Текст книги "Буря на Волге"

Автор книги: Алексей Салмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Состарившись, растолстевший Петр Герасимович радовался, что у сына торговое дело идет хорошо, что он так же, как и отец, с каждым годом увеличивает капитал.

Однажды он сказал сыну, что с сердцем у него плохо и что, наверное, близок час его кончины.

На второй же день после этого разговора Михаил Петрович послал за доктором. Доктор, осмотрев и прослушав больного, определил, что пациент на краю могилы, но ему, конечно, об этом не сказал. Он выписал лекарство, оставил массу советов больному и, получив солидное вознаграждение, уехал.

Приняв первые пилюли, Петр Герасимович повеселел.

Вскоре вся семья Белициных отправилась в цирк смотреть новую программу. А Петр Герасимович остался дома хозяйничать. Прислугой у них служила жена дворника Марья Ивановна. Она выполняла все домашние работы, а на этот раз явилась мыть полы. Петр Герасимович из своего кабинета перебрался в столовую. Почувствовав, что дышать ему стало совсем легко, он разрешил себе для еще лучшей деятельности сердца пропустить стаканчик светленькой, а там потянулся и за вторым, косо поглядывая на оголенные икры прислуги. После этого в столовой ему стало душно, но выйти на воздух он уже был не в силах, свалился на диван да тут и скончался.

Похороны были шумные. Хоронить Белицина съехалась, по меньшей мере, половина города. Вся улица была запружена экипажами, пролетками и людьми. Отпевали его в церкви Вознесения. Приезжал в первоклассном экипаже сам архиерей.

Похоронив мужа, Александра Павловна заскучала, стала недомогать и ждать того часа, когда ее душа отправится на вечный покой... Вскоре и она умерла.

Минул уже двенадцатый год супружеской жизни Михаила Петровича с Катей. Капитал к тому времени у них увеличился до полутора миллионов наличными, не считая трех домов и магазина. Супруги Белицины, как видно, любили друг друга. Правда, Михаил Петрович иногда вырывался из супружеской узды и промышлял на чужбине... У них росла дочка, чернокудрая резвушка Наденька, которой шел уже четвертый год. Родители были в восторге от нее.

Однажды ранним летним утром Михаил Петрович собрался ехать за товарами в Нижний Новгород. Оделся в новенький костюм синего сукна, накинул на широкие плечи серый макинтош, трижды расцеловал Катю и забрав саквояж с документами и деньгами, отправился на пристань. В начале дамбы отпустил он извозчика и пожелал пройтись пешком.

Весело шагая, он не заметил, как поравнялся с полотняными шатрами цыганского табора, расположенного около дамбы, на гладкой полянке, окаймленной с другой стороны узкой лентой озерка. Дымок еще вился синей струйкой от догоравших ночных костров. Не он привлек внимание Михаила Петровича, а молодая цыганка, перебегавшая от шатра к шатру. Она улыбнулась ему и, сверкнув черными глазами, еще быстрее припустилась бежать, отчего ее черные волосы взмыли волной, открыв загорелые, точно из бронзы, плечи, увитые розовыми ленточками. Михаил Петрович не мог оторвать от нее любопытного взгляда, пока она не скрылась за полотном балагана. Выглянув из шатра, она еще улыбнулась и, приложив руку к губам, помахала ею Белицину...

Пароход дал уже последний свисток, а Михаил Петрович выскочил обратно на пристань и тут же отправился в ресторан к Чугунову. На столе появились водка, закуска. Но сколько он ни пил, как ни хмелел, а черные глаза цыганки преследовали его. Хозяин ресторана не впервые встречал Михаила Петровича у себя в гостях, но в таком виде увидел в первый раз и участливо предложил ему отдохнуть в лучшем номере.

Белицин провалялся до вечера, а когда снова вышел к столу, увидел на подмостках ресторана цыган. Два молодых цыгана, перебирая струны, настраивали гитары. Три цыганки сидели рядом, о чем-то тихо разговаривая, и, глядя на Белицина, смеялись. Белицин узнал одну из них: это она послала ему воздушный поцелуй, Теперь на ней было темное платье. Зеленая лента обвивала черную тучу волос, грозивших того и гляди рассыпаться в мелкие колечки. Глаза их снова встретились...

