Текст книги "Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу"

Автор книги: Альфред Дёблин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

Вслед за этим труппа, ни слова не говоря, собрала свои пожитки, села в фургоны и убралась восвояси.

С тех пор утекло немало воды. И Джонсон появился снова. Это наводило на мысль, что он осознал свои ошибки. Было известно, что Лир рассматривает все дела, связанные с развлечениями и с театром, как дела, входящие в его компетенцию; посему Джонсона, лишь только он приехал, сразу препроводили к Лиру – король сам должен был сказать, даст ли он директору разрешение играть спектакли, а также – предоставит ли субсидию.

Как оказалось, упрямый козел Джонсон за прошедшее время ничуть не изменился: в приемной короля это немедленно смекнули. Разве что он стал еще торжественней, серьезней и угрюмей – ни дать ни взять похоронных дел мастер. Гофмейстер Лира решил позабавиться и впустил чудака к королю. В приемной приготовились к невиданному зрелищу: одушевленный предмет должен был живо перелететь из одной двери в другую и приземлиться на плитах двора; увлекательный, блестящий фокус, который приобретал еще большую привлекательность благодаря тому, что его объект наверняка начнет строить гримасы и изобразит на своем лице удивление, возмущение, боль и еще многое другое, что именно, придворные не знали (ведь как-никак они имели дело с актером).

Но Джонсон не влетел в дверь и не вылетел за дверь. На плохо сгибающихся длинных ногах он прошествовал к королю со строгим и гордым выражением лица – таким был этот тип, которого при дворе никто не жаловал, – и с тем же неприступным видом, поглощенный собственными мыслями, он вышел в приемную, задрав подбородок и не удостоив придворных даже взглядом.

Во время аудиенции Джонсон, не вдаваясь в прежние недоразумения, подробно изложил свой новый репертуарный план. Рассказал о числе и амплуа актеров и предложил, при наличии субсидий, поставить во дворце и в городе множество увлекательных и нравоучительных праздничных спектаклей. Лир, которого, как всегда, разозлило упоминание о нравоучительности искусства, потребовал, чтобы Джонсон рассказал содержание нескольких названных им наугад пьес, нашел, что все они очень средненькие и скучные, после чего заявил то же, что и раньше: интересы Джонсона совпадают с интересами духовной епархии и школьного ведомства – посему пусть договаривается со священниками и педагогами. Тем не менее Лир милостиво призвал директора рассказывать дальше и даже рекомендовал не упускать подробностей.

На это упрямец сразу же клюнул и, стоя перед королем с зажатой между коленями шляпой, начал выкладывать все по порядку. В действительности Лира очень мало интересовали пьесы Джонсона. Ему пришло в голову нечто совсем иное. Пока Джонсон называл различные роли, имена актеров и актрис, пока он говорил, Лир думал об Имоджин Перш, женщине, которая занимала его воображение, образ которой не тускнел, воспоминание о которой мучило короля и вместе с тем вызывало восхищение.

Чего же Лир хотел? Слушая вполслуха глупую болтовню комедианта с повадками попа, король Лир все понял: он хотел опозорить Имоджин. Унизить ее как женщину, ведь она его унизила. Хотел отомстить (внутри у него опять заклокотало). Он изобрел для Перш такую месть: сперва он заполучит ее ко двору, а потом окружит шлюхами и прочим сбродом, притащившимся вместе с этим Джонсоном.

Наконец король прекратил словоизвержение Джонсона и начал с ним неторопливую беседу. Прежде всего он предложил директору сесть, Джонсон отказывался, и король сам придвинул ему кресло. И вот уже Джонсон сидит и слушает короля. Тот решил вовлечь его в заговор.

Перво-наперво он спросил Джонсона, годятся ли в качестве актеров непрофессионалы, дилетанты.

«Почему же нет? – удивился антрепренер. – Среди них можно встретить прекрасных артистов, у многих есть природный дар, хотя они сами о том не подозревают. Некоторые без всякой подготовки умеют перевоплощаться».

Лир:

«Неужели? Перевоплощаться? Стало быть, они могут играть различные роли. Их надо соответствующим образом вымуштровать, и тогда они сумеют изобразить любого человека?»

