Текст книги "Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)"

Автор книги: Александр Соболев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

Глава двенадцатая

Затянувшаяся, изрядно надоевшая осень с ее нудными моросящими дождями и пронизывающими жесткими ветрами, внезапно и разом кончилась. Исчерпавший себя ноябрь, казалось, по волшебству свежим морозцем осушил насквозь пропитанные влагой московские улицы и бульвары. По зимнему неярко светило низкое, негреющее солнце.

Именно в такое утро Сегал, принаряженный в свой единственный костюм и демисезонное пальто, по случаю приобретенное на барахолке, бодро шагал к новому месту работы, в редакцию заводской многотиражки «Все для победы».

О чем он думал в эти минуты? В общем-то ни о чем: все было передумано, взвешено и решено. Как бы там ни было, его основная профессия – журналист. Значит, перо в руки и за дело.

Он пришел в редакцию почти первым и застал там лишь худощавую, полногубую, с голубыми выпученными глазами женщину, как оказалось, машинистку. Ефим поздоровался.

–    Здгавствуйте, – ответила она картаво, изучающе рассматривая Ефима, – вы наш новый соттудник Сегал, да?

–    Как вы догадались?

–    Очень пгосто – по фотоггафии в нашей газете. А то, что вы будете у нас габотать, знает вся гедакция. Меня зовут Анфиса Павловна, фамилия Пышкина, – представилась она. – Если хотите, можете почитать пока подшивку нашей газеты. – Она протянула Ефиму папку и неспешно затюкала на пишущей машинке.

Ровно в девять в редакцию вошел человек среднего роста, весь в сером: серая шапка, серое длинное пальто в елочку, из-под которого выглядывали широченные серые брюки. Он суховато поздоровался с машинисткой, глянул на Ефима, прошел в другую комнату и закрыл за собой дверь.

–    Наш гедактог, – негромко, но значительно объяснила Анфиса Павловна, Федог Владимирович. Сейчас доложу ему о вас.

Через несколько минут она вышла от редактора и сказала Ефиму, что он может войти.

Не отрывая глаз от бумаг, редактор кивком указал на стул:

–    Садитесь, товарищ Сегал, я сейчас.

Ефим внимательно вглядывался в его лицо – бледное, удлиненное. Раздвоенный подбородок указывал на упрямство и волю, тонкие крепко сжатые синеватые губы под длинноватым носом усиливали это впечатление.

Редактор неожиданно оторвался от бумаг, прямо посмотрел на Ефима. Сквозь толстые стекла роговых очков серо-стальные небольшие глаза глядели прокалывающе. Помолчав, редактор глуховато произнес тонкогубым ртом:

–    Ну-с, будем знакомы. Гапченко Федор Владимирович. Зоя Александровна Горина, кажется, все мне о вас сообщила. Да и в материале Алевтины Михайловны многое сказано... Так что заочно я с вами вполне знаком. Кстати, как вам понравился ее репортаж?

У Бфима чуть не вырвалось: ремесленная стряпня. Но начинать с этого он посчитал неудобным, ответил дипломатично:

–    Материал как материал... думаю, следовало бы его подать, как вам сказать, несколько деловитее, что ли...

–    Имеете в виду – квалифицированнее?

–    Пожалуй, так...

Правая щека редактора передернулась, будто змейка пробежала снизу вверх по ней.

–    Я понял вас. Алевтина Михайловна как журналист слабовата... весьма. Да и все мы тут не очень... Вы специалист в газетном деле, вот и покажите нам класс... Мы с удовольствием поучимся.

Ефим насторожился: «Встречает не с цветами! Упрям, с апломбом. Работать с ним вряд ли будет легко».

–    Вам, конечно, известны обязанности ответственного секретаря? – спросил Гапченко, не услышав ответа Ефима на свои последние слова.

–    В основном, да: макет, верстка, типография...

–    У нас не совсем так, – поправил редактор. – Наша газета выходит пять раз в неделю: четыре раза на двух полосах и один – на четырех. Пишущего народа в редакции – раз, два и обчелся. Предприятие у нас огромное, уйма подсобных служб – дел невпроворот, скоро сами убедитесь. Ответственным секретарем вы будете скорее формально, мы пригласили вас на освободившееся место как рабочую пчелу – делать мед, можно и горький. А техническую работу...

В кабинет вошла женщина средних лет, полноватая, чуть ниже среднего роста. Поздоровалась, повесила свое пальто рядом с пальто редактора.

