Текст книги "Буря на Волге"

Автор книги: Алексей Салмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Утром будили молодых, разбивая глиняные горшки; шумно играл домашний «ансамбль», мать-крестная, притопывая, названивала длинным кухаркиным ножом на печной заслонке, Кузька – брат невесты звонко барабанил железной вилкой по самоварной заглушке, а Припеков дирижировал и ловко вторил им деревянными ложками. Сват Синичкин, закатив глаза под лоб, уперши руки в боки, пустился выделывать коленца вприсядку. Когда же молодые сели за стол, его сменила сваха. Она выстукивала юфтовыми башмаками, склонив голову набок, и, помахивая платочком, визгливо припевала:

У нас телочка пропала -

Пастуху и горя мало.

Всю я ноченьку искала,

Лапоточки истоптала,

Увидела на заре

Телку в новеньком дворе.

– И-их ты! – снова засучила ногами, тряся жиром своих бедер.

Пронин сидел в переднем углу рядом с собственной женой, глядел на веселую пляску сватьев и думал: «Радуются, что опутали...» А молодуха заботливо вытирала платочком выступивший пот на его лбу.

– Так, матушка, так! Ухаживай за ним, они это любят, – визжала сваха, – А то, поди-ка, зачирвел без бабы...

Пронин многое передумал и пережил в эту первую брачную ночь. И, подогретый крупной порцией водки, уже успокоился. «Зря, мать честная, пошумел вчера с попом, ничего бабешка... Хоть малость и поковырена оспой да левый глаз к носу косит, а остальное-то, слава тебе, господи, в порядке».

В это время вбежал почтарь с красной нашивкой стрелы на рукаве и громко крикнул:

– Телеграмма! Кто тут господин Пронин?

– Это я буду, – гордо подняв голову, ответил Пронин.

А дружка торопливо совал стакан водки письмоносцу.

– На-ка, дерни с устатку.

Пронин снял бандероль, и передал телеграмму Кузьке.

– На, читай!

«Уважаемый господин Пронин! Пароход готов. Вышлите ваши соображения по его названию. Главный инженер Баринов», – прочитал Кузька.

Подвыпившие гости поздравляли Пронина, кричали «Ура!» и лезли целовать – кто хозяина, кто его молодуху.

Глава одиннадцатая

На пронинском пароходе заканчивались последние работы. На кожухах колес, спасательных кругах и пожарных ведрах заводские маляры написали «Теньки». Наняты были лоцман и капитан, подобран знающий дело машинист. С ними Пронин приехал принимать пароход. В классах и каютах пахло только что высохшей масляной краской, в машинном отделении все блестело.

– Ну как, Григорий Ефимыч, ничего будет суденышко? – спросил Пронин капитана.

– Славное, Митрий Ларионыч!

Пронин улыбался и поглаживал бородку.

– Спасибо, Михайло Семеныч! Сдержал ты свое слово, – жал Пронин руку Баринову. – Ты, того, подожди уходить, я тут послал штурвального, да и расплатиться надо с тобой.

Пока выпили да закусили, пароход уже был под парами. Пронин торопился отплыть, посмотреть, хорошо ли будет судно на ходу.

– Ну что ж, Григорий Ефимыч, валяй, благословясь, гуди! – Пронин снял шапку и размашисто перекрестился.

Его примеру последовали лоцман и капитан; капитан быстро двигал рукой ниже подбородка, как бы святил пуговицы кителя и, накинув капитанку на седеющую голову, привычной рукой нажал ручку свистка. Пароход «Теньки» впервые подал голос.

К штурвалу встал лоцман Баскаков, тот самый, что служил на галановской «Находке». После всех вошел в рубку штурвальный Панов.

Отрывисто прозвучал третий свисток, с мостика раздалась негромкая, но внушительная команда капитана:

– Отдай носовую! Вперед, самый тихий!

На повороте пароход накренился.

– Григорий Ефимыч! Чего это мы на правый бок валимся? – Беспокойно спросил Пронин.

– Как же! На поворотах каждое судно дает крен, – спокойно ответил капитан и, чтобы потешить хозяина, дал команду: «Вперед, до полного!».

Плицы колес начали часто выбивать, будто выговаривали: Шеланга, Теньки, Лабышка. Пароход резал упругую поверхность Волги. Пронин поглаживал бородку и, улыбаясь, говорил капитану:

– Ах, в рот-те калины, Григорий Ефимыч! А ведь ловко едем!

