Текст книги "Буря на Волге"

Автор книги: Алексей Салмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Annotation

Эта книга о трудной жизни простых волжан до революции, об их самоотверженной борьбе за Советскую власть в годы гражданской войны.

Предисловие

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

КНИГА ВТОРАЯ

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Предисловие

Мы снялись с прикола, когда ночь была на исходе, а свет наступающего дня еще только замерцал над землей, выбирались из узкого пролива на тихом ходу, высматривая дорожку среди водорослей, заплетающих побережья. На левом и крутом здесь берегу стояли тополя, опрокинув в воду точеные колонны стволов, а справа – за косой – светлела широкая полоса Топучего озера. В такую рань выезжал я на лодке впервые – и глядел во все глаза, не узнавая в предрассветный час давно примелькавшиеся места.

Алексей Иванович хорошо знал все прораны и заливы нашей акватории и вел рыбацкое суденышко с той привычной легкостью, с какой опытный возница правит лошадью на знакомой дороге. Он сидел на корме, у мотора, в своей неизменной белой фуражке, и попыхивал самокруткой.

Мы пересекли Топучее озеро на хорошей скорости и подходили к «трубе» – узкой протоке, которая выводила нас к Большому озеру и дальше – через проливы – к фарватеру Волги. Иваныч погасил скорость мотора и, придерживая румпель, пристально глядел вперед. Надо было войти в узкую протоку, не наскочив на пеньки, которые были заметны лишь днем.

С лоцманским искусством Иваныч вывел лодку на Большое озеро – и я вздохнул облегченно, сбросив с себя напряжение тех пятнадцати минут, пока мы выходили из проливов на широкий водный простор. Алексей Иванович приосанился, дал мотору полный газ – и безотказный рыбацкий «ЛМ-1» заработал, как трактор, распахивая винтом тихую предутреннюю воду...

Да, Алексей Иванович Салмин был настоящим волгарем, знал все капризы и прихоти родной реки, на берегах которой он провел почти всю свою жизнь. Сидя с ним в одной лодке (а мы частенько ездили на рыбалку), я наслышался от него столько о жизни приволжских крестьян, что этих рассказов с лихвой хватило бы еще на одну книгу, хотя, казалось, в своем романе «Буря на Волге» он поведал о них все, что знал...

Алексей Иванович Салмин родился 4 марта 1893 года в селе Красновидово Камско-Устьинского района Татарии. С одиннадцати лет стал батрачить на купцов-рыбопромышленников. Из батраков был мобилизован в царскую армию, участвовал в первой империалистической войне, а в гражданскую – в рядах Красной Армии – воевал против интервентов и белогвардейцев. После армии работал землекопом, электромонтером, мастером, начальником цеха в Казэнерго. Он прожил большую, полную драматических событий жизнь – и ему было что рассказать людям...

Мы часто говорим: "Писатель – это биография". Но какой бы интересной ни была биография, простой ее пересказ не станет явлением литературы. Нужно живописать словом, художественно воссоздать жизнь, которую прожил. Здесь должен проявиться природный дар, да еще необходимо образование, чтобы не отстать от века. А образование у Алексея Ивановича Салмина было самое низшее – трехлетка церковно-приходской школы. Можно ли с такой «подготовкой» браться за перо?..

А талант? Откуда взялся талант у человека, который не опубликовал за всю свою жизнь ни стишка, ни рассказика, не ходил в начинающих авторах, никак не проявил себя в литературе? Это было для многих загадкой.

В литературном объединении при музее Горького собирались по пятницам начинающие авторы, читали свои первые стихи и рассказы, и здесь, на занятиях, можно было увидеть пожилого человека с загорелым лицом и темными кистями рук, который обычно сидел в заднем ряду и что-то все записывал в свою тетрадочку. Он был намного старше присутствующих и никого в особенности не интересовал: какой спрос с человека, которому уже за пятьдесят?..

И вдруг – роман! Мало кто верил, что этот молчаливый, простоватый на вид человек мог создать художественное произведение, да еще такого «эпического размаха». А он все эти годы учился, образовывал себя, памятуя, что «чтение – лучшее учение!» И к той поре, как вышла первая часть «Бури на Волге» (1956 год), уже прошел "свои университеты", прекрасно знал Аксакова, Тургенева, Толстого, Белинского, следил за современной литературой.

