355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Соболев » Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ) » Текст книги (страница 2)
Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:22

Текст книги "Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)"


Автор книги: Александр Соболев


Жанр:

   

Прочая проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Глава четвертая

Старая московская улица с ветхими одноэтажными домишками, на которой стояло заводское общежитие, была для Ефима совсем незнакома. Он посмотрел направо, налево – куда идти? А не все ли равно? И повернул направо. Пройдя до конца улицы, оказался перед высокой, поросшей травой, железнодорожной насыпью. Медленно, с редкими перестуками колес по рельсам, двигался воинский эшелон. На длинных открытых платформах – танки, орудия. Черные силуэты смертоносных махин проплывали на фоне голубого неба жуткими видениями... «А война-то продолжается!» – холодком обдало Ефима.

Тяжелый состав скрылся за поворотом, вместе с ним оборвалось острое, как удар ножа, отвратительное, как сама война, воспоминание о войне.

Ефим прошел под мостом, по которому только что проследовал эшелон, и сразу перед ним оказалось роща, не очень густая – молодые березки, липы, клены, невысокий кустарник. Обыкновенная роща. Но Ефим остановился как зачарованный, вглядываясь в яркую неподвижную зелень: скромный небольшой лесок явился перед ним неким неожиданным откровением – он отвык от мирных пейзажей. На войне довелось прошагать, проехать многими лесами и перелесками, и все это виделось там как «плацдармы», «рубежи», «преграды», «объекты»... Их надлежало брать, обходить, удерживать, оборонять.

«Здравствуй, роща, – прошептал Ефим, – здравствуй!» Он медленно шел по едва заметной тропинке, слушая мелодичные синичьи переливы, посвист зябликов, чириканье вездесущих воробьев – смотрел, внимал, любовался, обретал заново самое, казалось бы, обыденное.

Лапчатый кленовый лист, видно сорванный ветром, попался ему на глаза. Ефим поднял его, разгладил на ладони. Чудо! Сумеет ли когда-нибудь человек своим умом, своими руками создать вот такой трепетный, с тонкими прожилками лист – крохотную, прекрасную частичку того необъятного, великого, что миллионы лет творит Великий Мастер – сама природа?

О, если бы я был капиталист, я б отдал без остатка миллионы тому, кто сделает зеленый лист, обычный лист, какой роняют клены... – сложились вдруг у него поэтические строки.

Рощица осталась позади. Ефим приблизился к полуразрушенной решетчатой арке, за которой начиналась широкая аллея. Пройдя несколько шагов по аллее, он скорее догадался, чем понял, что вошел в известный московский лесопарк – Измайлово.

В парке было безлюдно, тихо, очень тихо, как в настоящем лесу. Лишь изредка, с почти одинаковыми интервалами, доносился отдаленный шум трамвая...

Парковая аллея, по которой неторопливо ступал Ефим, словно раздвинула когда-то давным-давно густую, лесную чащу. Теперь, теснясь друг к другу, стояли вдоль аллеи вековые дубы и липы, гигантские березы с черными корявыми комлями. В лучах предзакатного солнца старые деревья выглядели торжественно и величаво. Их обширные кроны смыкались в многометровой вышине, образуя темно-зеленый ажурный полог, под которым уже слегка сгущался полумрак.

Ефим свернул в боковую аллею. Ему на глаза попалась серая, давно некрашенная скамья. Он опустился на скамейку, закрыл глаза, задумался... Или задремал?.. Оглушительную тишину, сомкнувшуюся вокруг него, разорвал вдруг рокочущий, нарастающий гул низко летящего самолета. Ефим вздрогнул: звук войны!.. Он мгновенно пробудил в памяти такое же июньское предвечерье прошлого года – там, на фронте...

