Текст книги "Буря на Волге"

Автор книги: Алексей Салмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Чтобы не попасть на глаза ротному командиру, он стоял в тамбуре за дверью. В купе шла попойка. Чилим слышал веселый разговор, смех, хлопанье пробок и звон стаканов.

– Господин полковник! Скажите на милость, куда мы едем? – услышал Чилим гнусавый голос капитана Лихирева, командира первого батальона.

– На Юго-Западный, для поддержки штанов Брусилова, – смеясь, ответил Дернов. – Он, говорят, очень далеко в Галицию забрался, аж до самого Перемышля. А теперь боится, чтобы с него там штаны не сняли. Вот нас, сибиряков, его охранять и погнали.

Все громко рассмеялись. Особенно выделялся заливистый тенорок прапорщика Малинина, полкового адъютанта.

– Ну, тише, господа! Я серьезно спрашиваю, – снова прогнусавил Лихирев.

– Нет, браток, сейчас тебе серьезнее никто не скажет, – заметил полковник.

– Ну, хорошо, я согласен. Наливай, Малинин! Выпьем за святую Русь и наше храброе воинство!

– Господа! – крикнул Дернов, – Брусилов еще в начале войны говорил, что наступать надо по всему фронту, тогда война будет выиграна.

– 3-замечательно сказано, прямо золотые слова! Он талант! – снова протянул Лихирев.

– Да грош цена этим золотым словам, – возразил Дернов.

– Как?! – вдруг воскликнули несколько голосов.

– А вот так. Чтобы наступать по всему фронту, нужна артиллерия, преимущественно тяжелая. А где она? Где снаряды? У нас для своей полковой не хватает. А где ружья, пулеметы? Зачастую на двоих солдат одна винтовка, да и та без патронов.

– На заводах еще стволы вытачивают, – за метил кто-то.

– Вот то-то и оно, что стволы точат, а нас немцы строчат да строчат... Если бы дать все нашему солдату, давным-давно прошли бы всю Германию – насквозь в глубже...

Все замолчали. Полковник вышел в тамбур и наткнулся на Чилима.

– Ты как сюда попал? – строго спросил оп Чилима.

– Виноват, вашскородие! Не успел в свой вагон, прыгнул на ходу и попал в ваш, – вытянувшись во фронт, ответил Чилим.

– Вольно, – сказал Дернов.

Чилим запустил руку в карман шинели и передал полковнику письмо. Тот разорвал конверт и, открыв дверь, выбросил, а письмо быстро пробежал глазами а спрятал в боковой карман кителя.

– Спасибо тебе за службу, – тихо проговорил Дернов.– А теперь марш за мной. Господа офицеры! Старые друзья встречаются вновь! Друзья! Представляю вам защитника отечества и офицерства, георгиевского кавалера! Вот вам наглядный пример героя-солдата! Будучи сам ранен, не бросил в беде тяжело раненного офицера, вынес его из-под огня на собственной спине. Малинин! Налей ему стакан водки!

– А вам, господа? – обратился адъютант к компании офицеров.

– Наливай всем! Выпьем за нашего героя! – крикнул поручик Голиков.

– Вот чертова глотка, как воду, дует, – заметил Лихирев, увидя, как Чилим в два глотка опорожнил стакан.

– Молодец! – крикнул Дернов.

– Рад стараться, вашскородие! – вытянувшись, ответил Чилим.

В это время поезд остановился.

– Разрешите идти? – козырнул Чилим.

– Иди,– качнул головой ротный.

Чилим спрыгнул с подножки и побежал снова искать кипяток. «Оно, пожалуй, как они воюют, так можно воевать и до победы. С водкой-то все сойдет, – думал Чилим, нацеживая кипяток в чайник. – А все-таки здорово повезло, черт побери, давно я уже не пил. Скоро развезет... Славный этот Дернов. Вот такому жизнь спасти можно. Он солдата где накажет за проступок, а где просто уговорит, урезонит, а под суд отдать – нет, он это не любит. Вот таких побольше бы было командиров. А этим воевать можно и до победы... В блиндаже под шестью накатами не так уж опасно, да еще после водки, выпитой для храбрости... А вот попробовали бы в окопах посидеть вместе с солдатами, где грязь через голенище в сапоги валится, а сверху то дождь тебе за ворот льет, то снегом засыпает, а ты не двигайся, не шевелись. Высунулся из окопа – пуля тебе в лоб».

