Текст книги "Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)"

Автор книги: Александр Соболев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Глава седьмая

Наступивший 1948-й год нес значительные перемены в жизнь молодой четы. Мария Щукина, подспудно готовившая изгнание Ефима из редакции, в один из майских дней вызвала его к себе, усадила напротив, с показной озабоченностью заявила:

–    Не хотела тебя расстраивать, понимаешь. У меня для тебя неприятная новость. – Она сделала долгую паузу, не сводя с Ефима недобрых глаз, пытаясь угадать, какой эффект произвели ее слова. У него сердце екнуло, но он собрал всю волю, чтобы ни одним мускулом лица не выдать волнения. Тогда она нанесла удар сплеча. – Решением вышестоящих организаций должность ответственного секретаря с первого июня ликвидируется. Его функции я возлагаю на моего заместителя Адамович, даю ей в помощь Жору Белоголовкина. – Щукина вновь помолчала. Уж теперь-то она увидит на лице Сегала смятение. Он оставался бесстрастен. Тогда она выпалила в упор: – Хочешь – можешь немедленно увольняться, не хочешь – оставайся рядовым литработником с окладом девятьсот рублей, то есть на четыреста рублей меньше, чем ты до сих пор получал. Ничего другого предложить тебе не могу.

Казалось и этот выстрел не попал в цель.

–    Все? – спокойно спросил Ефим.

–    Все, Сегал, можешь идти.

Лишь за дверью его резко качнуло. Он ухватился за край письменного стола. Когда мутная пелена перед глазами рассеялась, он увидел Алевтину, Жору, Анфису Павловну. Нади на месте не было, и он не знал, где найти ее. Яркий луч солнца преломился в графине с водой, стоявшем на подоконнике, раскрасил воду радужными переливами. Вода поманила к себе. Он налил стакан радужной жидкости, выпил ее большими глотками. Стало легче.

Только в обеденный перерыв он встретился с Надей, сообщил новость.

–    По самому больному месту ударила, до кости зубы запустила, щука злобная, – в сердцах ругнулась Надя. – И так ловко обделала черное дельце – не придерешься!

– Надо немедленно увольняться... – Ефим вопросительно посмотрел на Надю.

–    Не горячись, уволиться всегда не поздно, – возразила она, – Щукина с компанией только того и ждут. Давай-ка лучше возьмем отпуск, попробуем поискать работу... Ты, кажется, хотел звонить на «Динамо»?

–    Звонил, ничем не порадовали.

–    А в городских газетах?

–    Там еще сложнее. Забиты до отказа.

–    Не беда, что-нибудь придумаем, – на сей раз успокаивающей стороной была Надя. – А сначала съездим в Озерки или в дом отдыха.

Доводы жены показались Ефиму вполне подходящими и разумными.

Отпуск пришлось отложить до августа, когда он полагался Ефиму и Наде по графику. Урезанная на одну треть зарплата Ефима чувствительно ухудшила денежные дела Сегалов. Они терпели, не привыкать! Несмотря ни на что, Надя успешно сдала экзамены за четвертый курс института. В редакции внешне все было спокойно. Вняв уговору Нади, Ефим без возражений выполнял задания Щукиной, ни словом не перечил Адамович, когда она уродовала на свой вкус его корреспонденции так называемой правкой. «Все временно, все временно», – усмирял он себя, хотя его попытки подыскать место в другой редакции успеха пока не имели. А вот у Нади наклевывалась очень подходящая работа. Но... до поры, до времени – молчок! Не сглазить бы!..

Наконец подошел август. Впереди – тридцать дней отпуска! Посоветовавшись, молодые супруги решили все-таки весь срок посвятить отдыху. Больше Нади в нем нуждался Ефим: не свойственная ему роль смиренного исполнителя чужой глупости изматывала сильнее, чем любая возможная драка с целой ордой народных захребетников. Надя, как могла, успокаивала его, с виду бодрилась, а ей порой было ой как горько, обидно за мужа. Она осторожно внушила ему мысль, что отдых больше нужен ей. И действовала безошибочно: Ефим сразу же объявил передышку. Поиски работы после, с новыми силами.

