Текст книги "Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу"
Автор книги: Альфред Дёблин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)
Тени, стоявшие перед судиями и переводившие боязливый взгляд с царского трона на его подножье, не могли не увидеть у ног зеленолицего страшилища, повелителя подземного царства, трех молчаливых женщин, жуткие создания, закутанные с ног до головы в покрывала; три женщины сидели на корточках и, судорожно двигая руками, делали свое таинственное дело. Между ними стояло веретено. Да, они тихо сидели вокруг веретена. Когда первая женщина начинала прясть, это значило, что на свете только что родился человек: не то мальчик, не то девочка – и появилась его жизненная нить. Вновь родившееся существо не знало, в чем его предназначение и что с ним случится в будущем. Ребенок подрастал и думал, что ничего не будет меняться, – но первая зловещая женщина, безмолвная Парка, продолжала прясть, вытягивая нить, а потом передавала ее второй Парке.
Та пропускала нить сквозь пальцы, скручивала ее, пускала то так, то эдак, теребила, натягивала – все происходило необычайно быстро, мгновенно; теням, наблюдавшим за Парками, казалось, что пролетело всего несколько секунд, но это были годы, десятки лет – время здесь текло совсем иначе, чем на земле.
А когда кому-либо из душ удавалось проскочить мимо Парок, до того, как они представали перед судиями, душа слышала тихие далекие звуки. Словно бы от веретена исходил какой-то музыкальный звон. Неужели в аду были цикады, мошкара или маленькие птички? Нет, то звенела нить, которую пряла вторая Парка, направляя ее то немного влево, то немного вправо. Иногда Парка натягивала нить, иногда отпускала – тут раздавались смех, пение, ликующие возгласы, а потом она опять натягивала нить, и тогда кто-то стонал, охал, а затем ворчал и плакал, под конец опять наступала тишина.
Нить переходила к третьей Парке. Секунду она скользила у нее между пальцами, а потом Парка брала в руки ножницы с острыми лезвиями. И подносила их к нити. Ножницы щелкали – казалось, это раскрыла свой клюв хищная птица, и короткая, тонкая, как паутинка, нить человеческой жизни плавно опускалась на землю – человеческая душа заканчивала свой путь. Скоро она придет сюда, окажется здесь. Вот она уже явилась, она уже жмется на берегу Ахеронта. Ждет Харона, перевозчика.
Эдвард:
– Вот как представляли себе жизнь древние греки. Видно, они ощущали себя совсем беззащитными. Неужели так чувствовали патриции, владевшие десятками тысяч рабов и воздвигшие Парфенон? И те, кто создавал поразительные произведения искусства? Даже такие гении, как Софокл и Сафо?
Элис:
– Не знаю, Эдвард. Мне кажется, они очень страдали, подспудно. Но не давали этому проявиться, маскировались, таились. Быть может, чувство прекрасного было столь развито у них потому, что они его сознательно подстегивали, хотели видеть только величественное.
Эдвард:
– Ну а как обстоит с этим дело у нас? Что чувствуем мы? Мы не так страдаем. А почему? Что изменилось?
Мать опустила голову на грудь. Эдвард не замечал, что губы у нее шевелятся, она взывала к Богу.
Эдвард:
– Рассказывай дальше, мама. Не считай, что ты меня напугала. Я сам немало узнал. Многое из того, что ты рассказываешь, мне хорошо знакомо.
– Больше не хочется. Хватит мусолить историю старой картины, которая висит у нас в передней.
– Ты меня вовсе не мучаешь. Наоборот, приносишь пользу. Итак, ты остановилась на Плутоне, на том, как фурии после приговора судий гнали обреченных к огненной реке, и еще на том, как Парки плели нити судьбы. Но почему вообще людей судили и наказывали, зачем существовала вся эта адская кухня, если в преисподней сидели за прялкой Парки и все зависело только от них? Выходит, наша судьба предопределена заранее. Наш путь известен с самого начала. В нашей участи мы не властны, мы ее только терпим.
– Так думали древние. В этом есть зерно истины, Эдвард. Наша судьба обычно не совпадает с той, какую мы ожидали.