С такими мыслями Чилим вернулся в свой вагон.

Его обступил и друзья.

– А мы думали. Васяга, ты совсем отстал, как тогда в Сызрани.

Чилим вспомнил Сызрань и дорогу, по которой торопился с радостной мыслью повидать Надю и родную мать. Да, тогда еще было куда торопиться, бежать, а сегодня некуда, да и незачем... Чилим присел на нары рядом с ефрейтором Кукошкиным и, громко скрежеща зубами, стал грызть сухарь.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – сказал захмелевший Чилим. – В штабной второпях-то я заскочил. А там попойка идет, какой-то праздник справляют и шумно спорят...

– И тебе, наверное, стакан поднесли? – спросил Бабкин.

– Я было спрятался в тамбуре, да Дернов увидал и затащил меня в вагон. Приказал подать чайный стакан.

– То-то от тебя водкой прет, – сказал Кукошкин.

– А все-таки он хорош! Вот это уж командир, отец родной, а не командир. Все-то он чувствует и все знает... – с чувством гордости сказал Чилим.

– О чем, говоришь, спорят? – поинтересовался Ку-кошкин.

– Да все о войне. Дернов крепко сказал... – и Чилим пересказал слова полковника. Солдаты внимательно слушали его.

– Командир правильно говорит, – подтвердил Кукошкин, – мы это все и на собственной шкуре чувствуем... Думаете, зря над нами немцы смеются, – проговорил ефрейтор, вытаскивая из-за голенища свернутую бумагу.

Это был плакат, найденный разведчиками в немецких окопах, захваченных на Северном фронте. На нем был намалеван яркими красками царь Николай Второй в лаптях, в синих штанах и в красной рубашке до колен, подпоясанной широким голубым кушаком, за которым торчит топор, С топора падают красные капли на царские лапти. В правой руке он держит обойму патронов, а в левой – связку икон. Внизу подпись по-русски: «Помолитесь, сыночки, да постреляйте, а я еще принесу».

– Здорово, сучьи сыны, прохватили! Как есть царь. Ты гляди, и бороденку рыжую прицепили, – смеясь, сказал Чилим.

– Правильно? – спросил Кукошкин солдат.

– Все правильно, – хором ответили солдаты.

– Подожди-ка, господин ефрейтор, а сзади-то кто стоит? Да вроде бы царя благословляет?.. – спросил Бабкин.

– О, это большой человек... – смеясь, ответил Ку-кошкин. – Это царицын полюбовник.

– Распутин, что ли?

– Он самый,

– Здоров дядя!.. А царь-то что, видишь, какой...

А поезд все так же медленно двигался к Юго-Западному фронту. Через несколько дней приехали к Тернополю. Выгрузились и пешим строем направились в глубь Галиции. На пути встречались только пожарища; одиноко торчали закопченные печи и трубы, Кое-где на отскочке маячит халупа с проваленной крышей или пробитой снарядом стеной. А по обочинам дороги – бугорки могил, утыканные то кольями, то наспех сколоченными березовыми крестиками.

– Видал? – Чилим ткнул в бок Бабкина.

– Да, порядком положили нашего брата.

«Вот, видимо, где Брусилов показывал свой талант...» – подумал Чилим.

Моросил мелкий дождь вперемежку со снегом. Дорога представляла из себя сплошной кисель, в котором тонули по колено солдатские ноги. Дорожная жижа, видимо, никогда не высыхала с самого начала войны. Все это колыхалось, чавкало, липло и залезало в дырявые солдатские сапоги и ботинки.

Пятая ночь похода. Кругом темно, черно. Небо заволокло густыми тучами. Полк остановили за опушкой леса. Солдаты пробираются по ходам сообщения, увязают по колени, занимают окопы передовой линии.

– Эх, теперь бы жарничок разложить да обсушиться немножко, – ворчит Чилим.

– Да чайку бы по кружечке с сахаром, – добавляет Ефим Бабкин.

– Да ладно бы и кипяточку с сухарем, – соглашается Чилим.

– Ни огней, ни курений. Соблюдать тишину, – передан приказ по цепи.

Солдаты, переминаясь с ноги на ногу, хлюпают в грязи сапогами, только бы не окоченели ноги.

