Текст книги "Буря на Волге"

Автор книги: Алексей Салмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

С того дня в доме Белициных поселился новый квартирант. Он прыгал, скакал по просторным комнатам, всюду лазил, обо всем спрашивал. Евдокия Петровна все время ворчала:

– Вот нарыскала, теперь и нянчись...

Но сама Белицина относилась к Сереже более снисходительно:

– Посмотри, как он вырос из этой курточки, сходила бы новую купила, – говорила она Наде.

– Все купим, скоро я начну работать.

– То-то, чай, у нас денег нет, надо идти работать, – сердито возразила мать.

В управлении Чилиму выдали накладные на рыболовные снасти, на складе он все получил и, погрузив на сани, возвратился в деревню. Трофим еще на дороге встретил его и весело крикнул:

– Ну, как, Васек, все в порядке?

– Снастей хватит, дело только за рыбой, – ответил Чилим, соскакивая с саней.

Прибежавшие рыбаки помогли сгрузить все снасти в сарайчик на дворе у Трофима.

– Ну, валяй, отдыхай, а с завтрашнего дня начинай подготавливать плавные сети, всеми снастями начнем ловить, – сказал Чилиму Трофим.

Пока артель занималась подготовкой снастей и лодок, Волга очистилась ото льда. Рыбаки приступили к промыслу.

Начав так удачно подледный лов, после ледохода, рыбаки вскоре потерпели большую неудачу, Закинули невод на самую лучшую тоню и на этот раз зацепили рыбы порядочно; но когда подтянули к притонку, оказалось, что мотня невода разорвана.

– Как же так, черт побери, на ледовой тянули невод – стопудовый улов выдержал, а вот здесь пе задевали, да и невод шел плавно, а мотня расползлась в клочья! – кричал Трофим, разводя руками.

Когда начали пробовать дель оставшейся части мотни, она распалась от легкого прикосновения руки.

– Вот так нас и надо учить, чтобы ухо не вешали. Вперед будем умнее, надо охранять невод. Нам опять подсолили... сказал Трофим собравшимся на берегу рыбакам. – Значит, в нашей артели есть такие люди, которые нам чинят зло.

– А в чем дело? – спросил Коротков.

– Дело в том, что мы прозевали. Невод нам серной кислотой полили, – ответил Трофим. – Давайте его на сушку, да весь проверьте и приступайте чинить.

– Кто бы мог сделать? – спрашивали друг друга рыбаки.

– Конечно, не пойман – не вор. А кроме нашего бывшего хозяина сделать некому, – сказал Чилим.

– Да, ты, пожалуй, прав, – согласились рыбаки.

После этого случая рыбаки больше не стали оставлять невод без охраны.

Рыба в эту весну и летом шла хорошо. Рыбаки радовались, что все теперь у них есть: и плес свой, и снастей достаточно. Семья у каждого сыта. После спада весеннего паводка Чилим переключился на свой любимый лов плавными сетями. Тут тоже получалось неплохо, всегда привозил он сдавать много рыбы.

– Рад я за тебя, Василий, – говорил ему Трофим. – За что ты ни возьмешься, все получается замечательно.

– Чай, для себя стараемся, не больно для хозяина, – отвечал, улыбаясь, Чилим.

Все шло хорошо, но вот однажды ночью Чилим уплыл далеко в нижний плес. Ночь была тихая, теплая, рыбы наловил он порядочно. На душе было радостно: днем должна приехать из города Надя. Но проплывая до конца плес, он услышал, где-то далеко внизу, как прогрохотали четыре пушечных выстрела.

«Что за черт, кажись, стреляют?» – подумал он и, перестав работать веслами, начал снова прислушиваться.

Но выстрелы больше не повторились. На востоке уже появилась алая полоска, звезды начали потухать. Чилим вытащил сеть и быстро поплыл к своей ватаге, где каждое утро сдавал рыбу. Поднимаясь горной стороной, заводями, он все время думал: неужели и в самом деле была стрельба? Нет, наверное, на зорьке задремал, вот и почудилось.

Приехав домой, Чилим отдохнул. День был праздничный, Ильинична прибрала почище в избенке, наварила ухи, приготовила поджарку, ожидая гостью из Казани. Сразу после обеда Чилим отправился на пристань. Пароход еще только появился из-за островка, а Чилим уже подходил к пристани.