Судьба главного героя романа Чилима – это судьба самого автора, который вынес на своих плечах все тяготы батрацкой жизни, мерз в окопах первой мировой войны, с оружием в руках отстаивал завоевания Советской власти, восстанавливал порушенное войнами хозяйство. Но произведение Салмина шире судьбы одного человека, биография автора не стала довлеющей в романе. Писателю удалось нарисовать эпическую картину народной жизни, создать целую галерею образов – от батраков, грузчиков, безземельных крестьян до промышленников и судовладельцев.

Сам выходец из народа, Алексей Иванович впитал в себя весь речевой склад рабочего и крестьянского люда, сумел воссоздать его на страницах своего романа.

«Вы написали жизненную книгу!» – часто слышал Алексей Иванович, когда встречался со своими читателями.

Алексей Иванович беззаветно любил родную Волгу, постоянно вспоминал, какой она была прежде, какие суда ходили по ней, какие люди жили на ее берегах, – и вынашивал новые творческие замыслы. Но этим замыслам не суждено было осуществиться: Алексей Иванович Салмин умер от апоплексического удара – на тропе, ведущей к его дачному домику на берегу волжского залива. Деревянная лодка, что стояла на приколе в заливе, не дождалась его. Не дождался читатель и новой книги Салмина. Но то, что успел написать и выпустить Алексей Иванович, останется надолго. Он ушел, оставив после себя «жизненную книгу».

                                                                                                             ГЕННАДИЙ ПАУШКИН

КНИГА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ I

Глава первая

Теплый июльский вечер. Солнце медленно прячется за гору, косые лучи его пронизывают серую дымку и ласково скользят по морщинам Волги. Под высокой горой стало прохладнее, на песчаную косу легла густая тень.

В тихой заводи громко плеснула щука, не успели разойтись круги, как заводь прорезала остроносая лодка и бесшумно уткнулась в берег. В лодке двое торопливо начали разбирать сеть. На корме сидел широкоплечий мужчина с коричневыми от загара могучими руками. Небольшая черная бородка окаймляла его худое цыганское лицо. Это Иван Петрович Чилим. На скамейке у гуслей такой же загорелый сын его – десятилетний Вася. Он помогает разбирать сеть и, часто отмахиваясь от назойливых комаров, тревожно посматривает на берег.

– Тятька, вон из-за перевернутой лодки вроде кто-то выглянул, – шепнул он и снова стал укладывать веревку на дно лодки.

– Ребята, наверно, балуются, – тихо сказал Чилим. – Все у тебя?

– Все, – ответил Вася.

Оттолкнулись, поехали. Лодка проскользнула мимо песчаной косы и скрылась в сумерках.

Прозвище «Чилим» Иван Петрович получил еще в молодости, когда вернулся из Астрахани, проработав там три года весельником у рыбаков. На второй день после возвращения он встретился с другом своим Кузьмой Солонкиным. Тот тоже только приехал с рыбных промыслов. На радостях завернули в кабак на базарной площади, выпили по стакану, и пошел у них веселый разговор.

– Ну как поработал в Астрахани? – спросил Солонкин.

– Да всяко было, вначале туго, а потом привык. Первые дни думал, затеряюсь, да, спасибо, Додок выручил.

– Это Андрюшка-то? Знаю. Хоть и любит выпить, а добрый человек, – сказал Солонкин.

– Пришел в Кутум наниматься к рыбакам, – продолжал рассказывать Чилим, – вдруг слышу знакомый голос: «Здравствуй, Ваня!» Думаю, что за дьявол, кто это меня по имени кличет? А он смеется: «Аль не узнаешь?» – Теперь, говорю, признал. Ну, поздоровались как полагается.