– Ноги у меня сводит судорога, совсем закоченели, – жалуется Чилим.

– А ты двигай ими, топай – согреются, – шепчет Бабкин.

– Я уже надвигал, грязь-то через голенищи обратно валится. Вот лодыри проклятые, так и сидели по уши в грязи, лень свой окоп вычистить, – ворчит Чилим, доставая из чехла лопатку, и осторожно начинает выкидывать липкую жижу на бруствер. – Да, Ефим, квартирка нам неважная досталась после нерадивых жильцов.

Вдруг, точно молния, разорвала темноту ракета. Солдаты замолчали, пригнулись в окопах. Где-то слева застучал пулемет, а напротив затрещали винтовочные выстрелы. «Трах, трах», – застрекотали, как сороки, разрывные пули, с визгом тычась в маскировку бруствера и цепляясь за склонившиеся ветки березок...

– Ну, началось... – шепчет Чилим.

Шипя, взмыло еще несколько ракет, и стрельба смолкла.

Рассветает. Солдаты приглядываются к местности, Окопы оказались на небольшой возвышенности, на опушке леса, а впереди – трясина, усеянная редкими кочками, заросшими пучками серой осоки. За болотом снова реденький лесок.

– Наверное, сволочи, скрываются в этом кустарнике или за ним, – сказал Бабкин Чилиму.

Вдруг оба притихли, насторожились.

– Что-то зашумело? – прислушивается Бабкин. Ероплан, ероплан! Ложись, Васька!

– В грязь? И так, как черти, вымазались, – ворчит, Чилим, приседая и пряча голову за стенку окопа, Взглянув вверх, он говорит: – Два.

Действительно, два самолета с черными крестами на крыльях свободно прошли через линию русских окопов и направились вглубь, поливая пулеметным дождем тыловые русские части. Вдруг из-за опушки леса выскользнул маленький русский самолет и быстро понесся за двумя вражескими. Частыми короткими очередями он начал атаковать то одного, то другого. Одному, видимо, перепало прилично и стало невтерпеж: он, отстреливаясь, повернул обратно. А второй все еще храбрился и зачем-то торопился в тыл русской армии. Но маленький самолет нагнал и его.

– Здорово! – крикнули солдаты, увидев, как вражеский самолет кувыркнулся раза два с крыла на крыло и с заглохшим мотором спланировал сзади окопов передней линии. Солдаты, выпрыгнув из окопов и низко пригибаясь, с винтовками наперевес уже бежали к упавшему самолету. Но казаки их опередили. Летчик, длинный и тонкий, как лучинка, выволок из кабины толстого окровавленного офицера; оттащив его в сторону от самолета, сам кинулся было поджечь машину, но подоспевшие вовремя казаки обезоружили его.

Вскоре приземлился и маленький самолет. Переваливаясь и подпрыгивая на кочках, он подрулил к месту упавшего самолета. Офицер и летчик на подстреленном самолете были ранены: офицер в шею, а летчик в ногу.

– Вот это крепко вмазал... Молодец! – обступив самолет, рассуждали солдаты.

– Гляди, ребята! Как здорово русский «максим» шьет... – крикнул Чилим, показывая на изрешеченный борт немецкого самолета. На неприятельском самолете было два пулемета; в задней части фюзеляжа, где сидел офицер, пулемет был пристроен на поворотной башенке, он мог простреливать пространство горизонтально и вертикально.

– А техника у них куда лучше нашей, – определил один из солдат.

– Да, техника хороша. А вот русская смекалка все же похлеще немецкой техники, – заметил Чилим.

В это время из кабины русского самолета вышел офицер в чине штабс-капитана. Солдаты расступились, отдавая честь.

– Вольно! Сам недавно таким был, – улыбнувшись, сказал он, подходя к сбитому самолету.

Крякая сигналом, как утка, подскочила санитарная машина, из которой вышли врач и сестра с сумкой медикаментов.

– Штабс-капитан, штабс-капитан! – закричала сестра.– Вы не ранены?

– Никак нет, ваша милость, – шутливо откозырял штабс-капитан и начал закуривать.

– Который по счету? – спросил врач, направляясь к раненым офицеру и летчику.

– Четырнадцатый! – крикнул ему вслед штабс-капитан.

Раны пленникам перевязали и увезли их на этой же машине.

Солдаты все еще толпились около сбитого самолета, рассматривая заинтересовавшее их оружие.