... Тогда, еще на рассвете, его дивизия и приданный ей танковый полк – тысячи солдат со всей военной техникой – сосредоточились у реки в ожидании переправы. Обнаружила немецкая разведка маневр или знала о нем заранее – неизвестно. Только над переправой, над прилегающей к реке местностью внезапно появились тяжело нагруженные «юнкерсы» и начали свою четкую, отлаженную работу... Бомбы, десятками одновременно, с воем и свистом врезались в берег, в реку, взрывались, грохоча, взметая ввысь столбы земли, пыли, воды. Сбросив груз, самолеты с черными крестами переходили на бреющий полет, в упор, длинными очередями из крупнокалиберных пулеметов прошивали распластанных на земле людей.

Крепко зажмурившись, прикрыв голову обеими руками, Ефим лежал ни жив ни мертв, лицом вниз, в мелкой ложбинке – символическом «укрытии», неспособным защитить его ни от пуль, ни от осколков бомб, ни от прямого попадания...

Сколько часов продолжался непрерывный хмельной загул смерти – он не знал, не помнил. Когда все утихло, долго еще не верил ни наступившей тишине, ни тому, что жив, ощупал себя, неуверенно поднялся на непослушные ноги. И увидел тогда в лучах предзакатного июньского солнца, точь-в-точь такого же багрового, как сейчас, – вздыбленную, перепаханную бомбами равнину, множество навсегда припавших к земле воинов, застывших в самых невероятных позах, уцелевшую кое-где ярко-зеленую молодую траву, забрызганную кровью, услышал крики и стоны раненых...

Ефим вздрогнул, очнулся. Не сразу осознал, что вокруг него – пустынный, полный пахучей зелени лес, где меж густой листвы пробираются последние лучи заходящего солнца. Покой. Тишина. Мир.

«Война и мир. Мир и война. Роковой чередой сменяют они друг друга века и века, – думал Ефим. – Вот и в эти минуты, когда он, судьбой и Богом сбереженный на войне, сидит в сказочной тиши лесопарка, его товарищи-фронтовики ведут тяжелые бои, смерть без устали косит людей, рвутся снаряды, небо в дыму от пожарищ... Безумие, нелепость, уродство... Неужели человечество так и будет пребывать на Земле: мир и война, война и мир – до полного самоуничтожения?!»

В лесу начало темнеть. Ефим встал со скамьи, заторопился в общежитие. Надо выспаться, приготовиться: завтра – первый рабочий день.

Глава пятая

Инструментальный цех не поразил Сегала новизной или необычностью. В начале своей журналистской карьеры он несколько лет сотрудничал в многотиражке большого механического завода. И цеховая обстановка, и станки, обрабатывающие металл, были ему знакомы.

Начальнику бюро цехового контроля Майорову, человеку средних лет, на вид симпатичному, Ефим доложил по военной привычке:

–    Товарищ начальник! Сержант Сегал прибыл в ваше распоряжение. Разрешите приступить к работе.

Сугубо штатский начальник, вероятно никогда не служивший в армии, от такого обращения чуточку растерялся, полуконфузливо, полу бойко сказал:

–    Садитесь... Воевал? С фронта? У нас тут, понимаешь, тоже фронт. Нам тут тоже, понимаешь, на орехи достается.

Глядя на его округлое, но бледное лицо, утомленные глаза, Ефим поверил, что и здесь, как выразился начальник, людям достается.

–    Ну, что ж, идемте, я провожу вас к рабочему месту.

В цехе уже состоялась пересменка, шумели станки, пахло эмульсией и горелой стружкой. По дороге Майоров пояснял:

–    Инструмент в кладовую попадает и восстановленный и новый. Прежде чем его выдавать рабочим, необходимо тщательно проверить, соответствует ли он паспортным данным. Вот этим и предстоит тебе... то есть вам заниматься. В кладовой на этом деле у нас сидит старый опытный контролер, будешь ему помогать. Он вас подучит, – почему-то путал «ты» и «вы» Майоров.

Андреич, как звали в цехе старого контролера, и две кладовщицы встретили Ефима радушно.

–    Раненый фронтовик? – осведомились женщины. – Демобилизовали? Ну и хорошо! Теперь жив будешь. А у нас вместо мужей – похоронки...

