Текст книги " Рокоссовский: терновый венец славы"

Автор книги: Анатолий Карчмит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Он вышел из машины. Горячим, немигающим глазом стояло солнце в зените. Тревожно-безлюдным было пшеничное поле. У дороги, в листьях раскидистой дикой яблони, пряталась от жары какая-то маленькая птаха, поминутно кричавшая: цви-и, цви-и, цви-и! Возможно, она почуяла опасность для находящихся где-то рядом птенцов. Белый, с черными крапинками мотылек, взвился из-под его ноги и, кружась, скрылся на поломе усатой пшеницы.

Проехав еще около десятка километров, Рбкоссовский заметил на поле запряженную пару лошадей, а за ней, налегая на ручки плуга, шел крепкий, загорелый мужчина в белой рубашке с завернутыми рукавами, в сапогах, в соломенной шляпе, из-под которой выбивались курчавые клочья светлых волос.

– Здравствуйте, – сказал Рокоссовский.

– Здравствуйте, – остановил лошадей пахарь.

– Что же один, почему не помогают колхозники?

– Я не в колхозе, живу на хуторе. Повозились со мной в 40-м и отстали.

– Под пшеницу? – кивнул комкор на вспаханный клин.

– Нет, под озимую рожь, – ответил мужчина и, сняв шляпу, достал из нее пачку сигарет. – Курите?

– Да, спасибо, – ответил Рокоссовский, прикуривая.

Они присели у дороги на траву и задымили.

– Вижу, вы большой армейский чин, – глянув на Рокоссовского, спросил пахарь.

– Да, не маленький.

– Тогда скажите мне, – затягиваясь дымом, сказал мужчина, – успею я посеять рожь до войны?

– В поход собирайся, а жито сей, – улыбнулся Рокоссовский.

– Ну, а если серьезно?

– Как вас звать?

–Степаном.

– Так вот, Степан, судя по всему, войны с немцами нам не избежать.

– Я тоже Так думаю, – холодно заметил Степан. – А скоро?

– Думаю, скоро, – ответил Рокоссовский, глянув на часы. -Мне пора. – Он попрощался с пахарем и направился к машине.

– Но-о! – крикнул Степан, и лемех плуга довольно быстро врезался в землю. По блестящему железу потекли ручейки серой, как мелкий порошок, земли.

В штабе корпуса коикора встретил Виктор Феодосьевич Леонов.

– Константин Константинович, вы читали сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года?

– Нет, не читал.

– Вот, прочтите!

Рокоссовский, прочитав сообщение ТАСС, изменился в лице: глаза его были широко раскрылись от удивления, бгюви поднялись, губы сжались.

– Ну и как? – осторожно спросил Леонов, заметив расстроенный вид комкора.

Тот долго молчал, опустив голову, а потом, окинув тяжелым взглядом Леонова, сказал:

– Оно вызывает у меня недоумение.

–Почему?

– Оно ставит в неравные условия нас и гитлеровцев.

– Как это?

– – Что значит – не поддаваться на провокации в этот, может

быть, самый ответственный момент в жизни нашей страны? -уставился на политработника комкор. – Не потворство ли это фашистское наглости?

– Ну, это слишком, – испуганно произнес Леснов. – Наше правительство стремится использовать малейшую возможность, чтобы оттянуть начало войны.

– Конец этого начала не у нас, у гитлеровцев.

– Может быть, это является военно-политическим зонда

жом? Ведь фашистские главари не отвечают на запрос, обращенный к ним Советским правительством, о непонятном сосредоточении войск у наших границ. ⁴

– Для кого непонятном? – с сарказмом спросил Рокоссовский.

– Для всех.

– Детский лепет.

– Какой может быть детский лепет! – с возмущением сказал Леснов, – В заявлении ТАСС звучит забота партии и правительства о безопасности нашей Родины и ее жизненных интересах.

– До чего же мы наивные люди, – горько усмехнулся Рокоссовский. – Глупое решение или умное – все равно забота партии и правительства о народе.

– Вполне возможно, что это внешнеполитическая акция, и она нас не касается, – не сдавался Леснов.