–    Знакомьтесь, – сказал Гапченко, – Софья Самойловна Адамович, мой заместитель. Это наш новый сотрудник, Ефим Моисеевич Сегал.

Софья Самойловна села рядом с Ефимом, спустила с головы на покатые плечи белый пуховой платочек, обнажив мелковолнистые, чуть седеющие каштановые волосы. Темно-серыми глазами быстро осмотрела Ефима с головы до ног. Ее смазливое, типично восточное лицо, кроме угодливости, ничего не выражало.

–    Я, Соня, поясняю нашему новому сотруднику, – обратился к ней Гапченко, – что техническую работу у нас есть кому делать. – Ну, хотя бы тебе.

–    Конечно, – согласилась Софья Самойловна, замигав короткими ресничками и придав лицу на этот раз выражение особой деловитости.

–    А Ефиму Моисеевичу, как классному журналисту, – Ефим опять отметил про себя тон, которым это было сказано, – придется поставлять материал, разбирать поступающие в редакцию сигналы и еще кое-чем заниматься... Ну, допустим, возникнут непредвиденные обстоятельства...

–    Конечно, – подтвердила Софья Самойловна.

–    Знаешь, Соня, Сегалу не понравился опус Крошкиной о нем и его смене. Давай поручим ему, – глядя на Ефима с полуприкрытым подкусом, предложил Гапченко, – написать очерк страничек на десять о Радужине и его бригаде.

–    Конечно, – снова согласилась Софья Самойловна.

–    Не возражаете? – обратился редактор к Ефиму.

–    Вообще-то мне больше по душе критические материалы, посложнее да позаковыристее...

Редактор переглянулся с заместителем.

–    Хорошо, тогда поручим вам разобраться в работе комбината питания. Жалоб на него, письменных и устных, мы получили немало. Несколько раз выступали, правда поверхностно, эффекта никакого. Попробуйте, Ефим Моисеевич, чуть потеплевшим голосом сказал Гапченко, – поглубже вникнуть в этот вопрос, дадим вам на это неделю. Хватит?

–    Конечно, хватит, – определила Софья Самойловна, хотя вопрос к ней совсем не относился.

–    Не знаю, – сказал Ефим, – на деле видно будет: может быть, хватит, а, может быть, и нет.

–    Добро, – заключил Гапченко, – значит, примерно через неделю статью ко мне на стол.

Глава тринадцатая

Из материалов, помещенных в газете «Все для победы» за 1944 год о комбинате питания, Ефиму удалось узнать немногое. В одной из заметок говорилось об антисанитарии в столовой, в другой – об осколке стекла в каше, поданной рабочему, в третьей – рабкор жаловался на значительное уменьшение порций дополнительного питания. Пожалуй, все. А вот анонимное письмо, недавно полученное редакцией, заинтересовало. Неизвестный автор сообщал: «Работники столовой, особенно повара, уходят через черный ход с брюхатыми сумками. Факт – продукты воруют, проверьте, сами убедитесь...»

Все может быть, подумал Сегал. Он вспомнил, как еще до войны ему, корреспонденту городской газеты, приходилось писать о так называемых точках общепита. И даже тогда, когда в московских продовольственных магазинах и на колхозных рынках и в мясе, и в рыбе, и в прочей снеди недостатка не ощущалось, да и цены были божескими, некоторые заведующие столовыми, буфетами, повара и шеф-повара – воровали, с разным размахом, но воровали.

Можно себе представить, думал Ефим, сколько жуликов расплодилось и что они вытворяют теперь, в войну, когда каждый кусок мяса, хлеба, масла – на вес золота! А, главное, когда и силы, и внимание народные сосредоточены на фронте. Не до контроля за общепитовцами: есть дела поважнее!.. Жуликам раздолье в такой обстановке.

* * *

Комбинат питания, или фабрика-кухня, как гласила вывеска, оказался довольно крупным и сложным предприятием. В. разных его службах было занято более двухсот человек.

Для начала, прикинул Ефим, надо узнать, сколько расхитителей поймано и обезврежено на комбинате за годы войны, кто именно. Он задал эти вопросы заведующей бытовым сектором завкома профсоюза Елене Пантелеевне Лисичкиной. Цветущая, полногрудая дама с чуть седоватым перманентом озадаченно посмотрела на Ефима и в свою очередь спросила:

–    Вы откуда будете, молодой человек?

