Текст книги "Буря на Волге"

Автор книги: Алексей Салмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

– Ах, так! – раздался громкий крик Алонзова, и увесистый камень полетел и висок урядника.

Он сделал полуоборот, направляя револьвер, но рука повисла; пуля прошипела рикошетом около ног Алонзова по траве.

Грузчики кинулись было врассыпную, но скрыться не удалось. Конные стражники оцепили толпу, сминая ее лошадьми, пустили и ход нагайки.

– Бей гадов! – крикнул истекающий кровью Перов.

Наскочивший стражник заставил его замолчать. Байков, увидя под ногами грузчиков белый мундир урядника, изменил курс своего следования: опрометью пустился обратно. Отдуваясь на барже, в каюте водолива, сунул трясущимися руками кредитки приказчику:

– Скорей! На задаток, по копейке накинь. Я на пароход.

Когда пристав открыл глаза, то увидел в двери стражника.

– Косушкин?

– Я, вашбродь!

– Покажи-ка, чем он меня пригвоздил?

– Кинжалом, вашбродь!

– Эх ты, дубина! Где тебя черт таскал?

– Я с публикой занимался, вашбродь!

Пристав сморщил лицо, как бы собираясь чихнуть. Он облизал пересохшие губы, намереваясь что-то произнести, но в это время на пароходе послышалась возня и крики:

– Спасайте! Спасайте! Утопли!

В воде барахтались стражники. Когда они вели на пароход Ланцова и Алонзова, трап провалился.

Стражники, крепко ухватившись за всплывший трап, барахтались в воде. Быстрое течение закружило их в водоворотах и вынесло на стрежень. Ланцов с Алонзовым выплыли из пучины последними и, размашисто выбрасывая руки, влезли в лодку, оставленную у кормы конторки Чилимом, ушедшим на пароход сдать рыбу в буфет и немного подзакусить.

– Айда! – крикнул Ланцов, садясь на весла. – Правь наперерез!

У стражников, уносимых на трапе, блеснул луч надежды.

– Слава тебе, господи, нас едут спасать! – крикнул Мерзляков.

– Нужны мы им...– заметил Волосянкин.

Лодка, выбравшись из шалмана, рассекая крутые гребни волн, быстро катила по ветру на перевал – к луговой стороне.

Команда на пароходе суетилась, подтягивая кормовую чалку, подводила пароход плотнее к конторке. А капитан, топая ногами по палубе, распекал вахтенных за плохое крепление чалки. Оставшиеся на конторке стражники заглядывали через перила, держа наготове спасательные круги. Но многие так и не выплыли. Да и те, которые плавали, держась за трап, были в незавидном положении.

– Погибаем, Волосянкин! – крикнул Мерзляков, отфыркиваясь после налетевшей на них волны.

– Давай плыть к берегу!

– А ты умеешь?

– Как топор!

– Ну и молчи, может, так поднесет.

Они кое-как пристали к берегу пониже устья речки Теньки.

Ланцов с Алонзовым были уже на средине Волги, когда стражники сообразили, что главные-то преступники улизнули. Они бежали на пароход по вновь положенному трапу и во все горло кричали:

– Держи! Лови!

Пристав лежал на диване, пе поднимая головы, и вертел в руках ланцовский кинжал. Он щурился и пристально вглядывался в рукоять с серебряным наконечником, напоминавшим копытце козьей ножки, стараясь определить руку, изготовившую это оружие, которое, будь брошено на дюйм левее, отправило бы его на тот свет. Мысли его были прерваны вбежавшим в каюту Байковым.

– Ваше благородие! Жив ли?

– Дышу немножко, сват! – морщась, прохрипел пристав.

– Ну, сват, на берегу-то что идет, – прямо беда... – бегал по каюте Байков, отплевываясь. В это время в пролете парохода раздался выстрел.

– Кто там еще стреляет? – чуть не взвизгнул пристав.

– Вашбродь! Арестанты убежали через Волгу, на ту сторону! – доложил Косушкин.

– Чего ты мелешь, дубина! Али они святые, по воде бежать?

– Они в лодке, вашбродь! – пояснил Косушкин.

– Стрелять! Догнать! Поймать! – закричал пристав, и снова в глазах у него замелькали красные круги.

Он замолчал, и кинжал выскользнул из рук. Байков побежал за лекарем, а выстрелы с парохода затрещали чаще.

