Текст книги "В лапах страха (СИ)"

Автор книги: Александр Юрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Внимание!!!

Рукопись содержит ненормативную лексику, а также сцены подросткового и детского насилия, – будьте бдительны! В ходе сюжета, демонстрируются табачные изделия. Мнения персонажей не всегда совпадают с точкой зрения автора.

Рекомендовано к прочтению лицам, достигшим восемнадцати лет.

Большую часть своей сознательной жизни некоторые из нас пытаются понять, почему всё именно так, а не иначе... А так же кому именно принадлежит наш внутренний голос, ведь, порою, тот озвучивает поистине невообразимый ужас!

Оглядываться страшно, потому что ОН уже притаился за плечами...

По данным сети Интернет, английский бультерьер является одной из самых умных и верных собак, всё чаще используемых в качестве компаньона, а вовсе не бойцового пса, как повелось в России с середины девяностых. Бультерьер, выведенный в 50-х годах девятнадцатого века Джеймсом Хинксом из Бирмингема, на основании селекционного смешения помётов английского бульдога, белого английского терьера и далматинца – объединил в себе лучшие качества классических королевских пород и отличительную внешность, из-за которой – как ни странно – у большинства индивидов и складываются неприятные ассоциации, граничащие с ужасом.

Рассказанная история – вымышлена. Любые совпадения – чистая случайность.

...Однако всё могло быть именно так.

Сегодняшней ночью с неба упала звезда – хорошая примета

(народная поговорка).

Светка нерешительно склонилась над столом. На ощупь отыскала выдвижной ящик, замерла.

Она чувствовала возбуждение: слюна сделалась вязкой, а грудь затвердела. Однако под этим эфемерным возбуждением таилось что-то ещё, что девочка была не в силах охарактеризовать нормальным человеческим языком. В сознании возникла голова, вернее её верхняя часть с широко раскрытыми глазами, смотрящими буквально в упор, отчего Светке сделалось не по себе.

Внезапно глаза обрели четкость и подмигнули шокированной девочке.

«Ты кто?» – спросила Светка и машинально выдвинула ящик.

Половинка головы нахмурилась.

«Зачем ты пришёл?»

«Он не может говорить», – прозвучало от холодильника, и девочка резко вскинула голову.

На фоне окна колыхалась невысокая ростовая фигура.

«Кто вы?»

Фигура вновь качнулась.

«Нас нет. Соответственно – мы никто».

Половинка головы утвердительно кивнула.

«Я сошла с ума? Или умерла?..» – спросила Светка, сжимая ладонь в кулак.

«Ты – на развилке. Тебе выбирать путь».

«Выбирать?»

Половинка головы снова кивнула.

«Я запуталась», – призналась Светка.

«Я знаю, – фигура приблизилась. – Потому мы здесь».

«Что вам нужно? Откуда вы?»

«Мы – всюду».

«Как это?»

«Мы – из недр сознания. А оно – повсюду».

«Вы мои “тараканы”?»

«Возможно».

«Чего вы хотите?»

«Развеять твои сомнения».

«Как?»

Фигура нависла.

«Он безумен, – кивок в сторону половинки головы. – А я мертва».

Светка ошалело уставилась на фигуру.

«Так не бывает...»

«И всё же: мы изнутри тебя. Мы – это ты под гнётом сомнений».

«Но как?!»

«Ты породила нас и теперь должна выпустить».

«Я не уверена, что хочу этого».

«У тебя нет выбора».

«Выбор всегда есть!»

«Только либо я, либо он», – фигурка указала на половинку головы; та недовольно сморщилась.

«Почему он такой?»

«Он безумен, а потому закрыт ото всех. Его забывают, хотя он жив... И он исчезает».

«Но ведь ты тоже живая!»

«Нет. Смотри».

Фигурка наклонилась к Светке, и та поняла, что видит своё лицо... Это было оно – Лицемерие. И оно и впрямь было мертво: кожа на лице покрылась трупными пятнами, пустые глазницы излучали холодную муть, застывшие губы крошились от каждого нового слова, обнажая сгнившую плоть и чёрные зубы.

Светка застыла в ужасе, не в силах что-либо сказать. Это был бред! Самый обыкновенный бред! Вот только было неясно, как именно от него можно избавиться...