Грянул аккорд, полилась веселая песня. Старый цыган, управлявший хором, в такт звукам пожимал плечами, встряхивая копной черных кудрей и рубил воздух загорелой рукой.

Перед самым утром Белицин, соривший деньгами направо и налево, привлек на свою сторону цыган и подманил красавицу.

На следующий вечер он уселся с цыганами в нанятую лодку; взяли с собой корзину с бутылками и закуской, отправились повеселиться на реке. Два гребца, подогретые щедрой рукой Белицина, дружно ударили веслами. Загремели гитары, всплеснулась и разлилась над Волгой веселая песня. Звонкий голос Наташи высоко взвивался и падал серебряными переливами, тонул в темноте за густыми кустарниками. Она сидела на одной скамейке с Белициным. Он часто склонялся к ее уху, в котором ярким полумесяцем дрожала серьга.

Но в это время внезапно поднялся сильный ветер, он перешел в шквал. Лодку начало трепать волнами и захлестывать. Гребцы и рулевой, все время поощряемые хозяином, часто прикладывались к бутылочке и не справились, когда лодка ударилась о борт баржи, – ее затянуло под завозню и опрокинуло. Все пошли ко дну, только два гребца и старик цыган сумели выпрыгнуть на завозню.

До самого утра разными спасательными снастями искали утопленников, но так и не нашли. На следующее утро Чугунов узнал о гибели Белицина и сообщил семье. Много слез пролили Катя с Евдокией Петровной и решили во что бы то ни стало отыскать труп Михаила Петровича. Евдокия Петровна проехала на пароходе по нескольким пристаням, предлагая рыбакам и бакенщикам хорошее вознаграждение за обнаружение трупа.

Через несколько дней Белицины получили известие, что труп обнаружен в пятидесяти верстах от города. На указанное место был привезен цинковый гроб, в него сложили останки покойного, облив их одеколоном, и слесарь запаял гроб. С почестями останки Белицина были похоронены на городском кладбище.

...Все это дворник знал, но рассказать Наде при всем желании не мог, так как дал слово хозяйке молчать.

Так Наде и не удалось тогда узнать истинной причины смерти отца. А на второй день по приезде в город она уже сидела в магазине за кассой. Вдруг Надя услышала на улице какой-то шум. Бежали мальчишки-газетчики и звонко выкрикивали:

– Телеграмма-молния! Телеграмма-молния! Германия объявила войну России!

Смутное чувство тревоги охватило Надю. На Белицину старшую эта весть подействовала тоже неприятно. «Ну, теперь все пропало, нас разорят. Заводы не будут вырабатывать нашего товара, да и покупатель пропадет». Она помнила русско-японскую войну.

Город был переполнен мобилизованными солдатами, которых то и дело загоняли в вагоны поездов и отправляли па фронт. А с фронта приходили вести самые неутешительные...

Глава вторая

В начале зимы в магазин Белициных явился офицер в чине поручика.

– Подковы имеются в вашем магазине? – осведомился он у приказчика, окидывая быстрым взглядом присутствующих.

– Сколько прикажете? – спросил приказчик, собираясь отсчитывать.

– Мне нужно тысячи две.

– Такого количества не сумеем набрать.

– А где ваш хозяин?

– У нас хозяйка. Тут она, в конторке, – показал на стеклянную дверь приказчик.

– А что это за фея у кассы стоит? – кивнул офицер в сторону Нади.

– Хозяйкина дочка, – шепнул приказчик.

«Недурна, черт побери», – подумал офицер, проходя в конторку к хозяйке.

– Здравствуйте, хозяюшка! – вскинув руку к козырьку, произнес поручик.

– Здравствуйте, – поклонилась хозяйка.– Присаживайтесь. Чем могу служить?

– Видите ли, какое дело, хозяюшка. Мой дядя – генерал. Так вот, значит, по его поручению выполняю кое-какие дела... А к вам пришел справиться, не могу ли купить у вас подков тысячи так с две. Мне нужно для отправки на фронт.

– А сами вы тоже едете на позицию? – спросила Белицина.

– Ой, нет! Что вы, хозяюшка. Да нам и здесь работы вот так, – поручик провел пальцем ниже подбородка, – Сами видите, спозаранку вас беспокою. А все стараемся для фронта. Ну, как же, хозяюшка, насчет подков?

– К сожалению, такого количества не сумеем набрать. Зайдите денька через три-четыре, мы ждем поступления товаров.