– И ты, мама, тоже веришь в столь мрачную неотвратимость судьбы? И считаешь, что мы – ничто? Что человек – ничто?
– Этого я не считаю.
– Неужели мы созданы только для того, чтобы к чему-то стремиться, но ничего не достигнуть? Нас манят, показывают нам издалека цель – я говорю о точке зрения отца, – мы мчимся к этой цели, над нами смеются, и мы спотыкаемся о камень. Так, что ли?
– Я этого не считаю, Эдвард.
– Рассказывай дальше. Расскажи, как Плутон похитил Прозерпину из этого мира. Как это случилось? Кто такая Прозерпина?
Плутон и ПрозерпинаПрозерпина была дочерью Деметры, богини земледелия и плодородия. Шалунья Прозерпина жила на нашей земле. Она играла с нимфами леса и полей неподалеку от дымящегося черного вулкана Этны в Сицилии, вулкана, изрыгающего огонь из земных недр. Там играла Прозерпина, и потому земля в тех краях была богатой. Однако богиня всего этого не знала.
И вот как-то раз в предвечерних сумерках из курившейся расселины появился Плутон на своей колеснице, запряженной парой вороных лошадей. Кони бежали рысью по мягкой земле, и тут вдруг Плутон услышал смех, оглянулся и увидел на открытой лужайке пляшущих нимф. Он сразу заприметил Прозерпину. Она была выше своих подруг и роскошней одета. Прозерпина плясала вместе с нимфами, радостная и прекрасная, недостижимо прекрасная. Черные волосы ее развевались, она самозабвенно кружилась, гордая и счастливая. Губы ее раскрылись. Она источала блаженство юности.
У Плутона перехватило дыханье. Его как ножом полоснуло по сердцу. Он осадил коней. Колесница беззвучно остановилась. Дым вулкана окутал ее. Из-за этой дымовой завесы Плутон следил за происходящим. Он принял решение.
Ослабил поводья, и кони поскакали медленней, въехали в круг нимф.
Нимфы кинулись врассыпную, издавая крики ужаса. Они пытались забраться в густой кустарник. Но Плутон не терял из вида Прозерпину. Подъехал к ней вплотную, наклонился и свободной левой рукой перебросил юную красавицу в движущуюся колесницу. И вот кони, выбивая искры, помчались прочь.
Плутону пришлось переложить вожжи из одной руки в другую. Теперь он правил левой рукой, а правой обхватил юное создание, которое отбивалось изо всех сил. Он прижал Прозерпину к груди, но она извивалась, словно кошка. Расцарапала ему лицо, крутилась, вырывалась, барахталась, стараясь выскользнуть из его рук.
Пытаясь удержать Прозерпину, Плутон поехал медленней, Прозерпина, работая кулаками, била его по глазам, и он почти ослеп, – а в это время нимфы уже подбежали к колеснице. Они повисли на гривах коней, не обращая внимания на то, что на них падала грязная пена с лошадиных морд. Нимфы вскакивали в колесницу, взбирались на загривок к Плутону. Однако одним движением головы силач сбросил их. Нимфы подняли крик. Они призывали Деметру. Не могла же богиня отлучиться надолго. Нимфы опять соскочили на землю, похватали камни, забросали колесницу и коней. Однако Плутон не отпускал свою жертву. Он понимал, что положение у него опасное: Деметра с минуты на минуту могла услышать вопли нимф.
Совершенно ослепленный – руки Прозерпины закрывали ему глаза (а до этого она разорвала ему губу), – Плутон отпустил поводья. Лошади сами знали дорогу. И тут Плутон оторвал Прозерпину от своего лица и поставил на дно колесницы. Толкнул девушку, принудил встать на колени и сжал ее туловище своими железными ногами. Только после этого он опять схватился за вожжи.
Скоро они уже въезжали в подземное царство. Здесь Прозерпина могла кричать, сколько ее душе угодно, никто не слушал под землей этих криков, в преисподней привыкли еще и не к тому. Плутон раздвинул колени и отпустил Прозерпину. Она рухнула на дно колесницы, но из-за боли и от страха вывалиться обхватила его ноги. Плутон с удовлетворением отметил это, хотя был весь в крови.