Половинка головы нахмурилась.

«Мы не бред. Да, мы нечто... Но это нечто порождено здравым рассудком».

«Ты читаешь мои мысли?»

«Я – нет. Только он».

«Тогда как ты догадалась?»

«Я – это он, он – это я. Мы – это ты».

«Нет».

«Да. Смотри», – Лицемерие вытянуло руки и продемонстрировало застывшей Светке изрезанные запястья.

Девочка подалась назад, но только больно стукнулась затылком об стену. Однако Лицемерие снова придвинулось.

«Ты ведь думаешь об этом».

Светка с сомнением посмотрела на изуродованную кожу, рассечённую до самых костей, на переплетения обрезанных сухожилий, на тёмные пятна гнили и следы разложения.

«Нет... – прохрипела она. – Нет».

«Да».

Светка отрицательно затрясла головой. Лицемерие стремительно схватило её за руку, отчего девочка чуть было не вскрикнула.

«Тсс, – прошептали хрупкие губы, – в твоей квартире завёлся монстр. Ты ведь не хочешь, чтобы он нас услышал?..»

Светка отрицательно затрясла головой, совершенно не понимая, с чем именно ей пришлось столкнуться в данную минуту. Что это: паранойя, галлюцинации, действительно бред? Может отходняк от успокоительного?.. А что если это и впрямь – безумие?

Половинка головы усердно закивала.

«Что это?»

Светка вздрогнула и посмотрела на сжимаемый в собственной ладони нож.

Лицемерие улыбнулось.

«Я... не знаю... – прошептала Светка, ощущая, как начинает гореть кожа в том месте, где с ней соприкасается мёртвая плоть. – Отпустите меня, пожалуйста!»

«У тебя появились эмоции».

Девочка кивнула.

«Я больше не буду».

Лицемерие отдёрнуло руку. Раздался звон металла; все с интересом посмотрели на выпавший из Светкиных пальцев нож.

«Плохая примета, – заметило Лицемерие, на что половика головы утвердительно кивнула. – Что-то придёт».

«Уходите», – попросила Светка, с трудом преодолевая накатившую дурноту.

Половинка головы расстроилась.

«А как же выбор?» – Лицемерие отстранилось, превратившись в очередную тень.

«Я хочу жить!»

Половинка головы обрадовалась.

«Как он?» – спросило Лицемерие.

«Нет! Как все!»

«Сегодня всё изменится. В твоей голове нет больше грани. Сознание треснуло. Обратного пути нет. Мы не можем уйти. Тебе придётся выбирать».

«Но я не хочу!»

«Поздно».

НАКАНУНЕ ВЕЧЕРОМ.

1.

В Рязани смеркалось.

– Ну вот и приехали, – Глеб припарковал серую «десятку» на пустынной стоянке за домом и, не глуша мотор, откинулся на спинку. – Как мы себя чувствуем?

На заднем сиденье вздохнули – как-то совсем уж по-человечески: с утратой и невосполнимым горем. Глебу сделалось не по себе, однако он всё же совладал с эмоциями и медленно протянул руку между спинками кресел. Дрожащие пальцы уткнулись в гладкую шерсть, а вниз по запястьям разлилось липкое, ни с чем несравнимое ощущение трепета – леденящий страх перед кем-то более сильным, способным на непредсказуемую жестокость.

«Дурь, честное слово, – и Глеб потеребил за ухо притихшего на заднем сиденье бультерьера; пёс качнул головой и в очередной раз с присвистом выдохнул, наполнив салон невыносимым запахом псины. – Не может же он и впрямь догадываться о том, что произошло... Тем более осознавать это. У него и души-то нет. Одни инстинкты».

Треугольные, близко посаженные, отчего немного раскосые глаза упёрлись в Глеба, будто пёс и впрямь был в курсе всех недавних событий, да и мыслей человека. Зверь попытался облизаться, но клыки зацепились за кожаные ремни намордника и недружелюбно клацнули у носа Глеба. Мужчина невольно отдёрнулся, зацепив локотком руль, – прозвучал сигнал.

Пёс замер, насторожился; уставился на Глеба, словно тот был на порядок ниже в интеллектуальном развитии.