– Ну-ка, я, – присаживаясь на колено около кнехта, сказал Жердилов, стражник с одной лычкой на погоне.

Он долго целился, плотно прижимаясь щекой к прикладу. Грянул выстрел. Сидевший на корме лодки медленно начал сползать на ее дно.

– Есть один! – торжественно произнес Жердилов.

– Спасайся, Ланцов! – крикнул Алонзов, зажимая раненый бок.

Жердилов ловил уже на мушку ланцовскую серую рубашку, да тот вовремя вывалился из лодки, и пуля просвистела в воздухе.

– Какое счастье, Васька, твоя лодка подвернулась, сказал штурвальный Чилиму.

– Теперь все. Ланцов ушел... – подтвердил Чилим, не выпуская из виду мелькавшую в волнах голову подплывающего к островку Ланцова. Лодку с истекающим кровью Алонзовым ветром подбило к луговому берегу и начало захлестывать волнами, Стражники метались по берегу, ища другую лодку. Увидев высунувшуюся из-за крутояра корму, они, сверкая шпорами, пустились вперегонки к ней.

– Бакенщик! Бакенщик! Вези на ту сторону! Живо! – кричали стражники.

Куделькин с перепугу вытаращил глаза. Он сидел на нарах, ничего не понимая.

– Ну, ты скоро очухаешься? – кричал стражник, выталкивая из землянки Куделькина.

Лодку с Алонзовым пригнали к пристани, а самого его перетащили на пароход. Лекарь морщился, перевязывая рану Алонзову, ворчал:

– Ну и праздничек сегодня выдался! Тащут и тащут мне раненых на пароход.

Пристав заохал еще пуще, когда доложили, что урядник убит и двое стражников утонули.

– Ай, батюшки, – протянул он. – Что теперь скажет господин исправник? На глаза не показывайся... Вот тебе награда!.. Жердилов! – вдруг крикнул он.

– Я, вашбродь!

– Прикажи, чтобы вытаскивали утопших. Понял?

– Так точно! – Жердилов побежал выполнять приказание.

Весь спасательный инвентарь парохода и конторки был пущен в дело. Но багры до дна не доставали, а железная кошка, которую кидал штурвальный, утопленников не зацепляла. Жердилов, увидев Чилима, вычерпывающего воду из лодки, крикнул:

– Эй, рыбак! Кидай крючки в воду!

– Господин стражник, их бросать – без толку, надо пробки отчалить, с пробкой она не возьмет.

– Ну, ну! У меня живо!

Чилим сопел, неторопливо отчаливая силки.

– Ты живей шевелись! Анафема! Чего копаешься? Там ведь люди...

– Какие люди? Это стражники-то? А куда они из воды денутся? Успеем, найдем.

Жердиловская нагайка просвистела над головой Чилима.

– Ты того, господин стражник, если будете драться, тогда я и совсем брошу. Крючки-то колючие, тут шибче никак нельзя... У меня, брат, уда всегда яркая... Ну-ка, попробуй пальцем, так и всытится.

– Я те вот попробую! – снова поднял нагайку стражник.

Чилим, не обращая внимания на угрозы стражника, продолжал:

– Вот однажды, когда я еще весельником у Расщепина служил... Был у него же работник – Трофим кривой. Ох, тоже ловко умел уду править... Улов тогда хороший попался, ну, хозяин мой, значит, того, к своей сударушке отправился, а и один на ватаге, как барин, разгуливаю. Да свинья, подлюга, всю навигацию испортила. Только я перебрал снасть, выточил, смазал салом, а она, жирная, толстая, подошла к связке: хрю, хрю, да тыкать рылом. Один крючок впился ей в пятак. А она, идиотина, ка-ак прыгнет... Ух, и всю связку на себя опрокинула, а в ней две с половиной сотни крючков. Подняла такой рев, визг, начала катал.си, задрав копытца к небу. Тогда свинячий хозяин меня чуть до смерти не убил. Только одним чудом спасся...

– Ну ты, скоро замолчишь? Шевели живей руками-то!

– Я готов, только дай срок...

– Давай же скорее, скотина! Там ведь люди, – нервно хлестал плетью по веслу Жердилов.

– Какие уже теперь, чай, люди? Утопленники, – заключил Чилим. – Готово! Давай двоих весельников! Поехали! – крикнул Чилим, отталкивая лодку. – Легче гребите! Так, стоп! Работай назад! Сцапала. Нет, стой, опять сорвался. Мы, брат, живым духом. Мне не впервой утопленников ловить. Она у меня сцапает. Тише, стоп! Заклевал! Давай табань назад!