– Вашбродь! Разрешите спросить? – обратился один из солдат к штабс-капитану. – Что это за штуковины прицеплены? Вроде нашего старого шомпольного пистолета...

– О, это тоже смертельное оружие, только не для нас, летчиков, а для наблюдателей, – и штабс-капитан показал взглядом на горизонт. – Вон, видите, колбаса висит в воздухе? Она начинена горючим газом. Налетит неприятельский самолет и вот из этой ракетницы-пистолета раз на нее ракету, хлопок – и только облако белого дыма, а привязанная корзина с тысячеметровой высоты летит на землю... Ну, ребята, мне пора.

Откозыряв, штабс-капитан пошел к своему самолету.

Солдаты остались в недоумении, допытывались у окружающих:

– Кто же все-таки этот летчик? Имеет офицерский чин, а говорит с тобой точно он тебе равный. Вот таких бы побольше!

Один старик, донской казак, рассказал о нем так:

– Я знаю его, он из нижних чинов, фамилия ему Казаков. Видимо, в роду у него отец или дедушка был казак. А что он офицер, так это ерунда, его произвели за отличные боевые действия. Ох, на него здорово злится кайзер, обещает крупную сумму денег тому, кто доставит его живым или мертвым. Вот они и охотятся за ним. Только вряд ли возьмешь...

– Правду сказал наш полковник, что если бы русскому солдату дать все, что требуется на фронте, ни одна армия не могла бы устоять против нас, – сказал Чилим.

– Вот это верно, кавалер, говоришь! Вот за это люблю! – крикнул старый донец, хлопнув Чилима по плечу.

– Ну, хватит, Ефим, айда, бежим, – крикнул Бабкину Чилим. – Теперь немножко разогрелся, а давеча у меня ноги совсем закоченели.

Солдаты припустились вперегонки к своим окопам. Ушли и казаки.

– Ну, чего хорошего видели? – спросил Чилима ефрейтор.

– Здорово навтыкал обоим, а самолет как терку сделал. Сходи, погляди. Прямо молодец летчик, офицер, а с солдатами разговаривает точно свой брат...

– Не секрет, конечно, бывают и среди офицеров порядочные люди, – заметил Кукошкин и отправился осматривать самолет.

Глава шестая

Оставшись одна, Белицина грузно опустилась на стул и, подперев ладонью пухлый подбородок, начала припоминать, как все было сделано, чтобы скрыть от Нади ребенка. Как же это все вдруг открылось, что Надька снова нашла его? Теперь изволь радоваться. Пусть бы это произошло после свадьбы, а теперь опозорит она себя на весь город, и тогда уж ей сидеть в девках до скончания века...

Мать, пожалуй, меньше волновали мысли, что Надя останется в девках. Ее беспокоило совсем другое: планы ее – завязать дружбу с высшим светом – теперь могут разрушиться. Как же подготовить поручика?

Расстроившись, она не пошла в магазин и приложилась к наливкам и настойкам, чтобы обрести спокойствие духа.

Вернулась Евдокия Петровна.

– Ты что сегодня, Матвеевна, видимо, опять захворала?

– Да, что-то нездоровится.

– А ты бы хоть настойки выпила перцовой, может быть, оно бы и отлегло.

– Пробовала, да почти не помогает, – печально ответила Белицина.

А вечером, когда после ужина Надя ушла в свою комнату, Белицина рассказала Петровне, что проделка их с ребенком раскрыта. Обоим взгрустнулось, но они не растерялись и начали строить новые планы: как выдать Надю замуж.

– Что теперь будем делать, Петровна? – вздохнув, спросила Белицина свою золовку.

– Я вот что думаю, Матвеевна: не следует ли нам обратиться к протопопу приходской церкви отцу Панкратию? Он, пожалуй, сумеет призвать ее к покорности... Как ты на это смотришь?

– Да, пожалуй, так. Эго самый верный выход из положения, – согласилась Белицина. – Только вот жених-то узнает, как бы он не отказался, – продолжала она.

– А насчет жениха, Матвеевна, не изволь беспокоиться, Я его сама обработаю... и на аркане к тебе приведу, как теленка, – пообещала Петровна.

Так на этом они и порешили. Не прошло и трех дней, как за дверью послышался сиплый бас:

– Во имя отца и сына!

