355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альфред Дёблин » Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу » Текст книги (страница 34)
Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 02:45

Текст книги "Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу"


Автор книги: Альфред Дёблин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)

Современная адская кухня

В Париже она пришла в институт красоты – на современную адскую кухню. И предоставила себя в распоряжение специалистов. Кроме низшего женского персонала, в институте практиковали врачи. Элис легла в эту клинику, в которой занимались не только косметикой. Там царил культ тела; и именно это Элис устраивало.

Для нее открылся новый мир, на небосклоне засияло новое солнце, радостно-дружелюбное, светлое, совсем не похожее на тусклую луну, светившую ей еще только вчера. Ах, в каком неверном свете она видела раньше мир. Тело, живая плоть были в забвении, корнями человеческой жизни пренебрегали и притом удивлялись нежизнеспособности окружающего, тому, что листья желтели, цветы не расцветали. Люди горевали, а под конец отчаивались и хотели вовсе не рождаться на белый свет. Но боже, что это были за безумные садовники. Кого они винили? Разве вам не ясно, что вы просто не умеете обращаться с живой природой?

Элис ухаживала за своим телом, холила его, наводила красоту. Она делала все возможное, выискивала разные способы, чтобы забыть прошедшие годы, которые принесли ей такую усталость. Отныне Элис запрещала себе думать о вещах, которые мучили ее. Она прятала старые мысли в себе куда тщательней, нежели прячут разломанный ненужный хлам на чердаке и тряпки в ящике.

Молодая, чрезвычайно любезная, элегантная дама, которая стояла во главе института красоты и говорила так умно и обдуманно, не уставала внушать Элис:

– Моя дорогая милостивая государыня, если вы станете предаваться скорби, мы не продвинемся вперед. Скорбь обезображивает. Она будет мешать тем процедурам, которым мы вас здесь подвергнем. Наш институт, как правильно заметила одна клиентка, увы, раньше времени выписавшаяся от нас, это не просто большое предприятие и не набор косметических средств – а мировоззрение. При соответствующем мировоззрении курс лечения удается, без него – не удается.

– Надеюсь, я на пути к правильному мировоззрению. Обещаю вам – вернее, себе – сделать все, чтобы подавить вредные мысли и чувства. Но скажите мне, пожалуйста, мадам Сюзанна, верховная жрица той веры, профессор всех наук, скажите мне, зеленому новичку, о чем, собственно, надо думать и что надо делать, дабы постичь ту истину, которой вы владеете? Смеетесь? Вы смеетесь, словно я неразумное дитя. Да, я и есть дитя во многих отношениях, обращайтесь со мной соответственно.

– Милостивая государыня… ваши слова звучат очень комично: «истина», «профессор», «верховная жрица». Институт красоты отнюдь не храм. Мы хотим приносить пользу и улучшать душевное состояние людей. У нас вы найдете небольшую библиотеку – эти книги мы рекомендуем для чтения. Потом я буду приглашать вас на наши лекции и вечера.

– Это тоже практикуется?

– Вы и впрямь ребенок. Откуда вы к нам явились? Как жили раньше? Почему радуетесь само собой разумеющимся вещам?

– Просто мне все это приятно, мадам Сюзанна, я уж думала, что я – человек пропащий (она не сказала: отверженный).

– Вы одиноки?

– И это тоже.

– Такая красивая, такая неотразимая! Вы плохо с собой обращались, госпожа Маккензи.

Элис прошептала:

– Знаю, но ведь еще не поздно. – Она поднялась и пошла в соседнюю комнату рука об руку с очаровательной Сюзанной.

– Вы должны избегать всего сурового, мрачного. «Истина», «верховная жрица» – какое это имеет к нам отношение, госпожа Маккензи? Мы люди покладистые и веселые, так как знаем: без радости и без любви никто не способен жить приятно, а особенно женщины. Надо относиться ко всему легко – этому можно научиться.