Были первые дни августа, погода стояла тихая, теплая. Чилим сел на лужайку на бугорке, недалеко от конторки. Спину припекало солнце, от Волги веяло прохладой. Чилим размечтался о предстоящей встрече. Пароход уже дал привальный свисток и быстро причалил к пристани. На мостках появились первые пассажиры. Чилим нетерпеливо ожидал, как выйдет его любимая. Но почти все пассажиры сошли, а Нади не было.

«Что такое, ведь обещала, а не приехала?» – думал он, все еще не теряя надежды увидеть Надю. Вдруг он заулыбался, увидя знакомые фигуры солдат – Ильяса и Бабкина, и, вскочив с бугра, торопливо направился им навстречу.

– Ба, друзья! С приездом! – крикнул он, обнимая подошедших.

– Здравствуй, Вася. Как это ты узнал, что мы приедем? – спросил Бабкин.

– Да, видимо, сердце чуяло, – соврал он друзьям. Он разговаривал с солдатами, а сам все еще оглядывался на мостки.

– Ну, как, мои любезные, совсем отвоевались?

– Да, вроде, – нехотя отвечали те, – Здоровье-то как твое?

– Теперь ничего, поправился.

– Наверное, рыбачишь. Мы думаем к тебе на уху зайти.

– Да я и сам знаю, что мимо бы не прошли. Пойдемте, все будет.

– Ишь, какой ты молодец стал, совсем не то, что был после ранения.

Так, перекидываясь словами, дошли они до чилимовой избенки.

– Мама! Гости пришли! – крикнул Чилим, входя в сенцы.

Ильинична уже вытирала губы, намереваясь расцеловать Надю, а в избенку ввалились два солдата.

– Снимайте мешки, присаживайтесь к столу, – приглашал Чилим.

Мать накрыла на стол, налила ухи, подала сковородку с поджаркой и, подозвав Чилима, тихонько спросила:

– А где Надя?

– То-то не приехала, – так же шепотом ответил Чилим.

– Стоп, подожди, – сказал Бабкин и, развязав мешок, вытащил фляжку. – Мамаша, подай-ка нам стаканчики да холодной воды, у нас тут есть кое-что...

– Где это вы раздобыли? – спросил Чилим.

– Заработали, – сказал Ильяс. – Ящики на спирт-заводе перегружали. Вот мы и сохранили, думаем, надо проведать друга да угостить.

– Кстати пришли, а у нас сегодня праздник, – сказал Чилим.

– Ну, вот и хорошо, заодно и отпразднуем, – наливая в стаканы, проговорил Бабкин.

– Со свиданьем и за наше будущее! – чокаясь, произнес Чилим.

– А-яй, хорошо! – потер под ложечкой Ильяс.

– Мама! А ты чего спряталась? – крикнул Чилим.– Иди, выпей немножко!

– Да куда уж мне, я старуха. Сами-то пейте на здоровье.

– Иди, иди, мамаша, тряхнешь стариной, – шутил Ефим.

Еще выпили по стаканчику, повеселели, вспомнили фронтовые дела.

– А ведь дела-то дрянь, Вася. Мы хоть и закончили войну, а все-таки воевать нам снова придется. Мы вот с Ильясом кое-что слыхали на пароходе и не особенно для нас приятное... – сказал Ефим.

– От кого слыхали? – спросил Чилим, пристально глядя на Бабкина.

– Баскаков рассказывал, что от Симбирска белые идут, наверное, скоро здесь будут. Он на «Услонском» теперь работает, а раньше на «Кондратье» был. Говорит, что «Кондратия» белые в плен взяли. Около Тетюш припыжили два буксиряка белых да как саданут из шестидюймовой и прямо «Кондратью» под руль. Нагнал, говорит, их «Архип», пулеметчики наводят пулеметы, а с мостика кричит в рупор офицер, сам хозяин парохода Стрижов: «На «Кондратье»! Поднимай белый флаг!» Баскаков отвечает ему: «Нет у нас белого-то, один только, красный!» Офицер матерится. Пароход все-таки поставили на якорь. Тут же начали проверять документы, подозрительных сразу к борту да на мушку.

– Вот, сволочи, что делают, – вставил Чилим.

– Баскаков говорит, что и его поставили к борту, да Стрижов узнал, приказал солдатам подождать. А Баскаков говорит, что дождался ночи, привязал штаны с рубашкой на голову, спустился по якорной цепи, да к берегу, и тягу в Камское, а там «Услонский» подвернулся.

– Да, черт побери, ты от войны, а она опять за тобой идет, – закончил Бабкин.

