

Головой к окну, на скамейке, крестом раскинув руки, лежал человек. В изголовье стояли железные костыли. Он был укрыт шинелью. Лица не было видно, только торчал круглый подбородок, поросший черным пушком. Из-под шинели выглядывал пыльный кирзовый сапог.

К нему подошел пожилой милиционер и, откинув шинель, неожиданно рявкнул:

– Встать! Здесь должен сидеть женщин с ребятом!

Человек, глянув на блюстителя порядка, дотянулся рукой до

костыля:

– Ходи отсюда, шкур!

Милиционер резво отскочил на безопасное расстояние и, поправив на боку пистолет, под пристальными взглядами женщин и детей, гордо подняв голову, вышел из зала.

Юлия Петровна, постаревшая, с покрасневшими глазами, в мятой шляпке, сидела в углу на чемодане, рядом с ней, прислонившись к стене, стояла Ада. Она то и дело поправляла челку, темным крылом прикрывавшую горящие от нервного перенапряжения глаза, и уговаривала мать выйти на свежий воздух.

На востоке уже занималась заря, а на противоположной стороне небесного свода еще горели созвездия. Было тихо, только ёдва Заметный ветерок перебирал листья пирамидальных тополей. На морщинистом асфальте станционного двора, переходившего в степь, стояло несколько повозок. К ним были привязаны лениво жевавшие солому ослики.

– Мамочка, что будет с нами дальше? – спросила Ада, глянув на изможденного старика в тюбетейке, набросившего на осла^!-какой-то мешок.

– Что и со всеми, доченька, – ответила вяло Рокоссовская. -Нас переправят в какое-то село, и мы будем там жить.

– Где теперь наш папочка?

– Доченька, меньше задавай вопросов, – вздохнула мать. -Фашистов бьет наш папа.

В десять часов утра к ним подошел начальник районного НКВД, он же комендант по распределению и надзору за бежев* цами. Это был мужчина лет пятидесяти с лищним. Его фамилия была Кириллов, но он был похож на казаха. Он подробно рассказал, кто где будет жить, чем должны заниматься взрослые люди и как должны вести себя дети.

– Прошу иметь в виду, – сказал он в заключение, – в селе Фе-доровка, где вы будете жить, большинство людей входят в секту христиан-баптистов. У них свои обычаи, свой кодекс жизни. В целом – это трудолюбивые и честные люди. Они не курят, не пьют... У меня к вам настоятельная просьба – присмотритесь к ним и постарайтесь найти общий язык. Иначе жить под одной крышей будет неуютно.

Вскоре их погрузили на четыре повозки и направили к новому месту жительства. До села от станции было около семидесяти километров. ,

Куда ни кинь взгляд, везде ровная, однообразная степь, выгоревшая до черноты от яркого и знойного солнца. Нигде не видно ни одного деревца, ни цветочка, ни селений, ни хуторов. Только кое-где по сторонам дороги, как сторожевые башни, возвышались одинокие овчарни. Завидев повозки, оттуда выбегала стая волкодавов и, злобно нарычавшись, трусила обратно. Иногда попадались какие-то птицы, которые темными силуэтами двигались по степи на высоких, как у цапли, ногах. Распластав крылья, высоко в небе, высматривая добычу, плавали ястребы.

Рокоссовские ехали на последней повозке. Настроение у Юлии Петровны было гораздо хуже, чем тогда, когда она ехала по степям Монголии. Там был вместе с ними муж, была надежда и не было лишений и страданий, которые они испытывают сейчас. Думала ли она когда-нибудь, что на ее долю выпадет в жизни столько мытарств и горя? Только ожила после освобождения мужа, и вдруг на тебе – новое испытание.

Ада полулежала на соломе и, прищурив глаза от солнца, с тоской смотрела вдаль, куда степь уходила за горизонт. Она была похожа на оперившегося, но не умеющего летать, выброшенного из гнезда птенца.

Под утро следующего дня они доехали до села Федоровка. Оно раскинулось в степи недалеко от истоков реки Ишим, в низовьях которой Рокоссовский когда-то воевал с колчаковцами. Вокруг зрела пшеница, за деревьями едва просматривались дома. Вдоль улицы по арыкам бежала мутная вода. В селе насчитывалось около пятисот домов.