«Ты чего, говорит, тут трешься?» – «Да вот хочу наняться к рыбакам». Он глянул на мои коты и живот поджал. «Это ты, говорит, брось. В такой обувке не возьмут рыбаки. Опорыши надо снять да морские сапоги надеть, пусть хоть они без подметок, наплевать, важно фасон рыбацкий выдержать». – «У меня, отвечаю, денег на такое дело нет». – «Ничего, мы это живо обладим. Айда на барахолку. А, может, с нами пойдешь на Балду Липку катать. Там в котах можно. Мы, брат, тыщами ворочаем... – смеется. – Не подумай, что получаем тысячи, нет, тысячами плашку выгружаем из баржи...»

На толкучке отыскали самые что ни на есть рваные морские сапоги, огоревали их за восемь гривен. Хорошо, что посчастливилось сплавить этому же барахольщику свои коты за двугривенный, на них я угостил Андрюшку. Обмыли с ним покупку и распростились: он пошел на Балду, а я – в Кутум».

Что произошло дальше с Иваном Петровичем, он рассказать не успел. В кабачок ввалились три щеголя – сынки теньковских купчиков, чубатые, в шелковых косоворотках и в бархатных штанах. Бахвалясь, начали они показывать свою удаль, кинулись на Солонкина.

– Ах, так, курдюки бараньи! Астраханских чилимников задевать?! – крикнул Иван Петрович, сунув кулаком крайнего. Щеголи выскочили из кабачка, след их простыл.

С тек пор и укрепилось это рыбье прозвище за Петровичем, правда, наполовину укороченное – его стали звать Чилимом...

Стемнело. В небе загорелись одна за другой робкие звезды, половинка луны, похожая на раскаленный сошник, выплыла из-за густого вербача. Чилим неторопливо раскидывал сеть.

А в это время в теньковском кабачке шел приятный разговор хозяина плеса Пронина с теньковским урядником Чекмаревым.

– Вот зачем я позвал тебя, Лукич, – наливая стакан, говорил уряднику на ухо Пронин.

– Выпить и закусить, – ответил урядник, – это неплохо. Я люблю, – улыбнулся он, глядя в стакан выпуклыми рачьими глазами.

– Выпить, это само собой, а ты вот помоги мне.

– Для вас, Ларионыч, в огонь и в воду... – покручивая черные усы, ответил урядник.

– Надо мне поймать Чилима. Знаешь такого?

– Как же, – кивнул головой урядник. – Астраханец?

– Он, самый. Валандается каждую ночь в моих водах, аренду перестал платить и рыбу не сдает. Пытался я посылать работников, да все впустую, больно хитер он, дьявол... Не могу обуздать.

– Обуздаем! – уверенно пообещал урядник, чокаясь с Прониным. – Когда заняться?

– Я скажу. Может, сегодня. Ты пока тут того, угощайся, а я на минутку...

Пронин вышел из кабачка.

– Тришка! Сверчок! Подь сюда! – крикнул он с крыльца. – Вот чего, Сверчок, беги сейчас же, куда я говорил...

– Слушаю! – покорно ответил Сверчок и быстро побежал к пристаням.

Когда Пронин вернулся в кабак, урядник был уже навеселе, раскраснелся, глаза его еще больше выпучились и блестели в масляной улыбке. Он покуривал папироску и пускал синие колечки к прокопченному потолку.

– Скучаешь? Наливай еще! – поглаживая бородку, предложил Пронин.

– Хватит, Митрий Ларионыч, нельзя так много, служба...

– Ну, гляди, а я еще выпью... И знаешь, ведь какой подлец! Однажды собственными глазами вижу: поехал в нижний плес, ну, думаю, шалишь, молодчик, не уйдешь сегодня. Всю ночь сторожил с работниками на берегу, и нет – как в воду канул. Слышу на рассвете – едет сверху и песенки поет. Стало быть, опять нас в дураках оставил.

– Он это в Астрахани насобачился – скрываться от барина,– заметил урядник.

– Вот это верно сказано, – подтвердил Пронин. – Все рыбаки честно платят и рыбу сдают, а этого мерзавца никак не вгоню в колею.

– Вгоним...– пообещал Лукич. – Ну, Митрий Ларионыч, благодарю, мне пора. Коли потребуюсь, присылай. Я с моим удовольствием сам пойду или Сковородкина пошлю, он – а-яй! – мастак на такие штуки... – покачиваясь и часто мигая, жал костлявую руку Пронина урядник.