– Если белые верх возьмут, кроме петли на шею, нам ничего не принесут, – сказал Чилим.

– Да, уж тут хорошего ждать нечего, – заметил Бабкин. – Били нам зубы три года, и опять этого жди.

– Ну, что будет, давай пьем да на Волгу глядеть пойдем, – сказал Ильяс, поднимая стакан.

Еще выпили, закусили и вышли на край горы.

– Хороший у вас здесь вид, как на ладошке все кругом видно с этой горы, – заметил Бабкин.

– Да, насчет этого у нас раздолье, далеко видно, – сказал Чилим, закуривая. – Только вот я все про белых-то думаю. Прошлой ночью я вниз спускался рыбачить и как раз на заре слыхал пушечные выстрелы, думал, что задремал да во сне пригрезилось, а оно, пожалуй, и на самом деле было.

– Ты все беспокоишься, а, может быть, сюда их не допустят, – возразил Бабкин.

Вдруг они увидели большое скопище пароходов, вышедших из-за Красного мыса. Пароходы шли на полном ходу, обгоняя друг друга, уходили с фарватера, прижимаясь к горной стороне.

– Гляди-ка, Василий, зачем так много пароходов кучам идет? – спросил Ильяс.

– Я и сам-то гляжу, чего-то больно много и все на полных парах.

Дым, валивший из труб пароходов, стлался черной тучей вдоль Волги, подгоняемый низовым легким ветерком. Когда отнесло дым с фарватера, сзади пароходов поднялся высокий столб воды и раздался гул от разорвавшегося снаряда.

– Вот тебе на! Стреляют! – воскликнули все.

Пассажирские пароходы, придерживаясь горной стороны, быстро проходили мимо деревни, и сзади них, маневрируя то вправо, то влево, отстреливался большой буксирный пароход «Ольга». Вокруг «Ольги» все чаще поднимаются водяные столбы. Она палит из шестидюймовок, но из-за поворота плеса не видно, где падают снаряды.

– Похоже, там их много, гляди, как подкидывают... – сказал Чилим.

Чем ближе подходила к деревне «Ольга», тем чаще около нее начали падать снаряды. Услышав стрельбу на Волге, жители деревни начали подходить к обрыву горы. Первой подбежала Марья Ланцова.

– Васенька, погляди-ка, милый, какой это пароход, с которого стреляют? – спросила она Чилима.

– «Ольга», бывший Стахеева. А что?

Марья больше не слушала, закричала, заахала:

– Ах, батюшки! Ах, родимые!

– Ты чего это, тетя Маша, ахаешь? – спросил Чилим.

– Дык как же, батюшка? Чай, мой Мишенька на «Ольге» служит антиллеристом!

В это время с «Ольги» еще сильнее зачастили залпы.

– Хорошень, хорошень их, антихристов! – кричала Марья и, обращаясь к сидящим, говорила: – А я сегодня блины чечевичные пекла, как хорошо бы ему перебросить, только, чай, никто не поедет к ним на пароход...

– Вот она, баба, так по-бабьи и рассуждает, – сказал Бабкин.

– Есть коли возиться ему с твоими блинами. Разве не видишь, что там творится?

Марья подошла ближе к Бабкину и, сжав тугой жилистый кулак, трясла им над головой Бабкина:

– Вы-то солдаты, а хуже бабы! Какого черта торчите тут, как камни в горе! Только зенки пялите! А он, батюшка, вон как поддаст...

Разыгравшаяся перепалка между Марьей и Бабкиным была прервана подошедшим Хомяком, бывшим сельским старостой.

Он встал на самый край горы, выпятив жирный живот, поводил носом вправо, влево и обратился к Марье:

– Чего, Лапчиха, каркаешь, али ваших жмут?

– Прибери пузо-то, а то и тебе прижмут! – огрызнулась Марья.

– Ну, что, небось улепетывают ваши-то? – ехидно улыбнулся Хомяк.

– Да уж не очень то, – и Марья, захлопав в ладоши, закричала: – Попал! Попал, Мишенька! Так их и надо! Туда им и дорога!

Марья хоть и жаловалась, что у нее глаз «тупой», а определила правильно. Действительно, на только что высунувшемся из-за Красного мыса буксире белых произошел сильный взрыв в носовой части от прямого попадания снаряда. Когда ветром отнесло полосу черного дыма, с горы стало видно, как пароход вздернул корму, а носовой частью полез в воду.