– Замечательно идет! – подтвердил капитан.

– Ты все-таки спроси машиниста, может, где подтекает? – беспокоился хозяин.

Оказалось, что и в машине все и порядке.

– Слава создателю, – снова крестился Пронин.

Когда пароход пошел полным ходом, капитан отправился в свою каюту заняться служебными делами, проверить опись пароходного имущества и оформить судовой навигационный журнал. Пронин остался один на верхней палубе. То он стоял около обноса, опершись костлявыми пальцами на блестевший поручень, и глядел, как его собственный пароход беспощадно разворачивает и раскидывает в стороны громадные волны, то садился на крашенный белой краской реечный диван перед штурвальной рубкой.

Пароход шел быстро. Лоцман Баскаков, поворачивая рулевое колесо, смотрел вперед на широкое волжское полотно, усеянное мелкой рябью, играющей под ярким июльским солнцем. Он наблюдал, как с каждым поворотом, с каждой извилиной реки открывались все новые и новые картины. Горный берег был то скалистый, отвесный, точно улыбающийся красными и белыми слоеными полосками, то изрытый глубокими оврагами и впадинами оползней. Горы заросли толстым дубняком от самого низа до вершины, кое-где теснятся стройные елочки, а в долинах все косогоры покрыты молодым, веселым орешником. На луговой стороне – равнина, заросшая колючим шиповником, где еще не ступала нога косаря. Вдали шумят серебряной листвой высокие тополя, кидая густые тени, а за вершинами их, куда мог дотянуть баскаковский глаз, стоит сосновый бор. Взгляд его снова перекинулся на горную сторону.

На возвышенности, густо заросшей садами, даже деревень не видно, только кое-где почерневшая крыша выглянет из-за шатристой яблони, или из-за высокой щеголихи – голенастой груши мелькнет узенькими оконцами лачуга. На пригорке белеет маленькая церковь, прячась за молодыми березками. И все это отражается в воде, как в зеркале. Пароход идет будто не по Волге, а по аллее сада, и деревья склонились своими ветвями прямо к бортам и, качаясь в его волнах, будто кланялись хозяину.

«Эх, – подумал Пронин, – вот она денежка растет и поспевает с каждым днем. Как поспеет, так в карман и потечет... Кто будет яблоки в город перевозить? Пронин. Ишь ты, как оно ловко дело клеится...»

И наплакавшись, наулыбавшись от радости вволю, повернул опьяненную водкой и счастьем наживы голову к штурвальной рубке.

– Терентий! – крикнул он лоцману.

– Я, Митрий Ларионыч! – отозвался Баскаков.

– A ведь не похож я тогда был на себя? Помнишь? Когда на тырышкином пароходе ехали. Ты даже при своей бедности кусок хлеба хотел мне подать, а теперь, гляди, как оно дело-то повернулось... Сам от меня получаешь милость...

– Спасибо, Митрий Ларионыч, – сказал Баскаков, не сводя глаз с плеса и поворачивая в привычных руках рулевое колесо. – Митрий Ларионыч! На таком пароходе и работать приятно. А когда на «Находке» был, там тебе ни разгону, ни радости на душе.

– Я знаю, – сказал Пронин. – И, надо сказать, пароход-то был уродина, на смех всем волгарям, труба высокая, как мачта, на носу пристроена. Кто смастерил такого одра?..

– Митрий Ларионыч! А это уродина, действительно, соответствовала слову «Находка». Они ее купили подешевле, а пароход сильный. Хоть и неуклюжий, как верблюд, а прет и горючего мало поедает. А это хозяину главное...

– Правильно говоришь, Терентий, надо беречь горючее.

В горной стороне Пронин увидел плот, который изогнуло быстрым течением и несло на водорез середыша. Он закричал:

– Глянь-ка, Терентий, глянь! Ах, бедняги, теперь пропал плот... Разорвет в куски, одни убытки... Я знаю, чем это пахнет...