Теперь он встал во весь рост. Во тьме кромешной лицо его светилось зеленоватым светом. Он прикатил в свое царство, проехал мимо Цербера, который приветствовал господина дикими прыжками и глухим хрипом. Да, они очутились в загробном царстве теней. Ах! Прозерпина уже не кричала. Она сидела в колеснице, сжавшись в комочек, парализованная страхом.
Эдвард:
– И с тех пор… она жила у него и стала королевой подземного царства?
Элис бросила быстрый взгляд на сына. Но лицо его было по-прежнему серьезно и сосредоточенно. Элис продолжала:
– В конце концов нимфы оповестили Деметру. Однако это ничего не дало, богиня стала искать свое дитя на земле. В это время спускалась ночь. Деметра зажгла факел. Она освещала кратер Этны, чтобы найти похитителя. Но похититель исчез. Где он прятался, где он был, куда утащил ее дочь?
Чего только не делала Деметра, пытаясь разгадать эту ужасную загадку! Выспрашивала бога Солнца, который освещал землю и должен был все знать, заклинала его открыть тайну, сказать, кто схватил ее дочь, куда умчал, где скрылась колесница. Бог Солнца не сумел ответить на вопросы Деметры, он только на секунду различил колесницу, а потом она исчезла.
«Исчезла, – в отчаянье усмехнулась богиня. – Исчезла с лица земли. Да разве это мыслимо?»
Бог Солнца ответил:
«Спроси у Луны, спроси у звезд».
Деметра стала расспрашивать Луну, расспрашивать звезды. Луна и звезды загорелись ярче, когда великая богиня – мать всего сущего – обратилась к ним. Уже то, что она заговорила с ними, было для Луны и звезд большой честью. Но они не могли ничего ответить. Все ограничилось любезностями и комплиментами.
Деметра заломила руки:
«Никто ничего не видел! Все вдруг ослепли, все ослепли! О, какие дурные!»
Несомненно, она оказалась жертвой заговора. Но почему? Что случилось?
Богиня бросилась на землю в оливковой роще, она рыдала, рыдала. А вблизи журчал ручеек. Деметра день и ночь оплакивала Прозерпину, но вот внезапно из воды вышла Аретуса, нимфа источников, и увидела, что совсем рядом с ручьем лежит прекрасная мать всей природы. Да, Деметра лежала на земле, плакала и сокрушалась. Трава в этом месте подросла, чтобы сделать ложе для богини помягче, яркие цветы расцвели и птицы щебетали и свистели во всю мочь – из-за этого часто не слышно было жалоб Деметры, – птицы громко пели и ликовали, они радовались присутствию великой прекрасной богини.
Пораженная Аретуса приблизилась к распростертой Деметре. Она наклонилась над ней, ибо птицы чересчур громко распевали, а нимфа хотела спросить, почему богиня плачет.
Деметра ответила: плачет, потому что пропала ее дочь. И она, богиня, ищет ее, ищет много дней, но тщетно, тщетно. Солнце не видело ее дочери. Луна не видела, звезды не видели, ни одно живое существо не видело: ни птица, ни летучая мышь. И еще она спрашивала огонь и черные тени в пропастях. Однако и они, верно, заключили союз против нее. Неужели она, Деметра, заслужила такое, ведь именно она помогает расти и цвести, ведь именно она дарует детей всему живому. За что же у нее отобрали дочь, ее единственное любимое дитя?
«Как зовут твое дитя, великая мать?» – спросила Аретуса.
«Прозерпина».
И тут нимфа подняла покрывало и закрыла лицо.
Деметра поняла: нимфа что-то знает. Она встала с земли и откинула покрывало Аретусы. Аретусе пришлось заговорить, она все рассказала:
«Мой источник вытекает из самой глуби земли, и там внизу воды часто шепчутся, один ключ сообщает новости другому».
«Что же они сообщили? – наседала Деметра. – Что они сказали? Что?»
«Они сказали: Плутон, бог подземного царства, заполучил себе подругу. Она восседает рядом с ним на троне. Он похитил ее на земле».