–    Я представился вам: из редакции, новый сотрудник.

–    А мне показалось, из милиции, – недоуменно пожала плечами Лисичкина. – Какое дело редакции, кого поймали, кого посадили на комбинате... Мы, завком, и то этим : не интересуемся и вам не советуем. На это есть прокурор,  милиция...

 Небольшие карие глаза ее были поразительно схожи с  глазами Яшки-кровопийцы. Она то и дело отводила их в  сторону, избегая встречи с тазами Сегала.

–    А как, на ваш взгляд, кормят в столовых комбината? Это уж, надеюсь, дело завкома, а не милиции?

–    Ну... – не сразу ответила Лисичкина, – как кормят, так кормят... Обыкновенно. Время военное, не до разносолов, сами понимаете, товарищ корреспондент.

–    Так-то оно так, – возразил Ефим, – но, по-моему, кормят очень плохо даже для военного времени. Мне комбинатовские угощения прекрасно известны: я полгода на них живу. Сказать честно, они у меня поперек горла стоят. Вероятно, и вы питаетесь в заводской столовой? Каково ваше личное мнение о ней?

–    Я человек больной, – страдальчески проговорила  Лисичкина, – поэтому дважды в день пользуюсь диетпитанием.

Румяное сытое лицо завкомовской дамы никак не вязалось с ее сетованием на плохое здоровье.

–    А жалобы от посетителей поступают в завком? – спросил Ефим.

– Поступают. И что? Мало ли недовольных! В комбинат ходят тыщи, всем не угодишь...

Зазвонил телефон. Лисичкина взяла трубку.

–    Завком слушает. Василий Данилович?.. Сию минуту иду. – Она положила трубку, заторопилась. – Советую вам, молодой человек, обратиться к товарищу Дуганову, старшему мастеру из ремонтно-механического... Он у нас голова заводского рабочего контроля.

Минут через двадцать Сегал беседовал с Дугановым, грузноватым человеком, лет шестидесяти, седоусым, медлительным.

–    Да, действительно, – подтвердил Дуганов, разминая, но почему-то не прикуривая папиросу, – действительно, я возглавляю рабочий контроль больше трех лет. Комбинат питания?.. Наши контролеры обнаруживали там отдельные фокусы, но чтоб через меру – имею в виду уголовные преступления, то таковых нами не обнаружено. Сам я в столовую не хожу, обедаю дома. Вот... – Дуганов, наконец, раскурил папиросу, – больше ничего сообщить не могу. У меня человек тридцать помощников, вот они и контролируют, когда возможность есть, шастают по столовым, магазинам. Но и у них свободного времени в обрез. Так что...

Дуганов продолжал говорить, но Ефим его уже не слушал. Ему стало ясно: ни рабочий контроль, ни завком серьезно комбинатом питания не занимаются. Живется комбинатовским работникам – как крысам в хлебном амбаре, где и духом кошачьим не пахнет, и ни одной крысоловки не поставлено. Остается побывать в районном ОБХСС.

Начальник ОБХСС в чине капитана, немолодой человек с тупоносым лицом, встретил Ефима молчаливым вопросом: чего, мол, пожаловал?

Ефим отрекомендовался:

–    Сотрудник газеты «Все для победы».

–    Капитан Алимов. Прошу, присаживайтесь. Слушаю вас.

Ефим коротко изложил цель визита.

Капитан приподнял белесые щетинистые брови, отчего на лбу его обозначились две ровные морщины, постучал костяшками согнутых пальцев о край стола, он словно что-то вспоминал, но вспомнить никак не мог.

–    Комбинат питания, говорите? Злостных хищений там не припомню. Я этой службой почти четыре года командую, однако при мне ничего такого, чтоб уж очень, на фабрике-кухне не было. Впрочем, сколько у нас объектов, сколько делов... Разве упомнишь? Питательными точками у нас занимается лейтенант Касатиков. Сейчас вызовем его сюда.

Явился Касатиков. Долговязый, угловатый, с большим, усыпанным коричневыми веснушками носом.

–    Слушаю вас, товарищ капитан.

–    Вот корреспондент интересуется комбинатом питания, фабрикой-кухней, – сказал капитан.

–    Какой фабрикой-кухней? У меня их несколько...

–    С моторного, – сказал Ефим.

–    А! С моторного завода? Что вас интересует?