Рокоссовских поселили в доме Лузанна. Отец семейства, Тимофей Иванович, мужчина лет сорока пяти, без кисти правой руки, которую он потерял на уборке урожая, отвел им комнатушку – четыре шага в ширину и пять – в длину.

Дом по деревенским меркам был просторным – четыре комнаты. У хозяйки дома, полной неулыбчивой женщины лет сорока, Анны Владимировны, было шестеро детей. Старший сын сидел где-то в тюрьме за отказ в армии брать в руки оружие, две девочки и один мальчик ходили в школу, а двое детей были еще малышами.

В доме было чисто. Он был обставлен самодельной мебелью, окна занавешены светлыми шторами. В каждом углу комнат, почти под самым потолком, находились выписки из Евангелия. Они были в рамах и под стеклом. В комнате Рокоссовских было написано: «Отдай сердце твое мне. Притч. 23,2}6*.

Самая большая комната была предназначена для собраний братьев и сестер – так называли друг друга баптисты. Тимофей Иванович Лузанн был духовным наставником секты.

Лузанны появились здесь более века тому назад из Пензенской губернии. Они добрались сюда, как сотни и тысячи других, в поисках лучшей жизни и новой доли.

Юлия Петровна устроилась учительницей в местной школе, а Ада пошла учиться в седьмой класс.

Прошло более семи месяцев. Жизнь Рокоссовских мало-помалу вошла в определенную колею. Хозяин и его жена называли Юлию Петровну «сестрой» и к ее дочке относились по-родст-зенному.

Иногда появлялся комендант, учинял допросы и, удовлетворенный ответами, надолго исчезал.

За эго время Рокоссовская написала в разные инстанции, по различным адресам около десятка писем, но ни одного ответа не получила – или плохо работала здешняя почта или людям, которым она писала, в эту тяжелую пору было не до Инеем.

Вроде бы все шло своим чередом. Но Рокоссовская начала замечать какие-то странности у дочери: то она замыкалась в себе и не хотела вступать в разговор с матерью, то она пропускала уроки в школе и неизвестно где пропадала, то на вопросы матери отвечала: «Мама, на все Божья воля».

Сначала Рокоссовская пыталась объяснить эти странности в поведении дочери тем, что ей уже шел семнадцатый год и в этом переломном возрасте могли быть различные причуды. Тем более ее детство было связано с трагическими переживаниями и в течение трех лет оно проходило в постоянном страхе. «Может быть, прошлое и незавидное настоящее будоражат душу ребен-к», – думала мать. Но когда она начала глубже анализировать ее поступки, взвешивать, сопоставлять, то пришла к выводу: дочь попала под чье-то сильное влияние и запуталась в каких-то неведомых тенетах.

В один из апрельских дней, это было как раз в субботу, когда баптисты собирались на моление, Юлия Петровна отпросилась с уроков и пришла домой. Ада в это время должна была учить уроки, но в комнате ее не было. Мать не нашла ее и на скамейке у дома, где она часто читала. А тем временем из большой комнаты доносилось заунывное, выворачивающее душу песнопение.

Рокоссовская незаметно вошла в полуоткрытую дверь затемненной комнаты, и кровать у нее прилила к лицу. Рядом с Тимофеем Ивановичем стояла ее Ада и самозабвенно страдальческим голосом пела:

Если путь мой темен, враг идет с грозой,

Все же слышу ясно: «Я, дитя, с тобой».

Лик его на вебе буду видеть я.

БУДУ петь там вечно: не оставь меня.

Лицо дочери и глаза дышали каким-то странным вдохновением, какого никогда она за ней не замечала. Когда протяжные голоса хором подхватили песню, Рокоссовская не выдержала и незаметно вышла.

В течение нескольких дней мать уговаривала, просила, убеждала дочку не ходить больше на собрания баптистов и порвать с ними все отношения, но та стояла на своем. _ъ – Мама,говорила она, – нет другого пути, чтобы обрести спасение. Со мной бесполезно разговаривать на эту тему: я все равно буду с ними. Там, на небесах, открыта книга жизни. Придет перекличка, и если мы в этой книге не записаны, то в Царство Божие не попадем.