Элис сидела с мадам Сюзанной в маленькой гостиной, они лакомились воздушным печеньем и пили крепкий ароматный чай; постучав чайной ложечкой по мизинцу Элис, мадам Сюзанна вдруг сказала:

– Какой очаровательный мизинчик, изогнут наподобие вопросительного знака. Уверяю вас, если пальчик так красиво изгибается, ответы на вопросы уже найдены. Почему пальчик тем не менее спрашивает? В вашей головке еще живы воспоминания? Эти воспоминания принадлежат другому человеку. Уже не вам, дорогая Элис.

Сколько всякой всячины знала маленькая Сюзанна. Ее вполне справедливо назначили главой института.

Элис бросила взгляд на газету, лежавшую рядом на столике, Сюзанна отодвинула ее.

– Кто-то забыл здесь газету. Я установлю, кто именно. Наверняка кто-то из пациентов. Я ведь не разрешаю таскать в наш институт периодические издания. Ассистентка обязана была тут же убрать газету.

– Почему вы так непримиримы к печати?

– Нельзя читать ничего того, что вызывает беспокойство.

– Стало быть, мадам Сюзанна, не надо узнавать, что происходит за этими стенами, что происходит в мире?

– Да, ибо для человека, который этим серьезно интересуется, не останется ничего другого, кроме как «закрыться в комнатке своей и горько слезы лить».

– Ну, а если то, что пишут газеты, правда?

Мадам Сюзанна взглянула на Элис с упреком.

– Правда или неправда… Это зависит от вас.

Элис засмеялась:

– Вы просто чудо.

Подняв брови, мадам Сюзанна рылась у себя в сумочке.

– Вы сомневаетесь? Все зависит от вас, от того, насколько близко вы принимаете к сердцу события. Что нас не затрагивает…

– Того, по-вашему, не существует?

Наконец-то Сюзанна нащупала плоский золотой портсигар, который она искала; выложила его на стол и провела рукой по крышке.

– Прошло некоторое время прежде, чем я поняла: да, этого не существует. Для такого вывода необходима решимость.

Когда мадам поднесла к сигарете Элис горящую спичку и задула ее у самого рта своей клиентки, вдруг стало видно, что она старше, чем это казалось с первого взгляда.

– Моя работа здесь мне нравится. Я изучала медицину, но в больницах изнывала от тоски. Для меня было бы немыслимо проторчать там всю жизнь. Слишком дорогая плата за то, чтобы сводить концы с концами, ведь при этом я бы чахла год за годом. Сперва иссушить себя, потерять очень многое, а потом «жить». Я воспользовалась тем, что подвернулось мне под руку.

Сюзанна и Элис

Та Элис, которая была женой Гордона Эллисона и жила в Англии, была хрупкой и худенькой, небольшого роста. Теперь она делала из своих рыжевато-каштановых волос высокую прическу, ходила на высоких каблуках, гордо и грациозно покачиваясь. Лицо ее было ласково-томным, женственным, и она научилась одаривать людей чарующей улыбкой, словно сатана послал ее на землю специально, чтобы совращать сильный пол. Большие глаза Элис сохранили свою глубину.

Каждый день Элис по многу часов просиживала в шезлонге. Она не читала, иногда с кем-нибудь болтала, иногда разглядывала репродукции в альбомах, картинки в книгах. Самочувствие у нее было хорошее. С каждым днем она все больше проникалась ощущением довольства и счастья.

Тяжелые мысли уже не посещали ее; умная Сюзанна (она часто приходила к Элис в гостиницу) сказала, что это – первый, заранее запланированный результат лечения; с помощью ванн, массажа, инъекций, таблеток организм восстанавливает силы, становится таким, каким ему следует быть. И это – не черная магия, а лечение; именно оно возвращает телу молодость и радость существования, возвращает то, что дремало в нем и ожидало своего пробуждения.

– Мы в нашем институте просто слесари, мы открываем замки, которые наши пациенты не могут сами открыть. И изготовляем новые ключи. После пациент получает свое собственное имущество. Вот и все.

– Я чувствую себя хорошо, Сюзанна. И я охотно поделилась бы с вами тем, что имею… Конечно, если вам требуется.