– Аминь! – ответила Петровна, стоявшая ближе к двери, и заторопилась поскорее открыть.

– Я пришел очистить от грехов тяжких заблудшую дщерь вашу, – снимая шляпу, проговорил отец Панкратий.

– Ax, милости просим, батюшка! – кланялись обе хозяйки священнику, который, воздев руки к потолку, благословил их.

– Ну-с, где же ваша заблудшая овца? – озираясь вокруг заплывшими жиром глазками из-под густых нависших бровей, проговорил отец Панкратий.

– Она в своей комнате. Прикажете позвать? – спросила Белицина,

– Нам где-то надо уединиться для исповеди, – возразил поп.

– Пожалуйста, батюшка, пойдемте. Я вас провожу к ней, – вызвалась проворная Петровна.

– Во имя отца и сына! – прогудел сиплый бас батюшки у двери Надиной комнаты.

Она, видимо, не знала, что нужно ответить «аминь» и промолчала. Петровна, не дожидаясь ответа, сама открыла дверь и спросила:

– А мне, батюшка, можно послушать?

– Нет, хозяюшка, исповедь должна быть наедине, – твердо ответил батюшка.

– Ну хорошо, я здесь за дверью постою, – сказала Петровна.

– Это можно, – согласился батюшка и продолжал: – Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных.

– В чем дело, батюшка? – вытаращив глаза, спросила Надя.

– Я пришел с вашей мамашей побеседовать, да завернул и вас проведать. Как вы живете-можете?

– Хорошо, батюшка. Спасибо, что зашли, – тихо ответила Надя.

– Хорошо ли? – прищурив один глаз, переспросил батюшка.

– Очень хорошо, – повторила Надя.

– А я вот слыхал, что за вами грешки имеются...

– Может быть, не спорю, батюшка. Все мы грешны. А кто в грехе, тот и в ответе, – отчеканила Надя.

Поп не привык, чтобы ему так отвечали, нахмурил брови и строго спросил:

– А как вы думаете, может ли человек помимо церкви и святых тайн попасть в царство небесно? Я ваш пастырь и на мне лежит святая обязанность сохранять заблудшие души от мук вечных ада, поэтому и зашел. Может быть, вы очистите свою душу от помыслов греховных покаянием?

– А когда, батюшка? Может быть, не сегодня и не здесь, а в церкви? – спросила Надя, робко взглянув на попа.

– Оно бы, конечно, лучше в божьем храме. Но я стал замечать, что вы и в церковь-то редко ходите.

– Как редко? – возразила Надя.– Прошлое воскресенье мы все у обедни стояли.

– Может быть, может быть, – проворчал батюшка.

Он начал развертывать свою епитрахиль, чтобы облачиться для принятия грехов.

– Господи Иисусе, сыне всевышний, прости и помилуй сию грешную дщерь, да прими ее покаяние от прелюбодеяния и очисти от грехов тяжких и всякой скверны, – вздохнув, произнес поп, не упуская случая взглянуть на фигуру Нади в плотно облегавшем ее платье. Он продолжал: – Дщерь моя милая, да простит тебя господь бог мой, да не ввергнет в геенну огненную душу твою во аде кромешном. И рече господь, да искупит всякий грехи своего прелюбодеяния в храме господнем, токмо положением святых брачных венцов на главы ваши...

Фальшивая лесть Подшивалова, уговоры и истерики матери, проповеди отца Панкратия вынудили, наконец, Надю дать согласие на брак с Подшиваловым. Пока Белицина с помощью отца Панкратия приводила к покорности и смирению Надю, Евдокия Петровна повела атаку на поручика. Увидя Подшивалова, когда тот проходил в госпиталь, она сильно застучала в оконную раму и громко крикнула:

– Владимир Петрович! Когда окончите осмотр госпиталя, загляните ко мне на минутку!

– Слушаюсь! – улыбаясь, откозырял поручик. Проходя госпитальную палату, он смотрел по сторонам, не намереваясь вступать в разговор с больными и ранеными солдатами. Он глядел на них с высоты своего положения и считал совершенно излишним вести с ними какой-либо разговор. Он считал, что о больных должны заботиться врач и сестры, а его касались лишь вопросы высшего порядка. Посещал он госпиталь больше для того, чтобы быть поближе к Наде, думая о выгодной женитьбе на ней.