Андреич, сидящий в углу за большим столом, заваленным инструментом, с любопытством поглядывал на Ефима. Сильная матовая настольная лампа освещала его серые морщинистые, в седой щетине щеки, полные губы, большие карие, не то с молодым, не то с болезненным блеском глаза.

–    Как звать тебя, солдат? – спросил хрипловатым голосом.

–    Ефим Сегал.

–    Вот табуретка, Сегал, садись поближе, работать будем. Ты до войны-то чем занимался?

–    Я – журналист.

–    О, ты парень грамотный! Значит, наше дело быстро освоишь. Это точно.

Ефим уселся рядом с Андреичем. От него неприятно пахло луком и водочным перегаром.

–    Выпиваешь? – спросил вдруг Андреич.

–Да... приходилось...

–    А я грешен... Не от хорошей жизни, конечно...

–    Что так?

–    Об этом когда-нибудь после... Тебя из армии почему отбраковали?

–    Контузии, ранения, – неохотно ответил Ефим.

–    И мне, брат, в Гражданскую не повезло, вот гляди, – Андреич указал на левую ногу, вернее, на деревяшку, торчащую из заплатанной синей штанины, – почти до колена отхватило, двадцать три года ковыляю... Ничего, привык... Однако давай делом заниматься. Вон сколько навалено инструмента на перепроверку, и все подносят да подносят, только поспевай!

Шли дни. Тянулись недели однообразные и трудные. На работе Ефим очень уставал. Двенадцатичасовая смена оказалась ему не по силам... До обеда, он, как правило, бодрился, много успевал сделать, но после полудня глаза у него слипались, руки и ноги тяжелели, все тело сковывала неодолимая дрема, голова туманилась и припадала к столу.

–    Устал солдат, – говорил Андреич кладовщицам, жалостливо посматривающим на прикорнувшего Сегала. -Умаялся на войне, ишь какой худющий – кожа да кости.

–    И живет-то небось впроголодь, – сочувственно вздохнула одна из кладовщиц. – Столовка – чего там?..

И верно: днем Ефим кое-как насыщался в рабочей столовой, вечером, придя в общежитие со смены, обычно съедал кусок черного хлеба, выпивал кружку не всегда сладкого кипятка, с тем и укладывался спать. Сны он видел длинные, кошмарные: то в плен к немцам попадает и его пытают, то осколок снаряда пробивает ему живот, то еще что-то жуткое. Ефим метался по постели, страшным, нечеловеческим голосом вопил... Общежитейцы испуганно вскакивали с кроватей, тормошили Ефима:

–    Чего орешь, сбесился, что ли?

Он непонимающе, ошалело таращил глаза:

–    Где я? Где я?

–    В заднице, – в сердцах отвечали ему. – Не ори, чай, не режут. Спи, дьявол!..

Ефим с головой укрывался одеялом, долго не засыпал. Утром, разбитый, словно пахал всю ночь, с трудом тащился на завод.

Степан Петрович Жилин, теперь сосед Ефима, не раз советовал ему:

–    Сходил бы ты, сержант, к доктору. А то скоро совсем до ручки дойдешь, свихнешься... Вон какие концерты даешь по ночам – страсть!

Рекомендовал ему наведаться в заводскую поликлинику и Андреич. Но Ефим избегал встречи с врачами, боялся: вдруг опять больничная койка? К чертям, думалось ему, пока работаю, а там будь что будет.

И все-таки на больничной койке он очутился.

Как-то в воскресенье, в один из нечастых выходных дней, Ефим встал позже обычного, умылся, собрался позавтракать. Открыл тумбочку – а там хоть шаром покати. Надо сходить в магазин, решил он, возьму хлеба, кажется, там что-то и на продовольственную карточку полагается.

Через несколько минут он был в булочной. Хлебные и продовольственные карточки постоянно лежали в правом кармане гимнастерки.

Сунул в него пальцы – пусто! Карточек нет! Кровь отхлынула от лица, он лихорадочно шарил по всем карманам: вот папиросы, спички, пропуск на завод, деньги... А карточки?!. Может, в тумбочке лежат?