– Неужели, госпожа Маккензи, у вас создалось впечатление, будто я в чем-то нуждаюсь? Конечно, я должна зарабатывать себе на жизнь. Но все, что надо, достается мне легко. Мою профессию не назовешь тяжелой.

Элис уже познакомилась с другом и поклонником Сюзанны (а может, с одним из друзей), то был немолодой адвокат, который носил ее на руках. Было совершенно очевидно, что институт красоты служил для Сюзанны всего лишь трамплином. Видеть Сюзанну, беседовать с ней доставляло Элис радость. Сюзанна была приманкой института.

Иногда женщины разговаривали о деньгах. Сюзанна часто, хотя и на свой манер, возвращалась к этой теме; Элис могла многому у нее поучиться; взгляды Сюзанны на денежный вопрос были весьма своеобразны, она развивала довольно диковинные теории и заявляла, к примеру:

– Деньги нужны для всего. Это звучит грубо. Но вы ведь знакомы с моей точкой зрения: если вы работаете, чтобы заработать себе на жизнь обычным порядком, то сперва обедняете и ослабляете себя, намереваясь в будущем стать богатой и сильной. Предположим, вы разбогатели. Но для кого вы разбогатели? Владелицы будущего богатства уже не стало.

Элис смотрела вдаль.

Сюзанна:

– Материально вы независимы, госпожа Маккензи, и сами знаете, как это важно. Иначе вы не пришли бы к нам. Вы хотите радоваться жизни. Не думаю, что вас тянет на особо экстравагантные поступки, но вам следует вести себя так, как этого требует ваша натура, и притом держать голову высоко. Достичь этого можно только в том случае, если у вас есть капитал.

– Вы не считаете, что надо соблюдать умеренность?

Сюзанна опять покачала головой.

– Умеренность в работе. И только. Во всем остальном – нет. Почему? Зачем налагать на себя запреты? К чему? На большей части человечества лежит проклятье: «В поте лица твоего будешь есть хлеб…» Так было испокон века.

Элис восхищалась своей учительницей, с огорчением она спросила:

– Но как же преодолеть проклятье?

– Как? Большая часть человечества не может его преодолеть. Вы все еще не понимаете, куда я клоню? О, вам не приходилось размышлять на эту тему. На самом деле люди чрезвычайно довольны проклятьем, и у нас нет оснований разубеждать их в этом. Просто мы делаем им подарок, даем возможность, – Сюзанна дерзко захохотала, – даем возможность любоваться нашим счастьем.

Элис внимательно разглядывала линии на своей ладони.

– А те, другие, благодаря которым мы можем жить счастливо… Неужели они вправду не хотят быть счастливыми?

– Почитайте газеты, походите по улицам и ответьте сами на этот вопрос. Иногда меня водят на собрания. Там говорят о политике, и каждое второе слово у них – мир. Они без конца строят планы. Но в глубине души, – Сюзанна зашептала на ухо Элис, – они боятся мира. Для них это что-то вроде скучного воскресного дня. Пользоваться миром так же, как и пользоваться радостью, можно, лишь имея талант. Его у них нет. Конечно, они одержимы стремлением к «прогрессу». Прогресс – это завтрашнее счастье. Сегодняшним счастьем они пренебрегают. Вот почему это счастье достается немногим.

Подумав, Элис сказала:

– А вы сами, Сюзанна?

Шаловливо улыбаясь, Сюзанна постучала пальцем по кончику носа англичанки:

– На мне не лежит проклятье; правда, я не осмеливаюсь утверждать, что на мне благословение божье; но, во всяком случае, я в здравом уме. Впрочем, мне вообще кажется, что мы, женщины, умнее мужчин. А вы, госпожа Маккензи, вы придерживаетесь того же мнения?

– Мне кажется, мы с вами сестры.

Сюзанна бросилась на шею Элис.

Картины

Элис разглядывала картины. Они говорили ее душе больше, чем стихи. Сюзанна рекомендовала своей пациентке это занятие, чтобы не напрягать ум.

Элис расставила по комнате прекрасные репродукции Коро. Цвет оказывал на нее чарующее действие: ослепительные, переходящие один в другой теплые тона. Окружающий мир казался Элис преображенным. И что за существа его населяли!