Стражники, обливаясь потом, неуклюже совали весла в воду. А Чилим все кричал:

– Эх вы, утюги! Тонуть только умеете, воды век не видывали! А ну, сильней налегли! Ты, курносый, на правом весле, чего усы повесил? Спишь! Не видишь, куда лодка зарыснула? Уйдет добыча, право, уйдет! Стой, стой, тише! Есть сазан! Вон она, гляди! Целых пять штук влепилось.

– А чего ты орешь? – обрушился на Чилима стражник.

– Потому здесь я над вами начальник, а не вы надо мной. Вы у меня в весельниках, а поэтому делайте, как я скажу. А начальники всегда орут, такой уж закон, А ну-ка, помогайте. Тише, на борт не наваливайся, айда, ух! Вот и все. Ворочай к берегу! – командовал Чилим. – Мы живым духом и последнего найдем. – Но второго стражника так и не удалось найти, видимо, течением унесло.

Перевозя стражников на остров, бакенщик ворчал:

– Ну, чего вы шарахаетесь с борта на борт? Сидите смирно, грести мешаете.

– Мочит ведь! – кричали стражники, вскакивая со скамейки при каждом ударе налетавшей через борт волны.

– А вы как думали? Это вам не Меша, через которую курица пешком ходит. Вон она, матушка, как разбушевалась, с самого утра валит. Хорошо еще, в живых до берега доберемся!

Возвращаясь, Куделькин тревожно думал:

– Ох, батюшка, все прибавляет...

Промокшие до нитки два стражника докладывали:

– Так что, господин ефрейтор, доложите их благородию, что обошли мы весь островок, все кустарники и болотца обшарили, преступника не оказалось. Это уж, как пить дать, он пошел на ужин ракам.

– Туда ему и дорога, – зло сверкнув глазами, сказал Жердилов. – Жаль, что на мушку не сумел нацелить.

Один стражник даже со смеху прыснул.

– Над чем ты колешься? – строго осадил его Жердилов.

– Дыть, как же, господин ефрейтор. Ланцова раки съедят, а раками пьяницы будут закусывать, тогда и совсем его след пропадет... – и снова залился веселый стражник.

– Ну уж, придумал тоже, иди-ка вон помогай Нахлебкина из лодки вытаскивать, – крикнул Жердилов, отправляясь на пароход.

– Ваше благородие! Одного только Нахлебкина нашли, а Палаган на дне остался. Как прикажете?

– Что же делать? Придется ему заочно панихиду отслужить. Мне уж мочи нет, Жердилов, прикажи, чтобы пароход прямо в Казань, да пусть пару покрепче поддают...

Пароход шел быстро, кочегар, обливаясь потом, шуршал на совесть, поддавая пару. А штурвальный с лоцманом вели тихую беседу у рулевого колеса.

– А ведь ловко получилось, Петрович, – подмигнув, сказал штурвальный. – Как по-твоему, смекнут?

– Ладно, молчи, что будет... – произнес лоцман, вздохнув. – Жаль мне Ланцова, замечательный парень был, погиб ни за грош...

– Как бы не так. Погиб... Я собственными глазами видел, как он вылез из воды на островок. Они не нашли его, – сказал штурвальный.

Уже смеркалось, когда раненых доставили в город и разместили в больницы, каждого но своему рангу: Алонзова в тюремную, а Плодущева в городскую. Зашили приставу рану, навертели бинтов на шею и уложили его в просторной светлой палате.

Глава восьмая

Конец июля 1914 года. В деревне – жаркая пора уборки урожая. Чилим, проводив на пристань Наденьку, вернулся поздней ночью и только перед рассветом заснул.

– Вставай, Васенька! – разбудила его мать.– Сходи-ка, милый, погляди, чего это по деревне идет такой рев?

– Какой тебе еще рев, – ворчал он, вставая с постели.

– Да чего-то бабы голосят, и мужики кричат, ругаются...

Чилим только выглянул за ворота, как наткнулся на сотского, который бежал к Чилимовой лачуге и кричал:

– Война! Собирайся, Васяга, запасных повезешь!

– А на чем, на своем горбу? – спросил Чилим.

– Ты поменьше разговаривай, а больше делай! – крикнул сотский. – Иди вон к Аверьянычу, он служить останется, а ты его лошадь пригонишь обратно. Вот и все!