– Ну-с, так, хорошо, загляну, – раскланиваясь с хозяйкой, проговорил офицер.

Выходя из конторки, он снова кинул взгляд на кассиршу. Но и теперь в глазах Нади он встретил равнодушие. Этот неприветливый взгляд кольнул самолюбие поручика. Он подумал: «Неплохо бы с этим личиком закрутить веревочку... Ничего, хорошенькая, да и денег у них, наверное, вагон... Надо будет жениться – утешить тетушку; да и самому уж порядочно надоело скитаться по чужим углам».

Так он и решил – пойти и доложить обо всем своей тетушке-генеральше.

– Анастасия Терентьевна! Я только что из магазина Белициных. Подков пока нет, но, говорят, скоро будут, – весело заговорил поручик, увидя тетушку у громадного трюмо, затиравшую кремом «Метаморфоза» морщинки на своем лице.

– А когда будут? – спросила генеральша, не бросая своего занятия.

– Сказали – на днях. А вот самоварчики видел прекрасные, тетушка, прямо чудо: как жар горят. И еще видел одну вещицу – эта, пожалуй, поинтереснее всяких самоваров... – улыбнулся поручик.

– Очень интересно, какую вещицу ты там нашел?

– Барышню, тетушка. Да такую славную, прямо прелесть.

– Вот уж это я тебе никак не проверю, потому что ты в барышнях ничего не понимаешь, – возразила генеральша.

– Это я-то не понимаю?

– Да! Вот это ты! Лучше уж я сама погляжу. А зачем она тебе, эта барышня?

– Знаете что, тетушка, я все-таки решил жениться. Что вы на это скажете?

– Скажу, что давно пора остепениться, хватит околачиваться по чужим углам да на дядюшкином содержании жить. Пора уже свое заводить. Только я тебе не

верю. Я сама должна посмотреть, что ты облюбовал...

– Когда же вы, тетушка, поедете?

– А у тебя что, загорелось?..

– Да, говорю, барышня больно хороша.

– Подождешь. Вот поеду самовар покупать и на нее погляжу.

На следующий день к магазину Белициных подкатили широкие генеральские сани. Кучер в военной форме осадил рысака у самых дверей. Шумя мехами и шелками, генеральша проследовала в конторку к хозяйке. За ней, в полной форме, навытяжку, шел лакей.

– Здравствуйте-ка! – громко произнесла она, увидев хозяйку.

– Милости просим, присаживайтесь, – низко кланяясь, подвинула кресло Белицина.

– Нет, благодарю, я вот здесь на диване посижу. Вчера мне племянник рассказал, что у вас есть прекрасные самоварчики.

– Какой прикажете? – услужливо спросила Белицина.

– Мне бы поменьше, рюмочкой.

– Хорошо, хорошо, и такие есть.

В конторку начали забегать приказчики, показывая образцы самоваров.

– Вот этот заверните да пригласите сюда кассиршу, я уплачу.

– Можно мне.

– Нет, нет, я хочу ей, – улыбнулась генеральша.

– Ваше превосходительство! Прикажете взять самоварчик? – почтительно вытянулся лакей.

– Берите, – кивнула генеральша и начала отсчитывать деньги Наде, окинув ее пристальным взглядом с ног до головы. Получив деньги, Надя ушла на свое место, а генеральша продолжала сидеть на диване.

– Не ваша ли дочка? – спросила она Белицину.

Та утвердительно качнула головой.

– Ничего, хорошенькая, – пробормотала генеральша и громко добавила: – Ну, будьте здоровы. Бог даст, скоро еще увидимся.

Белицина, проводив генеральшу, задумалась: «Что бы это значило? Почему сама генеральша приехала за самоваром и пообещала еще увидеться? Ах, вот оно

что... – наконец, догадалась хозяйка. – Сегодня же Надьке скажу».

А поручик Подшивалов встретил генеральшу вопросом:

– Ну, как ваши смотрины, тетушка?

– Да уж не очень, чтобы очень, – брезгливо сморщила посиневшие губы генеральша, – Да уж надо сказать и то – Оришка стоит Маришки... Ты сам-то горький лопух. Тебе и этой мужички еще много; на дядюшкиных харчах живешь.

– Ну уж, тетушка, вы всегда на меня сердитесь. А я ведь и сам жалованье получаю.

