Текст книги "Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)"

Автор книги: Александр Соболев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

Глава девятая

Родионов явно обрадовался, когда Ефим пришел к нему в назначенный день.

–    Как раз вовремя, Ефим Моисеевич! – сказал он приветливо. – Только что от меня ушел начальник литейного цеха, очень просил подобрать крепкого парня на должность сменного мастера.

Не понимая, к чему эта странная для него информация, Ефим участливо спросил:

–    Подобрали?

Родионов молчал, покачиваясь взад и вперед на стуле, выбивая пальцами на столе ритмичную дробь. Ефим продолжал вопросительно смотреть на него. После довольно долгой, неловкой паузы, он произнес вслух показавшуюся ему нелепейшей догадку:

–    Уж не меня ли, «крепыша», вы, Андрей Николаевич, сватаете на эту должность?

–    Именно вас, – вполне серьезно ответил Родионов.

Ефим от души рассмеялся.

–    Зря вы так, – слегка обиделся Родионов, – выслушайте мои доводы, а потом уж веселитесь на здоровье.

–    Извините, Андрей Николаевич, – перестал смеяться Ефим, – но я не могу отнестись к вашему предложению иначе, как к шутке. Почему не поставить меня, к примеру, мастером парфюмерного производства или не назначить зоотехником? Мало того, что я ничего не смыслю в литье, я, признаюсь, даже в бытность мою журналистом ни разу не побывал в литейном цехе, не довелось... А тут сменным мастером, – Ефим опять не удержался, чтоб не рассмеяться, – анекдот!

–    И все же не торопитесь с отказом. В литейном, как бы это сказать, нестандартная ситуация. Смена, о которой идет речь, отстает. Да и дисциплина там того... коллектив смены состоит отчасти из бывшего уголовного элемента...

–    Уголовников?! – вскинул брови Ефим.

–    Бывших уголовников, не перебивайте меня, пожалуйста. Да, бывших уголовников. Они отбыли сроки наказания, к военной службе по разным причинам не пригодны. В мирное время мы таких к заводу на пушечный выстрел не подпустили бы. Но теперь война, ничего не поделаешь – люди нужны... Вот приступите к работе, сами увидите, что за народ.

–    Андрей Николаевич! – взмолился Ефим. – Зачем вы все это мне втолковываете? Я ведь вам никакого согласия не давал! Зачем мне такой подарок?

Родионов сделал вид, что пропустил мимо ушей возражения Ефима:

–    Смене нужен не столько технически грамотный, сколько волевой, решительный человек, а вам этих качеств не занимать. Я ничего не утаил о вас от начальника цеха... Ничего.

–    И как он? – с интересом спросил Ефим.

–    Подумал и сказал: «Давайте попробуем. Может, ваш фронтовичок и впрямь скрутит эту вольноопределяющуюся компанию». Повторяю, Ефим Моисеевич, там командир нужен. А специалистов по литью – хоть отбавляй!

Родионов глянул на часы.

–    Через десять минут я должен быть у директора... В общем, так: тысяча пятьсот, премиальные столько же, если план выполните, еще кое-что весьма полезное... Соглашайтесь, не пожалеете.

Ефим немного подумал, решил отказаться, но неожиданно для самого себя вдруг сказал:

–    Согласен.

–    Вот и отлично! Направление получите у инспектора. Дерзайте, обязательно выйдет!

Кивнул дружески.

Литейный цех представлялся Ефиму этакой огнедышащей махиной, где полуголые люди, обливаясь потом, формуют какие-то огромные заготовки. Он приближался к литейке со смешанным чувством любопытства и, чего греха таить, опаски. «В литейном деле ничегошеньки не смыслю, смена – бывшие рецидивисты, вдобавок – жара, смрад... Перспектива! Черт меня дернул согласиться», – с такими невеселыми думами он вошел в цех и оказался в относительно небольшом светлом помещении. Ни дыма, ни смрада, ни духоты. Мужчины и женщины работали в спецовках. Лишь один человек, как позже узнал Ефим, заливщик металла, приземистый блондин лет тридцати пяти, был по пояс оголен... Ефим засомневался: сюда ли попал, литейная ли это? Первый же рабочий рассеял его сомнения.

