Текст книги "Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)"

Автор книги: Александр Соболев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

–    По-моему, в доме отдыха крепенько обосновалась шайка жуликов... Я приехал получить ваше «добро», Федор Владимирович.

Гапченко криво улыбнулся, покачал головой, помрачнел.

–    Беда с тобой, Сегал, ей-богу! – в голосе редактора послышались раздражение и досада. – Неймется тебе! Мы ведь твердо договорились с тобой: пока критических материалов я от тебя не жду. Так нет же! Не доставало нам еще истории с домом отдыха! – Гапченко сжал пальцами лоб, долго молчал. Потом спросил: – Ты все там выяснил? Достоверно? Или так, поверхностные наблюдения взвинтили эмоции?.. Ты говорил о рабочих, твоих соседях по комнате. Так вот, есть мыслишка. Возвращайся туда. Напиши корреспонденцию обстоятельную, с фактами, фамилиями, именами, как полагается. Постарайся заручиться подписями тех двух рабочих, это очень важно, сам понимаешь. Торопиться с публикацией не будем. Попросим завком разобраться на месте. Так и для тебя, и для газеты лучше будет.

–    Все это верно, согласен... Но от завкома проверкой сигнала наверняка займется Лисичкина. А у нее от тягот военного времени глаза давно жиром заплыли. Небось и она в доме отдыха недурственно пасется. Ждать от нее объективности?

–    Ладно, может ты и прав. Сделай пока так, как я сказал. Авось найдем разумный выход. По административной линии это зотчина товарища Козыря? Верно?

Перед возвращением в дом отдыха Ефим позвонил Гориной на работу.

–    Рада вас слышать, Ефим Моисеевич, что у вас новенького, хорошего? Как здоровье? – зазвучал в трубке дорогой ему голос.

Ефим вкратце рассказал о своих делах, не утаил намерения пощипать как следует жуликов из заводского дома отдыха.

–    Снова вы за свое. Мы же с вами договорились: поменьше конфликтов, неуемный вы человек! Хватит, честное слово! – в сердцах выговаривала ему Горина. Но после небольшой паузы примирительно добавила: – Я понимаю вас... И все-таки, остерегайтесь! Будьте осмотрительны! Гапченко прав.

Разговор с Гориной ободрил Ефима. Он вернулся в дом отдыха с хорошим настроением и тут же написал небольшую корреспонденцию. Кузнец и токарь прочли ее, но ставить свои подписи почему-то не торопились.

–    Чего вы боитесь? – спрашивал Ефим. – Я ведь подписал первым, видите?

–    Печатать ее будут? – полюбопытствовал кузнец.

–    Не сразу, не сразу, – успокоил Ефим, – после тщательной проверки. Скорее всего, ее вообще не напечатают, примут меры без публикации.

–    Если так, я подписываю.

– И я.

Они аккуратно вывели свои фамилии. Ефим облегченно вздохнул.

–    Да, чуть не забыл вас предупредить. Вы солидные люди, не болтуны, конечно, однако прошу вас о нашей затее никому ни слова. Невзначай проговоритесь кому-ни-будь, тот – другому, другой – третьему. Спугнем мошенников, а они быстренько концы в воду.

–    За кого вы нас принимаете? – обиделись рабкоры поневоле.

–    Извините, но это необходимость.

–    Ладно уж. Понимаем.

В канун воскресенья пищеблок отличился особо. Отдыхающие ушли из столовой несолоно хлебавши. Ворчали, поругивали с оглядкой поваров, утешали друг друга:

–    Ничего, скоро уедем отсюда, не стоит зря нервы дергать.

Кузнец, токарь и Ефим, сидевшие за одним столом, тоже отодвинули тарелки.

–    Не горюйте, ребята! Будем сыты. Маша накормит, – загадочно произнес кузнец. – Чего смотрите? Удивляться будете потом. Ступайте в комнату, я живо!

Скоро кузнец появился с небольшой кошелкой в руках и словно фокусник, извлек из нее две кастрюльки, поставил их на стол, торжественно заявил:

–    Подарок от уважаемой Марьи Петровны!

–    От какой Марьи Петровны! – почти в один голос просили Ефим и токарь.