«А как ее имя, как ее имя?» – закричала Деметра.
«Прозерпина», – ответила Аретуса.
И тогда Деметра опять упала как подкошенная, потеряв сознание. Птицы решили, что Аретуса убила богиню, и напали на нимфу огромной стаей. Они начали клевать ее. Аретусе пришлось нырнуть в ручей, чтобы спастись от птиц.
А когда Деметра очнулась и все осознала, у нее буквально зашлось сердце, она опять упала ничком на землю и стала молить травы, цветы и деревья – стала упрашивать их расти побыстрее, – пусть она окажется как бы в могиле, чтобы не видеть ясного дня. Раз ее дочери Прозерпине суждено погибнуть во тьме, то и она хочет кончить свои дни во мраке.
Однако каждое решение богов, их поступки и страдания влияют на ход мировых событий. Деметра занимала чрезвычайно высокое положение, она следила за развитием в природе. И пока богиня, жертва тоски, лежала в полузабытьи, в природе начались беспорядки. Времена года изменили свое течение. Весна, не зная, когда ей наступить, пробудилась глубокой зимой. Сбитое с толку лето кинулось следом и сожгло растения, которые только-только пустили побеги; поэтому осень – пора созревания – осталась ни с чем. Плоды и злаки выросли тощие, никудышные.
Тучи также попали впросак: и они не ведали, что им делать, когда пролиться дождем, когда напустить на землю град, когда снег, а когда просто плыть, заволакивая небо. И вот, шебуршась под ногами у богов, тучи стали взывать к Зевсу, жаловаться на беспорядки, сообщать о случившемся и просить вмешательства.
Зевс был по положению выше всех остальных богов. В ту пору он где-то пировал вместе с юношей Ганимедом, своим любимцем, и потому ни о чем не подозревал. Теперь тучи выложили Зевсу все, что случилось, а птицы были в курсе разговора, происшедшего между Деметрой и нимфой источников. Зевс немедленно вызвал нимфу Аретусу к себе, узнал от нее то, чего еще не знал, и сразу понял, чьих это рук дело.
Помедлив немного, он принял меры. Конечно, он мог издать приказ и тем самым все уладить. Но не сделал этого, так как стыдился своего неведения: вместо того чтобы следить за порядком в мире, он пьянствовал с милым мальчиком Ганимедом. Эдак, пожалуй, он мог проглядеть и худшие события. Не исключено, что опять зашевелились титаны. Кроме того, в афере с Прозерпиной был замешан его брат Плутон, царь преисподней, стало быть, он похитил девушку и завел себе возлюбленную – трудная ситуация для Зевса, негоже ему метать громы и молнии, если весь свет, в том числе и его супруга Гера, знают, что он сам далеко не безгрешен.
Зевс не стал ни с кем советоваться, перебрал в уме различные варианты и еще раз велел привести к нему всех свидетелей, якобы для окончательного выяснения обстоятельств, а на самом деле потому, что ему, сластолюбцу, эта история с каждой минутой нравилась все больше и больше. Итак, владыка преисподней, желчный, не падкий ни на какие соблазны хозяин мрачного царства мертвых, завел роман! Чудеса! Оказывается, все мы из одного теста. Наконец-то он поймал этого ханжу, этого блюстителя нравственности. До чего же приятно!
«Кто такая Прозерпина, о которой идет речь? – спросил лукавый и беспутный бог. – Ее имени я никогда не слышал».
Зевсу сказали, что Прозерпина дочь Деметры (это он и сам знал) и что она очаровательное, юное, простодушное создание.
«В общем, деревенская девушка. Ну конечно, ведь она дочка Деметры».
Надо сказать, что у жителей Олимпа Деметра, которая занималась временами года, урожаями и всем прочим, слыла чем-то вроде простолюдинки. Поэтому боги редко приглашали ее на олимпийские празднества под тем предлогом, что Деметру, мол, не стоит отрывать от дела – ее объявили незаменимой. Зевс от всего сердца потешался над полученной информацией. Итак, его братец Плутон приблизил к себе маленькую крестьяночку, неотесанную глупую девчонку. А впрочем, разве этот тюфяк мог претендовать на что-нибудь стоящее? Где ему было набраться вкуса, с кем он водился, кроме мерзких фурий и судий над мертвецами? Хорошеньким сбродом окружил себя Плутон – трудно поверить, что это его родной брат.