Пронин вспомнил плотогонное дело:

– Однажды вот так же попал... Это было давно, я еще плохо знал плотогонное дело. Купил на Ветлуге плот, лес был – все свежая сосна. Нанял рабочих, с их слов – хороших мастеров этого дела, знающих все плесы и перекаты. Ну, отчалились, плывем, а Ветлуга,ты сам знаешь, бурная, быстрая речушка... Вижу – впёреди островок зеленеет, говорю своим лоцманам. «Глядите, не охомутать бы нам этот середыш». А они в ус не дуют. Мы, мол, знаем, нас нечего учить. Ну, говорю, хорошо, если знаете. А вышло так: трах нас башкой на водорез и начало плот в крючок пнуть, канаты трещат, лопаются, хвать плот пополам. Я остался с двоими на гуске, нас в левую сторону забрало, а вторую сорвало с мели, – в правую понесло. Проплыли островок, давай ухать бабайками. Подбились, учалились, снова плывем. Ну вот тебе, как назло, такая взломила буря: кругом свистит, песок пылит, вода, точно в котле, кипит, волны через плот качают. Волга около Козьмодемьянска, ты сам видишь, раз в пяток пошире Ветлуги. Ну, пошло наш плот трепать. Кричу: «Чегни, скорее пускайте чегни!» А они: «Чего ты орешь, мы и так стоим на мели...» Так ведь и вперло на сухой берег. А когда буря стихла, вода ушла, мы остались на мели, как раки... Пришлось целую деревню мужиков нанимать да по одному челену дубинушкой ухать.

– На Волге все бывает, – неопределенно сказал Баскаков.

– Кое-как стащили, – продолжал Пронин.– Учалились, дальше плывем. Погода установилась тихая, ясная. Видим – впереди Казань башнями да церквями маячит в утренней синеве. Я опять говорю своим лоцманам: «Около устья Казанки много баржей стоит на якорях, как бы не налететь». А старший из них Перов кричит: «Что мы первый раз мимо баржей, – слава богу, век живем на Волге...» Ну и снова на баржах повисли. Цепи у них крепкие, якоря тяжелые. Мы висим, качаемся, загораем на своем плоту. Баржевики нас проклинают на все корки, гонят от баржей, а мы сделать ничего не можем, хоть караул кричи... Один баржинский, сволочь, до того разошелся, сбросил нам на плот чушку чугунную пудов на пять, а Перов снял шапку, кланяется: «Вот, говорит, спасибо! Сбросил бы еще одну. Нам годится хозяину на шею привязать...» Старикашка был, а такой задорный, страсть... Ты смотри, Терентий, островок близко, на мель не ткнись.

– Вижу, Митрий Ларионыч! Ну и как же снялись? – спросил Баскаков.

– Никуда не денешься, пришлось ехать, пароход нанимать. А они в таких случаях, сам знаешь, три шкуры дерут...

– Да, не промахнутся, – улыбнулся Баскаков.

– Приехал к капитану. «Ну-ка, – говорю, – батенька, помоги!» А он и ухом не ведет, сидит курит да усы крутит.

«Три сотенных, – говорит, – тогда пары поднимать будем».

– Отдали?

– Что сделаешь, пришлось выбросить... Ну, дальше плывем. Вот и Лабышка. Ну, думаю, мытарство наше кончается, до Теньков осталось всего верст пять. А там, знаешь, какой перекат... Вода вроде в горную сторону тянет.

– То-то нет, – возразил Баскаков.

– Да я и сам-то после понял. Кричу своим лоцманам: «Биться надо бы! Как бы нас мимо дома с песнями не протаранило». А они: «Чего биться! Видишь, вода прямо к пристани жмет, принесет в аккурат к месту». Сидят подлецы на бабайках, курят махорку. «Мы ведь, – говорят, – знаем, где надо биться». Дело-то было к ночи. Ну, вижу – не подносит, а, наоборот, дальше откидывает. Кричу: «Что вы, черти, не бьетесь! Хватит сосать соски-то! Не ухватимся к пристани». Начали хлобыстать бабайками в четыре пары, а плот к горной стороне не двигается, и тут, как на грех, ветерок из долины с Теньков потянул... И действительно, мимо Теньков протащило, а там вода еще сильнее в луговую сторону несет. «Якорь, скорее, – кричу, – якорь!» Перов бежит, откинул клевку, бултых якорь, а канат у самого ворота пополам, якорь на дне остался, а нас с плотом вниз по матушке. Еле-еле подбились к яру, около Зашыгалихи у Красновидова. Я уж тут разошелся: «Что вы, сволочи. несчастные, наделали? Почему вовремя не бились? Не отдам деньги за работу и все!» – «Как то есть не отдашь за работу? – подскочил Перов.– Вон чугунина-то да и веревка есть...» После уж, когда расплатился и все утихомирилось, спрашиваю Никиту: «Что теперь будем делать с плотом?» – «Очень просто, – говорит. – Давай народу человек двести, обратно будем тянуть, нам ведь все равно, только бы денежки платили. Иди утром пораньше в Красновидово, там народ голодный, чай, сидит, все упрут...» На следующее утро собрал красновидовских мужиков, баб, ребятишек. Почитай, всю неделю таскали. Эх, встал же мне этот плот в копеечку... – вздохнув, закончил Пронин.