Рокоссовская выяснила, что исподволь, почти ежедневно, кода мать с утра до вечера была занята в школе, Лузанн проводил с Адой беседы и его слова легли на благоприятную почву -открытая и добрая душа ребенка приняла баптистские догмы за истину. Она пыталась поговорить с духовным наставником баптистов, но тот неизменно отвечал:

– Юлия Петровна, не берите грех на душу. Господь полюбил Вашу дочь. Как дышит в семени цветок, а дерево в зерне, так и Бог живет в Вашей дочери.

Рокоссовская вынуждена была написать родному брату в Новосибирск, чтобы он принял их. Она разыскала его только несколько недель тому назад и знала, что брат после десяти лет лагерей (это он воевал на стороне атамана Семенова, а потом перешел со своей сотней в ряды Красной Армии) стал инвалидом. Другого выхода у нее не было – она могла потерять дочь. В мае Рокоссовская получила письмо от брата, который согласился принять их в свою семью. Учителя собрали денег на дорогу, и Рокоссовские с разрешения коменданта выехали в Новосибирск.

Ада прпала в совершенно другую обстановку и вскоре забыла о своих увлечениях. Юлия Петровна устроилась работать на почту и в июле 1942 года написала обстоятельное письмо в Генеральный штаб, где сообщила свой адрес и просила его передать на фронт мужу. В это время уже вовсю гремело имя Рокоссовского в газетах и по радио. Она могла бы узнать о муже и раньше, но в семьях баптистов не читали газет и не слушали радио.

Глава двенадцатая 1 -

После зимнего наступления Советская Армия все же вынуждена была весну 1942 года встретить в обороне. Войска вгрызались в мерзлую землю, минировали подступы, ставили различные заграждения. А Ставка и Генеральный штаб разрабатывали план дальнейшего ведения войны.

Страна продолжала активно помогать фронту. К маю 1942 года в действующей армии насчитывалось более пяти миллионов человек, около четырех тысяч танков, более двух тысяч самолетов.

Рассчитывая на обещанное союзниками открытие второго s

–фронта, располагая такими силами, Верховное Главнокомандование намеревалось не только ограничиться активной стратегической обороной, нол провести ряд наступательных операций: Й»Д Ленинградом, на смоленском и курском направлениях, в районе Харькова и в Крыму.

Оценивая стратегические планы противника, Ставка и Генштаб считали наиболее вероятным с его стороны удар на Москву с обходом столицы с юго-запада. Но, как показали дальнейшие боевые действия, наши стратеги просчитались:

Немецко-фашистское командование тоже активно готовилось к весне 1942 года. Раз молниеносная война провалилась, пришлось думать об изнурительной затяжной войне.

Гитлеровскому военному руководству удалось к маю этого года сосредоточить на восточном фронте более шести миллионов солдат, свыше трех тысяч танков и почти три с половиной тысячи самолетов.

Гитлер и его окружение пока не теряли оптимизма. В директиве № 41 от 5 апреля 1942 года фюрер ставил перед войсками задачу «снова овладеть инициативой и навязать свою волю противнику» . Главный удар предусматривалось нанести не там, где предполагало советское руководство, а «на южном участке, с целью уничтожить противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтяные районы на Кавказе и перейти через кавказский хребет».

В начале мая развернулись ожесточенные бои, где советские войска потерпели ряд неудач. В середине мая войска Крымского фронта оставили Керчь, пал Севастополь. Под Харьковом фашисты окружили большую часть Юго-Западного фронта. Гитлеровское командование развернуло масштабную подготовку к главной летней операции – удару на Сталинград и Северный Кавказ.

Вот в такой обстановке в конце мая 1942 года Рокоссовский, восторженно встреченный сослуживцами, вновь принимает командование 16-й армией. Именно в этот момент гото-вилась частная наступательная операция. Армии Рокоссов-ского и 61-й армии М.М. Попова предстояло отвлечь внимание фашистов от подготовки наступления на правом фланге Западного фронта.

В обеих армиях не хватало людей, и они не могли создать группировку для прорыва фронта. За короткий срок к предстоящему бою было подобрано все, что можно было найти, -

из госпиталеё возвратили подлечившихся солдат и командиров, под ружье поставили многих работников тыла. Но и это не помогло.