Джонсон подтвердил сказанное королем.

«Ну что ж, об этом стоит еще поговорить», – пробурчал Лир.

И Джонсон снова завелся. Как всегда, он витал в облаках, но кое-что все же привлекло внимание Лира, а именно – некоторые имена, имена феодалов, которые королю были не по нутру и которых ему приходилось время от времени силой вытаскивать ко двору. Как раз перед этими вельможами играла незадолго до того труппа. Когда директор рассказывал, вид у него был самый простодушный, впрочем, может, и не простодушный, а наглый, наглость была заложена в его характере, Джонсон явно был заодно со всеми бунтарями.

«Пора положить этому конец, – подумал Лир. – Я мог бы засадить его за решетку, но не стану. Пусть приведет ко мне Перш. Он для этого дела подходящая фигура, этакий моралист и зануда. Не хочу притаскивать ее насильно. Пускай приедет добром, побудет здесь. И попадет в ловушку. А потом (мысленно он расхохотался), потом узнает, что к чему. Хочу сделать с ней то же, что она сделала со мной».

Лир поднялся, обошел вокруг стола, встал перед Джонсоном и вдруг со всего маху ударил его по плечу, словно ему только что пришла в голову интересная идея.

«У меня есть к тебе предложение, старина. Пора тебе менять образ мыслей. Твои пьесы мне не нравятся, сам знаешь. Люди, с которыми ты водишься и для которых ставишь спектакли, тоже не нравятся. Я пошлю тебя в деревню».

«Это невозможно», – возразил его собеседник, зануда Джонсон, которого даже король не мог вывести из равновесия.

«Тебе надо изменить образ мыслей, парень, слышишь, найти новые темы, новые сюжеты».

«Я и так знаю крестьян», – заметил Джонсон пренебрежительно.

«Недостаточно, – заверил его Лир. – Крестьянство еще не показано на театре по-настоящему. Подумай о скоте и земле, о деревьях, вообще о вольной природе, это даст тебе новые стимулы».

«Я бы их не сумел использовать», – уперся Джонсон.

Но Лир стоял на своем.

«Кроме того, в деревне я знаю одно лицо. Для театрального дела оно может очень даже пригодиться, дать толчок другим, да и само участвовать в спектаклях. Это лицо безусловно обогатит театральную жизнь в нашем королевстве. Упомянутое лицо владеет поместьем и, насколько мне известно, испытывает ко мне глубокое почтение, в отличие от тех господ, которых ты называл и с которыми поддерживаешь дружбу. Тебе, Джонсон, необходимо познакомиться с людьми, имеющими обо мне высокое, очень высокое мнение. Видящими во мне именно того короля, каким я и являюсь. Посему я настаиваю, чтобы ты туда поехал и дал себя просветить. Надо прислушиваться к словам моих друзей, надо прислушиваться к разным сторонам – и к той и к другой. В этом и состоит справедливость».

Джонсон не хотел сидеть перед королем, кроме того, у него слетела с головы шляпа – его единственная шляпа – и упала на пол (король, переступая с ноги на ногу, беззастенчиво топтал ее). Короче говоря, директор театра рвался встать и спасти шляпу, но не тут-то было, Лир надавил на его плечо, заставил снова сесть и слушать; стоя обеими ногами на злополучной шляпе, король изрек:

«Она – сторонница абсолютной монархии».

«Кто она?»

«Особа, о которой я изволю говорить. Она – вдова рыцаря, одного из моих самых храбрых воинов, он пал на поле брани в последнюю войну (хоть убей, не помню, кто это был). После его прискорбной смерти, после героической жертвенной кончины мужа, вдова искала уединения; она удалилась на лоно природы, вынашивает там свои идеи, не так давно послала мне несколько опусов, очень любопытных. Это должно тебя заинтересовать, Джонсон».

Джонсон (его шляпу уже нельзя было спасти) покорился своей участи и спросил:

«Стало быть, мне надо ехать к ней?»