– Как это не касается! – воскликнул комкор, закуривая папиросу. – Как это не касается? – повторил он. – Все, что сказано наверху, у нас должно неукоснительно выполняться всеми. Разве вы об этом не знаете? И это сообщение вносит непоправимую дезорганизацию, в первую очередь, в армейскую среду.

– Это проверка истинных намерений фашистов, – настаивал на своем Леснов.

– Об их намерениях, думаю, мы скоро узнаем, – заявил твердо Рокоссовский. – Положили голову в пасть тигру и боимся пошевелиться – не дай бог, спровоцируем его и он вдруг сожмет челюсти.

– Жестко вы все это оцениваете, – примирительно сказал Леснов, – и очень смело. Я бы вас просил: пусть этот разговор останется между нами.

– Дорогой мой, Виктор Феодосьевич, – комкор взял его за руку, – ты думаешь, что я меньше болею за страну, чем ты?

– Как раз я так не думаю.

– Боль у меня вот здесь сидит! – он стукнул кулаком в грудь. -Обидно, милый мой комиссар, что очевидные вещи плавают в тумане. И дай бог, чтобы мои опасения не оправдались, тогда мы встретим 1942 год вместе с семьями у меня дома.

– А может, раньше встретимся за праздничным столом? -улыбнулся Леонов. – Наши жены уже познакомились и поговаривают о встрече.

– Я не против.

Глава третья 1

С утра 21 июня, закончив разбор командно-штабного ночного учения, Рокоссовский пригласил командиров дивизий в выходной день на рассвете отправится на рыбалку. В здешних местах он еще ни разу не рыбачил, и ему хотелось побыть на природе вместе со своими сослуживцами. По службе в Забайкалье он знал, что неформальное общение помогает лучше узнать друг друга, снимает официальный налет во взаимоотношениях, который зачастую ограничивает инициативу и мешает раскрытию командирских способностей.

Закончив дела, он уселся в кабинете и начал листать газеты. В них он не заметил ни капли той тревоги, которая мучила его душу в последние дни. Все газеты пестрели заголовками благодушия и успокоенности. Пресса была пропитана духом заявления ТАСС.

День уже клонился к вечеру, и он вышел во двор штаба, где его сослуживцы играли в волейбол.

– Константин Константинович, я уже наигрался, – сказал раскрасневшийся Леонов. – Уступаю место.

– Спасибо, – сказал Рокоссовский, раздеваясь по пояс. -Тряхнем стариной!

– Выше, выше подавай! – крикнул он и резким ударом принес команде очко.

– Ничего себе! – засмеялся Леснов. – И это называется «тряхнем стариной»,

В сумерках к Рокоссовскому подошел дежурный и подал записку. Начальник штаба писал: «Пограничники передали, что ефрейтор немецкой армии, поляк из Познани, перешел границу. Перебежчик утверждает, что немцы начнут наступление рано утром в воскресенье 22 июня».

Рокоссовский быстро оделся и зашел в кабинет начальника штаба.

– Штаб округа об этом ефрейторе знает?

– Знает.

– Ну и что?

– Говорят, Москва просит соблюдать спокойствие.

Комкор связался с командирами дивизий, поделился с ними

полученными сведениями, отменил рыбалку и приказал всех перевести на казарменное положение.

Он заехал домой, забрал походные вещи, переговорил с семьей, чтобы на всякий случай были готовы к отъезду.

Рокоссовский зашел в кабинет, где уже стояла раскладушка с постелью, связался с оперативным дежурным округа. Там никакого беспокойства и тревоги не было. Возможно, это было ошибочное мнение, но, по крайней мере, на словах, все, с кем он говорил, утверждали – особых причин для тревоги нет. Пример тому – поведение Генштаба. Если бы правительство и руководство комиссариата обороны были убеждены, что начнется война, они бы немедленно привели войска в повышенную боевую готовность и ввели в действие мобилизационные планы.