–    Да наша, деревенская. Поваром здесь работает. Не хотелось мне с ней вязаться... срамно! А что поделаешь? Голод – не тетка! Ла-адно! Не жмите плечами! Дело сделано. Баланду брать не стал. А от тушеного мяса с гречневой кашей не отказался – грех! Тарелок нет – не надо, из общей посудины цеплять будем. Ложки и хлеб я захватил. Федя, ты вроде заначил поллитровку? Ну-ка, мечи ее на стол! Пировать будем!

Каша жирнющая, вкусная. На мясо повариха не поскупилась. Граненый стаканчик водки утроил аппетит. Но Ефим проглотил две-три ложки, больше не стал.

–    Чего ж это вы? – удивился кузнец – Вкуснота!

–    В душу не лезет ворованное.

Кузнец, отложив ложку в сторону, с обидой сказал:

– Я, товарищ Сегал, не воровал. Мне все это собственноручно дала Марья Петровна.

–    Но она-то, ваша Марья Петровна, продукты украла у отдыхающих, – укоризненно заметил Ефим. – Выходит, и мы приобщились к жуликам.

–    Эх, милай! Какие мы с тобой приобщители-прихлебатели, – неуклюже скаламбурил захмелевший кузнец. – Вот те, начальнички, которые в боковушке едят, вот те, действительно, обжиратели-захлебатели!.. Федя! В бутылке вроде чтой-то осталось. Плесни-ка всем по глоточку. Так-ак, – продолжал кузнец, – знаете, что мне Марья Петровна давеча доложила? Там у них на кухне сейчас такое творится! Жарят, парят, пекут, варят! К вечеру ждут сюда знатных гостей с завода и повыше. Это здесь не внове. Сабантуйчик устраивать собираются, человек на пятнадцать-двадцать. Я возьми да спроси: «Где же вы продукты берете? Знатных гостей знатно и угощать надо?» А она со смеху покатилась: «Эх, говорит, седьмой десяток живешь, а не понимаешь! Ладно, бери, говорит, кастрюлечки, ешь, еще приходи!»

Сообщение об ожидаемом прибытии гостей Ефим мимо ушей не пропустил. Действительно, около восьми часов вечера, в то самое время, когда отдыхающие после ужина смотрят кино или гуляют в лесу, к боковой двери здания столовой подъехал заводской автобус. Первым из него чинно вышел импозантный товарищ Козырь, галантно подал руку следующей за ним дородной молодой женщине. Незаметный за толстым стволом старого дуба Ефим тихо ахнул: да это Валя Масленкина, девица с третьего этажа общежития, где он живет. Ребята говорят о ней с двусмысленной улыбочкой: «Девчонка добрая...» Ей от силы двадцать два года. Прибыла сюда со стареющим брюхатеньким Козырем в качестве... ясно, в каком качестве. Козырь взял Валечку под округлый локоточек. Первой парой они проследовали в «боковушку», дверь в которую холуйски распахнул перед ними директор дома отдыха.

Другие мужчины и женщины, прибывшие в автобусе, Ефиму знакомы не были. Как выяснилось позже, это были «нужные» Козырю персоны из разных учреждений. За последним гостем директор дома отдыха, оглянувшись по сторонам, крепко закрыл дверь «боковушки».

Какой сабантуйчик состоялся за наглухо закрытой дверью, догадаться было нетрудно: двадцать дармоедов, распутных мужиков и девок типа ходовой Валечки, пировали за счет полуголодных людей, позабывших за войну, что такое поесть вкусно и досыта. Нетрудно было предположить и другое: у каждого из руководящих гуляк, в кармане, у самого сердца, хранился красный билет члена ВКП(б) с изображением Владимира Ильича Ленина.

Шальное желание возникло внезапно у Ефима: взять в руки увесистую дубинку, ворваться в «боковушку» в разгар оргии и... К счастью, он быстро овладел собой, резко повернул от столовой, зашагал в потемневший лес. Разум трезво советовал: «Погоди, так нельзя, надо что-нибудь придумать». А сердце наперекор разуму диктовало: «Чего медлить? Вернись, войди в кинозал, он заполнен отдыхающими, крикни: – Товарищи! Следуйте за мной! Я покажу вам, кто ваши захребетники!»

И почудилось Ефиму: после его страстного зова люди вскакивают с мест, устремляются за ним к «боковушке». Дверь, запертая изнутри, не поддается... Толпа пробивает ее, застает врасплох кутящую компанию – пьяных распаленных мужчин, полуобнаженных пьяных женщин... На столах множество пустых и полупустых бутылок, на тарелках – недоеденные куски жареного мяса, куры, осетровые балки, салаты из свежих овощей, фрукты в вазах...