– Имею честь явиться! – по-военному отрапортовал поручик, войдя в комнату к Евдокии Петровне.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – сказала Петров-на. – Ну, как ваши дела в госпитале?

– Слава богу, хорошо,– присаживаясь, ответил поручик.

– Ну, а с Надей говорили?

– Да нет еще, Евдокия Петровна. Все никак не могу ее встретить один на один. Она, видимо, все скрывается or меня.

– А вы ничего не знаете про нее? – сняв пенсне, Петровна пристально посмотрела на поручика.

– Как странно вы говорите, Евдокия Петровна. Я же вам сказал, что Надю совсем не вижу. С ее мамашей неоднократно говорил, она во всем согласна.

– Ну, а я вам скажу, что и Надя теперь согласна, – значительно улыбнулась Петровна.

– Правду говорите?

– Ну вот еще, неверующий... Разве я буду вам врать, – как бы обиделась Петровна и продолжала. – По-моему, у вас с Надей получится хорошо. На приданое мы не поскупимся. У нас есть отдельный домик, как раз мы его и облюбовали вам, да и денег у нас хватит. Кроме того, вы сами видите, что мы обе уже в преклонном возрасте, можете перейти и в этот дом. Как уберут из него госпиталь, – займете весь низ. Она у нас одна, и я надеюсь, что вы с ней заживете счастливо.

– Как я вам благодарен, Евдокия Петровна! – растроганно произнес Подшивалов. – Я всегда чувствовал, что вы очень порядочная женщина.

Теперь оставалось одно: скрепить все в церкви и поскорее отпраздновать свадьбу. Но за четыре дня до предполагаемой свадьбы Надя явилась к матери.

– Мама, знаешь, что я думаю? Я не хочу брать к себе Сережу. Надо его устроить в деревне на всю зиму. И вот, пока не ударил мороз, я решила съездить до свадьбы туда и все устроить. Как ты на это смотришь?

– А разве я тебя держу? Я и сама давно хотела тебе напомнить об этом. Умные слова приятно слышать, – радостно проговорила мать.

– Знаю, мама, но мне нужны деньги.

– Вот еще о чем разговор нашла вести! В сундуке деньги-то, возьми сколько тебе надо. На вот ключи, – раздобрилась Белицина старшая.

Мать не заметила, какой радостью заискрились глаза Нади, когда она взяла ключи.

– Много ли взяла? – спросила мать, получая обратно ключи.

– Немножко, мама, – ответила Надя, улыбаясь самой невинной улыбкой.

– Ну, ладно, езжай с богом, да возвращайся поскорее.

– Я скоро, мама! – весело крикнула Надя, захлопывая дорожный чемоданчик.

– Слава тебе, господи, – крестилась Белицина. – Хоть и встали в копеечку проповеди отца Панкратия, а все же сделали свое дело ..

Осенние дни летели быстро, срок свадьбы приближался. Подшивалов торжествовал победу. На свадьбу должен был съехаться только узкий круг родных и знакомых с обеих сторон. Наступил день свадьбы. Начали съезжаться гости, а невеста все еще не явилась.

– Придется обождать. Видимо, она на вечернем приедет, – объявила гостям Белицина.

Надвигалась ночь, прошло время и вечернего парохода, а Нади нет. Гости не расходились. Чтоб им не было скучно за пустыми столами, хозяйка распорядилась подать угощение. Выпили, закусили – понемножку развеселились. Только жених сидел пасмурный и все время дума: что же собственно говоря, случилось с Надеждой Михайловной? Изредка и он прикладывался к бутылочке. К полночи уже гости были крепко навеселе, и всех веселее был генерал. Он был на правах посаженного отца жениха и сидел, как положено, в переднем углу под самой божницей, разглаживая сивые усы.

– Горько, черт вас побери! – кричал он. – Где же невеста? Капитан Новошлыков! Куда ты запропал? А ну-ка, покажи, где раки зимуют...

– Слушаюсь, вашдительство! – крикнул Новошлыков, выскакивая на середину зала. Он выпрямился, расправил черные густые усы, топнул правой ногой, еще раз топнул и пошел отстукивать каблуками. Под его ногами затрещал пол и задребезжали в окнах рамы.

В зал вошел дворник с ящиком вин из подвала. Уходя, он ворчал:

– Валяйте, пляшите, а невесты вам и с Услонской горы пе увидать...