И все же Зевс еще раз спросил, не обладает ли Прозерпина какими-либо особыми достоинствами. Он бы с удовольствием взглянул на нее. Однако не хотел проявлять слишком большое любопытство. Это могло показаться подозрительным. Если он пригласит Прозерпину, то только в сопровождении ее матери Деметры.
Тут Зевс потряс своими прославленными кудрями – каждый день его завивали и украшали голову новыми молниями. Ни один земной царь не стал бы ходить днем и ночью в короне. Однако тщеславный Зевс никогда не расставался с атрибутами своей власти – с молниями, даже в самые веселые и неподходящие минуты. Зимой ему и то втыкали в голову эти молнии, и он таскался с ними неизвестно зачем.
Теперь Зевс прикидывал, как бы ему сделать так, чтобы склока между Плутоном и Деметрой тянулась как можно дольше и как бы самому поживиться на чужой счет; наконец Зевсу пришла на ум одна мысль – собственно, во всей этой истории его интересовала только Прозерпина, – мысль злая, коварная, издевательская, которая могла возникнуть только разве что у такого профессионального мучителя и неправедного судьи, каким он был. (О, как хорошо, что время этих преступных богов миновало, как хорошо, что явился царь небесный и освободил людей от лжебогов.)
Зевс велел передать своему мрачному брату Плутону, обделенному светом и счастьем хозяину преисподней, что ему надлежит освободить похищенную дочь Деметры по имени Прозерпина. Освободить, если та сама этого пожелает; но дабы поразвлечься и уравновесить свое решение, которое было столь справедливым, что не подходило Зевсу, – он бы никогда не мог с ним примириться, – Зевс сделал дополнение, показав этим свой истинный нрав, дополнение, на первый взгляд весьма пустячное: в том случае, если юная Прозерпина уйдет из преисподней, если она решит уйти, ей не разрешено срывать никаких плодов; кроме того, покидая кошмарное царство мертвых, она не смеет оглядываться назад. Чего добивался Зевс, сочинив это странное предписание? По свойственной ему подлости он решил пронюхать, не обманывают ли его подчиненные. Хотел узнать, была ли Прозерпина таким ребенком, как ему описали. И потом Зевса интересовал вкус его хмурого братца, интересовало, как и кого полюбил князь тьмы.
Счастливая, безмерно счастливая Прозерпина со всех ног бросилась бежать от своего мрачного супруга. Она мчалась по дороге, еще хранившей следы колесницы Плутона, мчалась к слабому свету вдали. Бежала в мутно-серых сумерках, что не мешало ей все замечать, все видеть. Вот Прозерпине попалось гранатовое дерево. О, какая прелесть, оно было осыпано плодами! Вне себя от радости, Прозерпина протянула руку к дереву. Да, она вспомнила о запрете. Но он показался ей смехотворным. Кроме того, она ведь бежала из ада к своей матери – великой богине, даже если кто и обнаружит пропажу одного граната и даже если гранат ценный фрукт, мать вырастит взамен миллионы таких же.
Плод был удивительно вкусен, он освежил Прозерпину, удвоил ее силы – она стрелой мчалась вперед и радовалась, что перехитрила всю эту адскую шайку. В приливе счастья она вспомнила, что не должна оборачиваться, ей это тоже объявили. Вот еще! Какая чепуха! Все чепуха! Скорее, скорее, дайте ей только выбраться отсюда; тогда она сыграет с ними шутку, покажет язык, проблеет «бе, бе».
А вот и солнце, яркое солнце, солнышко, вот и небо. И чей-то голос, голос матери, родной голос матери:
«Прозерпина, Прозерпина, дитя мое, возлюбленное дитя!»
И спасенное дитя остановилось как вкопанное. Потом Прозерпина подскочила от радости. И, оглянувшись, высунула язык, заблеяла:
«Бе, бе!»