Четыре мужика в рваных армяках сложили котомки на телегу, а сами пошли сзади. Чилим чмокал губами, посвистывал, подгоняя белоногую клячу соседа. Мужики, выйдя за полевые ворота, помахали последний раз шапками провожающим и молча пошли за телегой в гору. Позади остался барский лес, выехали на широкое – глазом не окинуть – ровное барское поле, сплошь уставленное бабками только что связанных ржаных снопов.

– Аверьяныч! У тебя огонек есть? – спросил Ярцев, ткнув в бок задумавшегося соседа.

– Закурить? – спросил Аверьяныч, протягивая кисет и спички.

Взяв коробок, Ярцев быстро побежал к бабкам.

– Что ты делаешь? – кричал Аверьяныч.

– Знаю, что делаю! – бросил Ярцев.

Возвратился он к телеге с пятком ржаных снопов.

– Гони, Васька, ветром раздует...

По жнивью барского ноля расстелился густой желтый дым.

– Федор Васильевич, нас ведь за это не похвалят... – сказал Аверьяныч, озираясь, кругом.

– А ты ждешь, чтобы тебя похвалили? Много ты получил похвал? – спросил, улыбаясь, Ярцев.

– Когда в японскую я был, меня крепко хвалили... Наверное, больше сотни всыпали по мягкой-то части... Недели три нельзя было сидеть. Дай-ка, кузнечика дотяну. – Щурясь от едкого дыма махорки, он продолжил: – Там, брат, не спрашивают, чей, откудова, а понял, так садись да ужинай... Думаете, я старик? Нет, брат, там побываешь – рано поседеешь.

– На войне-то? – спросил Веселов.

– На войне – другое дело. А вот когда тебя привязанного убивают, как собаку, тут ты только можешь плюнуть и рожу своему убийце.

Ярцев оглянулся, но бабок за бугром уже не было, только желтый дым расстилался по жнивью к дороге.

– Послужили мы на действительной год, как будто все хорошо. Вдруг ночью команда; «Поднимайсь!» Видим, у двери рядом с подполковником стоит адъютант – прапорщик, выкрикивает по списку: «Выходи!» Построили нас, голубчиков, в две шеренги. «Ряды вздувай! Шагом марш!» – скомандовал адъютант. И в бухту. Загнали всех в кубрик судна и не пикни. Часа через два пароход подошел к берегу, выгнали нас, как баранов, на небольшой островок, загнали в сарай и – на замок. Слышим, снова замком щелкают. Выгнали нас на волю, повели к другой лачуге, выдали лопаты, кирки, построили в одну шеренгу. «На пять шагов разомкнись! – послышалась команда. – Копай ямы!» Роем молча, только кирка стучит, да лопатка скрежещет. Вырыли яму, а перед каждой приямок. «Ставь столбы!» – снова раздалась команда. Выставили сотни столбов, каждый по одному. Слышим, снова пароход подходит к острову. Думаем – нас обратно везти. Не тут-то было... Выводят сотню матросиков молоденьких, видимо, наши годки... «Вяжи их к столбам!» – командует подполковник. Слезы у тебя текут, а ты проволокой закручиваешь руки сзади столба своему же брату. А с обеих сторон конвой штык в тебя упирает и шипит: «Вяжи, сволочь! И вам это будет...» Уж солнышко начало всходить, нас снова в сарай запер-ли. Слышим – команда: «По изменникам! Рота-а, пли!» Когда всех расстреляли, нас снова гонят. «Закапывай! Сучьи сыны!» – кричит подполковник. Зарыли матросиков, столбики убрали. Выстроили нас в две шеренги, и адъютант объявил: «Эй, вы, пехотные пыжи! Молитесь богу за царя-батюшку!» Вот так-то, батенька мой.

– А не узнали, за что убивали-то? – спросил Веселов.

– За красный вымпел на корабле! Вот за что. А мы все еще ждем, когда нас похвалят.

Чилим молча слушал, изредка посвистывал и подергивал вожжами.

На обратном пути все время у Чилима в глазах стояли матросы в синих форменках и полосатых тельняшках – молодые, красивые. И что-то тяжелое давило на сердце. Но чем облегчить, кому рассказать? У каждого бедняка – свое горе. «Если напиться, как делал покойный отец в тяжелые минуты...» – думал Чилим. И вспомнил он друга детства Ланцова, перед которым не однажды изливал накипевшее на душе. «Где же он, бедняга, теперь? Наверное, как и брат, пойдет в землю, или, по меньшей мере, на каторгу».