«Ее зовут Имоджин Перш. Муж ее, как сказано, погиб. Ты передашь даме мои поклоны и несколько подарков, их принесет тебе мой гофмейстер. Пробудешь там дня два-три, беседы с ней, несомненно, принесут тебе пользу. Убытки за несостоявшиеся представления я тебе возмещу. А потом ты пригласишь ее».

«Я должен пригласить эту даму ко двору?»

«Во время беседы все выяснится, ты узнаешь, что ей можно предложить. Но во всех случаях, Джонсон, ты привезешь ее с собой. Я на тебя полагаюсь. Понятно?»

Лир отступил на несколько шагов, из-под его ног показалась полураздавленная шляпа. Джонсон нагнулся, стал разглаживать и выпрямлять шляпу. Он все понял.

«Ты привезешь ее сюда!» – рявкнул Лир.

«Я понял», – повторил Джонсон с испугом. Аудиенция закончилась.

С той же кислой миной и гордой осанкой, с какой Джонсон прошествовал к королю, он вернулся от него и прошел через приемную, полную настороженно наблюдавших за ним придворных, ожидания которых он обманул. Ничего из того, что должно было случиться, не случилось: ни броска, ни полета, ни гримас, ни приземления на каменных плитах двора. Никто не услышал, как Джонсон грохнулся, никто не услышал его охов и вздохов.

Он был и оставался неудобным субъектом.

Так начались мытарства Джонсона. Только уже в дороге, сидя в карете, предоставленной ему королем, директор вдруг сообразил, что лишь по странному недомыслию он мог взять на себя столь неблаговидную роль – поехать за новой наложницей для короля Лира. Он, Джонсон, должен сделаться сводником у этого короля Лира! Стать на одну доску со всеми дворцовыми лизоблюдами и подхалимами!

Как это случилось? Он растерялся из-за шляпы, которую топтал король. И потом, Лир отослал его еще до того, как он успел ответить. Джонсон был тугодум.

У него мелькнула мысль, не выскочить ли ему из кареты, не вернуться ли назад к королю, не отказаться ли с гневом от позорного поручения. Пусть Лир найдет себе для таких дел других помощников… Но тут они уже прибыли на место. Придворные с подарками вышли из кареты, которая остановилась перед странного вида баррикадой. Возница покричал, и вот уже к ним подбежали люди благородной дамы.

Джонсон пугливо огляделся – нельзя ли удрать в последний момент. Но он был окружен со всех сторон. А потом в баррикаде сделали проход, и тут они увидели всадника, который скакал к ним навстречу. Это была сама дама.

Слишком поздно.

Джонсон снова тронулся в путь. Его тернистый путь продолжался.

Всадница спросила, зачем он пожаловал. Джонсон представился и показал на своих спутников – это, мол, люди Лира, их послал король. Озадаченная дама попросила, чтобы он повторил свои слова. Она не поверила – Джонсона это не удивило. Почему? Да потому, что Джонсон был не очень-то похож на королевского посланца. Директор театра разъяснил ей, чем он занимается. После этого, не обменявшись больше ни словом, они проследовали дальше по той же дороге – ее довольно часто преграждали заслоны, – и наконец добрались до большого рыцарского дома. Спутники Джонсона с подарками остались на веранде, пусть подождут. Потом выяснилось, что они попросту побросали подарки на пол и испарились. С этим актеришкой можно было не церемониться.

Войдя в дом, госпожа сразу спросила Джонсона, с чем его сюда прислали. Она обращалась с ним, как он этого заслуживал; для нее он был долговязым, лысым, уже немолодым, плохо одетым субъектом, комедиантом. Если за всей этой историей и впрямь скрывался Лир, то дама сочла, что ей нанесли оскорбление. Но пока она еще не верила в это.

Что касается Джонсона, то по дороге к даме он был занят только одним: клял себя за то, что свалял дурака и взялся за такого рода поручение. Он был совершенно не подготовлен к расспросам, стоял перед благородной госпожой столбом, мял в руках свою загубленную шляпу и не находил слов. Неправдоподобность ситуации еще увеличилась. Как режиссер Джонсон видел, что не способен сыграть навязанную ему роль.