–    Вы давно занимаетесь комбинатом?

–    Три года. А что?

–    Срок порядочный. За это время там не обнаружено вами серьезных недостатков?

– Никак нет, товарищ корреспондент, кое-что было мелкое... Крупное? Ничего такого не случалось. Директор комбината Корней Гаврилович Грызо – человек уважаемый, авторитетный, поставленный райкомом партии. Как же ему не верить?.. Там большая группа рабочих контролеров, я туда частенько заглядываю. Нет, не беспокойтесь, там полный порядок.

* * *

Райотдел МВД находился почти рядом с общежитием Ефима. В кармане его лежало распоряжение о переселении в общежитие инженерно-технических работников, недалеко, всего через несколько домов, и Ефим решил перенести свои вещички в новое жилье, не дожидаясь вечера.

В теперешнем его общежитии было безлюдно. Двое, видимо, с ночной смены, еще спали. Оказался дома и ушедший утром на работу рыжеусый солдат: он сидел на кровати с забинтованной рукой и читал газету.

–    Привет, Петрович! Что с рукой?

–    Да вот, болванкой угораздило, чуть всю лапу не отхватило... Теперь, поди, недели три придется на бюллетене загорать... Такая незадача. Не привык я без дела болтаться.

– Что поделаешь... Бывает, – посочувствовал Ефим. Он внимательно посмотрел на рыжеусого.

–    Чего уставился, не узнал, что ли? – усмехнулся Жилин.

–    Рука сильно беспокоит, Степан Петрович?

–    Не особенно... Почему спрашиваешь?

– Дело есть!

И Сегал рассказал Жилину о редакционном задании.

–    Понимаешь, Степан Петрович, ни завком, ни рабочий контроль, ни милиция не располагают никакими материалами о хищениях на комбинате. Может такое быть? Мы с тобой сами там столуемся. Ну, и как?

–    Чего говорить, паршиво, еда плохая... Но я-то тут при чем?

–    Ты слушай. У тебя теперь свободного времени хоть отбавляй, хочу просить тебя помочь мне в этом деле.

–    Я? Помочь? Чем же?

–    Это уж, Степан Петрович, не твоя забота. Согласен?

–    А почему бы и нет?

–    Прекрасно. Ты еще не обедал?

–    Нет.

– И я не обедал. Одевайся. А я захвачу свои вещички, зайду на несколько минут в общежитие ИТР. Я вчера говорил тебе, что туда перебираюсь?

–    Говорил.

–    Ну так одевайся, пошли.

Комендант общежития поселил Сегала в большую светлую комнату.

–    Вот так хоромы! – ахнул Жилин. – Такая-то комнатища – на четверых... Красота!

Ефим смутился.

–    Это мне, Петрович, на годы. Ведь я бездомный. Прежнюю мою комнату мне так и не вернули. Выходит, мне здесь жить и жить. А ты, как кончится война, поедешь в свой родной сибирский дом...

–    Ты что, Ефим, будто оправдываешься? Получил – слава Богу! Живи себе на здоровье! Чудак!

–    Какой у тебя, Ефим, план операции? – спросил Жилин по дороге в комбинат. – Ну придем мы сейчас в столовку, подадут нам с тобой обед. А дальше что?

–    Дальше? – улыбнулся Ефим загадочно. – А мы обедать не будем.

–    Как тебя понимать?

–    Обыкновенно. Полагается нам двести граммов хлеба к обеду? Полагается. Вот мы сразу и проверим вес. Уразумел?

Жилин немного помолчал.

–    Постой, постой, браток, как же ты вес проверишь?

–    В столовой весов предостаточно.

–    Получается, Ефим, не обедать мы с тобой идем, а вроде на боевое задание. Ладно. Я хоть руку повредил, а брюхо в полном порядке. Есть хочу – страсть!

–    Значит, отказываешься, Степан Петрович?

–    Зачем отказываюсь? Надо подзаправиться, а потом уж в бой. Давай вернемся в общежитие, у меня там кое-что припасено.

Ефим тоже изрядно проголодался. Предложение Жилина было принято.

Во время скромной трапезы Ефим мысленно перепроверял стратегический план предстоящей операции и вдруг обнаружил в нем просчет, который сводил весь план на нет. И как это он раньше не додумался? Ведь ни он, ни тем более Жилин, не являются официальными представителями контролирующих органов.