... Ефим постучался в кабинет начальника цеха. Мужчина, как показалось ему, лет под пятьдесят, с интеллигентным, чисто выбритым лицом, оценивающе посмотрел на вошедшего внимательными голубыми глазами, изящным актерским жестом указал на стул.

–    Садитесь, товарищ... – он глянул в направление, – садитесь, Ефим Моисеевич, – повторил вежливо. Повертев между пальцев телефонный шнур, добавил: – Родионов мне рассказал о вас подробно, кроме... кроме... Илью Муромца я, признаюсь, не ждал, однако...

–    Однако и Наполеон Бонапарт с виду был не ахти, – с усмешкой парировал Ефим, – и все же...

–    И все же, – улыбнулся в свою очередь начальник, – для такой должности не мешало бы вам быть, как бы сказать, посолиднее, что ли. Родионов вас обо всем предупредил?

–    Обо всем, без прикрас.

–    Согласился я взять вас на испытание, товарищ Сегал, не от хорошей жизни, на авось... Да, простите, я не представился: Олег Николаевич, а фамилия – литературная – Батюшков.

«Занятно, – подумал Ефим. – Он и в самом деле похож на поэта Батюшкова...»

–    Спасибо за откровенность, Олег Николаевич, не буду притворяться, и у меня, пожалуй, решающим доводом для согласия работать у вас было то же самое «авось».

Признание Ефима неприятно резануло Батюшкова. Это угадывалось по еле заметному движению губ. Но он промолчал. Ефим продолжал:

–    Я ничего не смыслю в вашем производстве. В людях, кажется, немного разбираюсь. Война, а я ее не в спальном вагоне проехал, школа для этого вполне подходящая. Мои будущие подчиненные с неважным прошлым? Но ведь они люди. Попытаюсь...

Батюшков снова повертел пальцами телефонный шнур.

–    Люди-то они люди... Что ж, возможно вам и удастся. План нам нужен, понимаете, план!

Дверь кабинета приоткрылась.

–    Можно, Олег Николаевич?

–    Пожалуйста, Иван Иванович, входите, очень кстати. Знакомьтесь. Это, – сказал он, обращаясь к Ефиму, – ваш непосредственный начальник, старший мастер Иван Иванович Мальков. Ефим Моисеевич Сегал – новый сменный мастер. Введите его, пожалуйста, в курс дела.

К радости Ефима, Мальков оказался мягким, доброжелательным человеком. Не торопясь, переспрашивая, все ли понятно, посвящал он его во все премудрости предстоящей работы, почти с детской беспомощностью жаловался на неслухов из смены Ефима: «Двух сменных мастеров за полгода «укатали», ума не приложу, как к ним подойти. Плана нет, вот главное. Хорошо бы вы их урезонили как-нибудь, Ефим Моисеевич, а? Техническую часть я полностью беру на себя. Да вы и сами, уверен, скоро освоитесь. Только бы эта публика заработала по другому...»

В обеденный перерыв Мальков попросил рабочих задержаться в цехе после окончания смены: «Познакомлю вас с новым мастером».

Знакомство состоялось. В восемь вечера, после двенадцатичасового рабочего дня, люди нехотя, хоть и скопом, ввалились в цеховой красный уголок.

–Давай покороче! – зычно пробасил коренастый блондин, стрельнув глазами на сидевшего рядом с Мальковым Сегала.

–    Это бригадир Сергей Лапшин, – шепнул Мальков

Ефиму, а вслух сказал: – Садитесь, товарищи. Долго задерживать вас не станем.

Сели. Утихомирились. С неприкрытым любопытством все рассматривали Ефима. Он сидел сосредоточенный в своей отерханной солдатской форме, при всех фронтовых наградах (надел их, уходя утром на работу, так, на всякий случай), смуглый, с темно-каштановой крупно вьющейся шевелюрой. Зеленоватыми острыми глазами разглядывал будущих подчиненных. «М-да, с виду, действительно, народ не очень, особенно мужская часть...»

Между тем Иван Иванович несоответствующим его росту тенорком начал:

–    Вот этот товарищ, – указал на Ефима, – с сегодняшнего дня ваш новый мастер, бывший фронтовик, сержант-пулеметчик, инвалид Великой Отечественной войны, Ефим Моисеевич Сегал. Надеюсь, с новым мастером и дела у вас пойдут по-новому. Верно я говорю, товарищи?

Никто не откликнулся. Ефим заметил на некоторых лицах ухмылочку.