Глеб надавил на педаль газа, прислушался к загнанному вою престарелого авто. Какое-то время под капотом чувствовалась непревзойдённая мощь, однако спустя пару секунд шестнадцать клапанов защёлкали вхолостую, явно задыхаясь от недостатка живительных углеводородов. Салон наполнился запахом выхлопов, тут же вытиснившим собачий дух, а сама машина мелко затряслась, рыкнула напоследок что-то похожее на «ну-ты-и-сво-лочь», – после чего окончательно затихла.

На заднем сиденье нетерпеливо заёрзали. Скрипнули амортизаторы, снова прошелестел вздох.

– Чёртов бензонасос, – выругался Глеб и с досады ударил кулаком по рулевой стойке. – Надо в сервис, достал уже.

Бультерьер согласился: провёл когтистой лапой по спинке кресла, немо призывая машину не издеваться над новым хозяином. А зачем его ещё так далеко везли?.. Только на новое место жительства – по-другому никак.

Отчётливо послышался звук расстёгиваемой молнии. Глеб обернулся.

– Фу! – грозно крикнул он, пытаясь высвободить застрявшие когти из замшевой отделки кресла. – Не хватало ещё на новые чехлы тратиться!

Пёс кивнул: мол, как скажешь, чего орать-то.

Глеб поёжился, поспешил выбраться из неуютного салона. Однако снаружи было немногим лучше.

Уже стемнело. Микрорайон, пока что состоящий из одного единственного дома, погрузился в мрачную дымку, что осталась от дневного смога и теперь мерно заполняла всевозможные пустоты и выемки. Отчётливо чувствовался запах выхлопов, жжёной резины, чего-то токсичного, скорее всего, прилетевшего с противоположной оконечности города, потому что здесь, по заявлениям застройщика, была «зелёная зона». Хотя как знать...

Неимоверно жирные чайки, с трудом переваливаясь с бока на бок, таскали по стоянке разорванный пакет из-под молока. Студенистая жидкость растеклась по тёмному асфальту, однако обнаглевшим птицам было на это наплевать, словно суть игры заключалась лишь в том, кто покажет себя более настойчивым, скорее даже, нудным, не желающим отступать лишь из-за глупого птичьего принципа, если таковой действительно существовал на этом свете. Как продукт, годный к употреблению, скисшее молоко чаек совсем не интересовало.

«Интересно, где у нас ближайший водоём?.. Похоже, и эти двинулись на фоне катящейся врастуды экологии. Хотя, скорее, просто обленились».

– Летать-то хоть не разучились ещё? – И Глеб наотмашь захлопнул дверцу.

Чайки на секунду замерли, уставились на человека, как на шизофреника. Одна из птиц даже что-то прокричала в ответ, наверняка описывая тот маршрут, по которому Глеб может смело прогуляться, если больше нечем себя занять. Затем здравый рассудок всё же взял верх над самодовольством и ленью – чайки нудно загалдели, принялись раскачиваться с удвоенной энергией и, в конце концов, суетной, косолапой толпой закандыляли к мусорным бачкам. Вскоре от них остались лишь расплывчатые, кособокие силуэты, продолжавшие наперебой «сквернословить» и дубасить друг друга, почём зря. Спустя какое-то время гомон стих, захлебнувшись бурной, шипящей волной радости, в предвкушении новых яств, которые можно начать делить заново!

Глеб задумался. В голове сам собой возник фрагмент из допотопного мультика, в котором звери наперебой твердили: «Я дарю тебе это просто так! Просто так!..»

Только, вот, было не совсем понятно, из-за чего именно возникла эта глупая аналогия.

Глеб отвернулся, безразлично посмотрел на растущую из земли десятиэтажку. Новостройка выглядела безжизненной и одинокой. Свет горел всего в паре окон, оставляя остальные необжитые территории брошенными на откуп пустоты, а оттого зловещими и негостеприимными. Складывалось впечатление, что жильцов не заселяли, а скорее, наоборот: гнали прочь изо дня в день. Причём не просто так, а потому что внутри было опасно.

Тёмные окна скалились разведёнными жалюзи, отчего становилось ещё больше не по себе. Глеб поёжился. Хорошо ещё, что со всех сторон напирает спасительная темнота – иначе обширное асфальтово-бетонное «плато», антропогенный ландшафт которой раскинулся на многие метры вокруг, подавило бы окончательно.