Слышавший их разговор целовальник улыбнулся. «Подите суньтесь, как он вас переметнет из лодки...» – сказал он, убирая со стола посуду.

Тихая ночь. Плещутся сонные волны. На теньковской колокольне пробило час. Предутренняя дремота начала сковывать Васю. Он взмахнет веслами, да так и застынет в дремоте.

– Ты чего это, Васятка? – спросил отец.

– Спать хочу.

– Намочи голову – пройдет. Еще кинем разок и ко дворам.

Вдруг из кустарников у берега выскользнула темная лодка и быстро понеслась навстречу.

– Стой! – завизжал Пронин.

Чилим вскочил на ноги и проворно стал вытаскивать сеть.

– К берегу, в кусты,– шепнул он Васе.

Но было уже поздно. Лодка под сильными ударами четырех весел настигла Чилима.

– Вот тебя куда надо... – показал костлявым кулаком за борт Пронин.

Стражник вскочил, выхватывая из ножен шашку. Но в это время раздался глухой удар, и шашка, блеснув острием в воздухе, плюхнулась за борт, а следом за ней и стражник.

– Держи его, держи! – закричал Пронин, толкая Клешнева и Синявина в воду.

Матюшин и Стеблев тем временем кинулись в лодку к Чилиму.

– Не лезь! – кричал разъяренный Чилим, – Башку разобью.

Пока Синявин и Клешнев вытаскивали стражника, Чилим отбивался.

– Караул, убивают! – кричал Матюшин, притиснутый Чилимом к борту.

Клешнев и Синявин, вытащив Сковородкина, тоже кинулись на Чилима.

– Держи, держи! – кричал Клешнев, хватая Чилима за руку. – Ага, попался, голубчик! – и они вчетвером навалились на рыбака, и связали ему руки.

– Теперь не уйдешь! – визжал Пронин.– Тащите его на берег!

Бросив Чилима, все кинулись к стражнику.

– Что это? – удивился Матюшин.

– Да он же не дышит! Вот чучело, воды всего по колено, а он никак утоп, проклятый! – кричал Клешнев.

– Как утоп? – дрожа от страха, визжал Пронин.

– Так вот и утоп! Видишь, не дышит, – сказал Клешнев.

– Живо, откачивай. Отойдет! – командовал Пронин.

– Давно отошел... – заметил Синявин.

– Что, голубчик, сделал дело? – прошипел Пронин, согнувшись над связанным рыбаком.

Чилим плюнул ему в лицо и крикнул сыну:

– Васька! Режь веревку!

– Ишь, чертенок, еще кусается! – отталкивая Васю от отца, кричал Клешнев.

Вскоре лодка с мертвым Сковородкиным и связанным Чилимом отошла к пристани, Молодой Чилим остался один и, обливаясь слезами, начал вычерпывать из лодки воду.

Глава вторая

До января Чилим сидел в пересыльной тюрьме, дожидаясь вызова. Губернский уголовный суд был завален делами. Из Красновидова привели двух старух, уличенных в поджоге торговых домов. От помещика Лебеденко пригнали под конвоем крестьян, убивших лесника. От княгини Гагариной привезли трех связанных парней, подозреваемых в поджоге десяти стогов барского сена. И так без конца...

Когда, наконец, жандармы привели Чилима в судебную камеру, судьи и присяжные уже зевали и нехотя, даже с досадой, поглядывали на подсудимого.

Чилим увидел прежде всего огромный портрет царя в позолоченной раме. Николай второй, в военном мундире со шпагой и широкой голубой лентой через плечо, строго смотрел на подсудимого.

Под этим портретом, в кресле с высокой спинкой сидел председатель суда, по бокам его, в креслах со спинками пониже, сидели остальные члены суда. Ниже ступенькой, на простых деревянных стульях, разместились присяжные заседатели, их было много, и все они позевывали, перешептываясь между собой. Вид у всех был серый, измученный.