–    Может быть, кто-нибудь из вас хочет что-либо спросить? – продолжал Мальков.

–    Всё ясно! – раздались голоса. – Давай кончать, жрать охота!

Но приземистый бригадир поднял руку, зычно опять пробасил:

–    У меня есть вопрос к новому мастеру... Ты из какой нации будешь?

Смена в сорок глаз уставилась на Ефима.

–    Я – еврей, – спокойно ответил он.

–    Еврей?! – недоуменно повторил Лапшин.

–    Еврей? – не поверил еще кто-то.

–    А я слыхал, что евреи из кривых ружей по немцам стреляли и то из Ташкента, – с издевкой заметил Лапшин.

Смена грохнула смехом.

–    Ну, ну, в чем дело, товарищи? – опасаясь еще какой-нибудь выходки Лапшина, повысил голос Мальков.

–    Вроде не верится: фронтовик, награжденный, а еврей... Чудно! – пожал плечами Лапшин. – Правда, братва?

–    Правда!

–    У меня к товарищу еврею вопрос, – пробаритонил парень лет двадцати пяти, с худым вороватым лицом. – Воевал ты, наверно, как положено, факт на груди, а в литейном деле смыслишь чего?

Смена выжидающе смотрела на Ефима. «Правду сказать, – прикинул он, – рискованно...». Ответил уклончиво:

– В литейном деле я, понятно, не Бог, но постараюсь быть на уровне.

Рабочие переглянулись. Ответ не очень понятен. Но, явно желая сократить процедуру знакомства и поскорее уйти домой, наперебой закричали:

– Ладно! Больше вопросов нет! Закругляйся!..

Беседу многозначительно заключил Лапшин, обращаясь к бригаде:

–    На уровне так на уровне! Айда, братва, по хазам! Наше вам с кисточкой, товарищ фронтовичок! До завтра!

Не дожидаясь разрешения, подталкивая друг друга, все повалили из красного уголка.

–    Видите? – не то спросил, не то пожаловался Мальков.

    * * *

    На первую смену Ефим пришел минут за тридцать, осмотреться. Иван Иванович был уже в цехе,

–    Пораньше прибыли? Это хорошо, – похвалил Мальков, – а вот ваш сменщик, Гаврила Зотович Дубков, – представил он пожилого человека. Тот улыбнулся скупо, с откровенным участием поглядел на новичка.

–    Ну-ну, парень, успеха тебе... А меня, хоть озолоти, не взял бы эту смену – народец еще тот!

–    Зря пугаете, Гаврила Зотыч, – сказал Мальков укоризненно.

–    Я не пугаю. Говорю, как есть, – проворчал Дубков.

Мальков подвел Ефима к широкому стеллажу, на котором высилась аккуратная горка небольших цилиндрических деталей.

–    Ровно сто, – быстро сосчитал Мальков – план есть. А ваша смена, то есть еще не совсем ваша... просто беда!

–    В чем же, собственно, загвоздка, Иван Иванович? -уэке не в цервый раз спрашивал Ефим. Но, как и прежде,

Мальков беспомощно разводил руками:

–    Скорее всего, в бригаде Лапшина. Даже наверняка... Тянет время да и только, не могу, говорит, быстрее.

... В конторку сменного мастера по одному, по двое входили заступающие на смену рабочие. Ефим сидел за самодельным столиком, держа перед собой списочный состав смены. У каждого входящего он спрашивал фамилию, вглядывался в лица, стараясь сразу их запомнить. Последними, почти впритык к началу работы, явились Лапшин и тот худощавый парень. Они ни с кем не поздоровались, а на Ефима даже не глянули. Он подозвал бригадира.

–    Здравствуйте, товарищ Лапшин. Как вас величать?

–    Меня Дроздом, а его – Соловьем, – нагло отрубил Лапшин, и оба расхохотались. – Агитировать хочешь?

–    Воздержусь, – спокойно ответил Ефим. – Певчие птицы – дело хорошее, но цех – не лес и не кустарник. Да и что вы за птицы? – спросил двусмысленно.

–    Мы? Обыкновенные, залетные, – вызывающе парировал Лапшин, и оба опять закатились смехом.

–    Залетные так залетные... И все-таки, товарищ Лапшин, как вас зовут?

–    Серега, – отрезал Лапшин, – в тюряге кликали Дроздом.

–    А я, – кривлялся худощавый, – Левка Жарков, по кличке Соловей. Все?

–    Все, – невозмутимо согласился Ефим, – приступайте, товарищи, к работе, время. – Те вышли, – Та-ак, – подытожил он, – по списку в смене двадцать человек: двенадцать мужчин и восемь женщин. Мужчины все на месте. А двух женщин не хватает. Значит, какие-то операции некому выполнять. Как быть? – спросил у Малькова.

–    Поставим, как всегда, распределителя работ и подсобного рабочего. Дело нехитрое, справятся.

Ефим подумал.

–    Нет, Иван Иванович, подсобный и без того загружен. Одну операцию попробую осилить сам, а на другую можно и распреда.

–    Что ж, толково. Идемте, покажу вам, что надо делать.

В этот день Ефим выполнял операцию «забортовка вкладышей». Лапшин не раз искоса на него поглядывал, а в конце смены, при всех, язвительно осведомился:

–    Выпендриваешься? Вкалываешь заместо работяги, дырку затыкаешь? А кто же нас погонять будет?

Смена выжидательно молчала. Ефим принял вызов.

–    Во-первых, товарищ Лапшин, – ответил он подчеркнуто серьезно, – попрошу вас, и это относится ко всем, обращаться ко мне на «вы», хотя я моложе многих, в том числе и вас, Сергей Назарович.

Левка Жарков прыснул, Лапшин посмотрел на Ефима недоверчиво – не смеется ли?

–    Спасибочки, мастер, что напомнил, то есть напомнили, что я Назарович, – притворно запричитал он, – сроду меня так не величали!

. В последних словах, против воли Лапшина, прозвучала обида, Ефим это почувствовал.

–    Жаль, – сказал он – вы давно не мальчик... Во-вторых, прошу учесть, погонять я никого здесь не намерен. Вас совесть должна подгонять: идет война. Без совести человек – не человек, так – двуногое, ошибка Господа Бога в человеческом обличье.

Лапшин слушал нахмурившись. Но Ефиму показалось, а может быть, он этого хотел, как что-то, глубоко и непробудно, десятилетиями спавшее в тюремном детище, на секунду-другую просыпается и снова погружается в сон.

–    Пошли, Дрозд, – Жарков дернул Лапшина за рукав. Тот машинально двинулся к выходу.

Вскоре после этого в конторку заглянул Мальков.

–    Вы, наверно, очень устали с непривычки, Ефим Моисеевич, намахались молотком? Спасибо вам... Не хотел вас огорчать, да и при чем здесь вы... смена опять не додала двадцать вкладышей, уж как повелось... Идите отдыхать до завтра.

За первым нелегким для Ефима днем последовали такие же трудные дни и недели... Смена почти постоянно работала не в полном составе, и Ефим, как правило, заменял отсутствующих литейщиков на разных операциях. Лапшин больше не «тыкал» ему, не упрекал в «выпендривании», однако ни уважения, ни внимания не выказывал. А Ефим незаметно, но пристально присматривался к нему. Смена работала явно замедленно и, главным образом, потому, что бригадир, от которого зависел конечный результат, как успел установить Ефим, заметно притормаживал, действовал ни шатко, ни валко. Бригадир – заливщик. Чем больше сформует деталей, тем быстрее будет поворачиваться и все рабочее колесо смены. А он не торопится. «Зачем ему это надо? Что он выгадывает?» – Ефим не понимал.

В первый же день он заметил: бригадир прихрамывает. Но в остальном – здоровяк, крепыш, мог бы куда проворнее шевелиться. Мог бы, если бы захотел. Вот как заставить его захотеть?

–    Сколько раз и я, и начальник цеха пытались, как говорится, и кнутом, и пряником его переломить, – сетовал Мальков, – все зря. Дружки за него горой. И в заработке они не нуждаются, вот в чем загвоздка! Деньги добывают где-то на стороне, воруют или спекулируют, не знаю. А женщины и рады бы заработать, да боятся Лапшина, молчат... Снять его с заливки? Заменить некем. Такие дела, – невесело заключил старший мастер.

* * *

Месячный план смена Сегала снова завалила. Все оставалось по-прежнему, никакого просвета. Ефим еще больше осунулся. Его не столько изнуряла работа – непривычная и тяжелая, сколько бессилие перед упрямым замкнутым Лапшиным. Были еще кое-какие неприятные мелочи: цеховой кладовщик показался ему нечистым на руку.