– Знаю! – сердито оборвала его тетушка. – Не болтай, чего не смыслишь. Жалование получает... Много ли твоего жалования? На чай да на табак – вот твое жалованье. Если бы ты пораньше остепенился да слушался тетушки, тогда бы не остался без гроша после продажи такого прекрасного поместья. А ты тогда не спрашивал тетушку, с кем ехать пропивать да проигрывать деньги. А как голый стал, так опять пришел к тетушке. Эх, Володя, Володя! Не забывай, что ты дворянин! Если бы ты имел дворянскую совесть, да разве такая бы нашлась тебе невеста... – отчитывала племянника генеральша.

А он стоял навытяжку, хлопал глазами и невнятно бормотал извинения.

Конечно, тетушка была права. У Подшиваловых действительно было когда-то хорошее поместье около тихой речки Меши, где старая водяная мельница поскрипывала ветхим колесом, раскидывая тучи брызг. За речкой шумел собственный сосновый бор. Все это радовало глаз и веселило душу матери Подшивалова, шестидесятилетней вдовы Валентины Терентьевны. Радовало ее и то, что она воспитывала и обучала в юнкерском училище своего единственного сына Вовочку. Она ждала, что сын скоро выйдет офицером, женится на хорошенькой, богатой девушке и приедут они счастливые в этот родной уголок. Но Валентине Терентьевне не посчастливилось увидеть офицерские погоны на сыне и богатую красавицу-сноху. Перед тем, как ее сынка произвели в прапорщики, она заболела испанкой. Долго мучилась, стонала, гоняла слуг в город за лекарствами, но ничего не помогло... Управляющий имением схоронил ее в церковной ограде, где покоились все их предки.

Когда Владимир Петрович узнал о кончине своей матери, он тут же взял отпуск и приехал в свое поместье. Горько всплакнул он над свежей могилой. Но не очень долго горевал и убивался о покойной, а сразу же принялся за дела... Так как хозяйство вести он не приучился и не было у него ни времени, ни желания заниматься хозяйственными делами, Подшивалов поскорее продал соседу-помещику унаследованные лес и землю, оставив только дом да старую мельницу. В городе он снял отличную квартиру, завел прислугу, выезд и зажил на широкую ногу.

Друзей в это время у него прибавилось. Часто он устраивал попойки. Появились хорошенькие женщины. В довершение всего Подшивалов занялся картишками.

Вскоре пришлось продать дом и мельницу. Кидаясь деньгами, угощая приятелей и начальство, он получил чин поручика. После же, когда все было пропито и проиграно, жизнь на армейское жалованье стала казаться ему скучной. Друзья как-то стали убывать, а женщины и совсем перестали его замечать. Вот в это время он и встретился с Надей Белициной.

Поздним вечером, когда Белицины, заперев лавку, вернулись домой и пили чай с лимоном, Екатерина Матвеевна вздохнула и как бы про себя промолвила: – Покупательница важная была сегодня, одна шуба чего стоит... Ты видала, Надюшка? Надя, увлеченная книгой, смолчала. – Слышишь, что я говорю! – повысив голос, повторила мать.

– Да слышу, – не отрываясь от книги, ответила Надя.

– То-то вот слышишь, да мало видишь... Это жена генерала.

– Ну и что? Купила она самовар и ушла, вот и все.

– Далеко не все... – возразила мать.

– А что еще? – отодвинув книгу, спросила Надя.

– Ты думаешь, она только за самоваром приезжала? Как бы не так! Она приезжала тебя глядеть.

– Разве я такая диковинная, чтобы генеральши приезжали на меня смотреть?

– А ты видала – вчера офицер заходил? Это ее племянник, дворянин... Вот тебе бы пара.

– Нет, мама. Я, пожалуй, в дворянки не гожусь.

– Ты слушай, что тебе говорят! – снова повысила голос мать.

– Ну, ладно, слушаю, только не сердись, – сказала Надя.

– На днях он опять зайдет. Прошу тебя, дочка, не быть такой грубой с ним. Я прошлый раз видала, как ты посмотрела на него...

– Значит, я каждому покупателю должна улыбаться и глазки строить? Нет уж, мамочка, я это не люблю.

– Вот и поговори с дурой, – вздохнула мать.

– А я тут при чем, вы такую смастерили...

– Ей говори то, а она, знай, воротит свое. Замуж-то надо когда-то выходить?