Лицо председателя было желтое, точно из воска, маленькая черная бородка подскакивала вверх, когда он говорил что-то, глядя на обвинителя, соседу справа – члену суда. Тот стоял на трибуне и рассеянно перебирал какие-то бумаги, видимо, отыскивая дела Чилима.

Председатель, болезненно наморщив лоб, смотрел на трибуну опухшими глазами, он был не в духе. Не только оттого, что устал вершить дела правосудия, но и оттого, что положенное время для отдыха провел сегодня дурно, обмывая с судейскими друзьями какое-то выгодное дело. Оно бы, конечно, и не совсем было дурно, если бы не продулся вдрызг этому обвинителю.

– Ставлю банк – берет, – жаловался он, – ставлю другой – туда же. Рад, что удалось набить карман...

– Шулер, – посочувствовал член суда.

Тихую беседу их прервал секретарь суда. Он стал зачитывать акт предварительного следствия.

– Подсудимый! – поднялся председатель, – Встаньте! Отвечайте суду, каким образом вы умертвили стражника Сковородкина?

Чилим и не думал кривить душой, да и улики были налицо... Он знал одно, что судья работает за деньги, адвокат хлопочет за деньги, свидетели принимают присягу тоже за деньги. Как же можно искать на суде правды, не имея гроша в кармане? Решил говорить напрямик. И, комкая свой смятый картуз, ответил:

– Господа судьи, да, я, виновен в том, что убил стражника, но я скажу только одно: убийство случилось по ошибке. Я было хотел оттолкнуться от его лодки, а весло соскользнуло, да и ночь была темная, разве впопыхах-то разберешь... Стражника мне жаль, хотя его теперь и нет в живых – дело прошлое, но все же я скажу, что был он человек хороший. Бывало, придет на ватагу: «Ну как, Чилим, спрашивает, рыбку ловишь?» – «Этим, говорю, и кормлюсь, что ловлю». – «Уху, наверное, сваришь?» Ну, мы люди простые, рады гостю, сваришь ему уху, а он опять: «Вот чего, Чилим, сам знаешь, рыба посуху не ходит, жидкость требует». Ну, мы люди простые, понимаем что к чему, и гонишь, бывало, за водкой сына. Стражник нальется доверху, накушается ухи и спит за милую душу там же, на травке под кустиком, Потом, когда очнется, домой собирается. «Вот чего, Чилим, говорит, жена завтра пироги хотела стряпать, неплохо бы и с рыбой». Что же, пожалуйста, и на пироги ему рыбы дам, а там он и уйдет спокойно...

– Ближе к делу. По существу, – предупредил председатель.

– Да я уже все сказал.

– Значит, признаешь себя виновным в убийстве Сковородкина?

– Да.

– Хорошо, садись! – сказал председатель и что-то спросил поочередно у членов суда.

– Свидетель Трифон Сверчок! – крикнул председатель. – Встаньте и отвечайте суду, как было дело.

– Я ничего не знаю, – заявил Сверчок. – Я в этом деле не участвовал, а только ходил подглядывать, куда Чилим поедет рыбачить, и вернулся доложить Пронину, за что получил двугривенный и выпил стакан сивухи. Пронин погнал меня за урядником, но разбудить его не удалось, он был уже мертвецки пьян. Тогда вызвался идти дежуривший в участке Сковородкин. Больше я ничего не могу сказать.

– Хорошо, садитесь, Сверчок. Свидетель Клешнев!

– А что сказать, господа судьи? Человек я подневольный, ведь сказано, если нанялся – значит продался, куда пошлет хозяин, туда идешь и едешь. Кроме всего прочего был выпимши.

– А остальные тоже были пьяны? – спросил председатель.

– Да, навеселе...

– А стражник?

– И он что-то мигал глазами, тоже, знать, был под зарядом... Я, правда, и не заметил, как Сковородкина ткнули, только потом гляжу – сапоги торчат из воды, кверху подошвами, а сам он, стало быть, воткнулся головой в тину. Мы скорехонько с Синявиным выдернули за ноги его оттуда, а он, значит, уже того – наглотался тины и, надо полагать, утоп, а не убит. Больше сказать ничего не могу.