– Первый-то блин всегда комом, – заметил Баскаков.

– И верно, – подтвердил Пронин, – а потом знаешь, Терентий, дело пошло, как по маслу. Сколько я этих плотов перегонял! Вот видишь, и пароход огоревал. Вот так... Ну, кажется, подъезжаем? Ты вот чего, Терентий, как придем к пристани, беги в Теньки за попом, освятить надо пароход.

– Слушаюсь, – чуть качнул головой лоцман.

У Теньков ни мостков, ни конторки еще не было. Баскаков ловко подвернул пароход к крутояру, и трап перекинули прямо на берег. Пронин торопил лоцмана:

– Ты поскорее, Терентий, к попу-то, да если его дома нет, то беги в сады, наверное, там копается, да скажи ему, пусть долго не чешется, пароходу, мол, некогда ждать.

Баскаков побежал приглашать попа, а Пронин, заложив руки за спину, под кафтан, важно разгуливал по капитанскому мостику, от одного борта к другому, думая: «А у попа, действительно, сад-то велик, баяли, двадцать десятин. Ах, елки зелены, а ведь и от попа, пожалуй, польза будет, на себе яблоки он не потащит в Казань». И Пронин заулыбался, потирая руки.

Ждать попа долго не пришлось. Вскоре Пронин увидел, как пылит к берегу пролетка, запряженная карим рысаком. У кучера черная, лопатой, борода раздувалась на обе стороны. Рыжие длинные космы попа поддувало ветром и завивало сзади на поля черной шляпы. За пролеткой, качаясь и подпрыгивая на кочках дороги, скрипела телега, на которой тряслись сухой, как лучинка, дьячок и певчие. А за телегой бежали вперегонки босые ребятишки, бабы и мужики, любопытные на всякие новинки. Мужики столпились у крутояра, осматривали пароход и рассуждали  каждый по-своему. Проходя мимо, Баскаков слышал:

– Ах, черт сухой, дери его горой, какой пароходище схлопал! Вот тебе лапотник!.. А я ведь помню, как он по базару ходил побирался... – говорил старик, старовер Чернов, хозяин бакалейной лавки на базарной площади.

Пароход большинство одобряло:

– Приличный, приличный, нечего сказать, как у «Кавказ-Меркурия».

– Ну, положим, до «Кавказ-Меркурия» далеко, – начал, заикаясь, Бондарев, хозяин хлебопекарни и чайной, – пароход, слов нет, хорош, но на «Кавказ-Меркурия» не похож. – А сам думал: «Где же все-таки он, сухой черт, сумел столько денег цапнуть?» Поздравляя Димитрия Илларионовича, он низко кланялся и крепко жал костлявую руку, а сам думал: «Теперь с ним придется заключить договор на перевозку муки».

Пронин в это время шел уже под благословение духовного отца.

Поп отслужил на скорую руку молебен, побрызгал святой водой из Волги в классах и каютах... На верхней палубе у штурвальной рубки появились закуски и выпивка.

– Пей, пей, батюшка! – угощал Пронин. – Ваш брат ведь любит выпить...

– Выпить-то любит, а на свадьбу-то не изволил пригласить, – подкорил поп.

– Прости, батюшка, ей-богу, тогда оторопь взяла.

– Ну, поздравляю, и с этим, и с тем. Дай бог вам счастья во всем... – поднял стакан поп.

– Кушайте! – чокаясь стаканом, сказал хозяин.

– Ну, как молодуха? – вытирая рыжую бороду, с улыбкой спросил батюшка.

– Ничего, слава богу, в порядке... – скривил губы в улыбку Пронин.

Ну, благослови вас бог на мир и любовь... Ты вот чего, Митрий, в случае поспеют яблочишки, не откажи перекинуть в город.

– Хорошо, батюшка, перебросим... На-ко еще, зыбни стаканчик!

– Ну, благодарствую, пойдем-ка, проводи!