На этом благодушном фоне Рокоссовского тоже, начали брать сомнения. Может быть, он и в самом деле перехлестывает в своих оценках современной военно-политической ситуации и все, о чем он говорил со своими заместителями, – плод его фантазии. У Генштаба в распоряжении информация не одного перебежчика, которого действительно могли подослать немцы, а на него работает внешняя разведка, десятки тысяч квалифицированных дипломатов. «Да, возможно, я перегибаю палку, – подумал он. – Наверняка так и есть. Ну, что ж, я тоже живой человек и могу ошибаться. Извинюсь. Это не зазорно, когда ты неправ».

Он подошел к окну, открыл его и облокотился на подоконник. Была тихая звездная ночь. Черные силуэты огромных деревьев стояли вдали. Из-за домов, из-за пустынной улицы пахло душистым луговым сеном и ароматом жасмина. Где-то захлопал крыльями петух. Сонная птица испугалась, два раза крикнула и умолкла. Все его существо наполнялось приятным, умиротворяющим ощущением. Правее, где-то недалеко, раздался веселый девичий смех. Через некоторое время он услышал песню, которую пели в два голоса. Мужской и женский голоса задушевно вели мелодию.

Чорни брови, Kapii 04i,

Темш, як шчка, яст, як день!

Ой, 04i, от, оч1 давот,

Деж ви навчились зводить людей?

Голоса переливались, дрожали и хватали за сердце Рокоссовского. Он вспомнил свою юность, Зоею, первый поцелуй в саду города Груеца. -

Вас i немае, а ви мов тута Свитите в душу, як дш3opi,

Чи вас улита якась отрута,

Чи, може, спрвди ви знахари?

Рокоссовскому показалось, что в этой простой и протяжной песне чувствовалась душа народа,, добрая, певучая, грустная и безбрежная.

Чтобы не разбудить ночную тишину, он осторожно закрыл окно и направился в кабинеты командования корпуса, пожелал всем спокойной ночи, зашел к себе и, не раздеваясь, лег на раскладушку.

Около четырех часов утра 22 июня, за несколько минут до начала войны, генерал Маслов вручил ему телеграмму из штаба 5-й армии с распоряжением о вскрытии особо секретного оперативного пакета, хранящегося в штабе корпуса. В пакете имелась директива. В ней говорилось: «Немедленно переведите корпус в боевую готовность и выступите в направлении Ровно -Луцк – Ковель...»

Согласно плану оперативного развертывания войска Киевского особого военного округа (четыре общевойсковых армии, восемь механизированных корпусов, десять авиационных дивизий) должны были действовать в полосе шириной 800 км, прикрывая четырьмя армиями главное Киевское направление. Предусматривалось создать эшелон прикрытия государственной границы на глубине 100-150 км, расположив войска второго эшелона на протяжении 500 км. Армии прикрытия должны были разворачивать пехотные соединения вдоль границы, оставляя механизированные корпуса во втором эшелоне для нанесения решительного удара по противнику. Надо сказать, что на бумаге все вглядело очень гладко.

– Войска подняты по тревоге! – доложил под утро генерал Маслов.

– Движение начинаем в 14 часов, – говорил комкор, склонившись над картой, – по трем маршрутам в направлении Ровно -г Луцк. – Он поднял глаза на Маслова. – Связь с вышестоящими штабами не появилась?

– Связи до сих пор нет ни с Киевом, ни с Москвой.

– Во сколько отправлены машины с семьями?

– В пять часов четыре грузовых машины ушли на Киев.

В это время в воздухе над Новгород-Волынском на большой высоте, без сопровождения истребителей, лавинами, по нескольку десятков, фашистские бомбардировщики летели на восток. В воздухе не появился ни один наш самолет. На полевых аэродромах они были разнесены в щепки.

Около 14 часов 23 июня Рокоссовский собрал командование корпуса.

– Все готово к маршу?

– Да, товарищ комкор, все соединения на исходных позициях, – произнес Маслов.

– Разведка, охранение?

– Организовано согласно вашим указаниям, – ответил начальник штаба.

– Во всех подразделениях проведены партийные и комсомольские собрания, назначены агитаторы, – добавил Леснов.