– Хоть завтра, только не за этого дворянина, – и Надя, подперев пальцем нос, показала гримасу матери, передразнивая Подшивалова.

– Тьфу тебе в большие-то зенки! – крикнула мать и ушла к себе в спальню.

Долго мать не говорила с Надей о замужестве. Но одно непредвиденное обстоятельство снова натолкнуло их на этот, уже забытый Надей, разговор. Случилось это под Новый год,

В честь победы, одержанной русскими войсками над турецкой армией, в клубе дворянского собрания был устроен новогодний бал, куда должна была съехаться вся городская знать. Туда же особыми записками были приглашены крупные воротилы города из купцов, в том числе и Белицина с дочкой. Мать Нади, получив приглашение, была очень польщена, что и с ней начинает считаться дворянство. «Видимо, и в самом деле, генеральша изъявила желание породниться со мной», – думала она, собираясь в клуб дворянского собрания.

Грелись в стекле керосиновой лампы щипцы, которыми хозяйка подвивала свои седеющие букли. Тетя Дуся чистила от нафталина и гладила шерстяное платье, которое Екатерина Матвеевна надевала в большие праздники – сходить в церковь или в гости.

Накручивая локон на раскаленные щипцы, она крикнула:

– А ты, Надюша, чего же не собираешься?

– Я готова, мама.

– Это так, в этом платьишке, как кухольная судомойка, пойдешь?

– Одного не пойму, мама, что я там буду делать?

– Рожь пошлют жать... – сердито подковырнула тетя Дуся.

– Вот это по мне, я хорошо умею, – улыбнулась Надя. – А какое платье прикажете надеть?

– Ну то, новое, с воланами, – посоветовала мать.

– Не люблю я его.

– Ну, брось дурачиться. Знаешь, куда едем?

– Знаю, мама, городские сплетни слушать.

Из дверей клуба уже летели звуки духового оркестра, когда рысак Белициных остановился у подъезда. Сбросив шляпку и шубейку, Надя поправила пальцами прическу.

– Ах, пожалуйте, дорогие гости, пожалуйте! – крикнул поручик Подшивалов, широко распахнув двери для Белициных.

Зал был уже заполнен публикой, пестревшей и шуршавшей праздничными нарядами. Тут были знатные дамы города. Они обмахивались веерами, важно прогуливались по залу, из-под начерненных ресниц поглядывали на господ офицеров. Было и несколько купцов – городских воротил. Сюда же явился и генерал Башлыков со своей благоверной Анастасией Терентьевной. Она отцепила свою руку от генеральской и, задрав побелевший от мороза и пудры нос, проследовала раскачивающейся походкой к ближайшему дивану. Долго отыскивала она в толпе Белициных. Отыскав, то и дело прицеливалась своим лорнетом на Надю.

«А ничего, недурна, и это платье ей хорошо идет, но вот прическа совершенно дамская, это мне не нравится», – думала генеральша, пока не нарушили ее спокойствие столпившиеся с приветствиями и поздравлениями знакомые ей дамы.

Длинный ряд столов уже блестел бутылками. Маятник старинных часов отсчитывал последние минуты старого года, черные стрелки медленно ползли к двенадцати. Гостей пригласили к столу. Публика, усаживаясь, загремела стульями. Садились по рангам. Белициным пришлось занять место за последним к двери столом. Генерал откашлялся, крякнул, обвел присутствующих строгим взглядом, выждал, пока стихнет публика, и, насупив брови, крикнул:

– Господа! Уходящий 14-й год принес нам немало хлопот! В разразившейся войне мы терпим тяжелые испытания! Конечно, никому не секрет, на Западном фронте мы понесли большие потери. Но все же будем надеяться, что война будет выиграна... Уже в декабре минувшего года наши доблестные войска разгромили турецкую армию под Саракамышем! За победу на фронтах, ура!

– Ура-а! – загорланили офицеры, покрывая своим ревом нежные голоса дам.

Музыка прогремела туш.

– А теперь, господа, – повеселевшим голосом, продолжал генерал, – разрешите вас поздравить с наступающим Новым годом и пожелать вам весело и без забот провести новогодний праздник! Жаль, конечно, что валятся наши крепкие столбы, погибают на фронтах наши братья – господа офицеры. Ну, а насчет частокола – нечего и сомневаться, его хватит на все заборы... – закончил генерал под громкие рукоплескания присутствующих. Надя скосила глаза на генерала и подумала: «Глупо и очень глупо». Чтобы успокоить свои нервы, Надя выпила две больших рюмки вишневой наливки. Подшивалов, подсевший поближе к Наде и жадно следивший за каждым ее движением, одобрительно качнул головой.