Пронин проводил попа до пролетки, торопливо сунул ему красненькую в руку и, получив благословение, чмокнул слюнявыми губами жирный кулак с крепко зажатой кредиткой и быстро вернулся на пароход. Баскаков с Поповым выдернули чалку и трап, и Волга огласилась грубо шипящим свистком.

Пароход ушел, а мужики с берем все еще не уходили. Начались суждения, догадки, разные толки пошли насчет пронинского парохода. Одни говорили, что на трудовую копеечку справленный пароход, другие смотрели глубже...

– Вот оно как, ишь ты! А ведь и сейчас в лаптях ходит, – в недоумении развел руками Бондарев, обращаясь к Чернову, который, задумавшись, молча пощипывал свой пухлый подбородок.

– Где же он, в самом деле, сухой дьявол, сумел столько денег хапнуть? А ведь, пожалуй, тыщев сотню отвалил?.. Вот тебе на, ты гляди-ка... – не унимаясь, твердил озадаченный Бондарев.

Но сомнения потихоньку начали рассеиваться. Точно густой туман легким ветерком сдувало с глаз мужиков. К берегу подплыл в лодке рыбак, Савелий Тихонович Торошин, он только что сдал рыбу Куреневу и направлялся в трактир к Чуркову. По пути завернул к мужикам:

– Мир вам! Чего, добрые люди, собрались? Али праздник сегодня, а в колокола-то будто не звонили.

– Праздник-то не совсем праздник... Пронина поздравляли, – ответил, заикаясь, Бондарев.

– С чем это? – осведомился Тарашка.

– А разве не видел – пароход ушел?

– Вон чего, нашими недомерками целый пароход нахамил.

– Как недомерками? – спросили враз несколько голосов.

– Рыбаки-то знают, как...

– Ну, нет, брат, Савелий Тихоныч, на наших недомерках пароход не построишь, это брось. Тут другое заложено, я-то уже знаю... – горячо заговорил Алонзов, бывший батрак Пронина (теперь он работал грузчиком у Байкова). – Ты помнишь, он купил триста десятин земли у княгини Гагариной, да такой же участок лесу, а через две недели махнул весь лес на разработку Байкову... Сколько он там денег отхватил!.. Я не один год работал на Пронина, знаю... Мы нашими горбами ему выстроили пароход. А вы кричите: на трудовую копеечку. Подите вон ребятишкам рассказывайте...

ЧАСТЬ II

Глава первая

После ночного улова Чилим возвратился с дальнего плеса к пристаням, где стояла куреневская прорезь. Приткнув лодку к рыбнице, он крикнул:

– Сергей Данилыч!

Но из будки никто не отозвался, на двери он увидел замок.

– Куда его затащила нечистая сила? – проворчал он, оглядываясь на берег. – Скорее бы сдать да на отдых ехать.

Вскоре хозяин вышел из чурковского трактира с бывшим своим компаньоном Прониным. Они, весело разговаривая, спускались с крутояра к рыбнице.

– Знаешь чего, Данилыч, ты мне по старой памяти покрупнее стерлядок дай! Матрена Севастьяновна давеча как раз поминала... А кто этот молодец на прорези тебя ждет? – пристально разглядывая Василия, спросил Пронин.

– Помните Чилима, что по вашей милости на каторгу пошел? Это его сынок.

– Не по моей, скажи, а по своей милости, работал бы честно, как другие, тогда б не пошел, – возразил Пронин.– Ай-ай, здорово вырос...

«Жаль, отец-то промахнулся, тебя, сухой черт, веслом огреть надо бы...» – думал Чилим, глядя исподлобья на Пронина.

Чилим был весь в отца: высок ростом, широкоплеч, с черными, слегка вьющимися густыми волосами. Большие синие глаза смотрели задумчиво и строго. Над верхней губой появился пушок. А загар почти не сходил со смуглого цыганского лица. От всей его здоровой фигуры так и веяло бурлацкой жизнью Волги.

У Чилима не было ни лодки, ни снастей, но Куренев, пригласивший его на работу, был опытным хозяином. Он снабдил работника рыболовными принадлежностями, по договору, в счет будущих уловов.

Нелегко жилось Чилиму и у нового хозяина. Нужда не переставала следовать за ним и с каждым днем все сильнее подхлестывала его. Когда рыба не шла, в такие ночи он перевозил охотников либо тетевских мужиков с луком на базар.

Так и перебивался с хлеба на воду.

Распрощавшись с Прониным, Куренев позвал Чилима.