– Ну что ж, как говорили в старину, с богом вперед! – подал команду Рокоссовский. Выдержка и спокойствие не покидали его ни на минуту.

За первый день был совершен 50-километровый переход. Комкор с болью в сердце смотрел, как совершали марш танковые дивизии. Жара доходила до 40 градусов, а солдаты шли пешком. К тому же они несли на себе ручные и станковые пулеметы, минометы и боеприпасы. И это под непрекращающимся огнем авиации противника. Глядя на все это, Рокоссовский сократил переход до 30-35 км.

Вечером 23 июня авангард колонн наткнулся на головную походную заставу немцев. Батареи 85-миллиметровых пушек мгновенно заняли позиции, но противник уклонился от боя, и только на рассвете следующего дня корпус встретился с фашистами и организованно вступил в бой.

В той неразберихе, которая царила в первые дни войны, маневр Рокоссовского отличался высокой дисциплиной, порядком и имел успех. Вот как оценивает его в своих воспоминаниях маршал, в то время начальник оперативного отдела штаба ЮгО-Западного фронта*, И.Х. Баграмян: «Когда поаднеемытштали это донесение» то не верили глазам. КакзтудайосьРеквесов-скому? Ведь его так называемой моторизованной дивизии яред-стояло следовать пешком. Оказывается, решительный и иниц«-

ативный командир корпуса в первый же день войны, на свой страх и риск, забрал с окружного резерва в Шепетовке все машины – а их было около двухсот, – посадил на них пехоту и комбинированным маршем двинул вперед корпус. Подход его частей к району Луцка спас положение. Они остановили прорвавшиеся танки противника и оказали этим значительную помощь отходившим в тяжелой обстановке соединениям».

Против войск Юго-Западного фронта противник развернул группу армий «Юг* в составе танковой группы, трех немецких, двух румынских армий и венгерского корпуса. Они должны были нанести удар по Киеву, захватить переправу на Днепре, а затем продолжать наступление вдоль правого берега реки на юго-восток. Гитлеровцы захватили инициативу и уже в первый день войны вклинились на 30 км вглубь нашей территории.

В первом бою корпус столкнулся с танковыми дивизиями противника. Два дня вела кровопролитные бои танковая дивизия полковника Черняева, отражая атаки противника, который во что бы то ни стало старался перерезать шоссе Ровно – Луцк. 26 июня корпус нанес удар в направлении Дубно, дивизия Черняева глубоко вклинилась в боевые порядки противника. Но уже на следующий день немцы прорвали оборону соседнего 36-го корпуса. В этой ситуации Рокоссовскому ничего не оставалось, как подумать об эффективной обороне.

Ожесточенные бои продолжались до 29 июня. После форси-* рованных маршей и десятидневного боя в корпусе осталось все

го лишь несколько танков. Несмотря на это, корпус не потерял боеспособности – выручали стрелки и артиллеристы.

Жара не спадала ни на минуту. Полевые дороги были окутаны клубами горячей въедливой пыли. Некоторые физически слабые солдаты падали в обморок – нечем было дышать,

30 июня Рокоссовский подъехал к переправе через реку Го-рынь, где наводила мосты 13-я мехдивизия полковника Калинина.

Вскоре по проложенной черев болота дороге части корпуса отбиваясь, отходили на новый оборонительный рубеж. Они должны были организовать оборону вдоль реки Случь и перекрыть дорогу на Житомир.

За мужество в боях под Луцком и Новгород-Волынском многие командиры и солдаты были удостоены высоких наград. Генерал Рокоссовский был награжден четвертым орденом Красного Знамени.

В лесу, за рекой Горыныо, на КП корпуса было тихо. Только где-то в отдалении был слышен грохот орудий и нудный гул самолетов,

Рокоссовский после короткого сна на рассвете вышел из палатки. Обитатели леса, будто и не было никакой войны, ясили установленной природой жизнью: пели птицы, стрекотали кузнечики, где-то рядом раздавался звонкий голос кукушки. Он отошел подальше от часовых и присел на валежину.