В это время загремела музыка. Повеселевшая от наливок молодежь повыскакивала из-за столов и закружилась в вальсе. А с балкона кто-то начал сыпать на головы танцующих конфетти и кидать пучками разноцветные бумажные ленты. Они падали на танцующих, обвивались вокруг голых плеч дам, цеплялись за офицерские погоны и все плотнее закручивались вокруг танцующей публики.

Белицина старшая радовалась, что ее дочь, увлеченная сегодняшним весельем, теперь сама потянется к этому шумному обществу и согласится выйти замуж за поручика. Но Надя была занята своими мыслями. Когда генерал говорил о «частоколе», Надя вспомнила о Васе и теперь думала: «Как жаль, что не знаю, где он служит, сегодня же бы написала ему обо всем...»

Старшие офицерские чины, которые, видимо, уже утратили интерес к танцам, сгрудились у игорного стола. Туда же, попытать счастья, пристроился и поручик Подшивалов.

Надя встретилась с подругой Леной. Они тихо закружились в вальсе, разговорились, вспомнили прошлое лето, весело и счастливо проведенное время на Волге.

– А где твой веселый рыбак? – спросила Лена.

– Не знаю, Ленка, – сказала Надя, и краска залила ее лицо.

– Разве не переписываетесь?

– Он давно уже в армии, и ни единого письма.

– Сама напиши, – хитро улыбнулась Лена.

– И напишу, вот только адрес узнаю, обязательно напишу.

Пока Надя танцевала с подругой, мать ее сидела на диване, наблюдала за танцующими и, не зная куда девать руки, крутила пальцами кончики пухового платка.

– Ба, ба, ба! Катя! Здравствуй, милая! – крикнул канатчик Пушкарев, присаживаясь рядом с Белициной. Он только что вышел из-за стола, был навеселе и вел себя развязно. Когда-то он имел намерение породниться с Белициной – хотел высватать ее дочку за своего сына.

– Ну, как живем, дорогая?

– Сам видишь, какое теперь наше житье.

– Н-да, тяжелые годы переживаем, – пыхтел от ожирения Пушкарев. – Ну, а как твоя барышня, все еще в девках ходит?

– А куда ее денешь? Со мной живет, в работе помогает.

– Эх, Матвеевна, душа ты моя любезная, – вздохнул Пушкарев, – глаз да глаз за ними нужен. Знаешь, чего у меня сынок-то отмочил? Стащил из сундука тридцать тысяч да и скрылся.

– Да неужели? – сочувственно посмотрела Белицина.

– Вот, свята икона, не вру, – перекрестился Пушкарев,

– Да, да, – покачав головой, протянула Белицина, – А у меня вон в книжки ударилась, уйму денег потратила. А толку-то в них что? Мы раньше-то и без книжек жили, да в люди вышли.

– Книжки, говоришь? Это тоже нехорошо. По дружбе тебе верно говорю – собьют они ее с толку. Да чего доброго, можешь и капиталом поплатиться. Ты знаешь, голубушка, времена-то какие пошли, теперь так и стараются подсунуть молодежи какую-нибудь запретную книжку...

– Да какие там запретные девка будет читать? Романы какие-то да сказки, – возразила Белицина.

– Ты мне не сказывай, я знаю: книжка книжке рознь. Вот ежели жития святых али другая из священного писания, то, конечно, на пользу.

«Все недосуг, а проверить и в самом деле надо, нет ли чего запретного...» – решила Белицина.

В это время к ним подошел генерал с раскрасневшимся лицом.

– Ах, вот вы где уединились. А я вас ищу, – весело начал генерал. – Смотри, Пушкарев, узнает Елена Федоровна, она тебе кудрявую бороду расчешет.

– Ничего, ваше превосходительство, у нас тут коммерческие дела.

– Оно и всегда начинается с коммерции, а потом поворотят и на другое... Она ведь у нас вдовушка, краса всего города.

– Вы всегда шутите, ваше превосходительство, – улыбаясь возразила Белицина.