Она не знала, что за ней бесшумно летят тени. Теперь тени вынырнули из мрака. Накинули петлю на ноги Прозерпины. Одним движением они затянули эту петлю на тонких белых щиколотках. Прозерпина повалилась как сноп. Хотела вскочить. Но обнаружила, что у нее связаны ноги. Она схватила веревку, засучила ногами, пытаясь освободиться от пут. Закричала:
«Мама! Мама!»
О, эта борьба со скользкими, холодными, неуловимыми тенями!
Ударяя, Прозерпина попадала в пустоту. Она билась, как рыба, выброшенная на песок, поворачивалась то на живот, то на спину. Извивалась, барахталась.
Ах, точно так же ее везли в ад на колеснице кошмарного Плутона. Они ее заарканили. Теперь они набросили аркан еще и на ее руку. Беззащитная Прозерпина рухнула, отчаянно зарыдала.
А по ту сторону, в светлом мире, залитом солнцем, стояла Деметра, мать Прозерпины; она ждала, она все предчувствовала, но не могла ничему помешать, не могла приблизиться, не имела права вмешиваться. На ее дочь напали, над ней совершили насилие.
«Обман! Обман! Предательство! Зевс, Зевс, выслушай меня! Гляди, Зевс, как выполняют твои приказы!»
Деметра так и не узнала, с каким удовольствием Зевс, восседая на Олимпе, поглаживал свои молнии, непременные атрибуты власти, и какая коварная ухмылка блуждала на его губах: он смеялся над Прозерпиной и над ее матерью, радовался своей удачной проделке. Все доказано, теперь он знает: его тюфяк братец завел любовь с младенцем, с деревенской девчонкой.
Тени со свистом умчались вместе с Прозерпиной назад в ад. Они летели так быстро, что опутанная веревками Прозерпина не касалась земли.
Молодая царица, окаменев, сидела на троне рядом с князем тьмы.
Она неузнаваемо менялась прямо на глазах. В ушах Прозерпины звучали уже привычные для ее слуха плач и визг вновь прибывших душ, рычанье и зверский хохот перевозчика, а также вопли осужденных, которых гнали к огненной реке; у ног Плутона она видела кошмарную троицу и веретено, видела судий и ужасающую великаншу с мечом и с весами в руках; да, она видела весь жуткий штат своего супруга. Ее уши были открыты, она сидела неподвижно, не пыталась улизнуть, вбирала в себя все и повторяла: «Вот я где, вот я где, Прозерпина, дитя Деметры».
Эти слова она твердила много часов, много часов подряд, и все больше и больше каменела, так она становилась супругой князя тьмы.
Но богиня Деметра, оставшаяся на земле, не отреклась от своей дочери. Теперь наконец Зевс взялся за ум и даже растрогался. Он вник в дело и увидел, во что превращалась прелестная изящная Прозерпина в обществе Плутона. Да нет же, она не была деревенской девчонкой. Его братец тюфяк ничего не понимал в женщинах. Это было ясно. Тем не менее Зевса возмущало поведение Плутона по отношению к этой, хоть и по-детски наивной, но милой девушке, милая девушка медленно чахла, прямо угасала. Все это заставило Зевса выработать новый план: ему следовало вмешаться, он должен был продемонстрировать подземному братцу свою власть. Пусть знает, что он, Зевс, думает о нем.
В ту пору Зевс в яром гневе метал громы и молнии. Ползимы гром так грохотал, что его услышали даже в преисподней: Плутон вскочил с трона, сначала удивился, потом испугался – он решил, что титаны опять вырвались на волю. И ют уже целая стая стервятников, отправленная Гермесом, гонцом Зевса, влетела в ад – она принесла письмо Зевса: создавшееся положение считать нетерпимым; совершено похищение, наглое похищение, вдобавок ко всему жертва похищения – женщина, да еще дочь богини. А как известно Плутону, и боги подвластны законам. Поэтому самое меньшее, что можно сделать для искупления злодейского поступка, это – вернуть Прозерпину ее матери… на полгода. И пусть Плутон не думает, будто ему удастся затруднить возвращение какими-либо каверзами. Этот приказ Зевса явно противоречил приказу, отданному прежде. Но Зевс был Зевсом, тираном, властителем вселенной.