На душе у него было муторно и тоскливо. Ему не давали покоя глаза стариков, женщин и детей, которые нескончаемым потоком тянулись по дорогам. Сколько же горечи, обиды и упреков он видел в этих исступленных от страха глазах. Ему иногда хотелось упасть перед ними на колени и просить прощения, что они, вояки, оказались такими беспомощными перед фашистскими ордами, ввергли этих невинных людей в неимоверное горе и многих обрекли на смерть. Он сам был свидетелем, как самолеты фашистов на бреющем полете уничтожали беженцев. А они, воины, с этими самолетами не могли ничего поделать, Держа на руках умирающую девочку, он тогда дал себе клятву, что будет бить фашистов, пока они не покинут нашу землю.

К нему подошел Леснов.

– Не спится?

– Да, Виктор Феодосьевич, не спится.

– Извини, Костя, ты был, к сожалению, во всем прав. Как в воду глядел.

– Поздно говорить об этом, Виктор, теперь ни к чему толочь воду в ступе. Ты лучше скажи, что будем делать с людьми в кальсонах, которых мы отловили не одну сотню?

– Говорят – окруженцы, а сбросили с себя военное обмундирование, чтобы их не расстреляли немцы.

– Глупые люди, – горько усмехнулся комкор, – у них на кальсонах штампы военных частей. Они думают, что немцы дураки.

– Надо их переодеть, и пусть воюют, – сказал Леснов, глянув на командира. – Не пойму, откуда столько дезертиров. Драпают с поля боя целые части.

– В таких частях, наверное, не проводились партсобрания и не были назначены агитаторы, – произнес Рокоссовский, поднимаясь. – Пойдем, друг мой, нас ждут серьезные дела.

На следующий день Рокоссовский с группой штабных работников выехал в части и соединения корпуса для оказания помощи в организации обороны.

В районе Клевани группа комкора наткнулась на «воинов», среди которых были и командиры без знаков различия и оружия. В одной из групп, насчитывающей более сотни человек, внимание Рокоссовского привлек сидящий под сосной мужчина в годах, по своему виду И манере поведения никак не похожий на солдата. С ним рядом находилась молоденькая санитарка.

– Командиры, подойти ко мне! – приказал Рокоссовский.

Никто из сидящих не повел и ухом. Повысив голос, он повторил приказ. Снова никто не пошевелился.

Комкор подошел к вальяжному мужчине.

– Встать! В каком вы звании?

– Полковник, – равнодушно, с наглым вызовом выдавил из себя мужчина. – Ну и что?

– Сейчас же расстреляю как собаку! Предатель! – Комкор выхватил пистолет. К нему подбежала вооруженная охрана.

С полковника браваду как рукой сняло. Он тут же упал на колени:

– Не убивайте меня!.. Пощадите!.. Свою'вину искуплю кровью. Вот увидите!..

– Полковник! К утру собрать всех себе подобных, сформировать команду и доложить мне. Мой КП будет в двухстах метрах отсюда.

Приказ был выполнен. В команде оказалось свыше пятисот человек, которые восполнили боевые потери.

Корпус, ведя бои, окапывался и готовился к активной обороне. Но 14 июля Рокоссовский получил приказ – немедленно отбыть в Москву. Передав командование корпусом Маслову, он выехал на машине в Киев. В этот же день ночью он был в столице Украины. Когда-то шумный и веселый город встретил его зловещей тишиной и безлюдьем. Крещатик, обычно в это время заполненный толпой, смехом, шумом и песнями, был пуст и погружен в кромешную тьму. На улице не было видно ни одной живой души.

Рокоссовский остановил машину, закурил. „д

–Гаси огонь!.. Кому говорят, гаси огонь!.. Тебе что, жить на-~ доело? Так твою!.. – из темноты показалась молодая женщина.: _т

– Такая красивая, а ругаешься, как байкальский грузчик, -усмехнулся Рокоссовский. – Лучше скажи, где штаб фронта.

– Говорят, в Броварах, – более сдержанно ответила женщина, проверив у Рокоссовского документы.