Все я познаю чувствами, думала Элис, и мне это нравится. Мой ум стал хилым, а мысли такими сбивчивыми, они бастуют. Соберу ли я их вообще? Зато мой внутренний мир… по-моему, я скоро обнаружу другой внутренний мир. Дорога к нему идет через глаза и уши, через чувства.

Да, Элис казалось, что в ней создается нечто новое и что ей надо охранять это нечто, словно беременной женщине свой плод. Главное, избегать мыслей, это же проповедовал ее брат Джеймс. Не правда ли?

Картина называлась «Торс».

На ней была изображена зрелая женщина, мать. Рубашку она спустила, обнажив грудь. Темные волосы были расчесаны на прямой пробор, как у крестьянки. Женщина придерживала рубашку натруженной правой рукой и глядела на свои обвисшие груди, которые вскормили ее детей. Выражение лица у нее было чуть-чуть меланхоличное; видимо, мысли матери витали где-то далеко: она вспоминала прошедшие годы, весну, цветение, объятия. Помечтав, она снова натянет рубашку.

Элис, называвшая себя теперь Сильвейн, выходила из долгого, глубокого гипнотического созерцания – оно было антиподом аскетической медитации – и чувствовала, что она как бы перевоплощается в другого человека, а он в нее; теперь этот человек становился ею. Элис казалось, будто ее душевный мир совершенно очистился, а потом заселился новыми картинами и образами. Все это нельзя было выразить словами, но Элис вовсе не стремилась рассказывать другим то, что касалось ее одной. Для этого следовало бы сочинить новую грамматику и физику.

Сюзанна поздравила подругу с успехом, Сильвейн казалась непохожей на прежнюю Элис. И это было не комплиментом, а правдой.

Уже во время лечения Сильвейн-Элис с особой радостью воспринимала все окружающее. Как она глядела на цветы, которые приносили ей из гостиницы! Она вела себя словно выходец с иной планеты, который никогда в жизни не видел цветов; они были ей в диковинку… Гвоздики, их цвет, аромат; эти гвоздики, подаренные Сюзанной, казалось, опьяняли ее. Застыв от удивления, она как-то раз смотрела на довольно обычную пятнисто-желтую орхидею, потом легонько провела цветком по лицу и вздохнула:

– О, о…

А однажды Элис схватила руку своей горничной и, извинившись, попросила ее сесть перед ней в кресло; Элис вдруг ужасно захотелось гладить руки горничной.

– Извините, извините, – умоляла Элис, эта женщина не от мира сего, – но все в вас так прекрасно.

– Но вы ведь гораздо красивей меня, мадам.

– Да нет же. Позвольте держать вас за руку.

Иногда, общаясь с постояльцами гостиницы, Элис буквально пьянела от счастья. Некоторым она казалась смешной, другие находили ее истеричной.

И опять картины.

«Хендрикье Стоффельс» – картина Рембрандта. Какое сильное, умное, внушающее доверие лицо; какая хорошая женщина! Она трудится, она борется. Она сложила руки, она смотрит на меня. Я здесь, Хендрикье. Меня звали Элис, теперь я Сильвейн. Тебя сохранил художник, ты существуешь и после того, как твое время прошло; на свете есть так много болезней, которые уносят людей. Привет тебе, милое созданье, пусть тебя не пугает мой пристальный взгляд. На лицо у тебя свисают волосы, они ужасно густые. Все равно я отчетливо вижу твое лицо, ты здесь, твое лицо со мной, Хендрикье здесь, во мне.

Обе мы умерли: и Хендрикье, и Элис. Но я сохраню нас в живых. Обе мы остались.

А однажды Элис поставила перед собой картину Делакруа «Медея».

Рот у Медеи был открыт. Она, видимо, говорила что-то. Верхняя часть лица – лоб, глаза – оказалась в тени; у Медеи было сильное лицо, нельзя сказать, что она была красивой: эта женщина поражала своей мрачностью. Художник разобрался в ее душе лучше, чем многие писатели. Дикое, искаженное ненавистью и страданием лицо зрелой женщины, голова Медеи венчала расплывшееся, обрюзгшее, полное тело, чересчур мощные, жирные, пышные руки и плечи бессильно повисли – их обладательница еще не знала, чего они хотят, чем займутся. Медею постигла несправедливость, ее унизили. Художник изобразил два огромных полушария – груди Медеи.