–    Где я вам возьму спецовки и мыло? – отмахивался тот от рабочих. – Война! Все посылают на фронт.

Ему верили – было похоже на правду. Ефим засомневался, что-то темнил кладовщик: быть не может того, чтоб даже литейщикам не выделяли мыло, хотя бы неполную норму. И спецовки до дыр поизносились.

–    Куда вы деваете мыло, спецжиры и спецодежду, положенные литейщикам? – спросил он сразу, войдя в кладовую.

Кладовщик, детина лет сорока, на минуту растерялся, но быстро собрался и, дыхнув на Ефима сивушным смрадом, нагло объявил:

–    На складе нет, не пужай! Я не из пужливых, не таких видал!

–    Я вас не пугаю, а требую ответа. Кстати, почему вы пьяны на работе?

–    Я?! Пьян?! Да я хоть по нитке пройдусь, не качнусь.

«Верно, – подумал Ефим, – такому буйволу четверть надо вылакать, чтобы закачаться. А почему он не на фронте?»

–    Вы были на войне? – спросил он.

–    На какой войне? – вытаращил глаза кладовщик. – Ты про мылу или про войну?

–    Про то и другое.

–    Так я вам растолковал, – он уже на «вы» обращался к Ефиму, – мыла, жиров и спецовок три месяца не получал... На войне не был, броня.

–    Бронь? – громко переспросил Ефим.

–    Броня, – невозмутимо подтвердил кладовщик.

–    Вы чем-то серьезно больны?

–    Я здоров, никакого браку во мне нет. Пущай другие болеють.

«Вот и еще один забронированный», – с удивлением отметил Ефим. В обеденный перерыв он отправился на центральный склад. Завскладом встретил его угрюмо, сквозь зубы процедил, что полной нормы кладовщику из литейки не отпускали, получал половину, вот копии накладных. Ефим взял под расписку копии и прямиком направился к Батюшкову.

–    «Мыло», «жиры», «спецодежда»... не понимаю, что это? – Батюшков поднял глаза на Ефима.

–    Не догадываетесь? Это перечень всего того, что центральный склад выделил рабочим нашего цеха и чего они видом не видали и слыхом не слыхали.

–Как? – удивился Батюшков и немедленно вызвал кладовщика.

Перепуганный кладовщик тыкал в ведомость толстым указательным пальцем:

–    Вот, сами рабочие расписались. Я все выдал...

Подписи оказались поддельными. Выяснилось, что кладовщик бессовестно тащил все полагающееся литейщикам и продавал на черном рынке по бешеной цене. Часть выручки пропивал, остальное перепадало кому следует...

После суда разбронированный вор попал, наконец, на фронт. Услышав о таком исходе дела, Ефим саркастически усмехнулся: «Что же такое защита Родины – священный, почетный долг или отбытие наказания за грехи тяжкие?»

Авторитет Ефима в цехе заметно вырос. «Новый сменный справедливый, – хвалили его женщины, – за рабочих заступается...» Но мужская часть смены с виду никак не реагировала на поступок Ефима. Лапшин оставался самим собой, план не выполнялся.

Однажды Ефим подошел к бригадиру:

–    Сергей Назарович, поучите меня, пожалуйста, заливке.

–    Зачем? – сверкнул глазами Лапшин. – Заменить хотите?

–    Полноте, что вы! Я немножко освоил все операции, кроме вашей. Надо же и этому научиться. Вдруг заболеете? Кто вас заменит?

–    Левка-Соловей. Он умеет. А впрочем, – Лапшин рубанул рукой воздух, – валяйте, учитесь, авось пригодится! Я не против! – добавил равнодушно.

Ефим с осторожным оптимизмом отметил эту перемену.

Специальность заливщика не требовала особого умения и технических знаний, скорее, изрядной физической силы и сноровки. Лапшин со злорадной ухмылкой посматривал, как Ефима покачивало туда и сюда, когда, зажав в дрожавших от напряжения руках длинную ручку двенадцатикилограммового тигля с кипящим металлом, он переносил его от электропечи к форме.

–    Глядите, товарищ сменный, – вежливо язвил Лапшин, – не свалитесь ненароком! Охнуть не успеете – сваритесь!