– Хорошо, садитесь, Клешнев.

– Свидетель Пронин! Встаньте и отвечайте суду, чем была вызвана поездка ночью. Говорите только правду.

– Видите ли, господа судьи, тут вышла такая история.

– Историю нам не рассказывайте, мы не историки, а судьи... Отвечайте на заданный вопрос по существу. Чем вызвана ваша погоня за рыбаком Чилимом?

– А тем и вызвана, – начал, выпрямившись, Пронин. – Ловил он рыбу в моих собственных водах, улов не сдавал и деньги за аренду не платил.

– А почему вы не потребовали через полицию и-судебные органы?

– Не хотел утруждать, да и кроме того, сами знаете, везде нужны деньги...

– Днем разве не могли отобрать у него снасти?

– В том-то и дело, что не мог, – пожаловался Пронин. – Мы с Лукичом уже тыкались, и не один раз, да попусту...

– Кто этот Лукич? – спросил председатель.

– А это представитель теньковской власти – урядник Чекмарев.

– Хорошо, садитесь, – сказал председатель, повернулся в левую сторону – к рыжему толстяку и что-то шепнул ему на ухо...

– У меня есть вопрос, – обратился толстяк. – Скажите, Пронин, велик ли ваш плес и сколько рыбаков на нем занято?

– Можно отвечать? – спросил Пронин председателя.

– Да, пожалуйста, только покороче.

– Плес у меня на двадцать верст с заливными лугами, озерами и затонами. Рыбаков в прошлом году было тридцать лодок мелкоснастников и один крупный – с неводом и рабочими.

– А не скажете, как фамилия вашего крупного?

– Расщепин Яким Петрович, очень порядочный человек...

– И еще, будьте любезны, не можете ли сказать, сколько дохода дает ваше хозяйство?

– Да так, в общем, примерно тысяч восемь – десять в год.

– Хорошо, у меня больше вопросов нет, – сказал толстяк, поправляя пояс и усаживаясь поудобней в кресле.

Председатель шепотом обратился к члену суда, сидящему справа. Тот отрицательно покачал головой.

Тогда председатель дал слово Чилиму.

– Что вы можете сказать?

– Господа судьи, я уже сказал: убийство случилось по ошибке, – ответил Чилим.

Затем выступил обвинитель, Он был в приподнятом настроении и произнес короткую, но внушительную речь. В назидание другим обвинитель требовал кары преступнику по всем строгостям закона... Уставшие заседатели перешептывались, удивляясь: «Ишь, как сегодня разошелся наш Мудролюбов...»

Председатель, не забыв обиды, шарил по карманам, желая во время перерыва «пропустить еще одну чарочку», и сердито косился на обвинителя: «Тоже мне, распинается от радости...»

Загремели стулья – присяжные ушли в совещательную комнату.

Чилим, сидя на скамье за перегородкой, между двумя жандармами, державшими наготове шашки, не мог расслышать, о чем говорили присяжные. Он услышал позже только приговор. Председатель суда произнес последние слова этого приговора очень внятно:

– И сослать в каторжные работы сроком на пять лет!

Глава третья

В те годы шло строительство великой Сибирской железной дороги от Урала до границ Китая. На эту стройку и гнали всех осужденных.

В мае 1903 года препроводили туда же и Чилима. Из города вместе с Чилимом вышло человек двести, а к месту назначения прибыло намного меньше. Дорога дальняя, получилась, как выражались конвойные, «усушка»: одних пристрелили при побеге, другим удалось «улизнуть», а некоторые просто не сумели дотащить до назначенного места свои кандалы. Кузнецу пришлось трудиться в дороге – снимать с покойников цепи. «Это вещь казенная,– говорил он,– за нее придется отвечать перед начальством...»

На последних привалах конвойные начали поторапливать заключенных, подбадривая их прикладами. В конца концов перед глазами осужденных открылась зеркальная гладь, которой конца и края не видно.

– Байкал! – объявил конвойный.

– Слава тебе, господи, прибыли, – снимая шапки, крестились солдаты.