Из-под одной груди выглядывала кудрявая детская головка с невинным выражением лица.

Сама Медея смотрела вдаль и размышляла… Куда она смотрела? О чем думала со сладостной детской головкой под мышкой?

Эдвард заговорил тогда:

«Мама, ты рассказала мне несколько длинных историй, под конец историю Плутона и Прозерпины. Я тоже хочу кое-что рассказать.

Видишь Медею? Эта картина не висела у нас в доме на лестнице рядом с репродукцией Рембрандта…

Несколько людей решили добыть золотое руно, сулившее им счастье и богатство, и отправились далеко за море, как Жофи из Блэ, молодой трубадур, мечтавший завоевать принцессу Триполийскую. Людей этих звали аргонавтами, и судно их вел Язон. Золотое руно находилось в Колхиде. И в Колхиде храброго Язона встретила Медея, колдунья, дочь царя; взглянула на него и влюбилась. Она помогла аргонавтам захватить сокровище.

Потом все они – и Язон, и Медея – сели на свое судно „Арго“, однако царь, отец Медеи, пустился за ними в погоню. Но тут оказалось, что Медея взяла с собой младшего брата. Она схватила его, убила, разрезала на куски и разбросала их на берегу, чтобы отец прекратил преследование и стал разыскивать труп ребенка.

Никаких других чувств, кроме любви к Язону, она в этот момент не знала, любовь ее была подобна ужасающему пожару. Медея не существовала вне любви к Язону.

А когда они прибыли в Коринф, эта могущественная женщина, эта дьяволица (Медея была полной противоположностью прелестной, страдающей Прозерпины) родила своему возлюбленному Язону детей.

Однако через некоторое время он освободился от ее чар.

Что же она сделала? Перестала буйствовать?

Она, эта колдунья, приготовила своей преемнице свадебный наряд и подарила его. В день свадьбы платье разъело невесте кожу, мясо, внутренности; извиваясь от нестерпимой муки, несчастная женщина умерла на глазах у своего возлюбленного. А потом Медея ниспослала огненный дождь на дом погибшей – ей было мало того, что соперница мертва.

А когда Язон с плачем вернулся к себе во дворец, он увидел на пороге двух своих детей, рожденных Медеей. И их она умертвила.

А потом сама взвилась на небо в колеснице, запряженной драконом, и умчалась на свою мрачную родину в Колхиду. Медея, Медея…»

Элис-Сильвейн взяла репродукцию, разорвала ее на мелкие кусочки; обрывки бумаги вынесли вместе с мусором.

Много часов подряд до Элис доносились ужасающие стоны из-под земли. Она неподвижно сидела у себя в номере, ожидая, пока крики прекратятся.

В гостинице заметили что-то неладное.

Эта женщина была не такая, как все.

У моря

Она обрела полную свободу.

И перед ней расстилались бескрайние морские просторы; серый древний океан был подобен слону, который опустился на колени и бил себя по ногам и по спине хвостом.

Необъятная гладь океана – соленые воды – уходила куда-то вглубь, где скрывались рыбы и жуткие моллюски, жившие в вечной темноте. А потом океан начинал яриться, поднимал высокие волны. Массы воды хотели взобраться к небу, залить все вокруг, они затопляли сушу, прибрежную полосу, но потом покорно возвращались назад, их уделом было не выходить из своих берегов, зато, когда разыгрывалась буря, волны кидали корабли вверх и вниз и сталкивали их и разбивали в щепки.

Но как бы высоко ни вздымались волны, они не переходили определенных пределов; воздух оставался чист, небо было недосягаемо, а звезды, прекрасные бесчисленные звезды, усмехались, разглядывая всю эту катавасию; между звездами поднимались то луна, то солнце. Единственное, что оставалось океану, это отражать небо и покачивать его отражение.