Это всё Маринка со своим трепетным отношением к здоровому образу жизни. Или с ЧЕМ-ТО ещё, накрепко засевшим в её голове. Нет, она конечно права: с детьми лучше жить на окраине, в здоровом климате, чтобы не пришлось лет этак через пять-шесть мотаться по больницам из-за какой-нибудь разновидности современных лёгочных заболеваний. А последние вгоняют в оцепенение, похлеще доброкачественного ужастика, – достаточно посидеть пару часов в Интернете, как бессонная ночь точно гарантирована! Однако особого различая между местом их прежнего жительства и «зелёным» микрорайоном Глеб не ощущал. Порой, ему даже казалось, что Маринкина спешка обуславливалась желанием поскорее перебраться на новую квартиру, а экология и дети тут были ни при чём. Ну, или почти ни при чём.

При чём – было нечто иное. О чём они все не только не желали открыто разговаривать, но и думать, находясь поврозь.

Маринка настояла на переезде сразу же, как только Глеб оборудовал санузел, словно была рождена для принятия только этого решения. Если соседи, наподобие трудолюбивых муравьёв, сновали изо дня в день вверх-вниз – что-то перетаскивали, сверлили, доводили до ума, подвозили сантехнику и мебель – словом, основательно готовились к празднованию новоселья, при этом особо не спеша перебираться на новое место жительства, – то их семейство существовало совершенно по иным законам и принципам, больше походящим на навязчивую идею. Глеб был уверен, что они с женой и двумя детьми сродни стаду тупоголовых баранов, которым открыли загон, махнули рукой – и те пошли, даже не задумываясь, куда и зачем. А главное, по чьей воле. Соседи, естественно, в открытую ничего не говорили, но за спиной, по любому, посмеивались, невольно созерцая разворачивающийся на глазах «блицкриг».

О чём думали и говорили соседи на их прежнем месте жительства, оставалось только гадать.

Глеб помотал головой, позволив многострадальной новостройке раствориться в окончательно сгустившихся сумерках.

– Это уже паранойя, – сказал он вполголоса, открывая заднюю дверцу. – Давай, Умка, вылезай, милости просим. Пойдём с остальными знакомиться.

Пёс осторожно выглянул из салона, втянул влажными ноздрями вечерний воздух. В его груди заклокотало, а из пасти донеслось недовольное ворчание.

– Что, не нравится?.. Вот и мне тоже. Только особого выбора у нас с тобой нет, – Глеб взял с задней панели короткий поводок и неловко прицепил к ошейнику.

Умка недовольно засопел, но противиться не стал. Новый хозяин, новые правила – тут уж ничего не поделаешь: нужно смириться и принять всё, как есть. Однако воздух отдавал гнилой падалью, и это было невыносимо. Пёс заскулил, понюхал человека. Просто так, чтобы перебить незнакомый запах чего-то отдалённого, чуждого, потустороннего; чтобы вспомнить прежнего хозяина, который почему-то пах точно так же, что и этот, новый.

– Э, чего это ты удумал... – пошутил Глеб, вспомнив очередной мультик из огромной коллекции сына, попутно отодвигая плоскую голову пса подальше от колена. – Оголодал, что ли?.. Ничего, сейчас Маринка тебя чем-нибудь накормит. Хотя, для начала, меня придушит, – он подёргал за поводок, желая убедиться, что животное под контролем. Хотя рядом с таким зверем вряд ли хоть что-то может быть под контролем... если только ты сам при этом не зверь, вроде него.

Умка чихнул, легко спрыгнул на асфальт. Он тут же затравленно огляделся, принял выжидательную позу, потом зачем-то зарычал, но, так и не учуяв опасности, умолк, лишь изредка прислушиваясь к громыханиям засыпающего города. Не смотря на то, что над головой повис октябрь, было как-то по-летнему душно.

«Такое ощущение, что всевышний забыл про свой обогреватель и тот, почём зря, перерабатывает космос в затянувшееся лето».

Глеб вздохнул, потрепал пса по мускулистой шее.

– Это город, брат. Ничего, привыкнешь.