– Ваш-то, наверное, с ними? – спросила Марья Хомяка, кивнув в сторону белых.

– Знамо, не с вашими. С вашими ему делать нечего, там вить вся голь собралась, вот ее и давят, как мокриц, – весело рассмеялся Хомяк.

– Сам ты мокрица навозная! Подожди, придет время и тебе выдавят хомяцкие-то кишки! Нажрал на мирских-то харчах. Вот погляди, как ваших-то на дно пускают... – ворчала Марья.

– Увидим!.. – зло сверкнул глазами Хомяк.

– Вот поглядим!

А в это время на буксиряке белых началась суматоха. Пароход все глубже уходил в воду, на вздернутой корме, давя друг друга и отталкивая, люди торопились прыгать в лодки. Перегруженные лодки перевертывались и шли ко дну. А вокруг поднимались водяные столбы от разрывов снарядов, которые посылала им «Ольга». На край горы подошел сосед Хомяка Семен.

– Чего не поделили? – спросил он.

– Погляди-ка, Семен, как белые-то! – радостно воскликнул Хомяк.

– Чего белые? – переспросил Семен.

– Да идут, мол, больно, гоже...

– Ко дну-то хорошо идут.

– Зачем ко дну, красных гонят.

– Вижу, вижу, – сказал Семен, глядя вниз по Волге.

К обрыву горы стали подходить толпы народа посмотреть на зрелище, впервые происходившее на Волге. Среди мужиков оказался молодой офицер-балтиец. Хомяк с радостной улыбкой подбежал к нему.

– Ну, как по-вашему, Андрюша, крепко в руки дело взяли белые?

– Видите ли, Федор Иванович, как дело-то обстоит, судно-то совсем скрылось под водой. Так могут пойти и остальные... В войне выигрывает, знаете, кто?

– А кто, по-вашему? – спросил Хомяк, тараща глаза на Андрея.

– Тот кто знает за что борется...

– По-вашему, белые не знают?

– Знать-то они знают, да, пожалуй, не все...

– Как это? Я что-то не пойму... – не отставал Хомяк.

– Я не политик, Федор Иванович, но возьмем нашу деревню, в ней три сотни домов, взрослых в каждой избе три человека. Девятьсот, так?

– Нет, тышша! – вставил Хомяк.

– Ну, пусть будет тысяча. Простите, я ведь совсем забыл, что вы были сельским старостой, и вам это лучше известно.

– Да я и... – он видимо хотел сказать, что и теперь будет старостой, но смолчал, только спросил: – Ну и что же?

– А вот что, Федор Иванович, сколько из вашей тысячи встанет на сторону белых? Человек сорок, не больше, да вы – сорок первый – тоже, пожалуй, перекочуете к ним?

– У меня сын там! – гордо ответил Хомяк.

– Теперь такой пример, Федор Иванович, Если возьмутся за один конец веревки ваши сорок, да вы с ними – сорок первый, а за другой – все остальные, чья сторона потянет? Конечно, та, где будут все остальные. Тут встал народ, а он – громадная сила... Вот чего они недопонимают.

– А оружие, как по-вашему? – стоял на своем Хомяк.

– А что оружие? Вашим же оружием вас и отшлепают, – закончил Андрей.

– Вот, слыхал? Прямо тебе говорит человек ученый, – подскочила Марья Ланцова.

– Молчи ты! Жаба болотная! – закричал Хомяк. – Много ты понимаешь в военном деле! Тоже нос в люди сует.

Хомяк слушал Андрея и ушам своим не верил: «Ничего не понимаю, как же это – офицер и вдруг за красных? Ничего не понимаю».

Андрей отошел от Хомяка, сел на край горы рядом с Чилимом.

– Ну, как дела, Василий Иванович? – спросил Андрей.

– Видите, какие дела, пришли было отдыхать, а, видимо, придется снова идти воевать.

– А это кто, твои однополчане? – спросил Андрей.

– Да. Друзья. Вместе на передовой были, а теперь в гости зашли, да неудачно.

– Дрянь дела-то, Вася, опять война. Вот они, враги-то, между нами шныряют, – показал на Хомяка Андрей. – У меня отпуск кончается, в Петроград нужно возвращаться, а теперь вряд ли скоро удастся выбраться.

Пока шли разговоры и споры, бой на Волге разгорался все сильнее. На смену затонувшему буксиряку из-за поворота вышли еще три судна белых: буксиры «Вульф», «Архип» и самоходная баржа «Данилиха». Они открыли яростный огонь по отступавшей «Ольге».