Запыхавшись от волнения, прибежал в общежитие, посмотрел в тумбочке, под тумбочкой, под кроватью, бывает, случайно уронил, перерыл кровать – напрасно!

–    Чего это ты ищешь? – спросил старшина.

–    Карточки пропали... – едва выговорил Ефим.

–    Вот это номер! – ахнул старшина. – Что же ты, бедолага, теперь делать будешь?

Несколько дней Ефим жил впроголодь на талончики «УДП», которые случайно оставил в ящике рабочего стола.

Андреич подмечал, что с ним творится неладное, допытывался, в чем дело. А Ефим почему-то стеснялся, не сразу поведал о своей беде.

–    Вон оно что! – сокрушался Андреич. – А я то голову ломаю! Да-а! Скверная штука! Помог бы тебе – да сам третий... А ты попробуй сходить в карточное бюро, к заведующему, к Яшке. Подлец он, правда... Знаешь, как его на заводе прозвали? Яшка-кровопиец... Но ты солдат, может он тебе посочувствует, поверит.

–    Не поверит. Я сразу приметил, что это за тип. Не пойду. Бесполезно.

Однако пойти пришлось: голод за шиворот потащил.

–    С чем пришел? – не отрывая глаз от бумаг, спросил завбюро.

Ефим, волнуясь, сбивчиво, нескладно рассказал о случившемся несчастье. Яшка изобразил на жирной физиономии широчайшую улыбку, хитро подмигнул:

–    Та-ак-с! Стало быть, одной пайки мало – хочешь получить вторую, так сказать, для полной сытости, а?

Ефим вздрогнул, будто от пощечины.

–    Что значит вторую? – переспросил он, чувствуя, как внутри него словно уголек раскаляется.

–    Да очень просто. Одну ты уже получил, – охотно объяснил Яшка. – Знаем мы вашего брата, не первый день здесь... Ко мне-то ты чего явился? Может, прикажешь тебе свои карточки отдать? А?

–    Зачем же? – сдержал себя Ефим. – Я полагал, вы можете чем-нибудь мне помочь...

–    Помочь?! – Яшка постучал толстым цветным карандашом по столу, что-то прикидывая в уме. – Помочь... Слушай, солдат, а ты, случайно, карточки, того, не махнул? А?

–    Как «не махнул»?

–    Не понимаешь? Ну, продал...

–    Продал?! – побагровел Ефим.

Мясистое лицо Яшки стало двоиться в его глазах. Горячий ком обжег горло...

–    Ах ты, сволочь! Крыса тыловая! – процедил он сквозь сжатые зубы, схватил с Яшкиного стола тяжелое мраморное пресс-папье и... дальше ничего не помнил.

Глава шестая

Очнулся Ефим на белой железной кровати. Был он один в небольшой, узкой, с высоченным потолком комнате. Единственное окно зарешечено. На окрашенные в зеленовато-желтый цвет стены падал солнечный свет. Рядом с кроватью, под окном, впритык к стене – широкая полка, видимо, заменяющая стол. Напротив окна – плотно закрытая дверь.

«Что за наваждение? – недоумевал он. – Где я? Похоже, в тюремной камере-одиночке.» Страшно болела голова, он напряженно перебирал в памяти, что бы такое мог натворить, почему без суда и следствия... И почему он в одном белье? С трудом поднявшись с кровати, подошел к двери, толкнул ее. Дверь не поддалась. «Та-ак, заперто», – пробормотал он и начал что есть силы барабанить в нее кулаками. Тишина... Он еще сильнее то пятками, то кулаками колотил в дверь... Обессиленный сел на кровать и вдруг услышал тяжелые шаги. Кто-то сунул ключ в замочную скважину, повернул его два раза. Вслед за тем в комнату вошел крупный грузный мужчина лет сорока пяти в белом с голубизной халате, с приятным интеллигентным лицом, густой вьющейся черной шевелюрой.

–    Здравствуйте, больной, как себя чувствуете? – спросил тихо, но внятно.