Скрежеща зубами, Плутон принял к сведению распоряжение Зевса. Но, как это часто случается, затаил обиду.
Таково было установление, и оно выполнялось: раз в году Прозерпина поднималась на землю – теперь ей уже не приходило в голову бежать; в назначенный час она слезала с трона и садилась в поданную ей колесницу, которой правил Плутон, в ту самую колесницу, куда ее бросили при похищении. Каждый раз Прозерпина с болью садилась в эту железную карету, с болью глядела на могучих, храпевших огненных коней – она вспоминала преступление, которое было совершено, вспоминала неслыханное, да, неслыханное злодейство и, стоя с опущенной головой позади Плутона, клялась отомстить, ни на минуту не забывать то, что с ней произошло. Если она и владела в своей жизни чем-то, по-настоящему владела, если и хотела удержать что-то в себе, считая своим единственным достоянием, то это было воспоминание о надругательстве над ней. Ненависти к виновному, жившей в ее сердце, суждено было стать неугасимой, равно как и отвращению к богам, которые терпели такие злодейства. Самой себе Прозерпина повелела постоянно жить с ощущением гложущей обиды.
Может быть, эта обида когда-нибудь сгложет ее окончательно и уйдет вовсе, и тогда от Прозерпины останется одна пустая оболочка. Но все вышло иначе.
Элис долго молчала.
Эдвард прошептал:
– Как все вышло, мама?
– Ежегодные возвращения на землю… встречи, объятия, разговоры с матерью – все это было. А также игры и пение с подружками, сицилианская весна и лето с цветами, со зверями. Все наставало снова, повторяюсь. И если сегодня срок истекал, то завтра все должно было начаться опять.
В первые годы жизнь на земле была для Прозерпины ежесекундно омрачена мыслью о прощании. Эта темная туча не рассеивалась до того самого дня, когда мать и подруги начинали громко причитать и когда посланец небес, отправленный Зевсом, прилетал на землю и брал за руку Прозерпину, дрожащую, с опущенными долу очами. Бедное невинное дитя! Глядя на нее, мать в бешенстве бросалась на землю… Ее ребенок – и вдруг в аду! В голове у Деметры это не укладывалось… Мир Зевса. Ах, на этом свете нет доброго, справедливого бога!.. Ах, Зевс не ее божество… О, я молю, чтобы Зевс не был навеки богом!
Ну, а как вела себя Прозерпина в первое время? При расставании она упиралась, махала кулаками; она не хотела; она не хотела идти. Несказанно печальное зрелище! Прозерпина призывала мать и приятельниц на помощь. А они стояли, закрыв лицо руками, не могли ничего сделать – только всхлипывали и бормотали уверения в любви. Никто не осмеливался восстать против гонца Зевса. Он мягко обхватывал ее одной рукой, приподнимал гигантские крылья, сумерки опускались на землю. И гонец улетал с Прозерпиной. Нежные слова прощания неслись ей вслед. И всем на первых порах казалось, что каждый год повторяется сцена гнусного похищения.
Эдвард:
– А что с ней было в преисподней? Как с ней обращался Плутон?
– Как со своей супругой, вел себя соответственно, по своему обыкновению. Как он к ней относился? Ты ведь знаешь миф о Тантале: Тантал стоял в воде, страдал от жажды, но не мог добраться до воды. Она отступала, лишь только к ней приближались губы Тантала. Точно то же было с Плутоном и Прозерпиной. Он стремился к счастью, к невинной юности, к веселью, ко всему, чего был лишен и что так потрясало его душу; он стремился к любви с необычайной силой, страстно жаждал ее. Но лишь только губы Плутона приближались к Прозерпине, веселье и счастье ее покидало. Прозерпина не понимала, что с ней происходит. Она теряла свое естество. Сперва она сидела рядом с Плутоном в полном оцепенении, вперив взгляд в пустоту. И он вперял взгляд в пустоту. Потом, после посещений земли, ужас несколько уменьшился. Теперь она все знала: знала Плутона и весь тот ад, который он создал вокруг себя. Преисподняя стала ее домом на полгода.