«Ольга», отстреливаясь, медленно шла на отступление и скрылась за островком у теньковской пристани.

Марья Ланцова, вздыхая, долго смотрела ей вслед печальным взглядом.

Суда белых дальше преследовать не пошли, остановились в горах у пристани. К вечеру туда же подошел большой пассажирский пароход «Василий» в сопровождении двух катеров. На нем приехало штабное начальство белых.

Надвигалась темная ночь.

Глава четырнадцатая

Стрельба на Волге стихла. Солнце продолжало свой путь к закату, кидая багряные краски на жнивье ржаного поля, усеянного стройными бабками снопов, от которых ложились на пашню прохладные тени. Кое-где еще качались переспевшим колосом несжатые полоски, упираясь примятыми концами в пыльную полевую дорогу, по которой торопливой походкой шел Ильяс от Чилима. Невесело было у него на душе. Он часто курил и думал, как-то встретит его брат Ибрагим, оставшийся главой семьи. Были у него еще два брата, Валей и Гимадей. Но Ибрагим ему писал, что они погибли на фронте еще в первые дни войны. Все эти воспоминания и думы ложились тяжелым камнем на сердце Ильяса.

«Вот приду я в деревню, а она, наверное, уже занята белыми», – так размышляя, он уже прошел верст пять. А до его деревни оставалось пройти еще столько же. Начала мучить жажда. Так захотел пить, что за кружку воды согласился бы он налить кружку спирта, который хранил во фляжке, засунутой в мешок. Ильяс знал, что на пути скоро ему встретится овраг, в котором есть хороший родник, куда во время жаркой страды приходили с поля запивать хлеб с солью. Он прибавил шагу. Спустившись в овраг и подходя к роднику, он увидел две фигуры. Поодаль от родника стояла женщина, а у самого родника сидел мужчина, прихлебывая из кружки полу. Ильяс узнал в сидевшем у родника своего дядю, Абдуллу Закирова, а в женщине – жену брата Ибрагима.

– Здравствуй, Абдулла абый! – весело крикнул Ильяс, обнимая дядю. – Здравствуй, Суфья!

Возбужденный неожиданной и радостной встречей, он еще никак не мог сообразить, почему вдруг заплакала золовка.

– Вы с пристани, наверно в гости заходили, так опоздали? – спросил он дядю.

– Из своей деревни, – ответила Суфья и, закрыв лицо платком, снова заплакала. Дядя тоже молча вытирал глаза рукавом рубашки.

– Куда вы в ночную пору?

– От смерти бежим, – наконец, выдавил Абдулла.

– Какая смерть, зачем смерть? – допытывался Ильяс, понизив голос до шепота.

– Ай, Ильяс! В деревне такие дела идут... – прошептал Абдулла. – К нашему мулле приехал волостной старшина Гайнуллин. Знаешь его?

– Знаю, – сказал Ильяс.

– Ночью собрались все баи и муллы, калякали, калякали, взяли палки, пошли по деревне, всех членов совета избивали, а твоего брата Ибрагима до смерти избили. Тебя тоже, говорят, ждут. Как Ильяска придет, его тоже прикончим. А теперь в деревню пришли белые солдаты, ну совсем конец...

– Куда же вы теперь? – спросил Ильяс.

– В деревню Шапкинскую, к отцу Суфии бежим. Айда, скорее, скорее, а то найдут и здесь убьют.

– А-ай, в какое время попал, – простонал Ильяс. – Куда теперь пойду и сам не знаю.

– Да, в деревню идти нельзя, – подтвердила сквозь слезы Суфья.

– Ну, прощай, Ильяс, мы пошли, – сказал Абдулла.

– Подожди, дай-ка кружку, – попросил Ильяс. Он только теперь вспомнил, что к роднику шел пить.

Выпив две кружки холодной воды, распростившись с Абдуллой и Суфьей, Ильяс зашагал обратно, часто вытирая набегавшую слезу рукавом гимнастерки. Он сожалел, что не взял с собой винтовку. Теперь бы пригодилась. Уложил бы десять баев, а там пусть бы и смерть. Куда идти? В Казань – белые не пропустят. Что делать? Как он ни ломал голову, но ничего иного придумать не мог, как только вернуться к Чилиму.