Решено, отпуск делится на две части: двенадцать дней в заводском доме отдыха, остальные – в Озерках. Ефим не стал огорчать Надю, не сказал ей, что ехать ему не хочется ни туда, ни сюда... Какие блага сулит козыревская вотчина – известно, он уже вкусил их однажды полной мерой. Но денег мало, путевки относительно дешевы, привередничать не приходится. Что же касается Озерков, то от ожидаемого там родственного приема на душе у него заранее кошки скребли. Отказаться от посещения Озерков он не мог – Надя смертельно обидится.

С самого начала отпускникам повезло. Погода для августа выдалась отменная: солнечная, сухая, с прохладными, тихими, безветренными вечерами.

Кормили отдыхающих на этот раз вполне прилично. Сидящие за одним столом с Сегалами две учительницы из школы рабочей молодежи однажды сказали: «Вам повезло: счастливое совпадение, конечно, но с вашим приездом питание заметно улучшилось».

Ефим без труда догадался о причине «везения». С подчеркнутой холуйско-жульнической вежливостью встретил его и Надю директор дома отдыха:

– Рады видеть своими гостями работников прессы. Отдыхайте на здоровье, природа у нас целебная, и в остальном обижаться не будете. Добро пожаловать!

Так неожиданно, на короткое время, появилась гладкая тропочка на кремнистом пути, уготованном Богом и судьбой чете Сегалов. И они, словно дети малые, наслаждались нечаянной благодатью: то вдвоем часами бродили по лесистым берегам извилистой серебряной речушки, то бегали, будто подхваченные попутным ветром, друг за другом... Двенадцать непривычно свободных, необычно беззаботных дней с детскими играми, с прогулками по окрестным рощам и полям с рассвета до заката, с грибными сборами, умыванием ключевой водой, со всей волшебной прелестью миновали, как один сказочный час. Они забыли в этот дарованный им час о своей гнетущей бедности, о трижды осатаневшем щукинском логове, об убогой барачной комнатенке – обо всем, к чему были прикованы роковой цепью, подобно каторжникам на галере.

Все хорошее быстротечно, как горный поток. Двенадцать безоблачных дней канули в Лету. Сегалы уложили вещички в чемодан, бросили прощальный взгляд на леса и поля, вздохнули и отправились на железнодорожную станцию. Кроме приятных воспоминаний, они увозили с собой заряд бодрости. Загорелые, отдохнувшие, будто омытые живой водой, отбыли в Озерки.

И вторая половина отпуска начала складываться для них не менее удачно. Старые Воронцовы на сей раз встретили Ефима приветливее, особенно теща.

–    Молодцы, ребята, – сказала обрадованно, – выглядите вы оба замечательно: свежие, как огурчики, а Надюша, ну просто девчонка и девчонка! – Она крепко прижала к себе дочь, расцеловала ее, потом поцеловала в щеку и Ефима.

Тесть был сдержаннее. Он поцеловал любимую доченьку в лобик, протянул жилистую руку Ефиму. Тонкие губы его чуть тронула улыбка:

–    Здравствуй! Хорошо, что решили нас навестить.

Большего он не сказал, но Ефим был доволен и этим: все-таки сдвиг к лучшему. Обстановка в доме на сей раз показалась Ефиму не такой уж убогой: чистенько, светло и вроде бы уютнее.

На ночлег, как и в первый приезд в Озерки, Ефим и Надя расположились на террасе. Постель из свежескошенной травы была непривычно жестковата, зато благоухала всеми дурманящими ароматами лугового настоя.

Рано утром, по давешнему уговору, тесть позвал Ефима порвать травы для козы, заодно половить рыбку на Песочном озере.

Наскоро перекусив, захватив с собой две удочки, приманку – баночку с червями, тесть с зятем направились к водоему. Над лугом – огромным, зеленым, вперемешку с белоцветьем донника ковром, едва-едва рассеивался предутренний туман. Первые лучи восходящего солнца, стремясь прорваться сквозь сизую пелену тумана, растворялись в ней и окрашивали ее в нежно-розовый цвет. Ветерок плавно колебал розоватую пелену, и Ефиму почудилось: от луга к небу поднимается прозрачная вуаль, открывая прекрасный лик просыпающейся Земли...