Уже было далеко за полночь. Подвыпившие гости разъехались по домам. Обе хозяйки, провожая гостей, краснели, но больше не от водки, а от стыда и конфуза.

– Неужели она заболела? Али пароход сломался? – издыхала Белицина и ругала себя, что отпустила до свадьбы Надю.

– А, може, на Волге туман и все пароходы стоят? – вставила свою догадку Петровна.

Сколько они ни думали, сколько ни гадали, а пришли к заключению, что надо выпить с горя еще по чарочке, а там бог даст и само все прояснится.

На следующее утро снова некоторые гости приехали, будто о невесте справляться, а главное, конечно, опохмелиться. Прошел и этот день, а Надя все еще не возвращалась из своего путешествия. Не приехала она и на третий день. На четвертый день утром явился к будущей теще и сам Подшивалов. Нервничая и вздыхая, начали держать совет, что же теперь делать. Сообща пришли к выводу, что Надя, очевидно, заболела. Для выяснения дела решили командировать в деревню Евдокию Петровну, как более знакомую с расположением местности и обычаями той стороны.

– А если и я с вами поеду? – напросился жених.

– Ну, вот и отлично, – сказала Петровна. – Вдвоем-то мы скорее отыщем ее, беглянку.

Собирались недолго и отправились на пароход. Подшивалов всю дорогу ходил в задумчивости по палубе и много курил. Иногда подходил к Петровне, справлялся:

– Ну как, Петровна, далеко еще?

Получив ответ, поручик снова закуривал и шагал, смотрел, как медленно уплывали мимо берега. Они казались серыми, скучными, лес по-осеннему оголился. Все кругом наводило тоску и уныние. Наконец пароход дал привальный свисток, и Петровна крикнула:

– Господин поручик, пошли к выходу!

С пристани они направились к матери Чилима.

– Здравствуй, Ильинична! Сколько лет! Опять бог привел повидаться, – произнесла Петровна, обшаривая быстрым взглядом избенку. – С обыском к тебе пришли...

– Милости просим, – поклонилась Ильинична. Кого ищете?

– Будто и не знаешь! Да все ее же, Надьку! – крикнула Петровна. – Где сейчас она? Али по воду ушла?

– Не знаю, – покачала головой Ильинична, исподлобья взглянув на офицера, тыкавшего ножнами сабли в дымящийся на полу окурок.

– Скажи по правде, куда она спряталась? – допрашивала, как следователь, Петровна.

– Что вы, Евдокия Петровна! Да разве я буду врать, у нас и спрятаться негде. Вот, смотрите, – откинула занавеску в чуланчик около печки.

– Как же это получилось, она ведь к тебе поехала?

– Слов нет, она здесь была, только в тот же день вечером обратно уехала, – спокойно ответила мать Чилима.

– Что ж будем делать, господин поручик. – обратилась Евдокия Петровна к Подшивалову.

– Ничего не остается, как ехать обратно, – сказал он и снова начал закуривать, затягиваясь и нервно крутя усы.

Петровна начала заматывать конец пуховой шали вокруг длинной шеи.

– Вот чего, Ильинична, если она появится откуда-нибудь, скажи ей, чтобы проворнее ехала домой! Пошли, господин поручик.

Ильинична, посмотрев вслед уходящим, подумала: что же все-таки случилось с Надей? Надо полагать, хорошего мало, ежели ищут ее с офицером, уж не жандарм ли он? То-то она говорила, что не скоро встретимся, пожалуй, до весны и не увидимся...

Плохое утешение принесла Белициной вернувшаяся из деревни Петровна. Мать долго плакала, укоряя себя, что из-за этого офицера сгубила дочь.

– Да брось, пожалуйста, беспокоиться, – уговаривала Петровна Белицину. – Ты думаешь, и в самом деле она что-то сделала с собой? Она просто захотела сделать нам неприятность, позлить нас.

Долго они судили-рядили и все-таки решили снова обратиться за помощью и за советом к отцу Панкратию.

– Во имя отца и сына! – произнес, крестясь, вошедший к Белициным отец Панкратий. – Что случилось, хозяюшка? К чему эти рыдания, когда должно было быть шумное веселье, как в Кане Галилейской... А я было вынул из сундука новые венцы, припас для ваших жениха и невесты, и очень долго ждал в церкви, а они так и не пришли. Позвольте узнать, что у вас случилось?