Деревня казалась вся вымершей в эту ночь: ни света в окнах, ни звука человеческой речи. Только заунывный звон церковного колокола разрезал темноту ночи. Сторож, верный своему долгу, отбивал ночные часы. Чилим с Бабкиным уже спали, когда постучал в дверь Ильяс.

– Ну, вот уже начинается, – проворчал, вскакивая с постели Чилим. – Кто там?

– Открывай, это я, Ильяс!

– Ты чего, разве не ушел в деревню? – открывая дверь, спросил Чилим.

– Сходил уже, хватит.

– Белые, что ли?

Ильяс молчал, только всхлипывал, снимая мешок.

– В чем дело, чего ты пыхтишь? – озабоченно спросил Чалим.

– Брата убивали, – сдавленным голосом сказал Ильяс.

– Как, кто убил, белые, что ли?

– Нет. Бай, кулаки.

– Откуда ты узнал?

Ильяс рассказал Чилиму с Бабкиным, что сам услыхал от дяди.

– Да, невесело встретила тебя деревня, – вздохнув, сказал Чилим. – Ну что ж, ты – солдат. Я понимаю, брата жалко, но слезой его не воротишь. Ладно, живи пока у меня, здесь тебя баи не найдут.

Ильяс понемногу начал успокаиваться, попросил стакан у Чилима.

– Давайте выпьем. Нес брата угощать, а теперь придется поминка справлять.

– Видишь, как жизнь играет нами? День был – с радости пили, ночь пришла – с горя пьем. В жизни все бывает. Успокойся, Ильяс. Все равно будет праздник и на нашей улице.

– Да не знаю, когда.

– Ты сам видишь, что сейчас сделать ничего нельзя. Все кулаки и ваши баи снова подняли головы, их поддерживает власть белых. Вот чего я скажу: до выяснения дела оставайтесь пока здесь. Будем потихоньку рыбачить, рыба нынче хорошо попадает, снасти у меня есть, лодка тоже. А то неводом пойдете тянуть, в артели-то вас и не заметят. А потом, может быть, снова все переменится, – сказал Чилим, – А теперь пошли спать – угро вечера мудренее.

В это время Яким Петрович Расщепин стоял на коленях перед образами, изготовленными владимирскими богомазами, которые были освещены тусклым светом масляной лампадки, склонялся и в исступлении шептал;

– Слава тебе, владыко небесный, сладчайший истинный Христос, простил ты наши тяжкие прегрешения и опять сподобил нас всеми благами земными...

Окончив молитву, Расщепин быстро накинул на плечи суконную праздничную поддевку, напялил картуз, шитый на вате, со светлым козырьком, и отправился к Хомяку обсудить кое-какие делишки. Пробравшись в тени домов, он постучал в темное окно.

– Эй, Федор Иваныч! Не спишь? Открывай, брат.

– Какой сон! Что ты, Яким Петрович, разве можно в такую ночь спать? Такая радость! Да это все равно, что светлое христово воскресенье, право, еще больше. Теперь не только Христос воскрес, а и мы с вами снова воскресли... – говорил Хомяк, шаря толстыми пальцами на воротах железный засов.

– Действительно, воскресение...

– Милости просим, Яким Петрович, – Хомяк распахнул калитку и пожал обе руки гостю.

Расщепин вошел в избу, помолился в темный передний угол и торжественно произнес:

– Наша, брат, взяла!..

– Н-да, браток, теперь опять заживем на славу, сказал Хомяк, зажигая перед иконами лампадку.

– А я, знаешь, лежал, лежал – не спится. Думаю, надо сходить, проведать друга. Да вот еще чего. Ты как бывший староста и теперь, наверное, будешь им. Ну, а раз так, тебе и карты в руки... Ты ведь всех знаешь – и комитетчиков, и сельсоветчиков, надо всех их записать и отправить бумажку на штабной пароход. А там уж найдут, что нужно с ними сделать... – сощурил глаза Расщепин. – Ты ведь понимаешь, о чем я...

– Ну вот еще! Без слов понятно. Я и сам думал об этом. Давай-ка вот пропустим по маленькой в честь нашего большого праздника.

– Да, да, надо отметить этот великий день, – сказал Расщепин, присаживаясь к столу, – А я ведь как будто трухнул, думал, все мое хозяйство пойдет на буй-ветер. А теперь бог, видно, услышал нашу молитву, все опять будет в наших руках. Ты завтра чего собираешься делать?