Но после нескольких попыток Ефим приспособился к заливке.

–    Я трепаться не люблю, – вдруг разоткровенничался тогда Лапшин, – зря язык медом не мажу, скажу тебе как есть: ты мужик подходящий, на вид жидковат, щуплый, а напористый, факт! Видать, тебя фронт здорово обкатал. И на еврея, скажу тебе честно, ты не похож.

Последняя фраза прозвучала в устах Лапшина как высший комплимент. А Ефим словно бы пропустил ее мимо ушей. Ему было сейчас важно совсем другое: Лапшин дрогнул. В этом не было сомнения.

Дрогнул-то дрогнул, но до полной его капитуляции – расстояние неопределенное... Неизвестно, сколько бы еще кочевряжился норовистый полурабочий-полурецидивист,  если бы не произошло непредвиденное.

... В обеденный перерыв Лапшин подал Ефиму заявление с просьбой отпустить его на два дня в деревню, проведать больную мать.

–    Не верите? Привезу справку из сельсовета. Вы меня  еще не знаете, я что хошь могу, а мараться брехней не буду, – патетически заключил он.

Ефим разрешил отлучку. Однако спросил:

–    Кого вместо себя на заливку рекомендуете?

 – Ясно, Соловья! Справится не хуже меня, малый – во! – Лапшин выпятил большой палец с грязным ободком. – Даром что домушник, а работяга! Хват! Быку рога свернет!..

Разрешение на отпуск Лапшину, кроме сменного мастера, должны были дать старший мастер и начальник цеха.

– Как можно, Ефим Моисеевич, не подпишу! – категорически возразил Мальков. – И с ним хоть кричи караул, а без него?..

– Разрешите, Иван Иванович, – попросил Ефим, – справимся, я кое-что наметил.

 Мальков глядел вопросительно.

–    Завтра, – сказал Ефим, – на заливку встану я, а послезавтра – Лева Жарков.

–    Да что вы! Что вы! Бог с вами! – замахал руками Мальков. – Вы вместо Лапшина?! Целую смену?! Это же вам не под силу!

Ефим настоял, Лапшина в деревню отпустили. И к великому удивлению всей смены, мастер Сегал встал на заливку. Левка Жарков хохотал до упаду.

–    Ой, не могу! Помереть можно! Брось, товарищ еврейчик, – комически умолял он, – не смеши, давай я уж как-нибудь заместо Дрозда...

Ефим молча отстранил от себя наседающего Левку и, стиснув зубы, продолжал курсировать от электропечи до форм. Порой ему казалось: вот-вот подкосятся ноги, и он, у всех на виду, упадет, насмерть обожжется кипящим металлом. Он обливался потом, задыхался, но крепился сверх сил. И к обеду – небывалое: смена выпустила пятьдесят пять вкладышей, больше половины плана.

–    Непостижимо! – развел руками Мальков.

После обеденного перерыва Левка подошел к Ефиму и уже без обычного кривляния предложил:

–    Слышь, мастер, хватит с тебя, становись на мое место, а я на заливку. Куда тебе – сдохнешь!

–    Ничего, Лева, справлюсь. А будет невмочь – позову тебя.

–    Ну, давай, давай!

И Ефим дал сто пять вкладышей. Пять – сверх задания. И качество нормальное. Мальков трижды пересчитал продукцию смены: не верил глазам. Но факт есть факт!

–    Ай да молодчина! Ай да Сегал! – ликовал он.

Смертельно усталый Ефим тоже похвалил себя, молча.

Левка Соловей подошел к нему, вызывающе изрек:

–    Завтра встану на заливку. Гляди, еврей-рекордсмен, в мешок зашью...

Ефиму не улыбалась перспектива быть зашитым в мешок, он плохо понимал смысл угрожающей шутки, наверно, из блатного словотворчества.

–    Хорошо, Лева, – ответил миролюбиво, – давай, завтра разворачивайся.

И назавтра Левка действительно развернулся: всю смену работал, как одержимый, молча, деловито, без обычного зубоскальства. К вечеру на стеллаже образовалась горка из ста двадцати вкладышей. Вытирая обильно выступивший пот, злобно зыркая вороватыми глазами, он пренебрежительно бросил Ефиму:

–    Ну, считай, стахановец! И не лезь тягаться. Я тебя общелкал, да еще как!

На следующий день кончался срок отпуска Лапшина, но он не появился в цехе ни завтра, ни послезавтра. Левка Жарков, хоть и с меньшим рвением – не расшибаться же в лепешку, а норму перевыполнял. И отсутствия бригадира даже не замечал.

Лапшин пришел на работу лишь на пятый день. Выглядел он скверно, хмуро.

 – Мать похоронил, – сказал глухо, – вот справка из сельсовета.

Ефим не читая, положил справку в карман, от души  посочувствовал ему.

– Работать сегодня сможешь? – спросил участливо.

–    Надо, так лучше... тяжко мне... все же мать. Она одна была у меня родная, теперь никого...

И начал работать как раньше, с прохладцей – восемьдесят, восемьдесят пять вкладышей за смену, не больше.

– Что будем делать с Лапшиным? – спросил Батюшков Малькова и Сегала. – Ему известно, как в его отсутствие  выполнялся план?

 – У него большое горе, – объяснил Ефим, – неудобно  теперь упрекать его.

 – А если его отстранить, вернее, поменять местами с  Жарковым? – предложил Мальков, вопросительно глянув на Ефима.

 – Пока не стоит, успеется, – возразил Ефим.

–    Смотрите, товарищ Сегал, план будем спрашивать с  вас, – предупредил Батюшков, – не забывайте об этом.

 Но никаких перестановок делать не пришлось.  Через три дня Лапшин явился на смену зверь зверем. Ни с кем не поздоровался и рванулся к заливке. Действовал как автомат, ритмично, быстро, без остановок, и к обеду выставил на полке стеллажа семьдесят отливок. Мастера, да и все в смене были озадачены. В конце обеденного перерыва Ефим попросил Лапшина зайти в конторку.

–    Вы не знаете, Сергей Назарович, почему ваш друг Лева сегодня на работу не вышел?

Лапшин сверкнул холодными глазами, отборно выматерился.

–    Падла он, шкура... Все равно прибью стерву... – и ушел, оставив Ефима в полнейшем недоумении.

–    Бригадир вчера вечером разрисовал Левку – не узнать! Утром он в поликлинику почапал, за билютнем, – сообщил Ефиму по секрету подсобный рабочий.

–    Как разрисовал? Избил, что ли? – уточнил Ефим. – За что?

Рабочий замялся.

–    Продал он Серегу. Сам его подбивал работать шаляй-валяй, мол, куда нам спешить, пар из себя выгонять?.. Ну, Лапшин и работал: «ямщик, не гони лошадей!» А вчера как узнал, что Левка тут без него выкомаривал, и дал ему... дескать, чего, сука, подводишь. Левка стал отбиваться, говорит, не тебя продавал, не тычь кулаками, обида меня взяла, говорит, какой-то... – рабочий запнулся, – плюгавый еврейчик тебя обштопал, а мы что – хуже? Ты гляди, не обижайся, это он со злости сбрехнул.

–    Гм... гм... все понятно, – покачал головой Ефим, – сюжет!

Между тем Лапшин, а стало быть и вся смена, изо дня в день, неделя за неделей выдавали сверхплановые вкладыши. Заработок литейщиков заметно увеличился, посыпались премиальные, ордера на ширпотреб. Ефим наконец-то расстался со своей начисто истрепанной гимнастеркой и шинелью, с окаменевшими от времени и службы кирзовыми сапогами. Он приобрел по ордеру полушерстяной костюм, тупоносые штиблеты, прорезиненный плащ. Словом, как говорил великий Сталин, «жить стало лучше, жить стало веселее». О смене Сегала заговорили на заводе. Сам Ефим был удостоен звания «Лучший мастер».

Приближалась двадцать седьмая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Сменный мастер Сегал встречал ее своей фотографией на заводской Доске почета и скрипом новых хромовых штиблет на кожаной подошве. Шутка ли!

* * *

Олег Николаевич Батюшков стал ходить по цеху важно, даже немного торжественно. Чувствовалось в нем сдержанная гордость, радость и еще что-то необыкновенное, стабилизирующее настроение на высоком уровне. Одевался он и прежде аккуратно: вместо спецовки, поверх черного шерстяного костюма, обычно носил кожаное полупальто. Но если раньше на нем были темные сорочки, то теперь они были заменены ослепительно белыми, подчеркнутыми темным галстуком. Именинник, да и только!