– Горе у нас, батюшка, – всхлипывая, ответила Белицина.

– Пропала наша невеста, – добавила Петровна.

– Присаживайся, батюшка, попей с нами чайку, – сквозь слезы проговорила Белицина.

– А, може, светленького батюшке предложить? – спросила Петровна хозяйку.

– О, это неплохо, пропустить перед чаем, – крякнул, потирая руки, отец Панкратий.

После светленького приступили к чаепитию и деловому разговору.

– Вы с сахаром, батюшка, – подвигая вазу, наполненную сахаром, советовала хозяйка.

– Нет, нет, благодарю. Я вот с помадочкой очень люблю, – отламывая половину бруска и заталкивая в рот, улыбался батюшка.

Белицина, обливаясь слезами, начала подробно излагать случившееся.

– Ничего, ничего, хозяюшка, не слишком отчаивайтесь, бог не попустит – волк не съест, – успокоил батюшка.

– Может быть, помолитесь, батюшка? А на подаяние мы не поскупимся, – вставила Петровна.

– Что ж, если так, можно и попробовать, – нехотя согласился отец Панкратий.

Так они и решили. Внесли деньги за шесть панихид отцу Панкратию, и не успел он приступить к своим обязанностям, как Екатерина Матвеевна получила от Нади письмо с фронтовым штемпелем:

«Дорогая мама!

Не сердись на меня. Я, конечно, перед тобой виновата, что так поступила. Но я уже тебе говорила, что дала слово Васе, и пока он жив, нарушать своего честного слова хочу и не могу. Потому что он для меня все – жизнь, радость и счастье.

Твоя дочь Надя».

Обратный адрес в письме указан не был. Мать несколько раз перечитывала эти короткие строчки и вздыхала, вытирая слезы.

– Как же она, милая, на фронт-то попала?

– Ну, такая взбалмошная девчонка, да разве она не попадет? Тут и гадать нечего, чяй, к своему оборванцу уехала, – зло ворчала в ответ Петровна.

– Хоть бы Владимир Петрович пришел, прочитал ее письмо, а может быть, поехал бы да отыскал на фронте ее? – в задумчивости проговорила Белицина.

– Пусть она, матушка, поест солдатского хлебца да погложет сухариков, тогда скорее опомнится. Небось, вон солдаты-то рассказывают, как на фронте-то сладко... По три да по четыре дня без хлеба сидят. А искать ее нечего, ты, чай, и сама видишь, что она даже адреса своего не хотела написать. Да если бы, к примеру, он и нашел ее там, так она ему все глаза выцарапает, – ворчала Петровна.

– Как бы ты не сердилась, Петровна, а мне-то она родное дите, – возразила Белицина.

– А я бы сказала: не родное, а дурное дите,– заметила Петровна.

На этом их разговор и кончился.

Пока Надя скиталась где-то на фронте, поручик продвинулся по службе. Когда Надя ушла из дома, госпиталь стал мало интересовать Подшивалова. Изредка встречаясь с хозяйкой, он только отдавал честь, а о Наде и не заикался. Евдокия Петровна частенько выслеживала его, хотела показать присланное Надей письмо. Но вскоре после получения письма явился к ним не Подшивалов, а капитан Новошлыков, дальний родственник генерала, бойкий плясун, друг и собутыльник Подшивалова.

– Здравствуйте-ка! – весело встретила его Петровна. – Ну, как поживает Владимир Петрович? Чего-то он редко сюда стал заглядывать. А мы от Нади получили письмо, она живя и здорова,

– Надя-то здорова, да Владимир-то Петрович скончался, – печально произнес Новошлыков.

– Матвеевна! Иди-ка скорее сюда, – закричала Петровна.

– В чем дело? – отозвалась Белицина.

– Вот, капитан говорит, что Владимир Петрович скончался, – пояснила Петровна.

– Вот беда-то, как это он, батюшка, оплошал, так скоропостижно?

– Покойный Владимир Петрович, дай бог ему царство небесное, – перекрестившись, начал Новошлыков, – человек он был заслуженный, умел держать солдата в ежовых рукавицах... Начальство возлагало на него большие надежды. И если бы не этот случай, то к новому году непременно он был бы произведен в подполковники. Но злодейская пуля так неожиданно оборвала его славную службу и жизнь.