Из-за подозрительного поведения Джонсона разговор с ним превратился в форменный допрос, но это было к счастью. Джонсон медленно приходил в себя. Собирался с мыслями, оценивал положение и постепенно становился самим собой. Госпожа произвела на него настолько хорошее впечатление, что он просто не решался раскрыть ей мрачные планы Лира. Это и впрямь было для него немыслимо; если в принципиальных вопросах Джонсон вел себя на редкость твердо и непреклонно и был упрям, как козел, то в обычных житейских делах он плыл по течению. Итак, директор оказался не в силах нанести удар госпоже. Он не мог открыть ей, какую низость замыслил король, и, следственно, не мог помочь простейшим способом – предупредить об опасности. Нет, он был вынужден таиться (ах, какой страдал и надеялся, что как-нибудь, когда-нибудь все загладит)… и невольно стал сообщником этого Лира, к которому он явился (непостижимо!), чтобы остановить его, ибо тот оказался на краю пропасти… А теперь он домогается для короля новой возлюбленной!

Она была необыкновенная женщина. Джонсон – хороший психолог – это сразу понял. Да, она заслужила, чтобы на нее пал выбор короля. Но только настоящего короля.

Когда смущенный Джонсон поведал, что он директор бродячей труппы, и назвал несколько пьес из своего репертуара, она смекнула, с кем имеет дело. Давным-давно она видела его спектакли. Джонсон сообщил, что, поскольку он несколько лет назад с успехом гастролировал в столице, он решил опять обосноваться здесь на некоторое время и отправился с этим предложением к королю. Лир согласился, но поставил свое условие: Джонсон должен был привнести в свои постановки определенные новые мотивы. Джонсон не знал, сумеет ли он быстро перестроиться, и потому сам выразил желание пожить где-нибудь вне города. Тогда, воспользовавшись случаем, король заявил без всякого перехода, что, не возражая против планов Джонсона, он, мол, советует ему использовать свой вояж для визита к леди Перш и передать этой леди подарки в память о том радушном приеме, какой она оказала недавно королю.

«Ну, а почему король Лир, который действительно несколько недель назад пожаловал в мой дом, почему король, желая сделать мне любезность и вспоминая обо мне не без добрых чувств, послал сюда именно тебя: ведь у него на службе есть сотни курьеров, рыцарей, придворных?»

Джонсон сдавленным голосом пробормотал, что он и сам этого не понимает (он был намерен пощадить леди, а вместо этого оскорблял ее. Не следовало приезжать сюда, но он приехал. О, вечная история: всегда-то он уступает, идет на компромиссы – старая его беда!).

Дама пожелала узнать подробности разговора Джонсона с Лиром. Тон допроса стал еще резче. Джонсон страдал и чувствовал свою вину. Может быть, ему следует выложить всю правду? Он напряг память и со вздохом рассказал о некоторых пассажах рокового разговора с королем. Он, Джонсон, пересказывал свои пьесы, в которых, как в зеркале, отражается общество. В этой связи Лир заговорил о природе и о том, что она прекрасна, а после упомянул о нечаянном знакомстве с леди Перш, жившей в деревне.

Лицо дамы просияло.

«Ну а дальше?»

Джонсон продолжал свой рассказ (из-за дурацкой истории со шляпой от его внимания многое ускользнуло, теперь он по кусочкам восстанавливал истину).

«Поскольку у меня плохая репутация и король считает, что мои требования к абсолютному монарху чрезмерны, он решил для моей же пользы отправить меня сюда, дабы я, так сказать, поучился у леди Перш».

Она:

«Чтобы стать лучшего мнения о Лире? Не так ли?»

Лед тронулся. Она засмеялась и сразу оборвала смех. Потом задумалась, посерьезнела и пригласила Джонсона сесть. Да, она буквально расцвела. За столом она посадила его напротив себя, и так как она плохо знала его пьесы, то он должен был их рассказывать. Занудливый господин старался изо всех сил. Он прямо-таки преобразился. Показывал в лицах. Они были союзники. И Имоджин пришла от него в такой восторг, что предложила погостить у нее, в ее доме, – да, пусть поживет здесь. Какая неприятность! Он ведь еще не выполнил своего поручения, что теперь делать, как повторить вслух предложение короля? Неужели он солжет даме, заманит ее в ловушку после того, как она столь радушно приняла его?