«Глядите, люди, – указывает на сборище Ефим, – вот кто вас грабит!»

Распутные обжиратели и обжирательницы в страхе пятятся к дальней стене. «Бей паразитов! Бей мироедов!» – раздаются голоса из толпы.

И наступает возмездие...

... Ай-ай-ай! Ефим Моисеевич! Товарищ Сегал! – слышит он вдруг очень знакомый мелодичный женский голос. Словно из-под земли выросла или из лесного мрака возникла перед ним Зоя Александровна Горина. Неслышно, плавно приближается она к Ефиму, невесомо кладет на его плечо свою крупную, теплую руку.

–    Ваша затея? – спрашивает строго. – Признавайтесь!

–    Моя, – отвечает, как школьник, Ефим.

–    Никудышняя затея, Ефим Моисеевич, никудышняя! Я же просила вас: будьте осторожнее. Не послушались!

–    Простите, Зоя Александровна, не вытерпел...

–    Прекратите самосуд! – кричит Ефим.

Будто по мановению волшебной палочки все кругом стихает.

–    Вот и прекрасно, – звучит одобрительный голос Гориной. Образ ее тает в лесном мраке...

Ефим очнулся. Он один на лесной дороге. Никого вокруг... Слава Богу! Вздохнул с облегчением. Случись такое на самом деле, взбунтуй он людей, – не миновать ему «палаты № 6». Отдыхай там на здоровье, контуженый сержант, под присмотром доброго доктора Бориса Наумовича, спи под запором на привинченной к полу койке и в таком раскованном положении борись за торжество справедливости и законности в стране победившего социализма... Перспектива!.. Нет, надо придумать что-нибудь поумней, понадежней.

Прогуливаясь на следующий день в лесу с токарем и кузнецом (совместная прогулка входила в стратегический план Ефима), он издалека заметил парочку, бредущую в обнимку им навстречу, сразу узнал Козыря и Валю.

–    Здравствуйте, товарищ Козырь! – громко поприветствовал Ефим. – Какая неожиданная встреча! Очень рад вас видеть!..

Козырь остолбенел. Его дряблые красные щеки стали желто-синими, водянистые глазки округлились.

–    Здрась... здрасьте... – еле пробормотал он, заикаясь, – разве мы с вами знакомы?

–    Обижаете... Помощник директора товарищ Козырь забыл сотрудника заводской многотиражки Сегала. Совсем недавно мы с вами беседовали в вашем кабинете, решили помогать друг другу в работе.

–    Вроде так... да... было... – язык не повиновался Козырю и от растерянности, и от хмеля.

Валю Масленкину хоть и не обременяли стыд и совесть, но чувствовалось, что и ей не по себе. А тут, вовсе некстати, Ефим:

–    Здравствуй, Валечка! Ты меня тоже не узнаешь?

Пришлось отозваться:

–    Почему не узнаю? Здравствуй, Ефим!

Козырь позеленел.

–    Вы... вы знакомы?

–    Давным-давно, – подтвердил Ефим, – живем в одном общежитии. Слышите, мы даже на «ты».

–    Толково, – пробормотал Козырь первое попавшее на одеревеневший язык слово, – приятно...

«Знаю, как тебе сейчас приятно», – злорадно подумал Ефим и, словно спохватившись, спросил Козыря:

–    Вы не знакомы с этими товарищами?

–Не имел удовольствия, – пробормотал на глазах трезвеющий Козырь.

–    Неужто? – с издевкой посожалел Ефим. – Что ж, разрешите доставить вам это удовольствие: отдыхающие здесь кадровые рабочие завода – мои соседи по комнате. А это, друзья мои, как вы уже слышали помощник директора завода по быту, Савва Григорьевич Козырь.

Козырь побагровел.

–    Значит, и вы здесь отдыхаете? – обратился он к Сегалу.

–    Одиннадцатый денек!... Да-а!.. Природа великолепная, погода отличная. Только, – притворно замялся Ефим, – кормят здесь, честно говоря, неважно.

–    Ничего с этим не поделаешь, – развел руками козырь, – только-только война кончилась...