– Ну как, Васек! Есть рыбка? Ночь-то куда хороша была, а рыбы ты все таки маловато наловил.

– Луна-шельма всю ночь светит, ни единой тучки на небе, рыба, как шальная, шарахается в стрежень...

– Н-ну... – раздувая широкие ноздри, сопел хозяин. – А случайно в буфет не шарахается?

– В какой?

– Поди-ка, не знаешь. Куда с масленщиком прошлый раз ходил. Не дело ты задумал по буфетам таскаться... А знаешь ли, кто этот Ланцов? Вот, помяни мое слово, заведет он тебя в болото... Вот видишь, чего ты наловил, на семь гривен и то не тянет, – ворчал хозяин, подвешивая круглую сетку с трепещущей рыбой на крючок коромысла весов.

– Сергей Данилыч! A вот эту вы тоже считали? показал на пятифунтовую гирю Чилим.

– Ну, эту! Ну что, и с этой только на рубль, – хозяин скосил глаза на Чилима, быстро швыряя гири о весов. – А ты не знаешь, сколько мне должен?

– Знаю, – угрюмо сказал Чилим и начал отчаливать лодку.

Солнце уже высоко поднялось в синеву и ласково скользило косыми лучами по гладкой голубой поверхности.

Чилим привычно оттолкнулся от хозяйской рыбницы и, склонив голову, поехал к конторке, куда подходил пронинский пароход. «Подожду, может быть, будут пассажиры на ту сторону», – думал он, глядя на мостки, по которым сходили пестрой вереницей пассажиры,

– Позволь, позволь! Живой груз несу! – услышал Чилим знакомый голос грузчика Мошкова. Обгоняя пассажиров, он тащил на подушке теньковского богача Курочкина, который сидел, как в седле, уцепившись за ремни подушки. Задрав высоко голову и кривя рожу в пьяной улыбке, он кричал:

– К тарантасу, к тарантасу тащи!

– Крючком-то, крючком! Прихвати груз! – шутили пассажиры вслед Мошкову.

Пассажиры сошли с парохода, но охотников на ту сторону не было. Поплевав на ладони, Чилим быстро поехал к своей деревне, обгоняя идущих по берегу пассажиров. Две барышни с дорожными маленькими чемоданчиками с завистью посмотрели на быстро проскользнувшую мимо лодку и молодого загорелого парня.

– Наловил, что ли, немножко? – спросила мать вернувшегося Чилима.

– Маловато, мама, да и за то хозяин деньги не отдал. Ты сходи-ка получи с него, правда – он там за снасти вычтет, но все равно сколько-нибудь придется.

– И себе ни одной не принес?

– Нет. Где там, и то хозяин ругает, мало, говорит, ловишь. Воровать что ли для него, если она не попадает. Луна все дело портит, ночь, как день.

– Ох, горюшко, горюшко, – причитала мать, часто мигая слезившимися глазами. – Ну, ладно, Васенька, ложись отдохни, наверное, всю ночь не спал. А потом дровишек нарубишь. А я схожу да, может быть, по пути зайду мучки куплю, завтра хоть преснушек напеку.

– Ладно! – укладываясь в низеньких сенцах, сладко зевнул Чилим и закрыл парусом лицо от назойливых мух.

Июльское солнце, припекая жаркими лучами почерневшую крышу, разморило Чилима.

– Ух, жарища, – проснувшись и потягиваясь, произнес Чилим. Долго умывался холодной родниковой водой и, теребя спутанные волосы, заглянул в маленькое зеркальце:

– Эх, и почернел же я, как сапог. Чешусь тут, а мать велела дров нарубить. Топор-то весь иззубрили, как серп.

Подошла старуха, заглядывая через низенькие в три доски воротца.

– Парень!

– Что, бабушка?

– Подь-ка сюда! – поманила рукой старуха. – Рыбаки у вас есть в деревне?

– Сколько угодно, бабушка! Вот я тоже рыбак! – гордо произнес он.

– Чай, вы мелочишку какую-нибудь ловите, ершей?

– Всяко бывает, бабуся! Иногда и крупная попадает, тоже берем... Все тащим, что попадет.

– Со мной барышни приехали, напротив в домишке живем.

– А мне что за забота, пусть на здоровье живут.

– Вот им-то и надо рыбы. Наловил бы свеженькой-то на ушку? Не так, конечно, мы уплотим, и хорошо уплотим...