–    Знаешь, Степан Петрович, я, кажется, дал большую промашку. Без работника милиции нам никак не обойтись. Наступишь на хвост жулику, – конечно, он станет огрызаться. А в присутствии милиционера не посмеет. Перекусим и пойдем в райотдел МВД.

Через час Сегал, Жилин и приданный им молодой практикант из ОБХСС, одетый в гражданское, сидели в столовой за грязным столом со следами размазанной каши и оплесками щей. Подавальщица принесла сразу суп из концентрата, на второе – по две ложки жидкой, плохо разваренной пшенной каши, по порции черного хлеба.

Сегал, Жилин и милицейский работник переглянулись, сложили все три порции хлеба на тарелку и, не притронувшись к обеду, направились к заведующей столовой.

Немолодая, весьма умеренной для деятеля общественного питания упитанности женщина встретила непрошенных гостей настороженно. Посмотрела на тарелочку с хлебом, которую держал Ефим, вежливо осведомилась:

–    Что вам угодно, молодые люди?

–    Вы завстоловой? – спросил Ефим.

–    Да.

–    Я – сотрудник заводской многотиражки Сегал, это – слесарь завода, товарищ Жилин, это – товарищ Анофриев. – Ефим решил пока не уточнять, кто такой Анофриев.

Заведующая покосилась на Анофриева, но, очевидно, ничего опасного не заподозрила.

–    Очень приятно познакомиться, Жмотина... Что вам будет угодно? – повторила она.

–    Скажите, пожалуйста, – спросил Ефим, – сколько должна весить порция хлеба к обеду?

Лицо Жмотиной вспыхнуло.

–    Вы же знаете: двести граммов.

–    А сколько весит каждая из этих порций?

–    Известно, двести граммов.

–    Вы уверены?.. Давайте проверим.

Жмотина еще сильнее побагровела.

–    Зачем проверять, молодые люди? Если вам маловато этого хлеба, можно добавить...

В магическом действии куска хлеба на полуголодных в военное время людей Жмотина не сомневалась.

–    Ты уж эти штучки, дамочка, брось! – вспылил Жилин. – Нам что положено, то и отдай. Сказано взвесить – давай взвешивай.

Жмотина перестала улыбаться.

–    Странные вы какие-то, граждане. Давайте пройдем к весам, если уж так настаиваете. В подсобном помещении все три ломтя хлеба положили на весы. Стрелка показала 540 граммов.

–    Вот это да! – ахнул Жилин.

Анофриев не мигая уставился на стрелку.

–    В трех порциях недостает шестьдесят граммов, все видели?.. Многовато, как вы считаете? – спросил Ефим. Он положил хлеб обратно на тарелочку, передал Жилину. – На, солдат, охраняй! Что вы на это скажете, товарищ Жмотина?

–    Это недоразумение, этого не может быть, какой-то непонятный случай, – залепетала Жмотина. – Скажите, молодые люди, – вдруг спросила она, – а довесков не было? Вы могли их по дороге уронить или... – Она красноречиво смолкла.

«Ах, сволочь!» – выругался про себя Ефим, но вслух спокойно закончил:

–    Или съесть? Это вы хотели сказать?

–    Всяко бывает, товарищ редактор, – она нагло ухмыльнулась. – А мы что здесь, по-вашему, воры?!

–    Это слово пока никто из нас не произнес, – подчеркнуто строго ответил Ефим.

–    Вот и хорошо, – Жмотина опять заулыбалась, – ну произошла ошибочка, вы уж нас извините. На работе чего не случается. Мы с вами приличные люди... Всегда можно договориться.

–    К примеру, о чем? – Ефим следил за ней насмешливым взглядом.

–    Мало ли о чем, – многозначительно повела глазами Жмотина.

–    Как, товарищи, договоримся? – обратился Ефим к Жилину и Анофриеву и, не ожидая их ответа, сказал: – Обязательно договоримся. Потом. А пока скажите, пожалуйста, сколько человек ежедневно обедает в вашем зале?

–    Около полутора тысяч... А что?

Ефим мысленно прикинул: полторы тысячи раз по двадцать граммов – тридцать килограммов в день? А на черном рынке килограмм хлеба стоит сто – сто пятьдесят рублей! Но он сдержал себя.

–    Где и кто нарезает хлеб?

–    Хлеборезчица в хлеборезке, – с подозрением ответила Жмотина.