– Сперва хочу подарочек отвезти нашим дорогим гостям. Свинушку вчера вечером зарезал, пудиков на пяток, думаю отправить. Кроме того, надо проведать сына Никиту, жив ли он. Давеча пароход взорвался, много народу утонуло.

– Да, я тоже видал и сам пожалел, люди-то ведь какие погибают для будущего счастья, – растроганно сказал Расщепин.

Расщепин только на рассвете вышел от Хомяка.

Утро следующего дня было тихое, ясное. На Волгой колыхались клочья серого тумана, а солнце большим огненным огненным диском величаво поплыло в небесную синеву из-за этих клочьев. День для уборки урожая начинался самый погожий. Но в поле выехать было нельзя. У всех полевых ворот уже стояли часовые, чтоб не выпускать из деревни народ. Раздался звон церковного колокола. Он поплыл густыми волнами над сизой дымкой. На зов благовеста шли, приосанившись сельские богачи. Они вырядились в лучшие праздничные одежды, примазали маслом головы, расчесали бороды. Степенной и важной походкой входили они в храм божий. Поп, облаченный в самую светлую ризу, после богослужения провозгласил:

– Братие! Все вы, имущие, собрались в лоно храма господня! Да поможет вам бог установить сию ниспосланную нам небесами  и святыми угодниками власть.  Да укрепит ее господь бог наш на веки вечные. Братие! Окажите помощь для поднятия духа и бодрости христолюбивому воинству. И святая церковь спасет вас от грехов тяжких.

Церковный староста с тарелкой и сторож с кружкой обошли всех молящихся, собирая денежное подаяние на укрепление белой армии. А после полудня по каменистой кривой дороге потянулись подводы к пристани, где стоял пароход белых. Сюда ехали те, кому немила была советская власть. Они не просто ехали, а везли подарки, и каждый хотел представиться начальству.

Расщепин хоть и был скуп, но сегодня все же решил, снести в штаб белых две корзинки отборных спелых яблок и одновременно кое-что пронюхать. Идя на пристань с двумя корзинами яблок на коромысле, он покосился на свое прежнее хозяйство и подумал: «Теперь придете, поклонитесь мне».

Когда Расщепина прогнали с промысла, он пригрозил рыбакам и сказал, что без него не обойдутся. Но артель, как назло, ловит себе рыбу, а кланяться хозяину так и не идет. Его еще больше это взбесило. Но теперь, когда все переходит к нему, он круто вздернул нос: «Уж теперь-то не отвертитесь, я повыжму из вас соки, дыхнуть не дам. А этот Чилимка у меня подрыгает ногами на веревочке...» Он грозно сдвинул брови и затряс бородой.

На обратном пути Расщепина нагнал на лошади Хомяк. Он уже сдал свою свинину каптенармусу, повидался с сыном, пулеметчиком на пароходе «Вульф». Нагоняя Расщепина, он придержал свою лошадь и весело крикнул:

– Петрович! Садись, подвезу! Ты чего туда ходил?

– Не вытерпел, Федор Иванович, гостинчика отнес, яблочишек две корзинки.

– Ну, ну, это все хорошо. Лишний козырь нам в руки...

– Я тоже так думаю, – сказал Расщепин.

Доехали до оврага, где дорога поворачивала. Хомяк, придерживая лошадь, сказал:

– Я думаю по пути за снопиками проехать.

– Валяй, а я к своему неводу зайду, – сказал Расщепин, слезая с телеги. – Списочек-то не забыл передать?

– Все сделано! – крикнул, уезжая Хомяк.

Надев дужками на левую руку корзины, в правую руку взяв коромысло и постукивая по каменистой дороге кованым наконечником, Расщепин направился к неводу. Подходя ближе, он увидел там Трофима. Тот стоял спиной к дороге, когда услышал голос бывшего хозяина:

– Ну-с, голубчики, нарыбачились...

– Да, нарыбачились, и еще собираемся сегодня в ночь, – спокойно ответил Трофим, продолжая чинить невод.

– Больше не поедете, невод и лодка снова мои! – грозно крикнул Расщепин. – Да еще я этот невод и не возьму, уплатите мне деньги, ему цена тыщу рублев золотом.

– У нас золота нет, а вот хочешь керенками – можем за все уплатить. А что, Петрович, и керенки тоже деньги хорошие, маленькие, аккуратненькие, совсем не то, что были царские портянки.

– Ну, ну! – крикнул Расщепин. – У меня без шуток. Не керенками, а золотом будете платить. Ты, как ихний начальник, то всех предупреди, чтоб готовили мне деньги для нового невода.