Вечерело, когда Чилим подъезжал к своей деревне. Из налетевшей тучи хлынул дождь, точно слезы миллионов глаз матерей и жен, провожавших на позиции своих близких и родных.

– Вот и тебя, Васенька, тоже скоро так повезут, смахивая горькую слезу, голосила мать, встречая промокшего, голодного Чилима.

На следующее утро мать говорила:

– Васенька, полоска-та наша, видно, так и останется несжатой? Сходил бы ты, милый. Денек-то, кажись, прояснился.

– Ладно, схожу, – сказал Чилим и стал собираться в поле.

По дороге его обогнал на паре гнедых, запряженных в дышло самосброски, Захватов.

– Эй, Васятка! Что нос повесил?

– Ты это куда? Никак жать?

– Вставай на подножку, подвезу.

Хотя они были и одногодки с Чилимом да и жили на одной улице, но дружбы меж ними не было. У отца Захватова – до сотни десятин земли, жнейки, косилка, а Чилим – бобыль бобылем, у него вся забота, где бы заработать на хлеб. Но сегодня Захватову почему-то захотелось поговорить с Чилимом.

– Но, пшел! – стегнул Захватов вожжами гнедых.

Жнейка снова двинулась вперед, колыхаясь и навертывая на зубцы колес дорожную черную жижу.

– Большая у тебя полоса? – спросил Захватов, глядя куда-то в сторону.

– Какие у нас полосы? Корова ляжет – и хвост девать некуда.

– А ты чего прозевал, раньше не убрал?

– Да времени все не было. Старосте траву десять дней косил. Землю он нашу пашет, вот я и отрабатывал за долги. С вашим работником вместе в лугах были.

– С каким? У нас их много...

– С Закиром. Здорово он косить умеет.

– Да, он хорошо работает. Ну, мы ведь и платим хорошо. Да, кроме того, он косит, где нельзя взять машиной, остальное все убираем машиной.

– A сколько платите?

– Мы дорого платим – двадцать пять рублей в лето, на наших харчах.

– Очень дорого... – как бы про себя сказал Чилим.

– А по-твоему, дешево? Он работает всего три месяца. Вот считай, а поденщики работают на своих харчах; мужику платим сорок копеек, а бабе двадцать, у него получается больше.

– Вот и приехали, – сказал Чилим. – Видишь, какая у меня ленточка...

– Давай я тебе смахну ее, чем спину-то гнуть. Два-три заезда и спихнем!

«Смеется, наверное», – подумал Чилим, слезая с подножки.

– Айда, вот с этого конца.

И опущенная английской стали гребенка впервые заскрежетала на полосе Чилима.

– Вот как у нас! – торжественно произнес Захватов, выезжая па дорогу с Чилимовой полоски.

– Когда-нибудь и у нас будет так, – сказал Чилим, пристально глядя на Захватова.

– Не знай, вряд ли! Она ведь шестьсот золотыми.

– Да, дорого... Ну, ладно, спасибо тебе! – крикнул Чилим.

– Ладно уж, на войну-то вместе пойдем, там сквитаем...

– Да уж сквитаем... – недобрый огонек сверкнул в глазах Чилима.

Ему сегодня повезло: он скоро разделался со своей полоской, связал и составил в бабки снопы. На следующее утро Чилим встал раньше обычного.

– Ты чего, Васенька, так рано? – спросила мать.

– К Трофиму поеду, а на обратном пути дров нагружу, – сказал Чилим, отправляясь на Волгу.

Воскресное утро последних чисел августа 1914 года... По небу густо плывут серые тучи, моросит дождь, и по деревне плывет голос большого колокола. Люди, как бы не слыша святой благовест, идут совсем в противоположную сторону, к казенке. Строгий староста, держа в руках длинную дубовину, намеревался водворить порядок, но остановить толпу уже не было возможности.

– Отпирай, Прохорыч!

– Как же я отопру? Ключи-то акцизный увез, – возражал староста.

– Не хочешь? Сами откроем! – гудела толпа.

Запыхавшись, прибежали урядник и два стражника.

– Ра-зойдись! – надрывался урядник, стараясь перекричать всех и спасти казенное заведение.

– Берегись!

Артель, человек десять, быстро проскочила к казенке. Сильный треск – и от двери летят щепы.

– Навались, робя! Забирай все! – кричал ополченец Иван Чекчугов.