Госпожа спросила, заметил ли Джонсон баррикады на границах ее владений. Эти баррикады защищают поместье дамы от тех опустошений, какие наносит здешней земле королевская охота.

Джонсон с грустью сказал: ну вот, это, мол, еще одно доказательство того, что король должен увидеть себя в зеркале искусства; Лир не знает, что происходит в государстве.

Дама:

«Тебя содержит какой-нибудь герцог?»

«Меня нельзя купить».

«А ты готов… убить короля?»

«Я – актер. И я пишу пьесы. Убийство – не моя специальность».

Дама иронически подняла брови:

«Понимаю. Ты всего только подстрекаешь других к цареубийству. Вы, мужчины, удивительная порода. – После она перевела разговор на другое, весело сказала: – Итак, ты пробудешь у меня в гостях несколько дней. Я благодарна королю за то, что он послал тебя узнать мое мнение об абсолютной монархии. Вероятно, для Лира ты был чересчур неотесан».

«Ты должна меня цивилизовать».

«Как странно, что он выбрал для этой цели именно меня; я ведь женщина необразованная, не умею ни читать, ни писать».

«Он думал, как видно, не о чтении и не о письме».

Джонсон остался, и дама показала себя с самой лучшей стороны; ее остроумие, скепсис и любезность очаровали старого комедианта. Но разгадать ее было трудно. И, вытянувшись вечером на кровати в комнате для гостей, Джонсон невольно спрашивал себя: кто я такой? Всего лишь старый женоненавистник, сочинитель и актер. Почему она так обхаживает меня? Чем я могу помочь в ее борьбе против Лира? Может быть, она хочет убить короля? Кое-что наводит на эту мысль. Может быть, она думает, что я помогу ей? Войду в заговор?

Джонсон привскочил на кровати: хочу ли я этого? И он тут же твердо ответил: нет, не хочу, – а потом улегся опять.

На следующий день Джонсон скакал с дамой по полям, сопровождал ее, наблюдал за ней. Теперь он считал, что должен защитить короля. Они говорили обо всем на свете и, не в последнюю очередь, о народе, правительствах, королях и об обязанностях королей. Старый комедиант влюбился в госпожу по уши. Он решил, что после возвращения, как только останется опять один, посвятит даме стихотворение, наверное, даже пьесу. На сцене она выглядела бы совсем неплохо. И тут Джонсон вспомнил, что король спрашивал, может ли дилетант играть на театре. Одним словом, мысли Лира совпали с его мыслями.

Собственно, идея Лира привлечь госпожу ко двору выше всяких похвал. Хорошо, если она там поселится и ее можно будет изучать.

Короче говоря, Джонсон, старый ворчун, хотел теперь, чтобы госпожа жила при дворе и была с ним. Он не умел долго притворяться и на второй день сказал обо всем даме. Она засмеялась и спросила: не было ли это предложением Лира?

Джонсон не стал отрицать.

«Может быть, он с самого начала поручил тебе пригласить меня ко двору? Почему же ты не сказал этого сразу?»

Джонсон, робко:

«Никак не мог решиться. Ты ведь ответила бы „нет“».

«А теперь? Теперь я не отвечу „нет“?»

Джонсон был пристыжен, ему стало грустно, в одну секунду все его воздушные замки рухнули.

Дама спросила, что происходит в королевском дворце.

Он:

«Ничего особенного. Там, как всегда, играют в азартные игры, устраивают турниры, охотятся, пируют, роскошествуют».

«Ну а ты, Джонсон, тоже внесешь свою лепту в эти увеселения? Не так ли?»

«Я не клоун. И у меня театр, а не цирк».

«Какие вы все гордецы».

Он провел бессонную ночь под ее кровом. Сейчас он уже забыл о короле, ему так хотелось взять даму с собой. В последний день они опять развеселились. Дама была восхитительна, казалось, она забыла все, что он говорил, они расстались очень сердечно, в лучезарном настроении.