– Вот чего, бабуся, сегодня в ночь собираюсь, если наловлю, завтра утром продам. Приходите, деньги-то такие же?

– Такие же, батюшка! Самые настоящие... У нас их много... Не считая двух каменных домов, железной лавки, еще и в банке лежит полтора мильена!

«Ну, пошла молоть, как сайдашева мельница», – подумал Чилим.

– Наверное, чай, хвастаешь? – улыбаясь, спросил он.

– Нет, что ты, милый! Зачем я буду хвастать на старости лет.

– Мне-то все равно, бабуся, ври, коли пришла охота. Только у нас-то вот беда: ни в горшке, ни в банке и ни грошика за душой...

– Знамо, чай, так, – заключила старуха. – Ну, значит поедете?

– Обязательно, бабушка! Потому завтра, говорят, праздник, а у нас и хлеба-то нет.

– А как вы живете?

– Вот так и живем! День едим, два глядим, а три с голоду умрем.

– Да ведь этак и совсем умереть можно.

– Можно, да неохота, бабуся.

– Ну вот рыбки продадите и денежки будут.

– Ее наловить еще надо, а она не очень-то желает попадать.

– Так ты, батюшка, не забудь оставить свеженькой-то на ушку? – стучала вставными челюстями старуха.

А из окон маленького домика, расположенного напротив Чилимовой избушки, лилась приятная незнакомая песенка.

– Ловко поют, весело им, видимо, понравилось в нашей деревне, – рассуждал Чилим, разрубая корягу, привезенную с Волги...

Надвигался вечер. Огромное багрово-красное солнце скатилось за гору. Чилим снял с плетня высохшую сеть и, свертывая ее, взглянул через пустырь на Волгу, где в вышине должна была появиться эта «шельма» – ненавистная ему луна. Глаза Чилима радостно заулыбались: вместо луны выплывали серые, мелкие тучки. они быстро разрастались, густели и застилали весь край неба. «Сегодня не ночь будет, а малина...» – думал он, неторопливо направляясь к лодке. На берегу кричали неугомонные кулики и чайки, а повыше, в небольшой заводи, на меляке, он увидел, как старательно рыбачили две цапли: заходили в стрежень, насколько позволяли им длинные ноги, и, распустив свои огромные крылья над водой, брели к берегу, загоняя тенями крыльев в узкие застружины рыбу, и проворно хватали ее длинными клювами.

«Ловко орудуют, умная птица...» – подумал он и начал стаскивать лодку. Под сильными ударами весел лодка быстро заскользила, разрезая синеву тихих волн. Над Волгой спускался сумрак теплой июльской ночи.

«Ну что ж, хорошо, если будут рыбу брать они, все окажется лишняя копейка», – думал Чилим, раскидывая сеть. Затем он вытер руки фартуком, закурил, а лодку пустил по течению. «Видишь ли, жить они приехали в деревню, душно им в городе с полутора мильёнами-то.

Посмотрим, старая кикимора, как ты завтра хорошо-то уплатишь, – вспомнил Чилим старуху. – Как жизнь-то все-таки некрасиво устроена... Одни, как сыр в масле, катаются, другие – день и ночь потом обливаются, а праздник пришел – куска хлеба нет».

Лодка медленно плывет за опущенной сетью, ручник на веревочке скользит по застругам илистого дна, волны ласково гладят борта лодки.

Становится свежо. Тучи редеют. Выкатилась луна. Она льет серебристый свет на тихую зыбь волн.

– Ну, пора, хватит, все равно хозяину сдавать на повезу, – решает он.

Чилим вытащил сеть и сильной рукой повернул лодку в направлении своей пристани. Солнце только еще показалось из-за густой гривы вербача, когда Чилим лез прямиком в гору, оставляя зеленый след на побелевшей от росы траве, Он нес на плече корзину с рыбой и мокрую сеть.

– Вот теперь храпанем! – тиха произнес он, укладываясь на сено.

Сквозь сон Чилим услышал стук в дверь и бренчанье дверной защелкой.

– Кто там? – спросил он, сладко зевнув.

– Рыбак дома? – послышался за дверью шепелявый женский голос, – Это мы за рыбой пришли, Наловил, что ли?

– А как же, вот! – Чилим откинул еще мокрый фартук с корзинки. «Ишь ты, вдвоем лезут», – подумал он. За старухой шла барышня с черной длинной косой. «Ничего, отъелась на сдобных-то лепешках...» подумал Чилим, украдкой взглянув на высокую грудь девушки.