В конце мая началась операция. Пехота с приданными ей танками сумела потеснить противника, но развить успех не удалось. В ходе боя обнаружилось, что танковый кордус, составляющий резерв армии, расположился слишком далеко от исходных позиций, завяз в заболоченной местности и не успел вступить в бой. За это время противник подтянул свежие силы и остановил пехоту. Этот просчет послужил хорошим уроком для командования армии, особенно для начальника штаба Малинина, который, как бывший танкист, сам взялся вводить в бой танковый корпус.

К тому же, стремясь выиграть время для переброски войск, немцы использовали авиацию, которая продолжала господствовать в воздухе. Вклинившись в оборону противника на глубину до десяти километров, армия по приказу командарма перешла к обороне.

Не имела успеха Операция, проведенная И в июне 1942 года. Когда все было готово к операции, Рокоссовский находился на НП, устроенном на высоте, откуда прекрасно было видно поле, на котором должно было развернуться наступление.

Из тыла к позициям одной из дивизий подъехал командующий фронтом Жуков. Он был в плащ-палатке, в простой офицерской фуражке. Его «газик» ничем не отличался от обыкновенных батальонных машин. Он слышал ругань уставших солдат и офицеров.

Он подъехал к одному из командиров, на которого указали солдаты.

– Майор, почему у тебя такие злые подчиненные?

– Я сам скоро залаю собакой! – ответил командир полка, почти не глядя на командующего фронтом.

– Чем же ты так расстроен?

– Всю зиму и весну наступаем и наступаем! Азиатские верблюды и то не выдержали бы. В полку осталось чуть более двухсот человек! – майор оторвал глаза от планшета и в испуге произнес: – Извините, товарищ командующий!

– Ничего, майор, ничего, – успокоил его Жуков. – Здесь где-то должен быть командующий армией Рокоссовский.

– Он вот на той высоте, – указал майор, – в трехстах метрах отсюда.

– Держись, майор! Держись! – сказал Жуков и направился к командующему армией.

Когда, после короткой артподготовки, пехота ворвалась в траншеи неприятеля, генералы, увлеченные боем, вылезли из окопа и стали наблюдать за наступлением.

– Хорошо, молодцы! Я так и думал! – говорил Жуков, не отрывая глаз от бинокля. – Так, так их, проклятых фашистов!

Рокоссовский закурил и удивленно уставился в небо. Увидев девятку штурмовиков, он потянул за полу палатки Жукова и крикнул:

–В укрытие! -

Как только генералы завалились в окоп, вокруг раздались оглушительные взрывы, с бруствера посыпалась земля, завизжали осколки...

Жуков, заметав звезды на фюзеляжах самолетов, сказал:

– Это наши штурмовики осваивают реактивные снаряды.

– Они специально бьют по командующему фронтом, чтоб убедить его, что они мастера своего дела, – произнес Рокоссовский, примостившись к стенке окопа. Плечи у него тряслись от смеха. – Хочешь не хочешь, а придется поощрять.

Отряхивая пыль с гимнастерки, Жуков что-то буркнул себе под нос и замолчал. К полудню войска 16-й армии были остановлены и по приказу командующего фронтом перешли к обороне. На этом ее наступательные действия под командованием Рокоссовского закончились.

В самом начале июля командарм находился на КПм заслушивал заместителей и начальников служб по результатам поездки в войска.

– Товарищ командующий, на ВЧ Жуков. Просит вас к телефону, – доложил дежурный штабист.

Поздоровавшись, командующий фронтом спросил:

– Как ты считаешь, Малинин справится с должностью командарма?

– Да, разумеется, – ответил Рокоссовский, взглянув на начальника штаба. – Это очень толковый генерал. А в связи с чем возник этот вопрос?

– Ставка предполагает назначить тебя командующим Брянским фронтом. Есть возражения?

– Может, не стоит уходить мне из армии?

– Это решено окончательно, – категорично заявил Жуков. -Предупреди Малинина и немедленно выезжай в Москву.

В Москве только что прекратился дождь; по небу, толкая друг друга, уходили на юг облака; то в одном, то в другом месте между ними появлялись прогалины, из которых выглядывало солнце. Кое-где на асфальте блестели лужи; сердитый ветер стряхивал с деревьев последние капли дождя.