Люди, побывавшие в казенке, быстро протискиваются сквозь толпу, колотят по донышку бутылок и, прицеливаясь на серые тучи, жадно пьют водку. Другие, глядя на них, облизываются и тоже лезут к двери.

К полудню казенка пуста, лишь жалобно поскрипывает на одной петле обломок двери, качаясь от ветра.

Все успокоились, и подвыпившие собираются к полевым воротам. Сотские бегают по деревне, подгоняют подводы.

– Васенька! Помни, милый! Я ведь остаюсь одна, хворая... Пришли хоть весточку да служи верой-правдой царю-батюшке, – голосила мать, собирая жалкие пожитки в дорогу Чилиму.

– Ладно, ладно, маманя, не плачь! И письмо напишу, и служить верой-правдой буду, – говорил, покачиваясь, подвыпивший Чилим.

А в окно уже стучал староста:

– Эй! Готовы, что ли? Хватит, старуха, выть. Радоваться надо – царю-батюшке идет служить.

Народ толпился за околицей. Где-то плачет женщина. Побрякивая колокольчиками, заливается саратовская гармоника. Пронзительно свистят ребятишки.

– Васятка! Давай сюда! – кричат рекруты.

– Эх, едят тя мухи! Как же гармониста? – раздается с телеги.

– Микитаха! Лезь на коренника! – советуют гармонисту.

Он, тряхнув кудрями соломенного цвета, взбирается на лошадь, усаживается лицом к телеге и, тряхнув колокольцами, снова выводит: «Последний нонешний денечек...» Слезно голосят женщины, машут платочками девушки, вытирают глаза старики. Свистят вожжи, хлопают кнуты, чавкает грязь под конскими копытами. Моросит дождь.

Подводы медленно отделяются от толпы и скрываются за бугром. Пятеро рекрутов, сидящих вместе с Чилимом, веселы от выпитой водки. Но только скрылись с глаз провожающие, а затем – в пелене дождя – крыши родных избенок, как сердце каждого сжала тоска...

На следующий день новобранцы оказались на грязном дворе воинского начальника в Свияжске.

Выкрики команд, фамилий, брань – все слилось в сплошной неумолчный гул.

Вечером, очутившись в своей команде, Чилим подумал:

«Что за дьявольщина... Где же земляки-богатеи?..»

– Кого выглядываешь? – подмигнул Чилиму курносый веснушчатый парень.

– Да богачей наших чего-то не видать...

– Эге! Чего захотел! Чай, дальше Казани воевать-то они не поедут.

Утром выстроил дядька Чилимову команду и объявил:

– Кто желает в Спасск?

– Мне можно? – робко спросил Чилим, высунувшись из строя.

– Вот чего, браток, тут нужна, знаешь ли, специальность...

– Какая?

– Небольшая...

Василий, догадавшись, кивнул головой.

Завернутые в тряпку полштофа определили «специальность». Бумага, где значилась фамилия Чилима, из стопки трехсот перешла в стопку пятнадцати.

На станции Вязовые заботливому дядьке удалось поместить рекрутов в классный вагон поезда, идущего в Самару, за что он был вознагражден бутылкой водки и полным рационом суточного пайка всей команды. В Самаре новобранцев принял старший унтер, строгий службист, сверхсрочник.

Началась новая жизнь Чилима...

Когда в Самаре снова производилась посадка в вагоны, Чилим в шутку крикнул:

– Господин дядька! Вы что же нам классный вагон не отхлопотали?

Но старый службист, видимо, шуток не любил.

– На-ко вот, пятиклассный! – сунул он кулак под нос Чилиму.

– Разве так встречают? – всполошились остальные.

– Коли так, то мы...

– Кто это мы? Я вам покажу... – горячился унтер, маршируя, как заводная кукла. – Мы сейчас конвой спросим...

По перрону проходил взвод солдат с винтовками на плече.

– Вы чего! – крикнул усач, на погоне которого белели три ленточки, – Марш в вагоны, сволочи несчастные!

Подталкивая в спину кованым прикладом винтовки, загнали новобранцев в вагоны. Чилима усадили в отдельный вагон, под особый присмотр заслуженного дядьки-унтера. Прогудел паровоз, лязгнули буфера, скрипнули и застучали колеса... Поезд пошел на Дальний Восток.

Глава девятая

Несладко жилось Алонзову в тюремной больнице: сильно беспокоила рана, а больше всего угнетал тюремный режим.