Белые чайки летали над тяжело дышащим океаном, приговоренным к вечному покою. Чайки стонали, кричали, махали крыльями, водная громадина была для них лоханью с едой. Счастливые и надменные, они парили над водой, над связанным по рукам и ногам затонувшим титаном, который уже примирился со своей жалкой участью. Время от времени океан как бы щелкал кастаньетами, услаждая слух чаек музыкой – он плескался, булькал, бился о песок – словом, старался, как мог. Чайки знали его голос. И радовались ему. А теперь океан притих. Правда, откуда-то издалека долетал глухой гул, какой-то рык, словно бы возникший в глотке бессловесного чудовища.

На берегу моря и в городе Сильвейн встречала множество людей, которые держались так, как это описывала Сюзанна. Они не сумели преодолеть прошлое. Они как бы разыгрывали прошлое Элис. Какие это были подавленные, засушенные существа, замкнувшиеся в своей скорлупе!

Разгуливая среди этих несчастных, Сильвейн мысленно славила радость бытия, свободу, а в это время у нее за спиной кто-то поднес ко рту рупор, чтобы сделать очередное сообщение. Ярмарочный зазывала восхвалял свой аттракцион. На зазывале был грязный костюм, в левой руке он держал колокольчик, в правой – рупор. Рядом с ним неподвижно стоял клоун, его белое лицо с нарисованными черными линиями походило на маску мертвеца. В глазницах клоуна справа налево и слева направо бегали маленькие зверьки. Между зазывалой и клоуном по железному пруту на самый верх карабкалась обезьяна. Вдруг в балагане заиграла шарманка. Зазывала помахал колокольчиком и отставил рупор. Теперь он стал раздавать билетики. Зрители выстроились в спину друг другу; они проходили мимо стола, за которым стояла угрюмая женщина в черной накидке: кассирша и контролер.

Отдавая женщине свои билетики, зрители по очереди исчезали в таинственно-мрачной утробе балагана.

Элис добилась того, чего хотела. Стала Сильвейн. Она помолодела. Сбросила с себя несколько десятков лет. И начала с начала, словно никакой прежней жизни не было; она могла располагать собой по своему усмотрению. Так она и делала.

Казалось, она искупалась в источнике вечной молодости и вышла из него с прекрасным обновленным телом. Теперь она уже не была хрупкой скромницей Элис с правильными чертами лица и с ясным, глубоким, проникавшим в душу взглядом, той Элис, которая по временам строго поджимала губы, стройной Элис, что когда-то легко взбегала по ступенькам клиники доктора Кинга, чтобы приветствовать бывшего солдата, своего калеку сына, впавшего в горячечный бред. Сильвейн гордо и грациозно вышагивала на своих высоких каблуках и демонстрировала миру довольное лицо, ласково-томную женственность и обворожительные улыбки.

Выбирала ли она свой путь? Хотела ли и впрямь начать с начала? Прежде чем Элис приняла решение, выбор уже был сделан. Какой дорогой пошла Феодора? Разве ей, Элис, не следовало пойти той же дорогой? Разве она не должна была сделать это же?

Уже будучи в клинике у Сюзанны, на этой адской кухне, Элис твердо решила, что хочет не только подвергнуться лечению, не только помолодеть, но достичь еще и другого – необходимого ей, того, к чему издавна стремилась.

На одной из вечеринок у Сюзанны Элис встретила молодого человека, раненного на войне морского офицера. Сперва она не понимала, почему ее тянет к этому офицеру. Да и он не понимал, что нашла в нем, бедном спортсмене, эта прекрасная, окруженная поклонниками богатая дама. Но скоро Элис догадалась и осознала в чем дело: и внутренний мир офицера, и его внешность до ужаса соответствовали образу того, другого; он недаром встретился на ее пути, хотя она в ту пору уже не думала о Глене… Глен был вначале, но и эту главу надо было дочитать до конца. Элис грезила и удивлялась, что с ней происходит. Судьба решила напомнить ей о Глене. Неужели я опять должна отправиться на поиски Глена?