–    Проводите нас туда, пожалуйста.

–    А по какому такому праву?! Вы – что, рабочий контроль? ОБХСС? – повысила она голос. – И вообще, кто вы такие, чтобы допросы-расспросы устраивать? Подумаешь, не хватило каких-нибудь граммов хлеба! Пожалуйста, получите, что вам положено, и с Богом! Не мешайте работать. И вообще, предъявите-ка документы, кто вы еще такие есть, посмотрим.

–    Это ваше право, пожалуйста, – Ефим протянул Жмотиной редакционное удостоверение. Она надела очки, внимательно прочла документ, вернула его Сегалу. Анофриев предъявил свое милицейское удостоверение. Жмотина побледнела, у нее заметно затряслись руки.

–    Позвольте, – произнесла она дрогнувшим голосом, – ведь к нам из ОБХСС ходит лейтенант Касатиков.

–    Лейтенант Касатиков занят сегодня на других точках, и мне начальник отдела поручил помочь редакции, – объяснил Анофриев.

–    Помочь редакции – повторила Жмотина бессмысленно. – Ну, что вы от меня все-таки хотите?

–    Я вам уже сказал: проводите нас в хлеборезку, – повторил Ефим.

Жмотина вопросительно посмотрела на Анофриева.

–    Да-да, пожалуйста, – подтвердил он.

В хлеборезке на нескольких подносах лежал нарезанный хлеб. И ни в одной из ста выборочно взвешенных порций не оказалось положенных двухсот граммов.

–    Что же ты, Глафира, делаешь? – кричала Жмотина на хлеборезчицу. – Разве так можно?

Работница заморгала глазами, вытирая толстые руки о грязный халат.

–    А то вы не знаете, как мы тут вешаем! Не кричите на меня! Вместе воровали, вместе и ответим.

–    Молчи, дрянь! – сорвалась Жмотина. – Я тебя, что ли, этому учу?!

–    А то кто же? – огрызнулась хлеборезчица.

Был составлен акт. Жмотина долго и упорно отказывалась его подписывать, но в конце концов сдалась.

–    Ну и ну! – сказал Анофриев. – Сколько же тащут только на одном хлебе и только в одном зале! Да. Обязательно доложу начальству, надо как следует заняться этим комбинатом.

Жилина прорвало на улице.

–    Вот паскуда! Вот гадюка! – ругался он, шагая рядом с Ефимом, – последний кусок у голодного человека изо рта вырывает! Попалась бы она мне там – сразу в расход, не поглядел бы, что баба... А? Ефим? Скажешь, там фронт? А тут – не фронт?!. Ее хоть посадят?

–    Это суд решит.

–    А по-твоему? – и, помолчав, продолжал: – Вот какая у тебя, брат, работа! Важная! Честная... И скажи, все в газетах так работают?

–    Должны, – уклончиво ответил Ефим.

Жилин некоторое время шел молча.

–    А отчего же тогда у нас непорядку так много?..

На другой день, по настоянию Сегала, была создана представительная бригада. В нее вошли рабочие контролеры, сотрудники райотдела МВД, завкома и, конечно, сам Сегал. За пять дней многотрудной работы было вскрыто столько уголовщины, что и четверти, по мнению Ефима, хватило бы для строжайшего судебного наказания большинства уличенных.

Бригада установила систематический обмер и обвес посетителей общих залов, где питались рабочие и рядовые служащие. Попутно Ефим узнал: в закрытом и скрытом от нежелательных глаз просторном, так называемом «пальмовом» зале на верхнем этаже комбината, куда можно было пройти лишь имея специальный пропуск, начальство кормили на уровне хорошего ресторана мирного времени.

Два толстых блокнота от корки до корки заполнил Ефим. Обличительного материала не уместить не только в статье, мало будет и десяти номеров. В комбинате питания -переполох, его отзвуки докатились и до редакции, и до парткома, и до завкома. Лисичкина несколько раз забегала к редактору, дескать, Федор Владимирович, уймите вашего новенького сотрудника, нельзя же так!.. Наведался к Гапченко – факт сам по себе невероятный – сам товарищ Грызо, директор комбината.

–    Никогда такого не было, – не то возмущался, не то жаловался он, – появляется откуда ни возьмись корреспондент, без вызова, без предупреждения. Всех нас выставляет мошенниками, ворами. А весь наш руководящий состав – коммунисты! Выходит, он партии не верит! Какой гусь лапчатый!