Но те, кто сумел дотащить сюда кандалы, ничуть на обрадовались. Им было все равно – дошли ли до Байкала, пойдут ли дальше, до границ Китая. Каждого тревожила одна мысль: хватит ли духу выдержать срок. Им и в голову не пришло полюбоваться красотой Прибайкалья. Кто где присел на землю, там же и начал похрапывать, вторя тихому говору байкальских волн...

– Становись! – раздалась команда.

Солдаты будили заснувших прикладами. Громко стуча колесами, подкатила пролетка, запряженная парой бойких сибирских лошадей. С пролетки соскочил начальник конвоя капитан Листоперов, усач с круглыми, как у филина, глазами и крючковатым носом. Он был навеселе, видимо, после пирушки с господином, приехавшим на этой же пролетке. Господин снял коричневую шляпу, обнажив светлую лысину, и, вытирая ее платочком, оглядел заключенных.

– Вы, головорезы! – взобравшись на камень, крикнул капитан.– Хватит даром казенный хлеб жрать! Его надо зарабатывать! Видите вот эти скалы, что висят над водой? Их надо разбить, свалить и сделать гладкую, как ладонь, дорогу! Иначе вам не искупить своей вины перед отечеством! К работе приступить немедленно... Аристарх Николаевич! – обратился он к господину в шляпе.– Укажите, что и как!

Загрохотали по стальным клиньям кувалды, покатились громадные камни в прозрачную зыбь Байкала, выбрасывая фонтаны брызг..

Сердце у начальства спокойно: казенный хлеб и тюремная баланда с лихвой оплачиваются.

Разбив несколько скал, свалили обломки под откос и очутились перед каменной стеной скалы, далеко вклинившейся в озеро.

– Ну-ка, попробуем, – сказал Чилим своему напарнику, наставляя клин. – Бей, Веретенников!

Изгибаясь и покрякивая, Веретенников бил пудовой кувалдой. Но клин только отскакивал, высекая снопы огненных брызг.

– Хватит, не идет! – крикнул Чилим.

– Эх, братцы, пропали... Нам и в сто лет не пробить этой стены,– склонясь на черен кувалды и тяжело дыша, пожаловался Веретенников.

– На такой дорожке все протянем ножки... – сказал подошедший Маслихин.

Начали подходить другие заключенные. Конвой подтянулся ближе. Подбежал офицер, увидев столпившихся.

– Что остановились, разбойники! – закричал он.

– Не берет, ваше благородие! – выпрямившись, ответил Веретенников.

– Я вам покажу – не берет!

Капитан вырвал из рук у Маслихина лом и, сделав несколько ударов в стену, выругался, бросив лом к ногам Веретенникова.

– Крепка, – сказал он про себя. – Ну что же, будем ждать, когда сама она свалится?!

Все молчали и смотрели то на стену, то на своего начальника.

– Гришагин! Ну-ка, марш за инженером! – крикнул капитан.

Вскоре явился инженер.

– Аристарх Николаевич! Как же вы, милейший, не учли вот этой штуки, – показал он скалу.

– Все учтено, – спокойно ответил инженер. – Будем рвать.

– Чем?

– Инструмент и взрывчатка на Лиственичной, пока не успели подбросить.

– А людей куда?

– Подумаем, – сказал инженер. – Можно пока на соседний участок, работы хватит.

Не лучше оказался и соседний участок, все те же скалы и те же конвойные.

И так день за днем, от утренней до вечерней зари бьют и катают камни осужденные.

– Нет, я не вытерплю, – говорит Веретенников земляку. – Сердце давит. Я убегу или под утес – вниз головой...

– Ну, это зря, – утешает земляк. – Обтерпимся, и все пойдет, как по маслу, ты еще молодой...

– Эх, Степа, Степа, – говорит ему Чилим.– За что тебя сюда запичужили?

Веретенников оживляется, в глазах у него сверкают злые огоньки.

– За револьвер, который дал осечку...

– Разве не за поджог?