Под утро он представился командующему фронтом генерал-полковнику М.П. Кирпоносу и доложил ему обстановку в 5-й армии и 9-м корпусе. Тот был растерян и слушал его вполуха.. Он то и дело подбегал к окну комнаты, где сидели штабисты, и кричал:

– Куда делось ПВО?.. Самолеты противника нагло летают, и никто их не сбивает!.. Безобразие!.. Куда подевалась артиллерия?.. Что она – спит?.. Усилить активность ПВО!.. Вызвать сюда его начальника!.. – Он несколько раз подходил к телефону и отдавал кому-то приказания: – Бросить в бой обе дивизии и решительно... Контратака!.. Контратака!.. Одна за одной... Поняли меня?!

Рокоссовский не выдержал этого оригинального стиля управления войсками и, воспользовавшись тем, что командующий на него не обращает внимания, выехал без разрешения в аэропорт. Там, ожидая самолета, он более двух часов проговорил с весьма компетентным полковником Генерального штаба.

– Ну почему укрепрайоны на старой границе были заброшены и разрушены? – спросил с возмущением Рокоссовский. – Кто дал такую глупую команду? В 30-м году я сам занимался их совершенствованием. Ведь гитлеровцы прут напропалую по дорогам. Я помню, в районе Радошкович и Вязынки мы построили такую систему огня, что на шоссе Молодечно – Минск немцы поломали бы зубы. А они оказались в столице Белоруссии чуть ли не на четвертый-День.

– Теперь крайних не найдешь, – ответил полковник Супрун. -

В Генеральном штабе сейчас грызутся, как пауки в банке, никто не хочет отвечать за преступные команды и такую же бездеятельность. -•*

Вскоре к взлетной полосе подрулил самолет и Рокоссовский вместе с полковником улетели в Москву.

4

Сталин находился в своем служебном кабинете в Кремле. Как обычно, он был одет в полувоенный костюм и сапоги. Он неслышно прохаживался по мягким ковровым дорожкам и дымил трубкой; лицо его было жестким и мрачным; в коричневых прищуренных глазах светилась тревога. Мысль о положении на фронте его ужасала. Допущено было много промахов и ошибок. Теперь он знал это лучше, чем кто-либо, но признаваться в этом не хотелось даже самому себе. Стоило так кокетничать с Гитлером, как это делали мы?., Уже месяц войны с фашистами – результат плачевный. Плохо воюем...

Он вспомнил, как многие из тех военных, кто перешел на сторону Советской власти, успешно воевали с белыми генералами, били их и побеждали. А где они теперь, те военные?.. О том, что в армии много прорех, показала и финская кампания... В чем причины, почему так?.. Возникало много вопросов, но он не мог найти на них ясные ответы. Голова, точно не своя, – плохо соображала. Советники притихли, чего-то ждут. Да и некогда храбрые на вид генералы Генштаба ведут себя боязливо – чувствуют свою вину. Яд страха охватил многих. В воздухе висит какое-то грозное напряжение. Вот-вот может разразиться буря.

Впервые за многие годы он почувствовал, что у него уходит почва из-под ног. Пока у него все рычаги политической и военной власти и пока за каждым его шагом наблюдает народ, надо действовать.

Подозрительный ум Сталина медленно, с большим трудом приходил к выводу: в военное время надо в корне менять стиль руководства. Прежде всего необходимо как можно чище смести паутину страха и недоверия. Когда надо для дела, надо уметь переступить через самого себя.

Сталин даже повеселел от такой революционной для себя мысли. «Теперь надо работать более открыто, – подумал он. – И обязательно прислушиваться к дыханию страны, пока оно не угасло». Он подошел к столу и нажал на кнопку.

На пороге появился Поскребышев. Доложил:

– Рокоссовский прибыл, товарищ Сталин!

– Пусть войдет, – Сталин взмахнул рукой ©дымящейся трубкой и подошел к двери. Он пожал вошедшему руку и, усаживаясь за стол, жестом пригласил Рокоссовского сесть.