К чести Гапченко, он невозмутимо выслушивал жалобщиков, без особых комментариев вежливо выпроваживал их:

–    Товарищ Сегал выполняет задание редакции. Какими методами – его дело. Журналистской этики он не нарушает.

Два дня, уединившись в читальном зале парткабинета, Ефим писал статью. Назвал он ее заведомо остро и даже чуть-чуть вызывающе: «Внимание! На комбинате питания – жулики!», хотя был уверен, что именно такой жесткий заголовок как нельзя лучше соответствует и материалу и состоянию дел на комбинате. Статья заняла пятнадцать машинописных страниц. Сегал предъявил материал редакто– ^рУ-

–    Ну-с, вояка грозный, посмотрим, посмотрим, что вы там насочиняли, – то ли с любопытством, то ли насмешливо сказал Гапченко, и уже знакомая Ефиму змейка мелькнула на его лице. – Вот это заголовочек! – покачал головой. – Не статья – обвинительное заключение, – сказал он, закончив чтение. – Но, в общем, написано хорошо, доказательно. – И Федор Владимирович протянул Ефиму худую с длинными пальцами руку. – Поздравляю!.. Согласуйте с членами рейдовой бригады, пусть и они подпишут. Попробуем после этого опубликовать.

–    Почему «попробуем»? – спросил Ефим.

Редактор пристально посмотрел на него.

–    Вы, Сегал, свое дело сделали и сделали хорошо, теперь – наша забота. Должен предупредить: заголовок придется заменить... и притупить слишком острые углы. Но это потом.

Ни «потом», и вообще никогда статья Ефима не появилась в газете. Редактор самолично не отважился на такую дерзость. Он хотел заручиться одобрением парткома. Зоя Александровна Горина была «за», ее заместитель по идеологической работе Дубова, коротко стриженая, из старых комсомолок, была наотрез против. «Как можно? Как можно?» – всплескивала она веснушчатыми руками.

На правах арбитра секретарь райкома партии властью своей запретил печатать эту, как он выразился, «вреднейшую для огласки симфонию».

–    Зачем злить рабочих? – резюмировал он. – Подбивать их на бунт, что ли? Вы забыли: идет война, решаются судьбы мира, а вы тут с какими-то распрями! Статью примем к сведению, разберемся, кого надо – поправим.

–    Вот так-то, Ефим Моисеевич, – заключил Гапченко, пересказывая беседу в райкоме. – Ничего не поделаешь. Выше крыши не прыгнешь!

Ефим был взбешен.

–    Почему «выше крыши»? Разве райком – крыша? А Московский комитет партии? А ЦК?..

–    Не кипятись, Ефим, – почему-то на «ты» обратился к нему редактор. – Все это не так просто.

Ефим тут же направился к парторгу ЦК на заводе.

–    Очень важную работу вы провели на комбинате, написали замечательную статью, – встретила его Горина.

–    Что толку, – хмуро ответил Ефим, – если ее не хотят печатать.

–    Конечно, обидно... Но и в ЦК не советуют ее публиковать.

–    И в ЦК? – недоверчиво переспросил Ефим.

– Да.

–    Очень странно, – сказал он упавшим голосом, – как же мы с вами будем работать по-коммунистически? Ведь так, кажется, вы меня благословляли, Зоя Александровна?

Горина ничего не ответила. Он попрощался с ней и ушел.

Вся история с комбинатом питания кончилась без особого шума. Гора родила мышь. Заведующая столовой Жмотина стала козлом отпущения, ее осудили: два года лишения свободы; работницу-хлеборезчицу перевели в цех, к станку. Директору комбината питания Грызо объявили выговор по партийной линии. В сравнении с преступлением наказание было смехотворным.

Для себя Сегал сделал важное открытие: по сравнению с довоенным временем народных захребетников расплодилось несравнимо больше. И если в мирное время заведующий какой-нибудь столовой воровал в одиночку и только для себя, то теперь воры похищенным делятся с людьми вышестоящими, делают их таким образом своими сообщниками, а значит, и защитниками. А в итоге – добиваются личной неуязвимости. Ефим понял: перед ним новое явление в социалистическом обществе: организованное групповое воровство, столкновение с которым в определенной степени опасно. Удобнее, просто благоразумнее, пойти вспять. Вспять?! Ну, нет! Сегал не рак, пятиться не в его природе.