Умка снова вздохнул: а что делать? От прежней жизни не осталось и следа. Что ж, будем приспосабливаться. Данность тревожила, но одновременно и радовала.

Глеб прикоснулся к загривку пса: в большей степени, для собственной уверенности, нежели так искренне желая поддержать испуганное животное. Затем выдохнул и, не спеша, зашагал к подъезду, освещённому одинокой желтоватой лампочкой под козырьком.

За спиной крякнула сигналка, но ни человек, ни собака не обратили внимания. Обречённо мигнули фары, и машина окончательно умерла.

На чёрном небосводе блеснула падающая звезда.

Умка заворчал, косясь на бездну.

2.

– Батюшки святы! – воскликнула консьержка, укрываясь газетой.

В своём маленьком, тесном закутке, больше походящем на газовую камеру, она напоминала осуждённого-смертника, судорожно пытающегося отмахнуться листком бумаги от удушливого иприта.

Глеб аккуратно придержал дверь – автоматический амортизатор барахлил, отчего массивная створка ужасающе грохала по железному косяку, приводя противную старушенцию в состояние крайнего бешенства. Глеб молниеносно осознал допущенную ошибку: поспешил переключить внимание на натянувшийся поводок и шарахнувшегося в сторону пса.

Умка скользил по кафелю, однако не понимал этого и продолжал упорно рваться к дрожащей старушке. Его разбирало любопытство – хотелось поскорее обнюхать нового человека и составить о нём первоначальное впечатление, ведь жить придётся бок о бок. Однако лапы то и дело разъезжались, отчего поведение собаки со стороны выглядело непредсказуемым.

Глеб дёрнул за поводок; пёс громко выдохнул и обиженно покосился на нового хозяина.

– Умка, место!

Консьержка выглянула из-за газеты, гнусаво прошепелявила, тыча в собаку артритной закорючкой, заменявшей ей указательный палец:

– Это что же за зверь-то такой? – Она брезгливо поморщилась и ещё сильнее вжалась в кафельную стену. – Никак одна из тех самых крыс, что в канализации до таких слоновьих размеров вырастают?..

– Опять вы своей бульварщины начитались, Алла Борисовна, – Глеб попытался улыбнуться, но вышло как-то не очень.

Умка завилял хвостом, предлагая мир.

Глеб, пользуясь моментом, заспешил к лифту, но консьержка не желала так просто отставать:

– Эта «бульварщина» – как вы выразились» – намного беспристрастнее любой другой прессы, которую уже давно купили магнаты и олигархи! – Бабулька деловито вскинула «жёлтые» листы, пестрящие фотографиями полуголых девиц, и горделиво надулась, наподобие престарелого какаду, смакующего сочную дулю.

«Надо же, какие мы, оказывается, подкованные», – машинально подумал Глеб, стараясь сосредоточиться на таком далёком лифте.

Алла Борисовна реагировала на человеческий дух. Как самая настоящая нежить, от которой лучше держаться подальше. Иначе, чего доброго, собьет с пути истинного, уподобит себе, или и вовсе проглотит с потрохами!

Глеб потряс головой, силясь избавиться от надуманной мракобесии. Невольно покосился на притихшего у ног пса. Умка потерял к Алле Борисовне всяческий интерес – так же быстро, как и приобрёл, – и умилённо разглядывал то открывающиеся, то закрывающиеся двери флегматичного лифта.

– Надеюсь, вы в курсе, что все эти крысы-переростки, – Алла Борисовна содрогнулась от произнесённых слов, – почём зря жрут своих хозяев? Вы, вообще, новости по телевизору смотрите? Эти твари носы людям откусывают и руки-ноги отгрызают! – Старушенция принялась обмахиваться растрепавшимися от резкой жестикуляции листами газеты. – А потом ложатся, как ни в чём не бывало, у порога, и никого внутрь не пускают, чтобы помочь не смогли. Вот такая бестия у вас на поводке сидит.

Глеб на секунду опешил ото всего услышанного; тут же открыл было рот, в попытке что-либо возразить, однако Умка его опередил и издал злобный рык, адресованный Алле Борисовне, – достала, кочерга старая, честное слово!