Рокоссовский про себя отметил, что с января 1937 года, когда он видел последний раз Сталина, в его внешности произошли большие перемены: в волосах появилась седина, лицо осунулось, прокуренные рыжие усы поредели и не выглядели такими пышными, как раньше, сеть глубоких морщинок окутала по-прежнему живые глаза.

Теперь Рокоссовский не испытывал перед ним того душевного трепета, который волновал его сердце в Кремлевском дворце, на съезде. Видимо, годы тюрьмы и июньские кровопролитные бои притупили чувство страха даже перед самим Сталиным.

– Как вы себя чувствуете, товарищ Рокоссовский? – спросил Сталин, пососав трубку и выдыхая клубы дыма.

– Все мои чувства, товарищ Сталин, поглощены войной, -спокойно ответил Рокоссовский, посмотрев на Сталина.

– Мне доложили, что ваш корпус организованно принял бой с фашистами.

– Да, насколько позволяла обстановка.

– Вы можете откровенно высказать свое мнение по поводу наших бед в начавшейся войне? – спросил Сталин, прищурив глаза.

Рокоссовский на мгновение задумался. Он понимал, какую ответственность берет на себя, собираясь отвечать на этот, пожалуй, самый острый вопрос в жизни страны.

– Я слушаю, товарищ Рокоссовский, – тихо произнес Сталин, набивая трубку.

– Можно было предположить, – начал генерал, – что противник, намного опередивший нас в развертывании у границ своих главных сил, потеснит на какое-то расстояние наши войска прикрытия. Мы должны были ожидать, что на определенном рубеже, где-то в глубине, по реальным расчетам Генерального штаба, будут развернуты наши главные силы. Им предстояло организованно встретить противника и нанести ему мощный контрудар.

– Повторилась ошибка старого русского генералитета? – сказал Сталин, глядя в упор на Рокоссовского.

– Я бы так не сказал, – произнес генерал, чувствуя интерес собеседника к начатому разговору. – Изучая план русского Генштаба, составленный до начала Первой мировой войны, я пришел к выводу, что он был составлен профессионально. В плане предусматривались сравнительные возможности России и Германии, и это учитывалось при определении рубежа развертывания и его удаления от границы. В связи с этим определялись технические силы и состав войск.

– Ну и где же по тому плану проходил рубеж развертывания? – спросил Сталин, прикуривая трубку.

– Рубежом развертывания в основном являлась полоса пограничных крепостей.

– А разве у нашего Генштаба такого рубежа развертывания не было?

– Насколько мне известно, Генштаб не успел составить реальный план на начальный период войны. В 1930 году был такой план, и согласно ему рубеж развертывания совпадал с рубежом наших укрепрайонов недалеко от границы.

– А мог ли этот рубеж сохранить свое значение в 41-м году?

– На мой взгляд, мог, товарищ Сталин, – твердо заявил Рокоссовский. – На этом рубеже, я его хорошо знаю, фашисты могли получить сильный отпор. Мы обязаны были сохранить наши Уры* на старой границе с Польшей.

– Но мы же строили новые Уры на новой границе, – Сталин показывал свою осведомленность в военных делах.

– Да, строили, но все это проходило на глазах у немцев, и было бы наивно думать, что они дадут нам их достроить.

Сталин молча ходил по кабинету и сосал трубку.

– Продолжая мысль о плане Генштаба русской армии, – не вынес молчания Рокоссовский, – надо сказать, что он перед войной своевременно провел отмобилизацию и привел войска в повышенную боеготовность.

– Мы тоже это сделали. Дали указание.

– Я его получил за несколько минут до начала войны, – с раздражением в голосе, которого от себя не ожидал, сказал Рокоссовский. – Оно уже ничего не меняло.

Сталин не стал развивать неприятный для себя вопрос, а, остановившись у стола, спросил:

– Скажите, чем объяснить преступную беспечность, допущенную командованием округов?

– Я могу ответить за Киевский особый военный округ.

– Любопытно, – пыхнул трубкой Сталин.

– Из тех наблюдений, которые я вынес за небольшой срок службы в округе, я убедился, что командованием почти ничего не было сделано, чтобы достойно встретить противника.