Целый божий день комедиант слонялся по городу, не осмеливаясь явиться к королю. Да, он был не в силах предстать перед очами Лира в таком шалом состоянии. Он тянул, сколько мог, но всему приходит конец. И скоро Джонсон очутился перед королем, который разглядывал его, прищурив глаза и поглаживая бороду.

«Вот и ты, дружок, а где же она?»

Джонсон стал лгать, сказал, что дама нездорова, лежит в постели и поднималась только в определенные часы, чтобы составить ему компанию. Королю она передает свою нижайшую благодарность за подарки и особенно за приглашение ко двору, но, к сожалению, не может принять приглашение из-за болезни.

Лир осведомился о самочувствии дамы накануне отъезда Джонсона и о том, какое впечатление она на него произвела.

Реплика короля вызвала словоизвержение, Джонсон пропел даме хвалебную песнь. Лир выслушал дифирамбы госпоже, не вставая с места. Потом стал ходить по комнате, он кружил вокруг актера, не спуская с него глаз. Вдруг он оглушительно захохотал и щелкнул лысого по лбу.

«Она тебе понравилась?»

Тут только Джонсон понял, что он выдал себя.

Лир сжал кулаки:

«Ты меня предал, старый козел!»

Джонсон забормотал: он сказал все как есть.

«Почему она не приехала, дурень? Я хочу, чтобы она была здесь, понятно? Ты должен был ее привезти, а вместо этого…»

Лир схватил хлыст и, пока Джонсон бежал к двери, успел ударить его несколько раз.

В тот день старый актер на негнущихся ногах так-таки пролетел по приемной, и придворные вдоволь посмеялись над ним.

К вечеру театр, который уже был готов к открытию, снова закрылся; труппа складывалась, намереваясь опять сняться с места, а Джонсон следил за этой процедурой, как вдруг его позвали к Лиру; он притворился глухим, но два придворных схватили его и повели в замок. Актеры и актрисы, громко причитая, побежали вслед за ним. До этого Джонсон рассказал труппе обо всем случившемся. И они ожидали самого худшего.

Лир – злобный вепрь – стоял в своих покоях, пристально глядя на Джонсона, он хотел знать, действительно ли тот пригласил Перш. Это во-первых; во-вторых, отдал ли он подарки; и в-третьих, правда ли, что она ответила отказом на его приглашение.

Придя в себя, Джонсон отвечал на все вопросы утвердительно.

«Неужели она велела сказать „нет“, несмотря на то что ты передал ей королевское приглашение? – спросил Лир. – Почему? Как ты считаешь?»

Джонсон:

«Она знает твой двор. И она – женщина».

«Ты большой смельчак, Джонсон».

Выражение лица Джонсона не изменилось, оно было холодным и спокойным. Взбешенный Лир вышагивал по комнате.

«И ты и она обо мне одинакового мнения? Отвечай!»

«Сам знаешь».

Лир взглянул на свой хлыст, но не поднял его.

«Да, знаю. Можешь идти».

Однако, когда актер повернулся и пошел, Лир последовал за ним, чуть ли не наступая ему на пятки; в приемной он проревел:

«Держите его! Дайте ему плетей, избейте до полусмерти!»

Сразу после этого Лир вызвал из города своего двоюродного брата, которому он доверял, человека пожилого. Разъяренный, совершенно потерявший голову, король заявил, что он нуждается в помощи. На его жизнь готовится подлое покушение. Все нити заговора у него в руках. Что посоветует ему двоюродный брат?

Когда Лир назвал имя леди Перш, королевский кузен ничуть не удивился. Он рекомендовал нанести удар.

И вот леди Перш была схвачена в своем поместье, связана, брошена в карету и увезена в королевский замок.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Отречение от престола

Лир велел отвести его к даме. Вид у него был ужасающий, в нем бушевала ярость. На поясе болтался кинжал.

«Тебя заковали в кандалы?»

«Да».

«Ты принимаешь мои подарки, но задумала меня убить».

«Я слуга короля, защищаю его, как могу».