Эдвард:
– Она привыкла?
– Странное выражение, Эдвард. Просто она все узнала. И приняла.
– А что было дальше?
– Прозерпина поняла: нельзя плыть против течения. Ты знаешь, что происходит с глыбой соли, которую бросают в воду? Она растворяется. Соль остается, но в другом виде. Соли не следовало попадать в воду, раз она хотела остаться в своей первоначальной субстанции.
Прозерпина уподобилась окружающему. Ад наложил на нее свой отпечаток. Земные подруги и мать замечали это, когда она поднималась к ним. В первый раз очнувшись под землей, Прозерпина взяла в руки гранат, плод, за который схватилась и который стал символом ее несчастья; теперь, сидя на троне, она не выпускала гранат из рук, он стал знаком ее королевского достоинства. Плутон не препятствовал этому. Наоборот, радовался. Он считал, что Прозерпина подчинилась ему, примирилась со своей судьбой. Однако юная богиня держала в руках гранат не только потому, что он был виновником ее несчастья, но еще и потому, что хотела всегда помнить, в чем согрешила сама, согрешила вольно или невольно, ведь и сама она была виновата: зачем схватилась за плод, зачем сорвала его, нельзя же перекладывать всю вину на одного Зевса и на его издевательское решение. Так изменились мысли Прозерпины.
Сидя на троне рядом с отливающим зеленью, тускло мерцающим супругом, Прозерпина держала факел, освещавший все окрест. Глаза ее, опять узревшие надземный мир, не могли приноровиться к темному аду. И вот, чтобы Прозерпина знала, где она находится, чтобы не грезила наяву, чтобы помнила, кто ее супруг и каким царством он правит, Плутон, увидев жену с плодом граната, сунул ей в руку еще и факел. Он сделал это из гордости. Ибо гордился своими владениями и той жестокой справедливостью, с какой здесь вершили суд и расправу. Он полагал, что владычествует в образцовом царстве, в образцовом мире, коренным образом отличающемся от прогнившего шутовского мира своего брата Зевса. Однажды он рассмеялся в первый и в последний раз. Это произошло в тот день, когда Прозерпина с факелом в руке спросила его, существует ли в аду любовь. Плутон ничего не ответил. Он смеялся с гордостью, с удовольствием.
Наступило молчание.
Эдвард:
– А дети у них были?
Элис:
– Да.
Эдвард:
– Что еще можно сказать о картине, которая висит у вас наверху, о Плутоне и Прозерпине?
Элис:
– Постепенно, несмотря на факел, Прозерпина перестала различать окружающее. Гранат по-прежнему лежал у нее в руке, Прозерпина по-прежнему помнила, что означает плод граната для нее, но это уже не вызывало в ней волнения.
Что она делала? Глядела на застывшего, отливавшего зеленью Плутона, который радовался своему царству и охранял его. Многое теперь уже казалось ей непостижимым: как можно порхать по полям у подножия Этны при свете солнца, если в отдалении воет и рычит адский пес Цербер, по-звериному хохочет Харон, визжат души, холодное дыхание которых доносится и на землю? Ведь внизу постоянно совершается одно и то же страшное действо: фурии набрасываются на очередных жертв, на обреченных. Злобно шипят змеи у них в волосах. О, какая ненависть, холод, жестокость! Одно и то же спрашивают судии – хотят знать всю подноготную. Эти допросы могли бы растопить даже лед.
Теперь уже Прозерпина не смотрела на Фемиду, чтобы узнать, в какую сторону клонятся чаши весов. Ей были ненавистны эти весы. Да, в аду все взвешивали, считали, что обладают этим правом. Взвешивали вину и невиновность. Хотя тягчайшей виной являлось само существование Плутона и его ада, все здесь – вина, решительно все… Ах, эти крики душ у огненной реки! Я ничего не могу изменить. Когда крики умолкают, невольно настораживаешься.
Прозерпина сидела на троне, вытянувшись, бледная. Теперь ее уже звали не Прозерпина. Она стала Гекатой, царицей ада. Это имя ей дал Плутон, и она его приняла. Он прав. Она уже больше не Прозерпина.