– Вот-вот, – злорадно кивнула консьержка, будучи уверенной, что пёс на неё не кинется. – А я что говорю?.. Налицо буйная агрессия – это самый настоящий монстр и человекоубийца!

– Алла Борисовна, ну что вы такое говорите?.. Это обычная собака. Вернее не обычная. Знаете, какая у него родословная?..

– Не знаю и знать не хочу! Чтобы я вот это – в первый и в последний раз видела!

– Но...

– И никаких «но»! – Алла Борисовна отложила в сторону газету и, наморщив лоб, уставилась в глаза бультерьеру. – У, ирод, место тебе на живодёрне, а не среди добропорядочных людей!

Умка оскалился, снова натянул поводок.

– Послушайте, он же ничего вам не сделал, – Глеб уже начал терять терпение, однако по-прежнему сдерживал себя, – скандала из-за собаки только не хватало. – Это просто обычный пёс!

– Ага, обычный, как же... Знаем мы этих обычных! – Консьержка облокотилась об усеянный крошками стол, уставилась на сопящего пса, как Моська на слона. – Обычные Шарики да Бобики, вон, по помойкам да подворотням бегают, чего бы слопать ищут, чтобы с голодухи не загнуться. А твой... Не знаю даже, как и назвать!.. Вообще, чуть ли не набросился на меня, как только учуял! Посмотри, зубища какие скалит! Не будь намордника – так и сожрал бы заживо! У, бесовское отродье! Прости, Господи.

– Так вы его сами провоцируете... – Глеб прикусил язык, понимая, что сболтнул лишнего, и стал медленно пятиться к лифту, пытаясь утянуть за собой возбуждённого склокой пса.

– Ах, это я оказывается виноватая! – воспряла духом Алла Борисовна, которая, такое ощущение, всё это время только и ждала, когда же ей начнут дерзить по-настоящему. – Виноватая, что сижу тут днями и ночами, за порядком слежу... Чтобы вот такие, как ты, неблагодарные, не пойми кого, в дом не тащили! Нет бы, спасибо сказать – так я, оказывается, ещё и провоцирую кого-то! Да он рождён, этот твой монстр, чтобы людей калечить! Его и провоцировать не надо – спиной повернись... и готово! Только и ждёт этого! У, кровопийца генномодифицированная!

Глеб с трудом втащил сопротивляющегося пса в лифт и выдохнул лишь только после того, как створки дверей отгородили его от взбешённого монстра в человеческом обличии, переставшего воспринимать нормальную людскую речь.

Умка сочувственно вздохнул – ему бабка с самого начала не понравилась. От неё пахло могилой.

3.

– Чёртова дура! Совсем из ума выжила, – Глеб сокрушённо покачал головой, присел на корточки. – Ты на неё внимания не обращай – ей лишь бы только с кем «помахаться». Причём неважно, по какому поводу. Рано или поздно это всё равно бы случилось. Так что, с боевым крещением тебя, дружище.

Умка ничего не ответил, потому что продолжал оставаться собакой. Он лишь напряжённо всматривался в наступающие со всех сторон стены и изредка поглядывал на «гудящий» потолок. Походило на то, будто блестящие грани сговорились между собой, взяли в союзники скользкий пол и теперь пытались повалить с ног, чтобы затем непременно сожрать!

Что-то явно происходило – только, вот, что именно?

Умка чувствовал, что они движутся, но только куда и каким образом – оставалось для него загадкой. Хотя новый хозяин вроде как совсем не нервничает. Или просто не догадывается, что происходит в действительности...

Глеб потёр заросший подбородок, заглянул в слезящиеся глаза собаки.

– Да не переживай ты так. Наладится всё. Вот только время пройдёт...

Умка понимающе кивнул. Бог с ней с этой бабулькой – сживёмся!

– Тут даже не в тебе дело, – в полголоса размышлял Глеб, прислонивший спиной к стенке лифта. – Она меня ещё при первой встрече невзлюбила. Знаешь, есть такие типы людей, которые просто не могут находиться друг рядом с другом. Как кошка с собакой, например, – ну же, ты должен это понимать! Хотя у нас, у людей, взаимоотношения складываются немного иначе... Мы ведь, вроде как, одного вида.