– Вот вы, товарищ Рокоссовский, правильно все говорите, -Сталин подошел к окну, откинул занавеску, глянул в окно и снова заходил по кабинету. – Может быть, причина такого положения заключалась в том, что у нас мало было опыта?

– В Забайкалье, на Дальнем Востоке, – Рокоссовский поворачивал голову так, чтобы не упускать из виду хозяина кабинета, -мы вместе с пограничными войсками всегда были готовы в течение нескольких часов приступить к активным действиям. И все эти вопросы тщательно отрабатывались на военных играх и полевых учениях. А в период угрожающего положения войска выводились в предусмотренные заблаговременно районы.

– В Киевском округе этого не было? – Сталин занял свое место за столом.

– Да, если сказать честно, то в округе господствовала тишь да благодать, – последовал ответ. – Если и проводилиеь учения, то их цели были слишком далеки от реальной обстановки. Дислокация войск округа у нашей границы не соответствовала угрозе возможного нападения. Многие соединения не имели положенного комплекта. Накануне войны артиллерию вывезли на полигоны. Там она и осталась.

– Это же вредительство! – грозно произнес Сталин. – За это надо расстреливать на месте!

Рокоссовский испугался, что то, о чем они сегодня говорили, вместо дела может сослужить плохую службу многим военачальникам. И он будет выглядеть как доносчик, С тяжелым чувством разочарования он подумал о том, что зря вступил в эту полемику.

Переживания генерала, похоже, уловил Сталин. Он встал, остановился у стола и стал сосредоточенно выбивать из трубки пепел в стеклянную пепельницу. Он явно хотел дать ему время успокоить свои нервы.

– Я хорошо понимаю вас, товарищ Рокоссовский, – сказал тихо Сталин. – Этот разговор мне нужен для того, чтобы в дальнейшем делать правильные выводы и допускать меньше ошибок.

По всей вероятности, он выбрал для откровенного разговора Рокоссовского не случайно. Сталину доложили еще раньше, в 40-м году, когда Рокоссовского освободили из тюрьмы, что он талантливый военный специалист, культурный, начитанный и выдержанный человек. Выбор на Рокоссовского, видимо, пал и потому, что он, в отличие от многих военных, без паники встретил войну и организованно вступил в бой с фашистами.

– Вы хотите сказать, что указания свыше были иногда необдуманными и даже вредными? – Сталин набил трубку и снова задымил.

– Именно так.

– Приведите убедительный пример такого положения, – сказал Сталин, сделав ударение на слове «пример».

– Можно об этом судить по содержанию оперативного пакета, который был мною вскрыт в первые часы войны. Содержание его подгонялось под механизированный корпус, закончивший период формирования и обеспеченный всем, что положено по штату. А реально мы находились в начальной стадии формирования. Поэтому Генеральный штаб и округ поставили перед нами непосильные задачи. А это напрямую связано с неоправданными потерями людей и техники.

– Как вы думаете, почему они так поступили?

– Это делалось, Думаю, для того, чтобы оправдать себя в будущем, ссылаясь на то, что приказ для «решительных» действий был отдан. А отдуваться будут те, кто его не выполнил.

– Что, по-вашему, надо было делать командованию Юго-Западного фронта в сложившейся ситуации?

– Когда были установлены направления главных ударов, основные группировки немцев, надо было срочно отводить войска в старый укрепленный район. Но время было упущено.

– Тогда чем же занималось командование фронта? – спросил Сталин с нотками недовольства в голосе.

– Оно без пользы затыкало бреши, образовавшиеся от ударов противника. Люди бросались на верную гибель, хотя заранее явно было видно, что таким способом немцев остановить нельзя.

– У нас еще много головотяпства, – сказал Сталин, откинувшись на спинку стула. – Скажите, как Вы относитесь к генералу Павлову*?

– В настоящее время я его плохо знаю. Когда я командовал дивизией в Белорусском военном округе* он был у меня посредственным командиром полка.

Сталин вызвал Поскребышева.

– Шапошников прибыл?

– Да, прибыл.

– – Пусть заходит.