– Ну, как больной? – спросил незнакомец в белом халате и накрахмаленном колпаке, позвякивая шпорами.

– Безнадежно! – махнул рукой врач. – Большая потеря крови, теряет сознание, бредит...

– Чем?

– Да все бурлацкими прибаутками.

Незнакомец нахмурился, постоял, молча, пристально вглядываясь в больного, затем повернулся к рядом стоявшему низенькому человеку в золотом пенсне.

– Что делать, господин Прутов?

– Придется отложить, – пожимая узенькими плечами, медленно проговорил Прутов. – Постарайтесь под-лечить, через недельку еще заглянем.

– Слушаюсь, – низко поклонился врач.

А в это время на широких теньковских улицах все чаще начали появляться неизвестные личности.

– Эй, малыш! Покажи-ка, где дом Алонзовых? – крикнул человек с портфелем в руке и черной шляпе, низко надвинутой на глаза.

– Это, дяденька, дальше, на краю села, – ответил веснушчатый мальчуган, выглянув из овражка.

– Что вы тут? – поинтересовался незнакомец, остановившись на краю овражка.

– Мы, дяденька, мельницу хотим выстроить, на четыре поставка, как у Пронина! – кричали мальчуганы из овражка.

– Так где же дом Алонзовых?

– Пошли! – недовольно пробасил один из мальчуганов и, повернувшись к веснушчатому, крикнул:

– Карауль, Гришка, плотину, а я дяденьку провожу.

– Ты сам-то чей будешь?

– Я? Алонзов!

Помахивая крючковатой лакированной палочкой, незнакомец торопливо шагал за бегущим мальчуганом:

– Эй, малыш! Постой-ка! Это чей двухэтажный дом?

Пронина!

– Богатый он?

– Богатый, дяденька, все время в шапке деньги носит, да пароход себе купил, большой пассажирный... А после его продал да мельницу паровую большущую построил.

– Так! – произнес незнакомец.– А вот это чей с палисадником и большими окнами?

– Грачевых, у них лавка на Базарной улице, красным товаром торгует.

– А вон тот, с большим садом?

– Да тут ведь княгиня Гагара живет, – улыбнулся Петька.

– А это чей дворец, что окна в землю вросли, тряпищами затыканы?

– Грузчик живет, Ярцевым зовут. Тятькин товарищ. А вот и наш! – торжественно крикнул Петька, вытирал грязным рукавом курносый нос. Он показал на мазанку с одним маленьким оконцем, глядевшим на луговые кустарники.

– Как? – удивился незнакомец. – Это и есть дом Алонзовых? Перепутали, сволочи, – пробурчал он в возмущении, глядя на тряпки, развешанные на кольях плетня.

– Послушай, малыш! А других тут Алонзовых нет?

– Других, дяденька, здесь нет,

– Странно, как же так, – произнес он в раздумье. – Капитал в десять тысяч, а живут в земляной норе...

– Мама! – крикнул Петька, припав в оконцу лачуги. – Дяденька к нам!

– Вы Алонзовы? – согнувшись, пролез в узенькую дверку незнакомец.

– Добро жаловать, – тихо сказала женщина, поклонившись и взглянув исподлобья на вошедшего.

– Ничего у вас тут, не опасно? – спросил незнакомец, присаживаясь на скамейку и глядя на обвисший, держащийся на одной подпорке потолок.

– Как не опасно, да не успел сам-то починить, а теперь вот жди... И плотников трудно найти, всех на войну угнали.

– Да, война многих подобрала... – заметил незнакомец.

– Деток-то у вас пять? Видать, все сыночки. Как хорошо вас бог наградил...

– Да вот недавно пятого-то чужого взяли, себе на горе.

– Так это хорошо, хозяюшка, зачтутся вам добрые дела...– сказал он и подумал: «Значит ошибки нет, здесь денежки».– И как вы теперь думаете жить? С пятеркой-то тяжело будет без мужа?

– Легко ли, да что сделаешь? – вздохнула Алонзова и подумала: «Ах, Тимоша, сколько ты хлопот наделал себе и людям, да люди-то, видать, все добрые, хорошие».