– Нет, я пришел поговорить о серьезном деле...

– Присаживайтесь, ваше превосходительство, да вместе и побеседуем, – сказал Пушкарев.

– Вот что, друзья, – присаживаясь, начал генерал, – вы не можете представить, в каком положении мы находимся... Везут и везут в город раненых, все госпитали заполнили, и все везут. Теперь вынуждены размещать в частных домах. Вот я и хотел попросить вас, чтобы предоставили свои дома под оборудование госпиталей. Что вы на это скажете?

– А куда денешься, ваше превосходительство, война. Придется согласиться, – ответил Пушкарев.

– Ну, а вы, Екатерина Матвеевна, как думаете?

– Нижний этаж уступлю, а в верхнем сама живу.

– Ну вот и хорошо, значит договорились. На днях я пришлю человека для оформления, – сказал генерал и пошел и другой группе.

С хор полилась мелодия вальса «На сопках Маньчжурии». Точно по гладкому льду, скользя по парке-ту, поплыли пары, выписывая ногами вензеля. А у игорного стола было шумно. У Подшивалова сняли весь банк.

– Дьявольски мне не везет сегодня! – крикнул он, швыряя со злостью карты на стол.

– В любви повезет, – заметил капитан Новошлыков.

– Кой черт, и там полный провал, – сердито проворчал поручик.

– Володя, Володя! – крикнул Новошлыков. – Иди-ка, расколи вот эту парочку, право, зря кружатся. Которая из них кавалер? Ах, вот, наверное, этот, что повыше да пофигуристее, – смеясь, он показывал на танцующих Лену с Надей. – Ты, кажется, с черненькой знаком?

– Больше с ее мамашей.

– Тогда вали, тебе пара пустяков...

– А что, и в самом деле, пойду штурмовать эту крепость.

– Дуй, поручик, определенно падет! – ободряли играющие.

Музыка смолкла. Надя подошла к матери.

– Поехали, мама, домой!

– Чего ты заторопилась, али тебе не нравится? Гляди, какое веселье.

С хор объявили:

– Краковяк!

– Разрешите вас пригласить? – улыбаясь, подскочил к Наде Подшивалов.

– Мы домой собрались!

– Да иди же, иди, – подтолкнула Надю мать.

Музыка загремела. Подшивалов, держа Надю за руку, позванивая шпорами, бешено отбивал каблуками чечетку. А Надя плавно плыла, только золотые серьги вздрагивали в маленьких ушах, искрясь рубинами.

Теперь новая танцующая пара привлекла внимание публики. Дамы, окружавшие генеральшу, все наперебой торопились подойти к ней поближе и с льстивой улыбкой докладывали свои соображения:

– Ваше превосходительство, посмотрите, посмотри-те, ваш Володичка с какой прекрасной девушкой танцует. Ох, какой он красавчик, да и она хорошенькая. Вот уж, что называется, парочка...

Но когда узнавали Надино происхождение, тут же и языки прикусывали: как же это, дворянин – и вдруг с какой-то мужичкой.

А генеральша думала: «Денежки все сделают, а голое-то дворянство, хоть оно и громко, да проку-то от него мало».

Екатерина Матвеевна же в душе молилась: <Слава тебе, господи, может, бог даст, тут и сладятся...» Ее тянуло завести связи с высшим светом и тем больше укрепить свое положение в городе.

После танца Надя подбежала к матери.

– Поехали, мама, домой!

– Покружилась бы еще.

– Хватит, навертелась, едем!

– Ах, какой он красавец! – восхищалась поручиком мать, усаживаясь в санки.

– Хорош квас, да не для нас, – проворчала Надя.

– А почему бы и нет?

– Да уж так, не нашего поля ягода.

– Ты всегда свое, – сердито заметила мать.

– Ну, хватит об этом, надоело.

– А все-таки он хорош, – не отступала мать.

– Ну, не спорю, мама. Чего ты пристала: много хороших, да милых нет.

– Твой Васенька-то, поди-ка, больно милый.

– Какой бы он ни был, а я дала ему слово. И обратно брать не намерена.

– Нет, возьмешь! Глупая девчонка! Я заставлю тебя взять! Я тебе мать, али кто?

– Пусть я буду глупая, а это так, – Надя тронула локтем мать и показала кивком на кучера.

Дальше ехали молча.