–... Где их взять продукты-то? – подхватил Ефим.

–    Совершенно верно. Впрочем, я не в курсе... не знал, что здесь неудовлетворительное питание.

– Действительно, – посочувствовал Ефим, – откуда может быть известно помощнику директора, как кормят отдыхающих, когда он вчера лишь сюда прибыл!

–    Вам... откуда вам известно, когда я прибыл? – не удержался Козырь.

–    Случайно. Проходил мимо столовой под вечер, когда подъехал ваш автобус, и видел, как вы первым покинули его и подали руку Валечке.

–    Вежливость – прежде всего, – нашелся Козырь, – мы ехали одним автобусом. Ей цехком выделил однодневную путевку... за отличную работу.

Валя фыркнула.

–    Мы кое-что прихватили с собой, по карточкам получили, – поспешил объяснить Козырь, – приехали на природу... Понимаете?

–    Я понятливый. Надеюсь, мои свидетели тоже... До свидания, товарищ Козырь, до скорого, Валечка!

Сделав несколько шагов, Ефим оглянулся. Козырь стоял на месте, оторопело глядя вслед уходящим. Валя послала воздушный поцелуй.

–    Ну и тип, – сказал кузнец, – брешет и не моргнет. Значит, это для него и его гостей Марья Петровна старалась... Кого он тискал?.. Такая молодая связалась со стариком. Зачем он ей? Неужели за сладкий кусок да за стакан вина? Сука она в таком разе, тьфу, – заключил брезгливо кузнец.

–    А он – кобель старый, да еще выпивоха, вон нос у него свеклой торчит, – резонно подытожил токарь.

Ефим улыбнулся.

–    Зоркие вы оказывается. А раз зоркие, то, в случае надобности, надеюсь, не откажетесь засвидетельствовать нашу незабываемую встречу?

Оба согласились. Без особой охоты.

–    Ловлю вас на слове, – полушутя, полусерьезно сказал Ефим, – а теперь, к сожалению, должен с вами попрощаться. Прерываю отпуск и уезжаю.

–    Как уезжаете? Совсем?!

–    Приходится... дела. А к вам у меня просьба: напишите, пожалуйста, мне в редакцию письмецо, сообщите о переменах, как будут кормить, вообще обо всем, что сочтете интересным. Договорились?

–    Напишем непременно, экий труд! Счастливо вам!

Наутро Ефим явился в редакцию и сразу зашел к Гапченко.

–    Привез корреспонденцию!

Редактор читал ее по обыкновению очень внимательно, не спеша.

–    В логике тебе, Ефим, и здесь не откажешь... Рабочие тоже подписались? Очень хорошо!.. Как ты думаешь, кого попросить выделить контролеров для проверки: Дуганова или предзавкома?

–    С проверкой пока надо повременить, Федор Владимирович. В доме отдыха, выражаясь блатным языком, шухер. А вспугнутые жулики любой комиссии пыль в глаза пустят.

–    Не понимаю, – пожал плечами Гапченко, – к чему тогда вся твоя затея?

–    Сейчас все поймете. – Не упуская ни малейшей детали, Ефим рассказал о субботнем «сабантуйчике», о нечаянной встрече в лесу с Козырем и его дамой.

Гапченко слушал сосредоточенно, с любопытством. Он особенно оживился при описании подробностей встречи, красочно воспроизведенных Ефимом, когда, прижимаясь к своей спутнице, Козырь не заметил идущих навстречу ему троих мужчин.

–    Троих? – переспросил Гапченко. – Как троих? У тебя были свидетели?

Ефим кивнул.

–    Отлично! Ты прав. С проверкой надо подождать. Пройдет время, жулики успокоятся, подумают – ложная тревога, и опять возьмутся за свое. И тогда... Таков твой план? Ну, как соображает Гапченко?

–    В данном случае неплохо, – поддел его Ефим.

–    Ну-ну, драчун! Я бы тебе ответил! Ладно, пожалею... Когда твой отпуск кончается? Через пятнадцать дней? Как думаешь его добить?

–    Если не возражаете, в середине недели приду на работу, а оставшиеся приплюсуются к следующему моему отпуску. Если будем живы и здоровы, и если... – Ефим не договорил.

–    Если раньше того тебя не попросят из редакции, хочешь сказать?

– Да.