– За поджог – это вон Маслихин, а меня за другое... – вздыхает Веретенников. – В работниках я был у Захватова. Ну, в летний день, только что вернулся с поля, чечевицу ходил косить, а хозяин и говорит мне: «Вот чего, Степан, до ужина еще много, свез бы ты возок навоза на первую десятину, что на прогоне, тут недалеко, успеешь». – «Что же, – говорю, – ладно». Наложил телегу, запрег жеребца и еду в поле. Сижу, значит, на возу и размечтался, вспомнил, что мне Дуся говорила... Эх, девка была, как свежий огурчик... Вот мы с ней сговорились, как возьмем после покрова расчет, так и поженимся. Выехал уже за ограду. Солнышко скрывается, жнивье покраснело. Стадо гонит навстречу пастух. Как хлопнет он кнутом – мой Карько как шарахнется в сторону и понес чесать по полю. Телега со шкворня долой, а я с навозом в сторону. Волочусь на вожжах за передком, а тут как раз на повороте столб. И двинуло меня об него со всего размаху. Я и не помню, как выпустил вожжи. А жеребец катит с передком по деревне и как был в упряжке, так и саданул через забор. Ну, сбрую всю изорвал, оглобли в щепки, глаза у него, как угли, горят, весь дрожит и храпит. Хозяин за это и начал вздушивать меня: пригрозил, что за все удержит. И так, думаю, получать гроши да еще вычтет, на что же тогда я буду жениться? Ну и решил добывать ему сбрую новую, чтобы поменьше было вычетов. В первый же праздник отправился в гагаринский лес, за новыми оглоблями. Облюбовал два молоденьких дубочка, тюкаю топориком. Свалил уж, начал было сучки очищать и слышу – что за черт – вроде валежник сзади меня хрустит. Обернулся, а там охранник из барской крадется и целится в меня. Ему дано было право стрелять на месте. Он и до этого злой был на меня за Дусю, а тут и вовсе решил разделаться, «Стой, – говорит, – дай-ка я попробую свой новый бердан на этом остолопе...» Подскочил ко мне вплотную – чуть в лоб дулом не достает, чвик – осечка, второй раз чвик – тоже. Я не будь дурен, мазнул его обухом между глаз. Он хлоп на пенек, башкой в сучки. Я цоп его ружьишко и пристукнул прикладом. Теперь, думаю, надо скрываться, пока не поздно. Только выскочил на просеку, а тут верховой объездчик, и сразу же за топор, а тот в крови. Тут все и выяснилось, вот теперь и отдуваюсь...

– Сколько тебе приботали? – спросил Чилим.

– Пятерку. Это бы черт с ней, да только Дуську-то больно жалко. Эх, и девка была... – вздохнул Веретенников. – Ждать обещалась.

– Жми, ребята! – крикнул Чилим и тихо добавил: – Бобик подходит.

– Поживей! – крикнул конвойный.

Пока работали на втором участке, на первый уже привезли инструмент и взрывчатку.

В помощь подрывнику начальство назначило Чилима и Веретенникова. Подрывник держит сожженное напарье, а Чилим с Веретенниковым бьют кувалдами. Потом вычищают из отверстия щебень и, засыпав заряд, снова забивают отверстие, оставив узкую скважину для фитильной спицы. Конвойные гонят всех в укрытие, за скалы, подрывник горящей головешкой дотрагивается до фитиля и тоже прячется. Земля под ногами вздрагивает, раздается оглушительный грохот – и часть скалы валится в воду, выбрасывая тучи брызг.

– Ура! – кричит офицер и тут же выгоняет всех скатывать остатки взорванной скалы.

Приехавший подрывник, проработав неделю, был переброшен на другой, более важный участок, а подрывное дело осталось за Чилимом. Работа шла и у него неплохо, если бы не случилось несчастье. Как-то Чилим поджег фитиль, но взрыва не последовало.

– Должно быть, спичка отсырела, – сказал Веретенников. – Надо бы добежать и взглянуть.

– А если взорвет?

– Ну, что ж, – улыбнулся Веретенников, – другого жениха Дуся найдет...

– Нет уж, лучше я сам, – сказал Чилим.

– Беги! – подтолкнул его конвойный.

Чилим пробежал шагов двадцать и, оглушенный взрывом, покатился под откос.