Глава третья

Проводив сына на фронт, Ильинична часто плакала, каждый день ждала весточки от Васи. Но он до самой осени не написал ни одного письма. «Наверное, уж и в живых-то нет», – вздыхал а она.

Однажды осенним вечером она зажгла коптилку и хотела уже укладываться на покой, как в окно постучали.

– Хозяйка дома?

В избу вошел солдат с подвязанной левой рукой.

– Здравствуй, хозяюшка! Ты будешь мать Василия Чилима? – спросил он, остановясь у порога.

– Я, – еле выдавила от испуга Ильинична.

– Письмо от него, – вытаскивая из кармана смятую бумагу, проговорил солдат.

– Жив,ли он? – сквозь слезы спросила Ильинична.

– Жив, жив, хозяюшка. Правда, не совсем здоров, но скоро поправится. В госпитале он, хозяюшка, после ранения лечится.

Ильинична заплакала, причитая:

– Как же он там, батюшка, наверное, тяжело...

– Ничего, хозяюшка, не плачь, ранение у него легкое, скоро поправится, – утешал Ильиничну солдат. – Ты бы вот чего, хозяюшка, может быть, вскипятила бы самоварчик? Сахар у меня есть, хлеб тоже найдется, а с дороги-то оно неплохо бы и закусить.

– Чей ты будешь, дальний, что ли? – спросила она, уже прилаживая к печке самовар.

– Эх, хозяюшка, так ты меня и не узнаешь... А может быть, помнишь, Веретенникова, что вместе с твоим мужем на каторгу пошел?

– степа, милый! Да неужели это ты? – развела руками Ильинична. – Если бы не сказал, в жисть бы не узнала. Как же ты, батюшка, на позицию попал? Али прямо с каторги?

– Нет, хозяюшка, я еще до войны освободился, да и жениться успел.

– Где же ты с Васей-то встретился? На позиции, что ли?

– В госпитале, хозяюшка, я уже был на выписке, а его только еще привезли. Всего-то мы с ним побыли дня три. Ну, ничего, ранен он в левое плечо, кость не потревожена, рана скоро заживет.

– Ну, слава богу, – начала успокаиваться Ильинична.

Самовар поспел, сели пить чай. Разговорились.

– Что у тебя с рукой-то? – спросила Ильинична.

– Да тоже ранен, видимо, сухожилье потревожено, три пальца вот стянуло и теперь не разгибаются.

– Как теперь работать-то будешь?

– Да как-нибудь потихоньку. Может быть, разойдется.

– К жене, что ли, теперь идешь?

– Да, хозяюшка, в Красную Глинку.

– Чья у тебя жена-то?

– Знаешь ее, – улыбнулся Веретенников. – Она с тобой вместе была, когда нас жандармы повели после суда.

– Ага, – протянула Ильинична. – Теперь вспомнила: это Дуська-та Антошкина.

– Вот, вот, самая она. Поговорить нам тогда жандармы не дали, она только рукой помахала да крикнула: «Буду ждать, Степа!» Так мы и расстались.

– Как же после-то встретились с ней? – спросила Ильинична.

– Вот так у нас получилось, – начал Веретенников. – Когда ранило твоего Ивана Петровича, тут же его увезли в лазарет. Жаль мне его было, страсть как жаль. После этого случая нас отобрали, кто помоложе да поздоровше – человек сто – и завезли черт-те куда, в самую глухую тайгу, на золотые прииски. А там еще чище, чем на Байкале, было. Все время как жук в земле, и нет тебе никакого просветья. Дело дрянь, думаю, люди с голоду и с холоду мрут. Пока есть сила, надо сматываться, три-то года вряд ли я выдержу. А тут на счастье познакомился с одним старичком, Клементием звать. Он вольнонаемный был, давно там жил. Все ходы-выходы знал. Я ему и открылся, рассказал, что стречка, мол, хочу дать, А он мне говорит: «Нет, паря, сейчас и не думай, только зря погибнешь. Жди весны, когда растает снег. Тогда можно, я тебе сам помогу. Только вот чего, на работе поглядывай, может быть, слиток золотишка попадет, припрячь его». Я отвечаю, что, может быть, такой слиток и в сто лет не найдешь, а мне сроку осталось три года, да еще куда я его запрячу, нас все время обыскивают. А он успокаивает: «Об этом, мол, не тужи, я тебе укажу человека, как он скажет, так и действуй».