«Хочешь меня устранить. Бросила мне это прямо в лицо».

«Я? Когда же?»

Старая игра. Ему это осточертело.

«В твоем доме живут две Имоджин?! Да?! Сестра, похожая на тебя как две капли воды?!»

«У меня нет сестры. Почему это спрашивает мой повелитель?»

«Знаю, что у тебя нет сестры».

Старая игра. Но на этот раз мерзавка просчиталась.

«Я тебя проучу, знай, что ты чересчур далеко зашла. Я… тебя… обесчещу».

«Этого мой повелитель не сделает».

«Поцелуй меня!» – заорал он.

Дама опустила голову.

«Я не могу тебя поцеловать. Сперва развяжи мне руки».

Он подошел к даме сзади, перерезал веревку.

Госпожа потерла руку об руку, потом взглянула на короля, обняла его левой рукой и, прижавшись губами к его губам, правой сняла кинжал с пояса короля. Кинжал упал на пол. Тогда Имоджин еще раз привлекла короля к себе, а потом, отпустив, сказала:

«А теперь делай со мной, что хочешь».

Лир подошел к двери, вернулся, поднял свой кинжал и покинул даму.

Имоджин сидела в заключении еще несколько месяцев. Джонсон и его труппа уже давно покинули страну, Лира они больше не интересовали.

В ту пору дела короля шли из рук вон плохо. Королевская казна опустела. Лир бушевал и вопил:

«Измена!»

Поскольку он уже выкачал все, что мог, из своих вассалов внутри страны, он решил взяться за дочерей. Какое счастье, что в его, увы чересчур коротком, браке родились дочери, ставшие супругами богатых герцогов. Лир считал, что дочери помогут ему. Этим делом занялся двоюродный брат Лира, но он ничего не достиг. Дочери не хотели бросать свои деньги в бездонную бочку. Лир осыпал бранью «баб-дегенераток» за то, что они осмелились отказать отцу, который попал в беду. Но дочери не соглашались ни в какую.

Король сидел в замке и строил козни. Богатые земли зятьев не выходили у него из ума. А между тем заговоры в стране множились.

«Отправляйся на покой, – посоветовал Лиру двоюродный брат. – Если ты назначишь меня регентом, я дам тебе все, что твоей душе угодно».

Но Лир и не думал следовать совету кузена. Он пошел к Имоджин, которая была заперта теперь не в темнице, а в жилых покоях:

«Можешь праздновать победу, Имоджин. Я отрекусь от престола».

Имоджин забилась в угол своей комнаты.

«Неправда. Я тебе не верю».

«Это необходимо. Скажи, а теперь ты уже не захочешь меня убить, ведь я не буду королем?»

Имоджин приблизилась к Лиру, посмотрела ему прямо в глаза.

«Это правда? Стало быть, ты решился? И теперь ты на седьмом небе. А тебя и впрямь следовало убить».

«Но сейчас-то почему?»

Дама передразнила его:

«Но сейчас-то почему!»

Ах, как она его презирала! Это была та самая женщина, которая велела связать короля.

«Скажи лучше, что мне делать?»

Она прошипела:

«Отречься! Отречься! – Теперь она показалась ему разъяренной фурией. – Но твое отречение ничего не даст».

Нет, с этой бешеной женщиной не столкуешься. Она продолжала бушевать, а он тихонько выскользнул из комнаты.

У короля был собственный ключ от комнаты Имоджин. Он огляделся вокруг. Хорошо, что никто ничего не слышал, дама позволила себе чересчур много.

Лир остался таким же заносчивым, буйным и хитрым, каким был. Он и не думал об отречении. В беседе со своим двоюродным братом и другими доверенными лицами Лир выдвинул предложение разделить королевство между дочерьми, разумеется, за соответствующую мзду. Что же касается королевского титула, унаследованного им от предков, то его Лир желал сохранить за собой – неожиданный поворот событий, который участники государственного совета встретили смущенным молчанием. А под конец, поскольку Лир ничего не хотел понять, объяснили: делить, собственно, нечего.

Лир цинично рассмеялся.