– Это вы наловили таких костеряков? – улыбнувшись, спросила девушка, склоняясь к корзинке и глядя на Чилима серыми глазами из-под длинных черных ресниц.

– А кто мне наловит? У меня работников нет. Только это не костеряки, а молоденькие осетрики.

– Правда?

– Очень даже.

– Чем же вы их ловите, таких колючих? – дотронулась белым пухленьким пальчиком девушка. – Наверное, той штукой, что на плетне около ворот висит?

«Сама ты штука...» – пробурчал про себя Чилим.

– Вы, значит, ночью ловите?

– Ночью, барышня, ночью! И чем она, матушка, темнее, тем приятнее для рыбака.

– А днем не рыбачите?

– Нет, спим.

– Вы, значит, как сова, ночью живете?

– Вот угадали, – с улыбкой сказал Чилим.

– Ну, которую облюбовали? Може, вот эту возьмете?

– А сколько за такую? – спросила старуха, поспешно прилаживая очки в вороненой оправе на крючковатом покривившемся носу.

– По двугривенному за фунт. Фунтов пять будет, – прикидывая на руке осетренка, сказал Чилим.

– Ты уж уступи для барышни, – прошамкала старуха.

– Мы на рыбном, у Смердова, по пятнадцать таких брали,

– Не знай, бабуся, вряд ли Смердов ввалит вам за пятнадцать.

– Нет, брали! – заспорила старуха.

– А что там за рыба...

– Как это что? Самая настоящая.

– Тухлая, – добавил Чилим. – Уж по фамилии хозяина сразу в нос бьет...

– Твой нос-то скоро не пробьешь, – заметила девушка.

– Ничего, бог не обидел, – как бы про себя произнес Чилим.

– Жаль, что днем не рыбачишь.

– А то что?

– Я бы тоже поехала с тобой.

– Чего, чего? – насторожилась старуха. – Так бы я тебя и пустила!

– Не беспокойтесь, бабушка, я и сам не возьму. Их взять – только рыбу пугать, – с улыбкой сказал Чилим.

– Ну уж скажет, – обиделась девушка, – A лодка у вас есть? Нас с подругой покатаете?

– Это можно. А когда?

– Поедем завтра утречком, часиков так в десять!

– Хорошее утречко, люди в это время идут с работы на обед, а им утречко... Нет, барышня, мне завтра некогда, я пойду в поле, рожь надо жать. Вишь, жара стоит, говорит, осыпается, а мать-то больна, спина у нее болит.

– Тогда я с вами в поле пойду, а кататься поедем сегодня.

– Что ж, поедем, коли вам охота.

– А вам?

– Я каждый день катаюсь.

– Хватит тебе, Надюшка, – прошипела старуха, – Так сколько же за этого осетрика?

– Да уж ладно, давай семь гривен, – махнул рукой Чилим.

– Вот всего-навсего три двугривенных, и больше ни гроша, – подала старуха.

– Hy, так не спи сегодня! После обеда поедем! – крикнула, уходя, девушка.

Чилиму сегодня повезло... Пока он отдыхал, мать испекла ржаные пресняки на кислом молоке, да такие, что просто объеденье... Купила сахару па пятак, чаю на три копейки. А когда разбудила Васю, на столе уже фыркал самовар, в печи булькало жаркое из привезенных Чилимом осетриков.

Правда, масла для этого не удалось купить, но зато соседка дала квасу, хорошего, кислого. По кулинарным соображениям Федоры Ильиничны на квасу жаркое еще лучше, не пригорает и вкус отменный, а с преснушками-то и подавно.

Чилим уселся за стол, но пообедать толком ему так и не удалось. Он видел, как из окон стоявшего напротив дома выглядывали барышни. Похватав кое-чего на скорую руку, он переменил рубаху, надел штаны, на которых поменьше заплат. «Но чего же на ноги?» – в раздумье вздохнул он. Этот вопрос крепко его озадачил... «Если в рыбацких бахилах ехать? Пожалуй, неприлично с барышнями, да и жарко...» Другого же путного ничего не подобралось, и он решил ехать босиком.

– Как об этом я раньше не подумал,– ворчал он.

Да и думать было некогда, девушки уже бежали к окну Чилимовой лачуги.

– Вот чего, барышни, лодка у меня немножко кособокая, на левый борт не наваливайтесь, не искупать бы вас... – сказал Чилим, отчаливая от кола.