–    Я тебя увольнять не собираюсь. Хотя, если откровенно, мне было бы без тебя много... тише. А среди начальства у тебя «друзей», сам знаешь, предостаточно... Еще одного «приятеля» завел – Савву Козыря. Ты ему отныне – бельмо на глазу. Он ради тебя постарается, безусловно... Но выгнать тебя из редакции – дело не простое. Приходи в среду! Дел у нас, как всегда, по горло!

Выйдя из кабинета редактора, Ефим увидел Алевтину, с глубокомысленным видом сидевшую за столом со вскинутым карандашом над чистым листом бумаги.

–    Фимуля! Здравствуй! – весело защебетала она. – Как ты здесь очутился? Ты же отдыхаешь в Ефремовке? Поди, поди сюда! Ты все такой же худющий?

Ефиму неприятна была и Крошкина, и ее сорочья трескотня. Он не смог скрыть неприязни, холодно ответил:

–    Все в порядке, приглядитесь-ка хорошенько, я поправился на четыреста двадцать три грамма. Неужели незаметно?

–    Что с тобой? Почему ты не в духе? – продолжала допытываться озадаченная Алевтина. – Ты зачем приехал?

–    «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила», – продекламировал Ефим. – В среду выхожу на работу.

–    Прерываешь отпуск? В чем дело?.. Впрочем, тебе видней. Может, заглянешь ко мне вечерком на чашку чая?

–    Рад бы в рай, да грехи не пускают, – загадочно ответил Ефим и ушел, оставив Алевтину в недоумении.

Глава двадцать четвертая

–    Ефим Моисеевич! Товарищ Сегал! – окликнул его знакомый женский голос.

Он оглянулся и сразу узнал Риту Шмурак.

–    Признайтесь: наверно вам у нас не понравилось, однажды пришли и как в воду канули... Ай-ай! Человек вы холостой, живете рядом, могли бы и заглянуть.

Рита вызвала у него симпатию с первой же встречи. В ней, как ему показалось, счастливо сочетались два противоположных качества: эмоциональность и рассудительность, причем разум ее без труда руководил чувствами.

–    Мама и папа не перестают вас вспоминать, – продолжала Рита, – и мне понравился тот славный вечер.

Их случайная встреча произошла на оживленной улице в центре Москвы.

–    Как здесь неудобно разговаривать! Затолкают, – раздраженно сказал Ефим, ненавидящий многолюдье. – Вам в какую сторону, Рита?

–    Я домой. У меня сегодня непредвиденный выходной день.

–    Вот и хорошо. А я в отпуске... Поехали вместе.

–    Верно, зачем нам тут париться. – Рита непринужденно, как сделал бы близкий человек, взяла Ефима под руку.

За это он мысленно поблагодарил ее. В метро она предложила ему поехать в Измайловский лесопарк. Ефим улыбнулся, подумал про себя: «Роковое место!». Шестым чувством предугадывал: Измайловский лесопарк еще долгие-долгие годы будет ему живым бескорыстным другом, исцелителем и утешителем.

После московского асфальтового центра, с сутолокой и духотой, парк показался живительным оазисом. Рита несколько раз вздохнула в себя лесной воздух с запахами цветов и разнотравья:

–У-уф! Великолепно!.. Живу, можно сказать, в нескольких минутах ходьбы, а бываю в этом раю два-три раза в год... Все некогда, все спешим, а куда? Бог знает... Оглянуться не успеешь – жизнь уже на исходе. Вам, Ефим, это пока не заметно: вы молоды. А мне... мне вот-вот тридцать пять исполнится. Тридцать пять! Представить себе не могу...

Ефим глянул на морщинки, лучиками наметившиеся у глаз Риты, редкие сединки, резко контрастирующие с черной копной волос.

–    Мне тоже под тридцать... Ничего, мы еще поживем, повоюем!

– Утешили, – улыбнулась Рита, – что-то я устала. Давайте присядем вон на ту скамеечку... Там хорошо.

На облюбованную Ритой скамейку падала густая тень старинной липы.

–    Правда, здесь мило? – помолчав немного, она попросила: – Удовлетворите мое любопытство, если можно, расскажите о себе.

Ефим не торопился отвечать. Он вообще не был склонен к исповедям, поэтому коротко перечислил основные вехи своей биографии, насыщенной преимущественно безрадостными событиями: раннюю утрату матери, почти бегство от мачехи, голод и холод в первые месяцы жизни в Москве, учебу. Как проблески во мраке, сравнительно недолгие годы любимой журналистской работы, затем – фронт, ранения, контузии... госпитали и, наконец, военный завод.

–    Да, – проговорила Рита, – судьба вас не баловала. А у меня все намного проще. Росла, жила и снова живу при родителях. Окончила школу, потом институт. Двадцати четырех лет вышла замуж... – она помедлила, – наперекор своим родителям. Люди они образованные, добрые, но евреи с дедовским укладом. А я вышла замуж за русского, славного русского парня, тоже инженера-путейца, мы работали вместе, там и познакомились. Брак по любви, по велению сердца... – Рита опять помедлила, – тяжело вспоминать... его родители не захотели меня видеть. И мои, хоть и не так грубо, но дали мне понять, уж лучше бы умереть их единственной дочери, чем так глубоко огорчить их на старости лет замужеством за иноверцем.

Но мы все-таки поженились. Сняли комнатушку в московском пригороде. Три часа на дорогу туда и обратно, каждый день. И с деньгами было туговато. Когда любишь, трудности не в счет, а мы любили друг друга, были счастливы. Детей у нас, к сожалению, не было, все откладывали на «потом»... Грянула война. Мужа в первый же день мобилизовали. Через два месяца я стала вдовой, с похоронкой. Вернулась блудная дочь, то есть я, сюда, в родительский дом, правда, без малейшего покаяния... Вот и живу. Тружусь, как это принято говорить, на благо любимой Родины... Все. Замуж не собираюсь, куда мне, старухе? Сейчас и молодым пары себе не найти. А наши женихи все там, -она указала пальцем в землю, – хотя мама, – Рита горько усмехнулась, – не оставляет надежды на мое замужество... на этот раз, уж конечно, обязательно за евреем. Знаете, смешно... нет, не буду говорить.

–    Почему? Начали – продолжайте.

–    Вы не догадываетесь?

У Ефима мелькнула догадка, но он тотчас отверг ее, как нелепость.

–    Нет, что-то не догадываюсь, – возразил, как ему показалось, вполне убедительно.

Рита подняла на него глаза, умные, чуть насмешливые.

–    Разрешите вам не поверить... Впрочем, ладно, так и быть, смейтесь! Мама увидела в вас подходящего жениха для своей Риточки... Мама есть мама. Я рассудила реально: через какие-нибудь пять лет я начну увядать. Вы – только расцветать. Мне будет сорок, вам – мужчины стареют позднее, – всего-то за тридцать. Ну какая мы пара, если бы вы и согласились? Несчастье одно! У нас родился бы ребенок. Из-за него и по долгу совести вы меня не бросили бы, возможно... исподтишка заглядывались бы на свеженьких молоденьких женщин, мучились бы и продолжали нести брачные вериги... Посмотрите мне в глаза и скажите, что я не права, знаю, вы не солжете.

Не сразу, но Ефим ответил:

–    Вы сказали сущую правду. Извините.

–    Спасибо, Ефим... за откровенность. Что поделаешь? Будем друзьями. Так, кажется, говорят в подобных ситуациях?

–    Разве это мало – найти друга? Мечта любого человека, порой, и несбыточная.

–    Да, еще бы! – согласилась Рита, с лукавой улыбкой глянув на Ефима. – Вот и откройтесь мне, как другу, собираетесь ли вы в ближайшее время обзаводиться семьей, проще говоря, жениться? Ведь время?

–    Отвечу вам, как другу: согласен. Время... Но у меня нет невесты. И я беден, как церковная мышь: ни кола, ни двора, живу в общежитии, имущество мое без малого все на мне. В таком положении помышлять о семье?

–    Друг мой, – Рита мягко положила руку на руку Ефима, – ваше положение и впрямь не предсвадебное. Но Бог милостив! В моем лице он посылает вам избавителя... А если без шуток, есть у меня молодая подруга, ей всего двадцать три года, она – искусствовед, умница, из порядочной зажиточной еврейской семьи. Как только я вас увидела, решила сразу: этот парень – увы! – не для меня – молод! А для Розочки Гофман лучшей партии не сыщешь. За русского или за другого иноплеменника ее ни за что не отдадут. И она не пойдет. Я с ней вполне согласна.

–    Что так, Рита? Ваш муж был русским и, как вы только что сказали, прекрасным человеком.

–Я и сейчас этого не отрицаю. Однако кем-то сказано: иные времена, иные ветры... Теперь я вряд ли пошла бы за русского. Не знаю по какой причине отношение русских к евреям стало несравнимо хуже, чем до войны. Это факт, который вы наверное оспаривать не станете. Например, у нас на работе пошли в ход анекдотики «про Сару и Абрама». И вообще не то... Но мы с вами отвлеклись, – оживилась она, – давайте-ка лучше вернемся к сватовству. Я вас обязательно познакомлю. Вы ей понравитесь непременно, я уверена. Слушайте меня: женитесь на Розочке и всю жизнь будете меня благодарить... Договоримся так: вы приходите к нам в ближайшую субботу, как бы случайно, ближе к вечеру. Розочка, по обыкновению, к нам тоже заглянет. Встреча произойдет для вас и для нее будто бы неожиданно... Согласны?

–    Вот именно, будто бы неожиданно, – усмехнулся Ефим. – Ладно, сватайте, спасибо. Приду.

* * *

«Сватовство»... Чудно как-то в наш век почти свободной любви, скоропалительных браков и столь же внезапных разводов, чудно, архаично звучит и само понятие и смысл в нем заключенный.

Ефим не придавал серьезного значения предложению Риты Шмурак, но к сватовству относился с опаской. Причина на то была давняя.

Лет восемь назад дальняя родственница Ефима, женщина пожилая, ушлая, как-то его спросила: «Ты хочешь устроить себе счастье на всю жизнь?»

Вопрос показался ему забавным. «Кто же не хочет?» – ответил он, не догадываясь, куда клонит старушка. «Хорошо, хорошо, что хочешь. Ты вполне взрослый, вполне подходящий жених. Так слушай меня. Есть у меня знакомая еврейская семья, люди приличные во всех отношениях. Я имею в виду родителей той девушки, той молоденькой студентки по медицине. Писаная красавица, скажу я тебе, и умница. Бэкицэр, короче говоря, ты понимаешь, о чем я говорю».

«Чепуха какая-то, – подумал тогда Ефим, но сам не зная почему, согласился посетить эту самую приличную во всех отношениях семью. – Ладно, пойду посмотрю, что я теряю? Интересно, что за писаная красавица?» Желает ли она с ним знакомиться, он не затруднился подумать. И в один прекрасный вечер, принаряженный, тщательно выбритый, с красиво уложенной шевелюрой, направился на смотрины.

Пожилой, рыжий, лысеющий еврей встретил Ефима в богатой, но безвкусно обставленной комнате, оценивающе прощупал его взглядом.

«Как я понимаю, вы есть Ефим, родственник Цили Лазаревны?» – спросил он.

«Да», – ответил уже начинающий жалеть о своем приходе сюда жених.

«Ну, тогда присаживайтесь сюда и рассказывайте».

«Что именно я должен рассказывать?»

«Как что именно?! Все именно!»

Предполагаемый тесть задал Ефиму вопросов двадцать: кто его родители и предки с обеих сторон, где и сколько он учился, где работает и сколько зарабатывает, и т.д. и т.д.

Ефиму показалось, будто он должен заполнить огромнейшую анкету, предназначенную для поступающих на сверхсекретный объект. Его начала не на шутку бесить бесцеремонность рыжего папочки.

В комнату вошла невысокая тучная женщина с карими навыкате глазами.

«Фирочка, – указал глазами на Ефима рыжий, – это тот самый парень, который...»

«Я уже догадалась, – сказала она, стараясь изобразить улыбку. – Наша дочурочка, Лизочка, еще не вернулась из института, скоро придет.. Может, мы пока чайку попьем?»

За чаем Фирочка, точнее Фира Григорьевна, к ужасу Ефима, обрушилась на него с такими же и в таком же количестве вопросами, что и ее муж.

Ефима передернуло. Он буркнул: «Я уже ответил вашему супругу на все вопросы». На что супруг мудро заметил: «Не мешает, молодой человек, повторить... Она мать! Нам обоим необходимо знать все о человеке, который... В общем, вы понимаете».

Предполагаемая невеста, очевидно, была предупреждена о посещении их дома одним молодым человеком, который интересовал ее как гуся перчатки. Хлопнула входная дверь... «О! Это Лизочка, – прислушался папа, – Фира, пойди ее встречай».