«Знаю, знаю, друзья. Но вы забываете, у меня гигантское состояние… в долгах».

Тут все присутствующие рассмеялись. Они сочли, что Лир шутит. Но они явно недооценили возможности своего короля. Он не стал вступать с ними в дискуссию: он действовал без их участия.

В королевстве узнали, что Лир послал гонцов к своим родственникам – герцогам и что он назначил чрезвычайное заседание государственного совета. Народ шепотом говорил (вздыхая с облегчением), что Лир решил отойти от управления страной.

Так оно и было, с одной стороны.

Но, с другой стороны, король хотел одурачить свое семейство.

О том, как это произошло, сочинено много всяких небылиц. А теперь послушайте, что случилось на самом деле.

Лир, либо прямо, либо через посредников, договорился со своими кредиторами, даже получил от них новый заем, сославшись на крупную финансовую операцию, которую якобы затеял (после чего кредиторы перестали говорить о долгах). На большом государственном совете Лир заявил, что отказывается от управления королевством. Он, мол, решил удалиться на покой (он уже давно носится с этой мыслью) не столько потому, что почувствовал себя стариком, сколько по другой причине: долгие годы он нес груз ответственности и теперь имеет право пожить для себя, пожить на покое в свое удовольствие. Раньше в его ситуации короли уходили в монастырь, и он тоже об этом подумывает, но пострижется не сразу, не сию же минуту. Сперва он, Лир, наметил сделать передышку, почувствовать себя свободным от бремени власти, побыть самим собой.

Произнося эту сентиментальную, трогательную, отчасти даже патетическую речь, которая была сплошной ложью и лицемерием, король не забывал зорко поглядывать на публику. Впрочем, последние переговоры насчет займов сделали Лира более податливым; он еще не мог прийти в себя от наглой манеры чужеземных кредиторов, от их непомерных требований; да, Лир ходил на острие ножа, и он был незащищен.

Аудитория Лира на государственном совете делилась на две неравные части: на трех его дочерей с мужьями-герцогами, которые наконец-то пожаловали ко двору, и на постоянных членов совета – посвященных. Эта последняя, наиболее многочисленная часть не верила собственным ушам – она не думала, что Лир способен на такие речи. История с кредиторами была им неизвестна, они еще не понимали, к чему король клонит, но, прослушав начало королевского монолога, почувствовали, что хитрая лиса Лир настроил их в свою пользу.

Ну, а после король отколол ту самую штуку, которая всем известна. Он начал, мучительно лицемеря, разыгрывать из себя беспокойного отца семейства. Мол, в тот час, когда он покидает мир – грешный, как все смертные, самый грешный из смертных, – он хочет хотя бы знать, что позаботился о своих детях, как повелевает отцовский долг.

«Я оставляю свой дом, – всхлипывая, возвестил склонный к высокопарности король, которого в действительности беспокоило только одно: чудовищные проценты, обещанные им кредиторам за то, что те дали новый заем и согласились держать язык за зубами, – я покидаю свой дом и вас, дети мои. Не поминайте меня лихом. Я намерен все отдать, разделить между вами свою страну, свое добро, движимое и недвижимое имущество; взамен я ничего не прошу, я хочу лишь, чтобы на то короткое время, какое я еще пробуду в миру, прежде чем заточить себя в монастырь, дабы закончить свои дни в молитвах и в покаянии, вы брали меня к себе и оказывали мне почтение, подобающее моему королевскому сану и моей отцовской любви к вам.

Я жалую, исходя из моей привязанности к вам, а вы должны принимать пожалованное, исходя из вашей привязанности ко мне.

Поглядите (Лир велел повесить на стену подробную карту королевства), здесь проведены синие линии. Они делят мою страну на три части. Размеры, численность населения, богатства отдельных частей обозначены на полях карты. Итак, продемонстрируйте мне свою любовь… и каждая из вас в соответствии с этим получит ту долю наследства, какую она заслужила. Излейте свою душу, одарите меня своей любовью, пусть она согревает старика в предстоящую пору одиночества. Я жду ваших слов, о мои дочери, кому предназначено на некоторое время стать единственной опорой отца!