И впрямь, Олег Николаевич был на высоте: вот уже два месяца цех перевыполнял план, а это означало, что второй литейный перестал быть мишенью для упреков и разносов со стороны руководства завода. Теперь на производственных совещаниях у директора Батюшков сидел не пряча голову пониже в ожидании очередного нагоняя, а гордо подняв ее, выпятив грудь, как и подобает победителю. А все потому, что смена мастера Сегала вылезла из вязкого болота и вышла на широкий простор.

Иван Иванович Мальков так и говорил Ефиму:

–    Вы и только вы, Ефим Моисеевич, вытащили нас. Просто не представляю, как бы мы без вас справились...

Поскольку у цеха образовался некоторый задел деталей – запас прочности, он получил привилегию выходных дней. Совсем недавно такая роскошь была редкостью. Как-то в субботу, во время обхода цеха, Олег Николаевич заглянул в конторку сменного мастера, подчеркнуто дружески поздоровался с Ефимом.

–    К новыми восхождениям готовимся, коллега? Это достойно похвалы! А я к вам с маленьким предложением.

–    Пожалуйста, – Ефим сразу же настроился выслушать производственный наказ.

–    Уважаемый коллега, – несколько выспренно продолжал Батюшков, – завтра у нас выходной день. Чем вы собираетесь его заполнить?

–    Пока не думал об этом, откровенно признаться, – ответил Ефим, крайне удивленный вопросом Батюшкова.

–    Так вот, прошу вас пожаловать ко мне домой на чашку чая... Познакомитесь с моей семьей. У меня неплохая библиотека. Для вас, не сомневаюсь, это интересно. Итак, если согласны, часика в четыре пополудни милости прошу!

Что угодно, только не это ждал услышать Ефим.

–    Право, неудобно как-то, Олег Николаевич, – ответил он смущенно.

–    Вполне удобно и даже необходимо. Интеллигентные люди должны общаться...

... «Что это все значит? – продолжал недоумевать Ефим, направляясь в гости. – Не премия же мне за хорошую работу?»

«Интеллигентные люди должны общаться», – вспомнил он последнюю фразу Батюшкова,.. Гм... интересно, однако!

Ефим вошел в подъезд большого дома, где жил его начальник. Лифт быстро поднял его на нужный этаж. На одной из дверей блестела металлическая пластинка с выгравированной надписью: Батюшков Олег Николаевич.

Дверь открыл хозяин. В свободной шелковой куртке и домашних туфлях он показался полнее и ниже ростом. Приняв от Ефима плащ, повесил его во встроенный в прихожей шкаф. Ефим оглядел себя в большом зеркале – ничего хорошего: брюки нового костюма длинны и гармошкой набегают на штиблеты, рукава пиджака почти закрывают пальцы рук, ворот серой рубашки размера на два больше тонкой шеи, галстук явно неподходящего цвета... Пугало! И только глаза, темно-зеленые, в обрамлении длинных черных ресниц, да шапка пышных волос смягчали, если не искупали, убожество туалета.

–    Проходите, пожалуйста, – артистическим жестом пригласил хозяин гостя.

Даже скупой на свет бессолнечный день глубокой осени не мог заглушить блеска нарядной столовой. Огромный, инкрустированный красного дерева буфет, продолговатый, накрытый ослепительно белой накрахмаленной скатертью стол, массивные, с мягкими сиденьями стулья, – все здесь было красиво, прочно, основательно, но не громоздко. С высокого лепного потолка свисала хрустальная люстра. Ефим быстрым взглядом охватил эту дорогую обжитость. Батюшков все же заметил некоторое удивление своего гостя.

–    Старые русские мастера обладали поразительным умением счастливо сочетать добротность и изящество в своих поделках, – мягко объяснял он словами терпеливого экскурсовода. – Вы не находите?.. Мой отец занимался адвокатурой, и я унаследовал кое-что из домашних вещей. Отец собрал и большую часть библиотеки. А остальное уж сами, как говорится.

В столовую вошла высокая, немолодая, немного чопорная дама в нарядном платье, прикрытым спереди кокетливым маленьким фартучком.

–    Лариса Дмитриевна, позволь представить тебе нашего гостя. Это и есть Ефим Моисеевич Сегал... Ефим Моисеевич, будьте знакомы, моя супруга...