Когда машина с кремлевским пропуском мчала Рокоссовского к Боровицким воротам, он думал не о том, как в 1937 году он шел сюда пешком в Большой Кремлевский Дворец – это уже давно прошло, – а о том, что скажет ему сегодня Сталин. После их откровенной беседы в Кремле прошло около года. «Каким он будет сегодня, – подумал Рокоссовский. – Таким же откровенным, как и тогда, или же совсем другим? »

Когда Рокоссовский вошел в кабинет к Сталину, тот встал из-за стола, накрытого картой, и, выйдя навстречу, произнес:

– Здравствуйте, Константин Константинович. – Он поднял глаза на вошедшего. – Как вы себя чувствуете после ранения?

– Я уже об этом начинаю забывать.

Сталин жестом попросил генерала сесть, а сам направился к столу и начал набивать свою знаменитую трубку.

Рокоссовский не заметил в нем особых перемен, разве что он немножко постарел и чуть осунулся.

Присматриваясь к Рокоссовскому, Сталин прикурил трубку, медленно подошел к столу, заглянул в карту.

Бросив мимолетный взгляд на карту, генерал заметил: на ней были нанесены позиции наших фронтов, армий и основные группировки противника.

– Вам придется командовать Брянским фронтом, – начал тихим голосом Сталин, нагнувшись над картой. – Обстановка под Воронежем сложилась для нас весьма неудачно. – Дымя трубкой, он начал прохаживаться по ковровой дорожке. – И это несмотря на то, что командование Брянским фронтом имело в своем резерве четыре танковых и два кавалерийских корпуса, четыре стрелковых дивизии и несколько отдельных танковых бригад. Имея такие силы, – продолжал Сталин, махнув трубкой, – Брянский фронт не только не отразил наступление противника на Курско-Воронежском направлении и не уничтожил армейскую группу гитлеровцев «Вейс», но и позволил ей прорваться на глубину 150-170 километров. – Он подошел к генералу, заглянул ему в глаза и спросил: – Как вы думаете, товарищ Рокоссовский, имеем мы право воевать так бездарно?

Рокоссовскому ничего не оставалось, и он вынужден был ответить:

– Бездарно мы воевать не должны, товарищ Главнокомандующий.

– Вот результат беспомощного командования фронтом, ~-произнес Сталин, усаживаясь за стол. – Фашисты форсировали Дон и ворвались в Воронеж... Мы разделили Брянский фронт на два. Часть его войск отдали Воронежскому фронту, а пять армий и два корпуса оставили вам.

– Какая моя основная задача, товарищ Главнокомандующий? – спросил Рокоссовский, чувствуя, что разговор подходит к концу. Сталин подошел к генералу и после некоторого раздумья сказал:

– Первейшая ваша задача – это не дать противнику прорваться к северу вдоль западного берега Дона.

Рокоссовский встал, собираясь уходить.

– Если у вас имеются на примете отдельные работники, -сказал Сталин, хитро улыбнувшись, – то я помогу вам заполучить их для укомплектования штаба и управления Брянского фронта.

– Я был бы рад у себя видеть М.С. Малинина, Г.Н. Орла, В.И. Казакова и П.Я. Максименко.

Сталин подошел к столу, записал эти фамилии и, раскурив погасшую трубку, добродушно произнес:

– На днях они будут в вашем распоряжении.

–Спасибо!

– Константин Константинович, мы надеемся на вас, – протянул руку Сталин. – Успехов вам.

Солдаты и генералы Брянского фронта сразу же почувствовали опытную руку военачальника. Заместитель командующего фронтом по формированиям П.И. Батов вспоминает:

«К.К. Рокоссовский не любил одиночества, стремился постоянно быть ближе к своему штабу. На Брянском фронте чаще всего мы его видели у операторов или в рабочей комнате начальника штаба. Придет, расспросит, над чем товарищи работают, какие встречаются трудности, поможет советом, предложит обдумать то или иное положение. Все это создавало удивительно приятную атмосферу, когда Не чувствовалось ни скованности, ни опасения высказать свое мнение, отличное от суждений старшего. Наоборот, каждому хотелось смелее думать, смелее говорить. Одной из прекрасных черт командующего было то, что он в самых сложных условиях не только умел оценить полезную Инициативу подчиненных, но и вызывал ее своей неугомонной энергией, требовательным и человечным обхождением с людьми. К этому нужно прибавить личное обаяние человека широких военных познаний и большой Души.