Умка тряхнул головой. Стены, пол, потолок – всё давило! Пёс перевёл взор на нового хозяина и жалобно заскулил, интересуясь, как долго им ещё нужно находиться в этом странном, раскачивающемся и непонятно куда двигающемся месте. Зачем они вообще сюда полезли?.. Неужели лишь для того, чтобы скрыться от человека по имени Алла Борисовна?

– Совсем я тебя запутал, да? – Глеб улыбнулся. – Просто она как-то совсем уж сдружилась с моей женой. Причём настолько стремительно, что даже я сам не понял, как это произошло. Тут ведь и в возрасте разница, и в складе характера, да и в семейной обстановке – не думаю, чтобы у Аллы Борисовны были дети... да даже просто связи с противоположным полом. Ну, ты понял, о чём я... Да и бог с ним со всем, – Глеб непроизвольно махнул рукой. – Плохо, что она в курсе наших домашних склок, а отсюда произрастает и всё остальное, свидетелем чего ты только что стал. Такое ощущение, что я непроизвольно заимел ещё одну тёщу. А та – ненавистного зятя, которого, по идее, и быть не должно. Странно как порой судьба складывается... Хм...

Умка гавкнул, чтобы поддержать беседу – он всё понимает.

– Надо будет всё же поставить её на место, – продолжал Глеб. – Только вот боюсь, Маринка меня совсем не поймёт. Она предпочитает ладить с людьми. Вернее просто мирно сосуществовать. И пользоваться этим. Своего рода, симбиоз или даже паразитизм. Чего киваешь? Неужели понял, как наше человеческое сообщество устроено?

Пёс заскулил, беспокойно огляделся по сторонам.

– Хотя чего тут понимать... – Глеб поднялся, размял затёкшую шею. – Все мы – звери. Особенно если поглубже капнуть. В голове – непроглядный мрак, своеобразная среда обитания. Повадки – явно хищные. Свирепые, не допускающие ни жалости, ни сострадания, ни взаимовыручки. А вот вместо сердца – загнанный заяц. Того и гляди испустит дух – задайся только целью обретения смысла. Разум и вовсе на ленивца похож – такой же медлительный и неповоротливый. Любые задачи, кроме попытки выжить любой ценой, ему во вред. О душе вообще молчу... Так что на деле, не пойми что выходит. «Гомо зверюнус» какой-то. Хм... – Глеб подмигнул ворчащему Умке. – Тебе, вон, хорошо – ты пёс и этим всё сказано. Даже документы все при тебе: ошейник, лапы, хвост. А что другие по этому поводу говорят или думают – не бери в голову. Усёк?

Умка по-человечьи хмыкнул, будто терзаемый сомнениями. Повёл головой, изнывая от нетерпения.

– Чего, не согласен? – усмехнулся Глеб и нетерпеливо постучал ногой по двери – лифт замер пару секунд назад, однако выпускать пассажиров не спешил. – Ну же, железяка, крути свои шестерни!

Умка недовольно рыкнул, и двери тут же покорно открылись.

В глаза ударил резкий свет от мерцающих под потолком трубок. Пёс фыркнул.

– Ты чего? – не понял Глеб, направляясь к дверям квартиры.

Пахло чем-то гнилым, разлагающимся, давно мёртвым. С потолка свисали тонкие нити, которые обволакивали шерсть, протягиваясь следом, не желая отпускать.

Умка ощетинился.

– Спокойнее, – сказал Глеб.

Он понятия не имел, отчего старается говорить в полголоса: площадка была не заселена, а из-за закрытых дверей никто не показался бы, даже устрой он гвалт или закричи на всю лестничную клетку «помогите – убивают!» Вернее территория всё же была частично заселена – его семьёй. Их словно выбросило на необитаемый остров волнующимся морем социальных проблем или элементарной упёртостью жены. Именно последнее, куда в большей степени, походило на правду. Всё остальное, надуманное несколькими минутами ранее, билось о бетонную стену действительности, оседая крошкой вдоль стен. Да. Дети, экология, престижный район – всё это оставалось призрачным и эфемерным, по существу, необходимым лишь для успокоения зудящего под черепной коробкой сознания. Так было проще успокоить себя.