Расщепин было собрался уходить, да увидел свою лодку с разбитой кормой.

– Как же это, кому помогло так испохабить мою лодку? На что теперь она годна?

– На дрова, – улыбаясь, сказал Трофим.

– Вот и за нее тоже будете платить.

– Да уж за все чохом. Мы тебе много должны, вот еще за серную кислоту тебе не уплатили, которой ты облил мотню невода...

– Ты меня не поймал и не можешь обвинять! Я тебя проучу! – прошипел Расщепин, намереваясь ударить Трофима коромыслом.

– Попробуй, – сказал Трофим, сжав огромный кулак. – Говоришь, я тебя не поймал... Если бы поймал, ты бы и по берегу больше не ходил, – сказал Трофим.

– А денежки припасайте, все равно я с вас судом сдеру. Понял? Вот так.

И Расщепин, тряся бородой, быстро зашагал к деревне.

Пока Расщепин пререкался с Трофимом Дородновым, Хомяк тем временем выехал на своем карьке на Выгонную гору и направился в поле. Он проехал свою десятину, на которой оставалось несколько бабок снопов, напевая: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас». С этими словами он и повернул на полосу с бабками, подвернул телегу к первым трем и начал накладывать на телегу снопы. Сложив три бабки, погнал лошадь к следующим трем, намереваясь и те сложить на свою широкую телегу, Но тут из-за четвертой бабки выскочил хозяин снопов с железными вилами в руках:

– Это что же, хомяцкое твое мурло! – бешено закричал хозяин, направляя острие вил Хомяку в толстый живот. – Мало трех-то стало, еще вздумал три прихватить. Вот откуда тебе бог дает большой урожай...

– Как! Прости Христа ради, ей-богу, обмишурился. Видно, нечистая сила лошадь на твой загон поворотила. Что хочешь делай, хоть сейчас убей, не пойму, где же мой-то загон? Прости, ей-богу, обмишурился, – ползая на коленях, упрашивал Хомяк.

– Брось прикидываться, святоша! Складывай обратно снопы, пока не выпустил тебе кишки! – грозно заревел хозяин.

Хомяк сложил обратно снопы, а хозяин, опершись на черен вил, сказал на прощанье:

– Если только пропадет хоть один сноп с моей полосы, все клади твои приду и развалю. Езжай.

Пока Хомяк ехал обратно до деревни, раз пять соскакивал с телеги и садился в межу...

Глава пятнадцатая

– Идите завтракать! – крикнула утром в сенцы Ильинична.

– Что ж теперь будем делать? – спросил Чилим своих друзей.

– Ты же рыбачить сегодня собирался, – сказал Бабкин.

– Да, это, пожалуй, самое лучшее. Надо убираться на Волгу. День просидим с удочками, а ночью сплывем сетью.

Так и решили.

После завтрака нагрузились сетями, захватили корзинку с продуктами и отправились. Но не успели спуститься с горы, как Чилим заметил недоброе.

– Нарыбачились... Лодки-то у причала нет! – воскликнул он.

– Вот это номер! Куда она девалась? Ведь вчера вечером тут была, – сказал Бабкин.

– Вчера была, а вот сегодня сплыла, – проворчал Чилим.

– Чего ж теперь будем делать? – спросил Ильяс.

– Вы идите обратно, а я спущусь к Трофиму. Может быть, ее туда, к неводу угнали, – сказал Чилим, спускаясь под гору.

Он ушел вниз по берегу. Бабкин с Ильясом бросили мешок со снастями и корзинку с продуктами, отправились тоже на поиски лодки, только пошли они не вниз, а вверх по берегу.

– Как будем искать, ты же не знаешь лодку? – спросил Ильяс, когда спустились на берег.

– Как не знаю, я вчера видал ее, – ответил Бабкин. – Идем вон к тому бакенщику и спросим. Они ночи-то не спят – за перекатом следят.

– Здравствуй, дядя! – влезая в землянку, крикнул Бабкин.

– Добро пожаловать,– сказал бакенщик, обводя подозрительным взглядом вошедших.–  Вы что, из белых будете?

– Нет, отец.

– К красным, что ли, хотите пробраться?

– Нет, отец, мы лодку васькину ищем.

– Какого Васьки? – спросил бакенщик.

– Да знаешь, наверное, Чилима.

– Как не знать! Его-то все бакенщики верст на двадцать знают, – уже веселее заговорил бакенщик.