Вскоре мама вернулась и сообщила, что Лизочка сейчас придет, только переоденется. «Соломон, – обратилась она к мужу, – опусти штору, солнце нагоняет жару».

Наконец, появилась Лиза, Лизочка. Но в каком виде?! Боже мой! В этакую-то жару она закуталась в шерстяной плед, на ногах – валенки, щека завязана белым платком.

«Лизочка! Что с тобой?» – ужаснулась мать.

«Ой, мамочка, вдруг заболела», – притворно жалобно протянула Лизочка.

«Ой! – всплеснула руками мамочка. – Так иди же скорее ложись в постель!»

«Как жаль, у нас гость, а ты захворала», – сокрушался папочка.

«Что поделаешь, – промямлила Лизочка, метнув на Ефима озорной и насмешливый взгляд красивых карих глаз, украдкой подмигнув ему, – как-нибудь в другой раз...» – И ушла.

Все понял злополучный жених... Грубовато, но поделом!

...Сколько времени миновало, забыть о той срамоте все не мог. Не диво, что к новому сватовству он отнесся с опаской.

В субботу вечером, как и было условлено, Ефим пришел к Шмуракам.

–    Заходите, дорогой... Наум Израилевич задержался на работе, Риточка звонила: вот-вот придет... – Рива Исааковна поудобнее уселась в кресле. – С вами можно говорить без обиняков. Нам с Наумом Израилевичем очень хотелось бы, чтобы вы подружились с нашей Риточкой...

Она не успела закончить свою мысль. Пришла Рита, с ней – среднего роста миловидная девушка. Чуть продолговатое лицо ее, смуглое с легким румянцем, освещали умные серые глаза. Она просто, может быть, немного пристальнее, чем бывает при первом знакомстве, посмотрела на Ефима, протянула ему руку:

–    Роза.

–    Ефим, – он пожал протянутую руку. Одним взглядом окинул ее стройную фигуру, отметил дорогой, красивый наряд – отлично сшитое шелковое платье, небольшое изящное ожерелье, миниатюрные золотые часики с золотым браслетом, лакированные туфельки – «лодочки» на высоком каблуке. Для военного времени – богато!.. И, что приятно удивляло – все смотрелось, как ни странно, даже скромно, не кричало, не выпирало, лишь подчеркивало привлекательность девушки, говорило об умении одеваться, о хорошем вкусе и чувстве меры, и, конечно, о достатке.

–    Розочка, как себя чувствует мама, как ее давление? -спросила Рива Исааковна.

–    Спасибо, последнее время лучше. Какое-то новое средство появилось. Пока помогает.

Обменялись по-соседски несколькими новостями.

–    Мамочка, – сказала Рита, – мы с тобой пойдем на кухню, подготовим кое-что к чаю. А Розочка с Ефимом Моисеевичем пока побеседуют. Мы скоренько.

Побеседуют!... Легко сказать. Только что познакомившиеся молодые люди, оставшись одни, некоторое время молчали.

–    Рита сказала мне, что вы журналист, – заговорила Роза. – Я, признаться, имею поверхностное представление об этой профессии, наверняка интересной... Вы ею очень увлекаетесь?

–    Не увлекаюсь, кормлюсь, – полушутя поправил Ефим. – Журналистика для меня – средство добывать хлеб насущный, просто увлечением это не назовешь.

Роза немножко смешалась.

–    Может быть, я неточно выразилась. И для меня искусствоведение тоже не увлечение. Увлечения приходят и уходят. А это на всю жизнь. Я изучаю русскую живопись конца девятнадцатого – начала двадцатого веков... Делаю для себя открытия. Сколько же у нас...

В комнату вошла Рита с небольшим самоварчиком, за нею с подносом чинно шествовала Рива Исааковна.

–    Не скучаете? – Рита поставила самовар, начала расставлять чашки, вазочки для печенья. – Договорите в другой раз, времени у вас впереди много. – В ее голосе против воли прозвучали грустные нотки. – А теперь – за чай.

Вскоре пришел и Наум Израилевич.

–    О, у нас гости! Розочка! Ефим Моисеевич! Здравствуйте!.. Чаевничаете? И вишневочка на столе? Прекрасно!.. С удовольствием присоединюсь к вам.