– Весьма сожалею, хозяюшка, – подходя вплотную к цели, начал незнакомец. – Услыхал, что вашего мужа постигло большое несчастье... Но ничего, не отчаивайтесь, не убивайтесь, есть надежда, можно его освободить. Я – адвокат Брындин и, надо сказать, неплохой, не такой, которые только и умеют написать «захлобыстье», а главной сути дела не указывают. Тут, брат, надо обмозговать так, чтобы все шансы были на стороне подсудимого... Я однажды отхлопотал и не такого еще преступника, который пристава ухлопал. Это чепуха...

– Да ведь как вам не знать, вы люди ученые, все понимаете. А мы ведь деревня, темнота.

– Вот так, хозяюшка, делом вашего мужа я могу заняться и, надо сказать, кое-что уж сумел расследовать. Был у окружного прокурора, а также поговорил и с судьей, обещались поискать подходящую статью, так что очевидный шанс налицо...

– Может быть, совсем освободите?

– Постараемся по чистой... Тут надо сделать так, чтобы быком перло...

– Как это быком? – спросила Алонзова, испуганно глядя на Брындина.

– Это вот так, хозяюшка. Судился кузнец с богатым мясником. Ну что кузнец может судье дать? Известная голь... Сковал топор и тащит: «Вот вам, господин судья, от моих трудов праведных». Судья взял топор, попробовал лезвие пальцем – востер, щелкнул – звонит, как колокол. «Лучше и не пробуйте, господин судья! Из лучшей стали сковал», – говорит кузнец. «Хорошо, спасибо тебе за топор, годится мясо рубить», – важно произнес судья. Когда начался суд, кузнец снова напомнил: «Господин судья! Судить надо, как топором рубить!» А судья, уткнувшись в бумаги, тихо шепчет: «Нет, брат, тут быком прет...» И что вы думали, мясник выиграл. Вот так и наше дело будет зависеть от того, какого бычка подпустим. – Тут Брындин потер указательным пальцем о большой.

– Вот быка-то у нас нет, – вздохнула Алонзова.

– Это так, хозяюшка, к слову, мы можем все деньгами обделать...

– Много ли денег-то надо?

– Да ведь как вам сказать, хозяюшка, дело покажет... Мы посмотрим в «талмуд», – он вынул из портфеля толстую книжку, начал перелистывать. – Если подведут двести семьдесят девятую статью, то непременно каторга. Каторга... А если четыреста восемьдесят девятую, пункт двести первый, параграф сто три, то вот... – тут адвокат обвел пухлым пальцем вокруг шеи и показал на потолок.

– Сколько же все-таки надо?

– Дело, конечно, ваше, хозяюшка, я насильно ничего не прошу, я только приехал предложить свои услуги, помочь от доброй души.

Алонзова задумалась. Ей было жаль отдавать деньги, а еще больше жаль было мужа. «С голоду не умрем, только бы он вернулся», – подумала она и решила: «Видимо, узелок придется развязать, как пришли, так и ушли...»

– Вы уж, пожалуйста, постарайтесь совсем его освободить.

– Хорошо, хорошо, хозяюшка, употребим все знание и силу... – кривя в улыбке тонкие губы, произнес он, затискивая в портфель вместе с толстой книгой толстую пачку кредиток. – Это прокурору, пожалуй, хватит.

– А что для судьи и присяжных – придется в другой раз заглянуть, по ходу дела будет видней...

– Вы себе-то не забудьте отделить частичку, – советовала Алонзова.

– Нет, что вы, хозяюшка, разве мы для этого учились, чтобы бедных обижать. Грошика не возьму... Это наш долг – помогать бедным и трудную минуту.

Алонзова только тяжело вздохнула и смахнула набежавшую слезу. «Вот еще какие добрые люди на свете есть...» – подумала она.

– Ну-с, вот что, хозяюшка, забыл, – заторопился Брындин, – возьмите мой адресок. Если вздумаете повидать мужа, то приезжайте. Мы там люди свои, все устроим...

Низко раскланиваясь и прижимая руку к сердцу, «добрый защитник бедных и несчастных» вышел из лачуги. Весело крутя крючковатой палкой, он направился к пристани.

Спустя несколько дней Наталья Сергеевна еще пуще загрустила: «Вдруг да не найдут подходящую статью, засудят мужа на каторгу или того хуже... – думала она. – И в самом деле, надо съездить в город узнать, как идут дела у адвоката, а также справиться о здоровье мужа».

Но в город поехать ей так и не удалось. В начале августа, убитая горем, она и сама сильно заболела.

Глава десятая

Пыхтя и окутывая клубами пара и дыма длинный состав теплушек, паровоз мчался на Дальний Восток.