Резкий звук сирены заставил вздрогнуть Ефима, погруженного в поэтическое созерцание.

–    Пароход гудит на Оке, – пояснил тесть, заметив его вопросительный взгляд, – просит развести мост... Замечательная река, быстрая, норовистая, с крутыми берегами. И рыбка в ней водится, как-нибудь сходим с тобой... А то лучше сходите с Надюшей, не пожалеешь, залюбуешься.

–    А мы еще в первый приезд ходили к Оке. Шли по этому же лугу, утро было такое же погожее. От восторга я даже написал тогда стихи.

–    Стихи? – изумленно повторил тесть. – Ты разве пишешь стихи? – В его тоне отчетливо прослушивалось: «Этого еще не хватало!»

Ефим уловил неудовольствие в голосе тестя.

–    Вы не любите поэзию?

–    Нет, отчего же... Пушкин, Лермонтов, Некрасов... отчего же их не любить?.. И давно ты сочиняешь?

–    С детства почти.

Павел Михайлович недоверчиво, по своей манере искоса из-под белесых бровей глянул на зятя, покачал головой.

–    Гм... Чудеса! Что же нам Надюша ничего об этом не говорила? Не писала... А ты стихи свои когда-нибудь печатал?

–    Случалось, правда, нечасто... Хотите, я прочту вам стихотворение, которое написал тогда, после прогулки к Оке?

–    Ну, прочти... Любопытно.

–    Стихотворение называется «Здравствуй, утро луговое!» Слушайте.

Солнце всходит над Окою Быстротечною рекой.

Хорошо идти с тобою По тропинке луговой С непокрытой головой.

А по берегу крутому Бьет упругая волна.

По простору луговому Дует ветерком весна,

Дует ветерком весна,

Треплет волосы она.

В небо ясноголубое Утки ринулись в полет.

Здравствуй, утро луговое!

День чудесный настает,

День чудесный настает,

Сердце о любви поет.

–    Все? – спросил тесть, когда Ефим замолчал.

–    Все.

–    Я, – не сразу сказал тесть, – плохой знаток стихов. Но если сравнить твое стихотворение с пушкинским, лермонтовским, сравнение, по-моему, будет не в твою пользу. Других твоих сочинений не знаю. Может, из тебя и выйдет настоящий поэт... Впрочем, – скупо улыбнулся Павел Михайлович, – тебе за тридцать, наверно, не метишь в большие поэты?.. Поздновато. И слава Богу.

Ефим хотел было поспорить с тестем, но в этот момент они вышли на берег озера, широкого, обрамленного развесистыми кустами. Разговор у озера о поэзии стал сам по себе лишним: оно само казалось воплощением подлинной поэзии.

Тесть нарвал небольшую охапку травы, не мешкая долго, размотал удочку, наживил на крючок червяка и забросил подальше, на глубину.

А Ефим не мог оторвать взора от представшей перед ним чарующей картины, созданной единственно неповторимым живописцем – самим Господом Богом.

–    Есть! Вот она! – услышал он восклицание Павла Михайловича.

Оторвав зачарованный взор от былинного пейзажа, Ефим увидел бьющегося на натянутой леске зеленоватого окунька. Ему стало жаль маленькое существо, извлеченное из родной стихии.

–    Отпустите его, – сказал он, – пусть себе плавает. – И для убедительности добавил: – Да и какой с него навар!

Тесть несколько удивленно посмотрел на чудаковатого зятя, снял с крючка рыбешку, с размаху бросил в озеро.

–    Доволен?.. Тогда разматывай свою удочку. Может, тебе судачок килограмма на два попадет, – сказал с насмешкой, – уж такого ты обратно в воду, наверно, не бросишь.

–    Такого не брошу.

Дня за три до возвращения в Москву Ефим сочинил сказочку в стихах. Вышло это случайно. Недавно у Натальи Сергеевны, заядлой кошатницы, пропал ее любимец – кот, по кличке Рулька. Она горевала, Надя – тоже кошачья поклонница – с нею вместе. И вот, несколько дней назад, кто-то подкинул на террасу их крайнего к сосновой рощице дома крошечного, полосатого, конечно же беспородного, жалкого котенка. По окраске он походил на Рульку и этим сразу же покорил сердце Натальи Сергеевны. Понравился он и Ефиму, тоже питавшему нежность к сим четверолапым. Шли дни, котенок жил безымянным. Однажды Ефим, без всяких серьезных намерений, просто так, написал несколько строк:

Котик наш усатый,

Серый, полосатый,

Голова, как у тигренка,

Лапы, как у медвежонка.

Стали думать и гадать,

Как котенка нам назвать?

И сказал нам папа:

– Раз он косолапый,

Серенький, мохнатый,

Шустрый и пузатый,

Пусть такой котишка Назовется – Мишка.

Забавное начало. А часа через три сказочка про котишку Мишку вчерне была закончена. Вечером, за семейным чаепитием, Ефим прочел ее вслух. Реакция была такова.

Теща умилилась:

–    Очень славная сказка. Молодчина, Фима. И котенку имя хорошее придумал.

Надя немножко удивилась творению мужа в новом для него жанре.

–    Недурственно... Требуется подредактировать, как считаешь?

Тесть помешивал ложечкой в стакане, смотрел в раскрытое перед ним окно на зеленый дворик, всем видом показывая безразличие к происходящему за столом. Ефима это задело. «А-а! – успокоил он себя. – Павел Михайлович изрядно глуховат, может быть и не расслышал, ему простительно».

–    Сказка хорошая, – вдруг авторитетно заявил тесть, по обыкновению не прямо глянув на Ефима. – Да что толку? Все равно ее не издадут. Маршаков, Чуковских хватает. Зачем еще нужен Сегал? Прав я или не прав?

–    Наверно, правы, – ответил Ефим, – меня это не беспокоит. Я написал сказку не для печати, а так, как литературную забаву.

...Отпуск подошел к концу. На прощание Воронцовы сделали дочери и зятю поистине царский подарок. Павел Михайлович протянул Наде ценную вещь, существование которой в нищей семье немыслимо было и предполагать – золотые карманные часы знаменитой фирмы «Павел Буре». Надя бережно положила подарок на дно своей дамской сумочки.

Глава восьмая

Столица встретила их сплошной облачностью, не по времени – всего-то начало сентября – холодным, беспрерывно моросящим дождем. После ясных солнечных дней среди красот подмосковной природы, барачный край под серым небом показался им удручающе мрачным.

Надя сразу же принялась за уборку комнаты: за долгие дни их отсутствия на всем лежал слой пыли, оконные стекла – в грязных подтеках. Ефим принес два ведра воды из водоразборной колонки, сходил за хлебом в ближайшую булочную.

–    Сахар не купил, Надюша, – извиняющимся тоном сказал он, – денег осталось только...

Надя устало присела на стул посреди преображенной ее руками комнаты. Сквозь промытые стекла окна заструились лучи вырвавшегося, наконец, из облачного плена солнца.

–    Ой, солнышко, – обрадовалась она. – Ладно, не горюй. Мама предусмотрительно налила нам с собой две бутылки козьего молока, молодую картошку мы тоже прихватили. Наварим картошки, запьем молочком со свежим московским хлебушком и – на боковую!.. Я что-то так утомилась. С дороги, что ли, или навозилась с уборкой? Выспимся, отдохнем хорошенько, как говорится, утро вечера мудренее.

И наступило оно, то самое утро. Мудри, не мудри, а денег взять негде.

–    Может быть, сдадим желудки в ломбард, – с иронией предложила Надя, – а после получки выкупим.

–    В ломбард? – серьезно переспросил Ефим.

–    Ну да, в ломбард, – рассмеялась Надя.

–    Погоди, погоди, есть идея! У нас сегодня же могут быть деньги. Приличная сумма.

–    Бог с тобой, откуда, да еще сегодня, да еще приличная сумма? Фантазер!

–    Не фантазер. Деньги можно получить под залог в ломбарде... Не смотри на меня так, я не рехнулся. Можно заложить папины, то есть, теперь наши... твои часы.

Надя смотрела на него с ужасом.

–    Ты действительно сошел с ума! Это же подарок! Кто же закладывает в ломбард подарок?!

–    Постой, не кипятись. Во-первых, в ломбарде ценные вещи хранятся под семью запорами. В нашем дырявом бараке часы, чего доброго, украдут. Во-вторых, их не просто сохранят, дадут ссуду, она позволит нам перевести дух.

Минуту-другую подумав, Надя, хоть и не очень охотно, согласилась.

–    Хорошо, если ты так уверен в надежности ломбарда, действуй. А все-таки как-то совестно... С другой стороны, хранить такую вещь в нашем доме и впрямь негоже... Но ты подумал, как и когда мы погасим долг в ломбарде?

–    Погасим! Важно сейчас выкрутиться.

–    Что ж, быть посему. – Надя достала из сумочки часы, осторожно приложила к бледнорозовому ушку золотую крышку. – Тикают, – сказала торжественно, – звонко тикают... На, – протянула часы Ефиму. – Ты когда собираешься в ломбард? Прямо сейчас? Будь осторожен, смотри не потеряй, не урони! Получишь деньги – спрячь их подальше, а то как бы не вытащили.

–    Не волнуйся, все будет в порядке.

–    Ну, поезжай. И я тоже кое-куда съезжу.

–    Куда?

–    Пока не скажу. Секрет... У тебя найдется мне рубль на дорогу?

Пожилой оценщик уважительно посмотрел на старинные часы. Поверх очков глянул на сдатчика, щелкнул языком: «Вещь!»

С чувством неловкости и радости Ефим пересчитал деньги – ссуду, спрятал поглубже в карман, как наказывала Надюша. По дороге домой купил колбасы, сахара, сливочного масла и, для Надюши, триста граммов шоколадных конфет. Богатые яства разложил на столе – чем не скатерть-самобранка?

Из своей загадочной поездки Надя вернулась часа на два позже Ефима. Она открыла дверь, увидела столько вкусного на столе, воскликнула удивленно:

–    Ой, откуда это? Где ты взял деньги? Ах, да! Часы... Ты, конечно, ничего не ел без меня? Чудак!

После роскошного пиршества Надя поинтересовалась, сколько денег дали за часы.

–    Немало! – воскликнула она. – Впрочем, теперь нам будет значительно легче погасить долг.

–    Почему?

–    Почему? – Надя озорно, интригующе посмотрела на мужа, вскочила со стула, приподняла пальцами обеих рук бока юбочки и пошла кружиться и притоптывать, напевая звонким голосом: «Барыня-барыня, сударыня-барыня!»

От удивления Ефим сначала не мог слова вымолвить, потом, не долго думая, тоже вскочил со стула и пошел вокруг Нади петушком, благо любил плясать. Потом оба плюхнулись на кровать и долго хохотали.

–    Ну, слушай! И опять пляши! Я – корреспондент московского областного и городского радио. Чего ты уставился? Я не шучу, честное слово. Я только что от председателя радиокомитета. Условия хорошие, зарабатывать буду примерно раза в два больше. И работы, конечно, прибавится. Не знаю, как потяну еще и учебу...

–    А как же я? – жалобно, как маленький, Ефим смотрел Наде в глаза.

–    И ты, и ты со временем найдешь хорошую работу. Вот увидишь, вот увидишь, – утешала она его.

Через два дня Надя оформила перевод из заводской многотиражки в областной радиокомитет. Ефиму Щукина нахально пробасила:

–    Теперь твоя очередь. Задерживать не буду.

После таких вызывающе оскорбительных слов надо было немедленно положить перед ней заявление об увольнении. Ефим так и сделал бы, если бы не ожидал ответа из городской газеты, где ему через месяц-другой обещали место в штате. Поэтому он ограничился тем, что ответил в ее тоне:

– Когда мне это понадобится, я с вами расстанусь весьма охотно, как говорят, любовь без радости была, разлука будет без печали.

Щукина побагровела, облила его, словно помоями, злобным взглядом.

–    Хватит, Сегал! Хватит! – басок ее захрипел угрожающе. – Не забывайся, оскорбляя меня, ты... ты неуважительно относишься к большевистской партии, которой руководит наш великий вождь и учитель товарищ Сталин!

Ефим улыбнулся.

–    Не жонглируйте словами, не пугайте, вам давно следовало бы понять: я не из пугливых.

Целую неделю он изнемогал в редакции от безделья. Щукина не давала ему никаких заданий, ничего с него не спрашивала. Адамович, по команде редактора, тоже объявила ему бойкот. Внешне он безразлично относился к деликатной ситуации, лишь по вечерам жаловался Наде: «Терпение мое лопается. Сколько еще это будет продолжаться?!»

А продолжалось это ровно неделю, по истечении которой секретарь-машинистка вручила ему приказ: «Ввиду сокращения штата, литературного сотрудника Сегала Е. М. считать уволенным с 25-го сентября с выплатой двухнедельного денежного пособия».

Ефим машинально расписался в получении приказа, сложил бумажку вчетверо, спрятал в карман пиджака, молча покинул редакцию. Он вышел из Дома общественных организаций на улицу, точно себе не представляя, куда и зачем сейчас направится. Сеял частый мелкий дождь, налетали порывы довольно-таки прохладного ветра. Ефим ничего не замечал, не чувствовал. Только предательский уголек подступал все ближе к горлу, все сильнее обжигал. Что это предвещает, он знал: еще немного и... «Стоп!» -скомандовал он себе. «Прочь, прочь», – прогонял в самом себе кого-то, толкающего его черт знает на что! «Отстань», – приказал он. И тот, очень медленно, шажком улитки, отползал, отползал и исчез...

«Слава Богу, пронесло, слава Богу!» – Ефим облегченно вздохнул, вобрал побольше воздуха в грудь, расправил плечи. В голове постепенно становилось ясней, душа входила в свои берега. «И вообще, ничего непредвиденного не произошло, произошло неминуемое... Надо известить о случившемся Надю». Он вошел в будку телефона-автома-та, опустил монетку, но набирать номер не стал. «Расскажу вечером, зачем портить ей настроение на целый день».

Как нередко бывает ранней осенью, дождь внезапно прекратился, в небольшой просвет между облаками выглянуло солнце, погода улучшилась. Домой возвращаться не хотелось. От нечего делать Ефим подошел к книжному киоску, стал читать названия книг, выставленных за стеклянной витриной. Глаза случайно задержались на тоненьких книжках «в ярких красочных обложках – литература для дошколят. Сам не зная для чего, он попросил продавца показать ему некоторые из этих книжечек. Среди них оказались стихотворные сказки. Ефим быстро прочел одну, другую. Вспомнил недавно сочиненную им в Озерках баечку «Про котишку Мишку». И тут его вдруг осенило: почему бы не попытаться издать отдельной книжкой своего «Котишку»! Без всякого личного пристрастия, он обнаружил, что его сказка и написана много лучше других, и по содержанию интереснее. Ефим списал адрес и телефон неизвестного ему издательства. «Вероятно, какое-то новое...» Через двадцать минут он был дома. Переписал сказочку, как мог аккуратнее, с черновика набело. Для солидности поместил рукопись в папку. Впервые за тридцать два года своей жизни он направился в издательство с дерзкой надеждой – выпустить в свет свое творение. Он не строил никаких радужных планов, шел, скорее, «на авось», да кстати время убить до встречи с Надей.

У ворот старого двухэтажного дома Ефим не сразу отыскал среди других нужную ему вывеску. Затем минут пять блуждал по захламленному двору, пока, наконец, не обнаружил возле одной из дверей стрелку с надписью: «Вход в издательство».

В продолговатой, с высоченными потолками комнате за большущим письменным столом сидел пожилой человек с седыми, подстриженными «под ежик» волосами.

–    Вы ко мне, товарищ? – обратился он к Ефиму. – Проходите пожалуйста.

–    Не знаю, сюда ли я попал? – слегка сконфузился Ефим. – Я хотел бы повидать директора издательства или главного редактора.

–    Присаживайтесь, – приветливо отозвался седой мужчина. – Перед вами директор издательства и главный редактор – в одном лице... Вас это не разочаровало? – улыбнулся с хитрецой. – С чем к нам пожаловали? – скосил глаза на папку, которую Ефим положил на стул рядом. – Ну, конечно же, с рукописью! Так и есть – новый автор! Будем знакомы: Даниил Борисович Красницкий. Разрешите поинтересоваться, кто вы? Чем нас порадуете? – Он задавал вопросы подчеркнуто мягким голосом, отчего-то нехорошо действующим на Ефима.

–    Я журналист, бывший фронтовик. Стихи для детей написал впервые.

–    Вы работаете?

–    В заводской многотиражке, – Ефим хотел сказать «работал», но побоялся испортить впечатление о себе.

–    В заводской газете? Великолепно! – непонятно почему обрадовался Красницкий. – Ну-с, давайте прочтем ваше сочинение.

«Давайте»?! – Ефим не поверил своим ушам. Он надеялся, что в лучшем случае, услышит: «Оставьте вашу рукопись, почитаем, подумаем, ответ пришлем по почте... через месячишко-другой». А тут!

Красницкий устроил на нос большие в коричневой роговой оправе очки, раскрыл Ефимову папку и начал читать. Ефим тем временем всматривался в лицо издателя. Грубоватое, худощавое, с мощным подбородком, оно скорее отталкивало, нежели привлекало. Крайне неприятным показался Ефиму большой жесткий рот под крупным крючковатым носом.

Даниил Борисович закончил читать, снял очки, улыбнулся, торжественно изрек:

–    Поздравляю вас, товарищ Сегал! Говорят, первый блин – комом, но к данному случаю пословица не приложима. Ваш дебют, считайте, состоялся. – Он протянул Ефиму длинную цепкую руку.

Ефим пожал ее, недоверчиво поглядывая на издателя: не шутит ли, не разыгрывает ли?

–    Это правда? – спросил, волнуясь.

–    Ох, уж эти молодые авторы! Хе-хе-хе!.. Правда, Ефим Моисеевич, правда! Через три, максимум четыре месяца, ваша книжка будет на прилавках магазинов. Будет!

–    Большое спасибо, Даниил Борисович, – с чувством сказал Ефим, мысленно упрекая себя за недобрые мысли о таком хорошем человеке.

–    Благодарить будете потом, молодой творец, потом, – подчеркнул многозначительно издатель, – чтобы вам было известно, никакого редсовета у нас здесь нет. Тут я – един Бог! Выход книжки зависит исключительно от меня, посему можете быть уверены, что книжка и гонорар за нее у вас в кармане. Причем гонорар солидный... тысчонок под тридцать!

–    Сколько?! – растерянно переспросил Ефим.

–    Перестаньте меня смешить, я же сказал: примерно, тридцать тысяч... Вот чудак, право!

Домой Ефима несла могучая неведомая сила... Всего-то несколько часов назад он и помышлять не смел о такой фантастической удаче. Тридцать тысяч рублей, подумать только! Таких деньжищ у него сроду не водилось. Сказать по правде, он не был жаден до денег, не относился и к категории алчущих, стремящихся к наживе. Просто он так набедствовался, так обнищал за последние годы... Немудрено, что замаячившая в далекой перспективе финансовая удача слегка вскружила ему голову. Да это же чудо, твердил он, вырваться наконец-то из топкого болота нищеты, ощутить под ногами твердую почву материального благополучия! Они приобретут необходимую одежду, обувь, поменяют кое-что из мебели, а главное – не будут с тоской смотреть в завтрашний день! Как воспрянет духом Надя! Но она еще ничего не знает о привалившем счастье, несправедливо! Он влетел в ближайшую телефонную будку.

–    Надя! Наденька! – закричал взволнованно в трубку. -У нас большая радость... Нет, нет, по телефону говорить не буду. Отпросись, приезжай пораньше домой! Скоро будешь? Отлично, пока!

Считая себя сказочно разбогатевшим, он купил по дороге домой бутылку дорогого портвейна – из подвалов Абрау Дюрсо, шоколадные конфеты, шпроты и копченую колбасу – невиданное в их доме гастрономическое великолепие! Особо праздничное!

Он нетерпеливо поглядывал в окно. С минуты на минуту Надюша должна появиться... Вот и она! Спешит, почти бежит узнать сенсационную новость.

Не выдержав, Ефим стремглав бросился ей навстречу.

–    Говори, что там у тебя стряслось? – она задыхалась от бега и волнения.

–    Сейчас, сейчас все узнаешь.

Одним махом взлетели они на второй этаж, Ефим распахнул дверь в комнату. Глянув на пиршественный стол, Надя замерла на пороге.

–    Что это? В честь чего? – спросила она тихо, недоуменно.

–    В честь сногсшибательной новости! Слушай, удивляйся, радуйся: я – автор детской книжки! Да-да! – путаясь, сбиваясь, он рассказал о необыкновенном происшествии. – Понимаешь, Наденька, пока я пробирался по захламленному двору к издателю, раза три споткнулся, подумал: быть беде. Но, как видишь! Уму непостижимо: через несколько месяцев моя сказка увидит свет! Получим кучу денег! Теперь нам черт не брат. Плевать на Щукину! Давай выпьем за удачу.

Надя почему-то не спешила поднять свою рюмочку. Рассказ мужа показался ей малоправдоподобным. С недоверием и тревогой слушала она не совсем последовательный, очень странный его монолог, с опаской глядела на лихорадочно блестевшие глаза – не заболел ли? Может быть, это последствие контузий?

–    Фима, ты сказал, что Щукина уволила тебя с работы? Я не ослышалась?

–    Да, она избавилась от меня по сокращению штата, уловка известная, вот, читай.

Надя прочла приказ, посерьезнела.

–    Не расстраивайся, Наденька, какое это теперь имеет для нас значение? Не подвернись счастливый случай с изданием книжки, я подал бы на Щукину в суд. Меня, как инвалида войны, в два счета восстановили бы в должности.

–    Ну и подавай в суд, – предложила после паузы Надя, – обязательно подавай.

–    К чему? Мы скоро с тобой разбогатеем. Завтра я получу зарплату и выходное пособие. Твоя первая получка на новой работе. А там...

–    Что – там? Давай рассчитывать на худшее: что если твой Даниил Борисович взял да обманул тебя?

–    Обманул?! Как обманул?

–    Очень просто, а вдруг?

Торжественность с лица Ефима будто ветром сдуло. Вопрос Нади разом спустил его с неба на землю. Он испугался.

–    Что ты говоришь? Красницкий – пожилой, серьезный человек. Правда... – Ефим замолчал, припомнив возникшее у него ощущение чего-то отталкивающего, затаенного в издателе. – Посуди сама, какой смысл ему водить меня за нос? Допустим, книжка ему не понравилась. Кто и что мешало ему распрощаться со мной не очень-то церемонясь. Логично?

–    Вроде бы, – неуверенно согласилась Надя.

–    Отчего же «вроде бы»? – возразил Ефим чуть упавшим голосом. И в его душу вкралось сомнение... Нет, быть не может, уж очень страшно было поверить, что его надежда – призрак. – Вот увидишь, вот увидишь, все будет в порядке, – успокаивал он больше себя, чем жену. – Давай-ка лучше выпьем за удачу!

Вино есть вино. Действует оно безошибочно, тем более на непьющих. Еще оставалось вино в бутылке, а повеселевшие, разрумянившиеся Сегалы, забыв о невзгодах и сомнениях, аппетитно закусывали, оживленно болтали, строили радужные планы.

–    Во-первых, – мурлыкал Ефим, – мы немедленно выкупим из ломбарда часы. На постоянную работу спешить не буду, попробую зарабатывать литературным трудом. А затем, догадываешься?

Надя отрицательно покачала головой.

–    Займусь-ка я всерьез поэзией. Если не теперь, то когда же? Наверно и талант, если его не развивать, увядает... Через каких-нибудь два года, – продолжал он грезить наяву, – выйдет первый сборник моих стихотворений. Переберемся из нашей берлоги в светлую, просторную комнату (отдельная квартира была выше его грез и фантазий), родишь ты нам сына или дочку, все равно. Мне тогда исполнится тридцать четыре, тебе – двадцать семь, всего-то! Вся жизнь впереди.

Приподнятое настроение Ефима передалось и Наде, чему способствовало и выпитое вино. До позднего вечера возбужденная, развеселившаяся пара беззаботно болтала о том, о сем. И даже не очень-то реальные планы представлялись вполне осуществимыми.