– Вот чёрт! – Глеб пнул пустую жестянку с трафаретом «Титан» на погнутом боку. – Такое ощущение, что кто-то свою квартиру заново переклеил! Идиоты.

Умка вздрогнул, уставился в тот угол, куда отлетел странный предмет из-под ноги человека.

Глеб не без труда выскреб из волос частицы приставшего клея и с омерзением обтёр пальцы о шершавую стену.

– Хоть бы убирали за собой. Свиньи! – Он негодующе смахнул с потолка переливающиеся нити. – Юрка ведь завтра с утра, по любому, с ног до головы уделается – тут, как говорится, без вариантов!

Пёс зарычал, однако Глеб не обратил внимания.

Одна из дверей незаметно отворилась.

Незаметно для хозяина, но Умка сразу уловил лёгкое дуновение, из-за которого гнилой смрад отпрянул прочь. Запахло человеческими телами и чем-то ещё: тёплым, дурманящим, девственным. Именно от последнего в клыках поселился нестерпимый зуд. Зуд возбуждения. Пёс облизался, склонил голову на бок. Пахло кровью.

– Ты окончательно спятил?! – Сухой голос принадлежал высокой женщине в халате.

Она замерла в дверном проёме, а из-за её высокой фигуры выглядывал человеческий детёныш.

– Марин, так было нужно, – промямлил Глеб, стирая со лба остатки строительного клея.

– Мог бы сначала позвонить, прежде чем тащить ЭТО в квартиру! – Холодный голос тут же оборвался; женщина брезгливо подцепила малыша под руку и исчезла в недрах квартиры.

Умка мотнул головой: всё становилось более-менее понятным, но последний запах по-прежнему не давал покоя. Он не принадлежал ни хозяину, ни этим двоим. Оставался кто-то ещё.

Пёс фыркнул и засеменил на косолапых лапах впереди вздыхающего Глеба.

4.

– Юрка, отойди от двери! – Марина всплеснула руками. Затем тяжело вздохнула. – Света, уведи брата отсюда.

– Он что сам ходить не может?.. – Хлопнула дверь в соседнюю комнату, окончательно искалечив остатки фразы.

Человек по имени Светка упорно не желал показываться на глаза.

Умка уловил, как за приоткрытой дверью мелькнула детская тень и тут же скрылась в темноте, оставив после себя запах мочи, влажные губы и частый топот ног. Неряшливые движения затихли после очередного шороха – туда-сюда – наверняка под кроватью или столом, где же ещё.

Скорее всего, это просто игра, так что беспокоиться не о чем.

В животе заурчало. Умка напоказ облизался – кормить совсем не спешили, а вроде как уже пора. Однако на него даже не смотрели, продолжая спорить.

Марина застыла у холодильника в какой-то недосформированной позе: словно ещё не до конца решила, чем следует себя занять. Она смотрела на чёрный квадрат окна, заламывала руки и неприятно хрустела суставами.

– Неужели больше некуда его деть?

Глеб вздохнул.

– Марина, говорю же, что это только на первое время. Пока всё не уляжется.

– И когда это произойдёт? Неделя, месяц, год?..

– Пожалуйста, не начинай... – Глеб заскользил апатичным взглядом по граням нарисованных на скатерти квадратиков – те как-то странно переходили один в другой, множились, расширялись, ускользали от взора и стремились поскорее скрыться за краем стола.

– А я ещё не начинала!

Глеб вздрогнул, оторвался от своего бесполезного занятия.

Марина отошла от окна и открыла холодильник. Уставилась на полки с продуктами. Действие снова вышло спонтанным, и теперь она уже совершенно точно не понимала, что именно ей нужно.

Умка поджал хвост, заворчал – со стороны грохочущего белого шкафа пришла зима. Только какая-то необычная: сдавленная, сухая и неимоверно кислая, будто её весь год мариновали внутри. Теперь Умка ещё больше невзлюбил холод, однако попытался сдержать рвущиеся из груди эмоции и лишь жалобно заскулил, продолжая изредка посматривать на застывшую в нерешительности женщину.

Марина вздрогнула и, схватив первое, что подвернулось под руку, захлопнула увесистую дверцу, оклеенную на уровне живота фантиками от жвачки – сын постарался, а может и дочь, чтобы её позлить.