Молодой офицер скоро увидел: Элис влюбилась в него. Он был потрясен. Элис не отпускала его от себя. Все считали офицера ее любовником. Но она ничего ему не обещала. Просто радовалась его обществу и держала в непрестанном напряжении. Для офицера это стало невыносимо. И вот однажды в номере Элис он упал перед ней на колени и со слезами стал умолять – дозволить хотя бы поцеловать ее ноги.

– Целуй, пожалуйста, – сказала она с некоторой робостью.

Моряк снял с Элис туфельки и припал губами к ее ногам. Потом вскочил, и через секунду она оказалась в его объятиях. Элис сразу побледнела и увяла. Офицера била дрожь. Он надеялся, что его поцелуи разбудят Элис. Но вместо этого она заплакала и опустилась на колени; теперь она лежала перед ним, всхлипывая. Офицеру пришлось покинуть прекрасную даму.

Нет, он не мог этого вынести. Элис спросила:

– Почему ты меня бросаешь?

– Жизнь рядом с тобой невозможна, Сильвейн.

– Но ведь мы вместе, и это так прекрасно. Разве тебе мало, что я тебя целую?

Как она обращалась с ним! Играла, подобно маленькой девочке.

Молодой человек решил, что с этим пора кончать. Как-то раз в номере Элис он с силой притянул ее к себе, бросил на постель. Удар кулаком в висок заставил офицера отпрянуть, у него закружилась голова. Элис завизжала:

– Уходи!

Офицер изрыгнул проклятье, плюнул и ушел.

Таков был финал истории Элис и морского офицера, бледной тени Глена. Сильвейн жила как вздумается, ничего заранее не решая. Словно лунатик, двигалась она по сцене, только что открытой ею.

Она стала цветущим лугом, над которым, жужжа, кружились рои пчел. Когда первый из ее поклонников заключил Элис в объятья, она не просто отдалась ему, она забыла себя, растворилась в нем. Она была всего лишь олицетворением женской стихии, носившей имя Сильвейн. Никого из своих возлюбленных она не удерживала, и никто из них не мог удержать ее.

Мужчины были с ней счастливы. Но скоро к ним приходило прозрение: Сильвейн никого не любила.

Для Элис наступило ясное, спокойное время. Сюзанна часто сопровождала Сильвейн, она была у нее чем-то вроде квартирмейстера и гофмаршала.

Все разговоры Сюзанны вертелись теперь вокруг денег. Она отказалась от своей должности на адской кухне. Перешла на содержание подруги Сильвейн. Элис-Сильвейн брала деньги со своего банковского счета, который таял не по дням, а по часам. Но Элис ничего не подсчитывала. Она не разрешала Сюзанне заглянуть в свой счет и не заглядывала в него сама. Жила так, словно обладает совершенно неограниченными возможностями.

И вот наступил второй период. Подобно цветущему дугу, Сильвейн стала доступна многим, пчелы вкушали ее сладость, она дарила им блаженство. Однако теперь это захватило и ее, у нее появилась нетерпеливость, нервозность, она жаждала удовольствий, новых встреч, мужчин, наслаждения.

Мне что-то не по себе. Я не могу остановиться.

Элис чувствовала себя пьяницей, который никак не может утолить жажду. Она жаловалась Сюзанне:

– Я сама себе не нравлюсь. Я иссушаю себя, довожу до изнеможения. Со мной творится неладное.

Сюзанна смеялась над подругой: человеку необходимы перемены, периоды спокойной жизни и периоды рассеянной.

Сильвейн запудривала черные круги под глазами и послушно глотала укрепляющие средства, которые давала ей Сюзанна.

Разве я и впрямь свободна, Сюзанна? Разве человек, снедаемый лихорадкой, бывает свободен?

Сюзанна, врач Элис, хитрый врач, хохотала и успокаивала приятельницу. Она чувствовала: Сильвейн-Элис боится, что чары рассеются и на смену им придут пустота и страх.

Однажды, лежа в объятиях какого-то мужчины, Сильвейн подумала:

«Я умираю. Пусть кто-нибудь прикончит меня».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю