Текст книги "Буря на Волге"

Автор книги: Алексей Салмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

По коридору к выходной двери сиделки четыре раза пронесли носилки, покрытые простыней. Чилим догадался, что за груз выносят во двор сиделки, и горестно подумал: «Может быть, и мне скоро придется ехать на этом же транспорте».

Вскоре Чилим попал на операционный стол. С виду сердитый врач сделал операцию. Он грубовато покрикивал на своих помощников, но операцию провел легко и быстро.

– Такой пустяк они не могли сделать на месте. Вот увидите, он через две недели будет на ногах. Все! Несите в палату!

Когда Чилим пришел в себя, он лежал уже на койке, но все еще думал, что находится в операционной, и не открывал глаз. Он почувствовал, как чья-то теплая,мягкая рука скользнула по лбу, откидывая к затылку всклокоченные волосы.

«Она?» – подумал он, и взгляд его встретился с печальным взглядом Нади. Но это продолжалось только один миг, и он снова потерял сознание. Надя побежала за старшей сестрой, та принесла шприц, и после укола ресницы Чилима снова зашевелились.

– Ну как? – спросила Надя.

– Будто ничего.

– Вот мы с тобой и встретились, – печально сказала Надя.

– Да, встретились, только встреча-то не больно радостная, – тихо протянул Чилим. – Что я теперь? Калека. Да как бы совсем распроститься...

– Не беспокойся, все будет хорошо. Я говорила о хирургом. Он утверждает, что рана не опасна, будешь жить. Еще поедем на Волгу рыбачить, – улыбнулась

Надя.

– Да, вот оно как получилось... Тот островок мы отбивали у белых, помнишь, куда рыбачить с тобой ездили. Островок-то отбили и даже деревню мою освободили, а тут меня и стукнуло. Видала, наверное, сколько раненых привезли сегодня, это все оттуда, с Волги.

– Ну ладно, ладно, успокойся. Тебе еще вредно много говорить, – прервала его Надя. – Я сегодня дежурю, попозднее к тебе приду, а пока лежи спокойно, отдыхай.

Чилим вскоре уснул.

Окончив свои дела, Надя отпросилась у старшей сестры к Чилиму. Но увидя его спящим, долго сидела на табурете у изголовья.

– Где мой прежний, здоровый, веселый Вася, – вздохнув прошептала она.

– Уже пришла, – отозвался он, открыв глаза.

– Все в порядке, – так же тихо ответила Надя, наливая в стакан светлой жидкости из квадратной склянки. – На-ка вот, выпей лекарство, – улыбнулась Надя.

– Ого, вот это ловко, – выпив спирт, сказал Чилим. – Хорошее лекарство принесла, спасибо. Где ты такого раздобыла?

– У главного выпросила, – ответила Надя, проводя ладонью по колючей щеке Чилима. – А оброс-то, оброс, как дикарь.

– Такая была жара, что и побриться некогда...

– На войну-то как ты опять попал? Мобилизовали, что ли?

– Где там, мобилизовали, сам пошел. Помнишь, когда ты обещалась приехать в деревню, как раз в тот день беляки налетели и пошли расправляться с нашим братом. Ну и на меня кто-то дохнул белякам в штаб. Меня тоже хотели прибрать. Пришлось убежать из деревни к красным. А теперь вот видишь, что из меня получилось.

– Мне тоже здесь не сладко было, когда белые в город вошли. Жуть, сколько они народу погубили. А когда побежали из города, мать было и меня тащила с ними отступать.

– Ты, значит, не пошла?

– И не думала.

– А мать-то, выходит, ушла?

– Обе с тетей Дусей отправились.

– А Сережка с кем теперь у тебя?

– У дворничихи оставляю, когда на работу ухожу.

– И давно ты работаешь?

– Как пришли красные, на второй же день устроилась.

– Ничего, взяли?

– А почему бы и нет? У меня есть на это документ.

– В партию ты еще не вступила?

– Хоть и не вступила, а сочувствую.

– Как только вылечусь, обязательно запишусь в сочувствующие, – твердо заявил Чилим.

– Да ты и так почти коммунист. Ну, хватит, милый, мне пора, а тебе тоже надо отдыхать. – Расцеловав Чилима, Надя ушла.

В окнах госпиталя начал голубеть рассвет.

Глава двадцать вторая

На Волге тишина – ни парохода, ни баржи и ни единого плота. Все где-то притаилось, притихло, остановилось и чего-то ждет... Только несколько лодок бороздят зеркальную гладь около горной стороны. Солнце уже перевалило за полдень, но из долины все еще тянет струя теплого воздуха, пахнет смолой. Вода у берега еще теплая, прозрачная. В тихих заводях кружатся сизые ленты налета от керосина, подносимого сверху течением.

Иван Яковлевич Плодущев уже давно сидит на камушке и быстрыми глазами следит за поплавком, ярко мелькающим в сизой глади.

– Клев на уду, ваше благородие! – издали еще кричит Василий Лукич.

– Спасибо, – тихо отозвался бывший пристав, чуть глянув из-под широкополой соломенной шляпы. – Ты что сегодня поздно?

– Делишки были, ваше благородие, – отвечал бывший урядник и, присаживаясь поблизости на камень, начал распутывать лески.

С приходом Советской власти они остались безработными и от нечего делать частенько стали приходить на берег Волги – поудить, поскучать и обсудить кое-какие делишки на вольном воздухе, скрываясь от солнечной жары, а еще больше от людей.

– Ну, как, ваше благородие, клюет немножко?

– Сегодня плохо, Чекмарев. Видимо, чего-то чует... – отвечал пристав, глядя на небо и стараясь отыскать там причину плохого клева. Но в небе чисто, одна светло-голубая пустота. И тем более она раздражает пристава. Он снова переводит свой взгляд на поплавок, а потом на урядника и спрашивает:

– Ну, как, господин урядник, скучно без должности?

– Так точно, ваше благородие, скучно!

– И что ж ты теперь думаешь делать? Поступать ведь куда-то надо?

– Я уже совался в милицию, да не больно-то берут. Нам, говорят, с прошлым не нужно, – печально отвечает Лукич.

– Да, брат, дрянь дела-то, хоть в пастухи иди.

– Тоже вряд ли доверят, – усомнился урядник. – Разве что в подпаски...

Так рассуждали они, сидя на камушках, свесив босые ноги в воду, и от безделья ловили на мух уклейку.

– А ведь вот так десятка три натаскать, ничего что мелюзга, а все же уха будет приличная, – сказал пристав, старательно насаживая на крючок муху и шевеля опущенными по-мужицки усами.

– Ваше благородие! – вдруг во всю глотку заорал Лукич. – Глядите-ка, глядите! Стреляют!

– Где, где? – выпуча глаза, озирался пристав.

– Вон за островком-то. Видали? Опять вода вверх взметнулась.

– Слава тебе, господи, – перекрестился пристав. – Это ж белые подходят, а ты тужил. Вот нам и работа. Давай бежим, надо подготовиться.

Они торопливо начали свертывать лески.

С приходом белых их верные слуги – пристав и урядник – ожили и снова горячо принялись за работу.

Только штабной пароход белых успел причалить к пристани, как они явились на палубу и предложили свои услуги.

– А! Здравствуйте, дорогой мой друг, Иван Яковлевич! – воскликнул полковник Степанов, пожимая крепко руку Плодущеву. – Ну, как, дружище, дышим? Красные тебя еще не поймали, не расстреляли?

– Как видите, господин полковник, бог миловал, нахожусь в полном здравии и без вакансии.

Подхватив под руку Плодущева, Степанов вместе с ним направился в штабную каюту.

– Присаживайся, закуривай, – пододвинув серебряный портсигар, сказал полковник. – Ну-с, как изволили поживать?

– Лучше спросите, господин полковник, что имеем проживать, – не без иронии сказал Плодущев.

– По старой дружбе, не желаете ли поступить к нам на службу?

– По-моему, и спрашивать не нужно, насчет этого и пришли.

– Вот и отлично. Я надеюсь на ваш опыт. Вы будете нам очень полезными помощниками. Вы с урядником здесь люди свои, всех отлично изучили, вот это-то для вас и ценно.

– Будем стараться, господин полковник, – радостно ответил пристав.

– Вот чего, Иван Яковлевич, для пользы дела, приходите вечерком попозднее, все оформим, потолкуем, будете по-старому жить дома, а службу сами знаете, какую должны нести... Дайте указания и вашему уряднику. Итак, с сегодняшнего дня вы оба находитесь на службе. Вечером получите обмундирование и оружие. А теперь – с богом. Вечером жду.

– Благодарю вас, господин полковник, – откозыряв, вышел Плодущев.

Встречая на мостках пристава, Лукич спросил:

– Ну, как, ваше благородие?

– Все в порядке. Мы уже на службе. С тебя приходится магарыч.

– Да уж как-нибудь обмоем нашу новую службу, – улыбаясь во всю физиономию, ответил урядник.

Поздним вечером пристав с урядником сидели на штабном пароходе в каюте капитана Орлицына, получали инструктаж предстоящей службы. Пристав был уже в офицерском кителе с серебряными погонами и при оружии. И усы, точно само собой, почуя ответственную службу, завились в крутой штопор. Василия Лукича восстановили в правах урядника.

– Вот какую работу будете выполнять, господин поручик, и вы, господин урядник, – начал свой инструктаж капитан. – Вы люди из этой местности, вам все углы и закоулки знакомы, вы все обычаи знаете. На вашей обязанности лежит выявление всех красноармейцев, матросов, сельсоветчнков, всяких комитетчиков и всех остальных подозрительных. Я надеюсь, что вы в этой работе имеете порядочный опыт, а поэтому справитесь с ней отлично. Приводить будете на пароход, а мы здесь уже найдем с ними общий язык... – сверкнув глазами, сказал Орлицын. – Конвой будете брать из моей команды. Вот и все. В остальном, я думаю, вы и сами не промахнетесь.

– Так точно! Слушаемся! – ответили по-военному Плодущев и Чекмарев.

Следующей ночью они усердно принялись за порученное им дело...

– Вашскородие! Разрешите доложить, – произнес в каюте полковника Лукич.

– Давайте, – выпустив кольцо дыма, сказал полковник.

– У меня есть списочек...

– Так. Подайте, – протянул руку через стол Степанов. – Гм, гм. Так, хорошо, уже набрал. Вижу твою усердную службу. Как твоя фамилия?

– Чекмарев, вашскородие! – снова откозырял урядник. – Как прикажете, поодиночке или всех чохом?

– Капитан Орлицын сейчас сюда прибудет, свяжитесь с ним и действуйте под его руководством. Сразу всех не берите – по два, по три. Старайтесь выполнять ночью, днем не нужно.

– Слушаюсь! Можно идти?

– Идите, – кивнул полковник.

Ночь надвигалась холодной черной тучей. От деревни к берегу Волги тянуло дымом и запахом жилья. Не было слышно ни песен девушек, ни прибауток парней. Деревня казалась вымершей. А в ночной тиши, нарушаемой лишь петушиными криками да лаем собак, пятеро конвойных под командой Чекмарева вели троих арестованных на штабной пароход белых. Впереди шел, поскрипывая деревяшкой, бывший председатель сельсовета Максим Пряслов.

– Молитесь! – грозно прошипел в потемках урядник, когда конвойные поравнялись с церковью на спуске к Волге.

Двое перекрестились, а Пряслов и руки не думал поднять.

– Ты, сволочь, что не молишься? – тыча револьвером в спину Пряслова, взревел Лукич. – Али на тебе креста нет?

– На тебе есть ли, пощупай, – так же злобно ответил Пряслов.

– На пароходе пощупаем, узнаешь, на ком есть крест... на-ка вот закуси перед ужином, – и увесистый кулак урядника под шипящий смех конвойных проехался по скуле Пряслова.

– Благодарю за угощение, – выплюнул два зуба Пряслов.

Старые счеты Чекмарева с Прясловым подходили к концу. Еще несколько минут пути, и они уже были на штабном пароходе. Урядник доложил о своем прибытии с преступниками и за усердную службу выпил стакан водки, поднесенный ему капитаном. Затем капитан выскочил из каюты и заплетающимся языком подал команду:

– Всех к борту!

Конвойные быстро сняли в пролете перилку, установили на самый край борта арестованных.

– По красной сволочи – пальба! Взвод! – раздалась команда капитана.

Конвойные прицелились.

– Пли!

Протрещал залп. И один за другим расстрелянные повалились за борт, в черноту ночной воды.

– Удобство... – улыбаясь, показал за борт капитан и подмигнул уряднику. Он достал из серебряного портсигара длинную папиросу, закурил и поднес портсигар Чекмареву.

– Еще прикажете привести? – спросил урядник, вяло поднося руку к козырьку и блестя посоловевшими от водки глазами.

– На сегодня хватит. От нас и завтра не уйдут... Да, признаться, мне и некогда. Видал? Там девочки ждут, – кивнул он на каюту. – Команда разойтись по местам! А вы можете идти отдыхать.

Капитан, весело насвистывая, отправился продолжать пирушку.

А Лукич, выполнив свои служебные обязанности и сведя счеты с давнишним своим врагом Прясловым, так же весело зашагал в деревню на отдых. Но Лукичу после проведенных ночных операций что-то плохо спалось. Казалось, два зуба, выплюнутые Прясловым, больно кололи ему лицо. На рассвете урядник услыхал какой-то шум на улицах и отдаленные выстрелы. Ему показалось, что они доносятся с пристани.

«Что такое случилось?» – подумал он, вскакивая с постели и торопливо надевая казенные сапоги. Но точно назло сапоги попадали все не на ту ногу. Кое-как он обулся и, отвернув уголок занавески, начал осторожно наблюдать в окно. Далеко, в конце улицы, он увидел пятерых солдат, двигавшихся к его дому. «Как же это? Ведь капитан сказал, что на сегодня довольно, а снова шлет конвой». Лукич быстро начал прицеплять оружие, чтобы двинуть с места в карьер, пока совсем не рассвело, Но он пришел в ужас, когда разглядел, что солдаты без погон, а на фуражках у них красные звезды. Прячась за простенок, Лукич стал наблюдать в щелку между косяком и занавеской.

Красноармейский патруль, видимо, не был еще осведомлен, что в этом доме находится самый злой враг, а поэтому, не обращая внимания на дом урядника, прошел мимо в другой конец улицы.

Лукич выскочил на задворки и, не теряя времени, припустился к приставу.

Плодущев еще лежал в кровати на мягкой перине со своей Александрой Федоровной.

– Ваше... ваше благородие, пропали. Деревню заняли красные, – выпучив глаза, доложил урядник.

– Куда же мы? – пыхтя и сопя, вскочил пристав.

– Надо скрываться, теперь нам крышка...

– Наслужились... – высовывая голову из-под одеяла, проворчала Плодущева.

– Ну, ты-то будь спокойна, они с бабами не воюют, – прикрикнул он на жену. – А мы побежим, Но вот беда, где нам теперь схорониться? – обратился он к уряднику.

– Я придумал, вашбродь. Пока еще не совсем рассвело, на утрянке садами побежим в стог Расщепина, он у него на стожаре. Всю зиму можно прожить там, никто не догадается. А дома оставаться – ни в коем случае.

– Ну, Саша, я ушел, а ты, как обутрит, собирайся и отправляйся к зятю.

– Хватился зятя! Они еще позавчера погрузили все на баркас и куда-то вниз по Волге уехали.

– Ну, жди дома. Мы скоро вернемся, – сказал пристав, ткнув мокрыми усами в пухлое спросонья лицо своей благоверной, и вместе с Лукичом выскочил на задворки, шумя картофельной ботвой и сшибая подсолнухи. Но не успели они пробежать и ста шагов, как заметили торопливо пробиравшуюся в вишенники человеческую фигуру. Пристав спрятался в плетеный шалаш, где лежала груда еще не убранных яблок, а Лукич отправился в вишенники, куда исчез человек. Человек, подняв голову из-за ветвей, стоял в ожидании.

– А, Петр Ефимович, доброе утро! Чего ты тут прячешься? – спросил урядник.

– Извини, Василий Лукич, животом что-то расстроился, – ответил Днищев, приседая за вишней.

– Ну-ну, – поощрил урядник.

– Ты чего тут? – спросил урядник, когда Днищев вышел из-за вишенников.

– Да яблочишки караулю. А вы ничего не заметили? – таинственно спросил он.

– Нет. А что, солдаты, что ли, были?

– Пряслов не очень давно проковылял по саду.

– Не может быть! Тебе, наверное, пригрезилось, – сказал урядник, вытаращив глаза на Днищева.

– Нет, нет, наяву, вот посмотрите сами, след деревяшкой-то отпечатал.

– Вот как! Даже след оставил – пробормотал Лукич. Не произнеся больше ни слова, он побежал к приставу.

– Возьмите яблочков-то на дорогу, – догнав их, предложил Днищев.

– Пошли вашбродь, – сказал Лукич, торопливо рассовывая в карманы яблоки.

Ранним утром, скрываясь садами от крестьян и красноармейцев, они добрались до сада Расщепина и скрылись в стогу сена.

– Ну, брат, попали, – еле отдышавшись, сказал пристав. – Куда мы теперь? К белым вряд ли сумеем пробраться. Мы кругом оцеплены красными.

Долго они сидели молча. Наконец, Василий Лукич высказался:

– Вашбродь, знаете, что я придумал...

– Что ты придумал, а ну-ка поясни.

– Если взять хозяина в оборот, он, пожалуй, нас переправит к белым, через фронт красных.

– Каким родом?

– Ночи-то, вашбродь, хоть в глаз коли. Сядем ночью в лодку, и пусть нас несет, аж до самого лагеря белых. Они еще не успели далеко уйти, мы их живо нагоним. А здесь ведь все равно нам с вами пули не миновать.

– Ты так думаешь?

– Ей-богу, и думать тут нечего. В последнюю ночь, когда расстреливали этих троих, один из них сбежал, Он теперь уже, наверное, все рассказал красным.

– Кто это сбежал, уж не Пряслов ли на одной ноге? – спросил пристав.

– Вот именно что. он. Когда расстреливали, все солдаты были пьяны, а он, сволочь, раньше, чем успели выстрелить, бултыхнулся за борт. Я-то не очень сильно под зарядом был и тут же, конечно, смекнул. Но, подумав, что все равно утонет, промолчал. А оно получилось иначе. Он, видать, уплыл ниже пристальней и оврагом – в сады. А мы, дураки, и за борт не заглянули, да и ночь-то была, как вот в этом стогу.

– От кого ты узнал?

– А Днищев-то его утром только перед нами в своем саду видал, да и я сам видел след его деревяшки.

– Да, положение, черт побери, – вздыхая, проворчал пристав.

– Ну, ты и дурак, Лукич, – сказал после некоторого молчания пристав. – Надо было его еще в дороге пришлепнуть.

– Нельзя было, вашбродь, капитан приказал привести на пароход, – сознался урядник.

– Что ж делать, коли так, Иди, обрабатывай хозяина.

– Вашбродь, сейчас еще рано, светло, вот немножко стемнеет, схожу, притащу его сюда, вы сами еще поговорите.

– Что же теперь делать?

– Придется вздремнуть до вечера.

Когда в саду совсем уже стемнело, пристав толкнул в бок урядника:

– Иди, иди к хозяину-то.

– Слушаюсь, – сказал Лукич, вылезая на четвереньках из стога.

Озираясь по сторонам, он пробрался к дому Расщепина. Услыхав во дворе покашливание хозяина, он спросил:

– Не спишь, Петрович?

– Кто это там? – спросил из-за калитки Расщепин.

– Мы это, мы. Выйди-ка на минутку, в стогу у тебя спасаемся.

– Теперь понял, – отпирая калитку, проговорил Расщепин. – Чего вы там на холоде сидите, зашли бы в горенку, погрелись, ведь кругом тихо, спокойно.

– Нет, нет, ты уж лучше к нам зайди, – отозвался Лукич.

– А может быть, чего-нибудь принести для подогревания? – заикнулся Расщепин.

– Есть, так захвати.

– Прошлый раз согрешил, выгнал немножко. Гостей ждал. А тут вот эфти сволочи нагрянули, мои гости-то и сбежали.

– Ну-ка, давай, тащи. И их благородию будет повеселее, не то, он совсем заскучал.

Вскоре, вползая в «убежище», Расщепили шептал:

– Где вы тут, мои родные зимогоры? Ну, как устроились? Не продувает, не холодно? Нате-ка вот погрейтесь... – Он подал бутылку первача и плошку с солеными огурцами, накрытую краюхой хлеба.

– Вот спасибо, – шептал пристав. – Все это хорошо, Петрович. За все мы тебе благодарны. Но вот загвоздка, чтоб тебе было не опасно, что мы в твоем стогу сидим, да и нам не зимовать здесь, переправь-ка нас к белым.

– Как же я могу вас переправить? – озадаченно засопел Расщепив.

– А вот Лукич тебе пояснит, у него вроде недурно получается.

Урядник выложил перед Расщепиным свой план побега.

– Значит, за туманом? – переспросил Расщепин. – А если накроют, тогда как?

Оба замолчали.

– Надеясь на бога, авось и проскочим, – вставил пристав. – Сам видишь, если накроют здесь, еще хуже тебе и нам.

– Это все верно, да переехать-то как? – Расщепин снова замолчал.

– Как фронт проедем, мы на берег, а ты обратно, – пояснял Лукич.

– Все понятно, только ехать-то обратно придется около берега, – могут красные сцапать, а от них пощады не жди.

– Обратно всего проще. Если поймают, скажешь – лодку унесло или угнал кто, за ней, мол, и ходил, – не отставал Лукич.

– Ладно, будем подготавливаться, – согласился Расщепин.

Глава двадцать третья

Весь следующий день Расщепин готовился к отплытию с приставом и урядником. То он выходил посмотреть на Волгу, то подходил к стогу и докладывал начальству, что по берегу и в деревне все обстоит благополучно, то укладывал в мешок съестные припасы. Вот и настала желанная ночь, небо покрылось звездами, на высохшую отаву легла обильная роса. От озер и затонов поплыл густой туман, обволакивая Волгу и ее гористые берега. Расщепин, тряся длинной бородой и озираясь по сторонам, пробирался к лодке, а вслед за ним, с оружием и мешком расщепинского провианта двигались фигуры пристава и урядника. План удался. погрузились в лодку и отъехали незамеченными. Расщепин посоветовал своим пассажирам лечь па дно лодки и прикрыл их парусом. Когда выехали на середину Волги, он перекрестился и, прошептав «Пронеси, господи, без задиринки...», – сложил весла.

Лодка чуть покачивалась, поворачивалась на водоворотах и тихо плыла, уносимая течением. «Скорее бы сбросить свой груз», – думал Расщепин, не на шутку беспокоясь о своей судьбе.

– Сколько уплыли, Петрович, – прошептал пристав, высунув голову из-под паруса.

– Жаль, часов нет, можно было определить точно, на перекате вода течет пять верст в час. Стоп, тише, – прошипел Расщепин. Его ухо уловило отдаленный колокольный звон. – Три часа пробило. Верст тринадцать укатили.

– Как ты узнал? – спросил пристав.

– В колокол-то три раза ударили. Это сторож часы отбивает.

– Спишь, Лукич? – ткнул в бок урядника пристав.

– Никак нет, ваше благородие.

– То-то, будь начеку, сейчас самое страшное...

Время шло, лодку несло все дальше. Нигде не стреляли, никто не окрикивал, только туманная мгла колыхалась между берегами, да тихо шептались волны.

Вдруг кто-то в горной стороне забубнил...

– Кто это орет? – спросил пристав.

– Это филин, ваше благородие. Слава тебе, господи, прошли, – перекрестился Расщепин.

– Уже прошли, – радостно воскликнул пристав, откидывая парус.

– Теперь все, филин-то в горах живет. Вы на свободе.

Вдруг с луговой стороны донесся жуткий пронзительный крик.

– Нас заметили? – встрепенувшись, спросил пристав.

– Не-ет, – рассмеялся Расщепин. – Это сова кричит. Теперь уж все, мы в безопасности. Здесь, ваше благородие, вам можно на берег выходить, и сейчас же лугами дойдете до озера, оно очень длинное, так и валяйте по берегу этого озера. Как оно кончится, тут же поверните влево к сосновому бору, а под бором встретится вам дорога вправо, вот по ней и качайте, она вас выведет на другую торную дорогу. А та уж приведет вас аккурат на Каму. Там, бог даст, и пароход огорюете. Белые-то, слышь, там акупируются около Лаишева, – напутствовал Расщепин.

– Жаль, жаль, что уходит наше родное войско, – сожалел пристав.

В горной стороне перекликнулись петухи.

– Где это горланят? – спросил, вставая, урядник.

– Слыхали Антоновку?

– Знаю.

– Ну вот, мы как раз проплыли ее, а здесь и до Камы рукой подать.

– Ну, Петрович, за все мы тебе премного благодарны. Так и знай, что за эту оказанную нам помощь ты будешь награжден крестом, – сказал пристав, вылезая на берег.

– Эх, ваше благородие, ничего мне не надо, только бы все осталось по-старому.

– Ну дык, чудак ты какой, мы же за это самое и бьемся. Ну, бывай здоров! Скажи там нашим, что все благополучно.

– Дай бог вам счастливый путь! И скорее вернуться обратно! Вот тогда попируем! – кричал Расщепин, скрываясь в туманной мгле.

«Награду! На что она мне награда, самая лучшая награда – это вернуть все хозяйство обратно», – думал Расщепин, закидывая далеко вперед весла и выгибаясь всей фигурой. Лодка шла быстро по заводям луговой стороны. Он держался луговой стороны, чтоб в тумане не отбиться от берега. Вдруг что-то громко, со скрежетом, ударилось в дно, лодка подпрыгнула и чуть было не опрокинулась. У Расщепина и весла выскользнули из рук. Второй удар!

– Господи сусе, – в испуге произнес он.

Но позднее, поняв, что лодка наскочила на громадную спящую белугу. Расщепин рассмеялся:

– Ишь ты, шельма, заснула! Вот бы тебя неводом зацепить, была бы пожива...

Дальше Расщепин без всяких приключений вернулся домой.

А пристав с урядником, оставшись в темноте на берегу, долго сидели около кустарника, казавшегося в ночной мгле непроглядной черной стеной. Над их головами, то и дело свистя крыльями и крякая, кружились в воздухе дикие утки. Пристав вспомнил, что сейчас в этой местности как раз начиналась охота на диких уток, А высоко, где-то за туманом, курлыча, пролетали журавли.

– Вся птица летит на юг, в теплые места, а мы с тобой куда? Слышь, Лукич!

– Туда, к своим, – протянул урядник, зевнув.

– А что нас там ждет? Вот чего ты мне скажи... Эх, огонька бы теперь разложить да чаю такого горячего, чтоб по всем жилкам пробралось тепло, – ворчал пристав, ежась и вздрагивая.

– Да, ваше благородие, неплохо бы, – согласился урядник.

– Ну что ж мы с тобой сидим, давай двигаться.

– А куда пойдешь? Ничего же не видно, – возразил урядник.

Петухи в Антоновке снова перекликнулись, а туман еще плотнее, точно серым войлоком, начал обнимать Волгу и кустарники.

Пристав с урядником тихо полезли в мокрую чащу, останавливаясь, вслушиваясь в ночные шорохи и шуршание опавших листьев. Забрезжил рассвет. И теперь путникам ворона на кусте казалась сгорбленным всадником.

– Плохо, ваше благородие... – сказал урядник.

– Что такое?

– Заяц дорогу перебежал.

– Это рыбацкие бредни, будто рыба не клюет, когда путь перебежит косой. Чепуха. Мы ведь охотники, да еще какие, за красной дичью охотимся. Вот, черт ее дери, точно режут проклятую... Все кишки оторвались, – проворчал пристав, услышав крик совы.

Долго плутали они по мокрой траве и кустарникам, держа направление к сосновому бору, как советовал Расщепин. Достигнув его опушки, услышали собачий лай и мычание коров.

– Тут, видимо, близко деревня, давай правее брать, как бы опять не залететь в лапы красным, – сказал пристав и повернул вправо.

Стало совсем светло. Путники прибавили шагу, наткнулись на торную дорогу. которая повела их в гору.

– За этим бугром должна быть Кама, – сказал урядник.

– Ну, брат, до Камы еще потопаешь. Там будут широкие прикамские луга.

Миновав сосновый бор, они спустились с горы между толстыми осокорями, угрюмо стоявшими в туманной мгле с обвислой желтеющей листвой. Вышли на прикамские луга, которым из-за тумана не видно было конца. Беглецы брели по скошенным лугам, то и дело натыкались на стога, озираясь, обходили их и шли дальше.

– Как ты думаешь, Лукич, если нам немножко отдохнуть и подзакусить? Я уже с ног валюсь, – сказал пристав, поворачивая к ближнему стогу.

Натеребив из стога сухого душистого сена, путники уселись завтракать. Солнце уже поднялось высоко; оно еле просвечивало туманную мглу и казалось светлым холодным пятном.

– А ну-ка посмотрим, чем он нас снабдил? – проворчал урядник, развязывая мешок. – Ага, вот она, курочка, да и яичек в мешке-то нанесла, а это что еще в тряпке? Ах, старый шельмец, ты гляди, и бутылочку не забыл сунуть.

– Старик знает дело, – сказал пристав, подставляя походную кружку.

– Кушайте, ваше благородие, а вот этим закусите, – отломив куриную ножку, урядник совал ее приставу в руку.

Пристав выпил, крякнул и жадно набросился на куриную ножку.

– За наше будущее, – поднося ко рту кружку и разглаживая усы, проговорил Лукич.

– Вали, вали, штука хорошая.

После выпивки крепко закусили на вольном воздухе. Пристав, отдуваясь и кряхтя, подтащил под голову клок сена и проворчал:

– Отчего солдат гладок? Поел да на бок, – и тут же захрапел с присвистом, как худой кузнечный мех.

– Ну, повез, – прошептал Лукич, выдалбливая отверстие в стогу; забравшись, как в шалаш, он закрыл отверстие сеном. Но не успел он сомкнуть глаз, как услыхал шорох шагов около стога. Проделав отверстие, он стал наблюдать, вытащив из кобуры револьвер.

К стогу подошел солдат с винтовкой наперевес. Он был в шинели, в старой романовской шапке с наискось пришитой красной лентой, выцветшей от времени и не« погоды. Уряднику было достаточно и этой приметы, чтобы почувствовать в солдате врага. Увидя спящего пристава, солдат крикнул:

– Что за человек?! А ну-ка поднимайсь, пошли! Пристав еще не успел открыть глаз, как раздался выстрел. Солдат, выпустив из рук винтовку, повалился на землю.

– Вот так вас, – злобно прошипел урядник, выскакивая из сена.

– Ваше благородие, бежим!

– А его куда? – пуча глаза на убитого, спросил пристав.

– Вот, – сказал урядник, бросая охапку сена на убитого.

Они быстро подхватили свой мешок, винтовку убито-го и побежали обратно к опушке леса.

Глава двадцать четвертая

Суда Волжской флотилии красных, преследуя противника, полным ходом продвигались вперед. А с обеих сторон Волги проплывали живописные берега, то и дело меняя свое убранство. Осень уже заглянула и сюда, яблони и вишни блистали золотом и пурпуром в лучах яркого сентябрьского солнца. Из оврагов тянула струя прохладного воздуха, пропитанного ядреным запахом созревших яблок и вишневого листа. Этот запах осени плывет невидимой волной, налетает на пробегающие мимо суда, доносится до лугового берега, заросшего густой гривой вербача. Он кружит и дурманит головы бойцов, рвущихся вперед, туда, где туча черного дыма стелется по волнам, взбудораженным винтами и плица-ми колес убегающих судов неприятеля.

Впереди красных судов, на некотором расстоянии идет канонерская лодка «Ваня-коммунист». Около штурвальной рубки с биноклем в руке матрос. балтиец Николай Григорьевич Маркин. И это простое слово «матрос» вселяет в сердца бойцов гордость! Они гордятся, что такой боевой флотилией командует не адмирал, а простой матрос, свой братишка. А генералы, полковники и всякие офицерские чины со своей академической выучкой, с иностранной военной техникой убегают без оглядки, впереди своих наспех сколоченных полчищ.

Николай Григорьевич прикладывает к глазам бинокль, смотрит вдаль по течению Волги, кидает взгляд на правый берег и, поворачиваясь к рулевому, коренастому матросу с обветренным загорелым лицом и могучими руками, говорит:

– Смотри, Бобриков! Правда, красивый берег?

– Замечательно, товарищ Маркин, – отвечает тот, на миг глянув в горную сторону.

Но Николай Григорьевич уже снова смотрит вперед.

– Здорово хлещут беляки, – отнимая от глаз бинокль, говорит командир.

До устья Камы остается верст восемь. Пошли отвесные горы. Флотилия приближается к устью Камы. Белые уже скрылись за вклинившуюся в стрежень Волги скалу, называемую Лобачом. Канонерская лодка замедлила ход, остальные суда начали подтягиваться плотнее. С канонерки подан сигнал подготовиться к бою.

– Не зевай, ребята! Сегодня вся рыба наша! Орудие к бою! – кричал Ланцов на катере, подходившем к Лобачу.

«Ваня-коммунист» и миноносцы уже миновали Лобач и открыли артиллерийский огонь по судам белых, которые повернули в устье Камы и повели обстрел судов красной флотилии с Камы, скрываясь за бугром песчаной косы, отделявшей Волгу от Камы. Снаряды снова со свистом и воем начали разрывать воздух и валиться в Волгу около судов красных, выкидывая фонтаны воды на десятки саженей и обрушиваясь крупным дождем осколков. После каждого взрыва на месте его все пространство покрывалось всплывавшей глушеной рыбой; она блестела на голубой поверхности.