Ефим привстал.

–Ничего, благодарю... Почему «больной»? Вы доктор?

–    Доктор. Давайте знакомиться. Меня зовут Борис Наумович. А ваше имя? – доктор слегка хитрил: ему все было известно о пациенте – и имя и фамилия, но... в этих стенах случалось слышать всякое...

Борис Наумович сел на табуретку, положил мягкую теплую руку на костлявое плечо Ефима. – Не помните, что с вами вчера произошло?

–    Со мной, вчера?

–    Да, именно с вами, к сожалению... Вы находитесь в психоневрологической клинике, да-с!.. И если бы не ваша тяжелая контузия, сидеть бы вам в местах куда похуже этого.

–    Почему?! За что? – Ефим глядел на доктора, мучительно силясь вспомнить, что он делал вчера, что такое могло вчера произойти?.. И вдруг его словно осенило: – Я вчера поскандалил с этим мерзавцем из карточного бюро. Ну и что?

–    Вы его ударили, разбили в кровь лицо. Слава Богу, хоть по виску не угодили, а то бы...

–    Жаль, – покачал головой Ефим.

–    Что жаль? – не понял доктор.

–    Жаль, что не по виску.

–    Ну, знаете, батенька... – с укоризной сказал Борис Наумович. – Хорошо, что у вас оказалось при себе удостоверение инвалида войны, а главное – справка о контузии... В общем, из отделения милиции вас привезли к нам. Подлечим. Успокоим... Есть хотите?

Последний вопрос доктора не дошел до сознания Ефима. «Милиция, психоневрологическая клиника» – будто стучало где-то внутри.

–    Так хотите есть? – повторил Борис Наумович.

–    Не очень... Голова трещит, как в тиски зажатая... Помогите, если можете.

–    Попробуем... А вы ложитесь. Все обойдется.

Ефим смотрел ему вслед. Добрый человек, не зря белый халат носит.

Через несколько минут в палату вошла медсестра, в руке – емкий шприц с торчащей длинной синеватой иглой. Ефим с опаской покосился на это приспособление, съежился: сколько раз его кололи – не счесть! Иной раз ничего, а иной...

Сестра глянула с улыбкой.

–    Не бойтесь. И не почувствуете, как уколю. ...Спокойно, вот так... готово!

–    Спасибо, сестра, вы волшебница.

Через несколько минут он глубоко спал.

Проснулся Ефим под вечер. Это он определил по тени в углу палаты, по разбавленному серым потолку. Головную боль как рукой сняло. Сжал кисти рук и почувствовал в них силу. Значит, прав был доктор – все обойдется. Только неприятно сосало под ложечкой, хотелось есть. Он повернул голову и – о, радость! На полке у окна стояли тарелки с едой: первое, второе, даже компот и ломтики хлеба, белого и черного!

«Скатерть-самобранка», – обрадовался Ефим. В считанные минуты тарелки опустели. «Закурить бы теперь», -безнадежно подумал он. Но сказка продолжалась: добрая фея положила на подоконник пачку папирос, коробку спичек. Ефим закурил крепкую папиросу, несколько раз жадно затянулся, лег навзничь... Блаженство!..

Вскоре послышались уже знакомые, как ему показалось, шаги.

–    Ну и надымили, – сказал, входя, Борис Наумович. -Как голова, не трещит больше?

–    Нисколько. И вообще мне лучше. Большое вам спасибо.

–    И тарелки пустые – добрый признак! Сыты?

–    Вполне, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке. Правда, только не пьян. А за папиросы вам особая благодарность.

–    Ну-ну, не стоит, пустяки... Так-с, – уже деловым тоном сказал Борис Наумович, – завтра с утра займусь с вами по порядку. А пока постарайтесь снова уснуть. Это для вас крайне необходимо: организм переутомлен... Спокойной ночи!

... Наступили густые сумерки. В палате потемнело. Над дверью вспыхнула тусклая электролампочка – ни светло, ни темно, фиолетовый полумрак. Лампочка все время почему-то мигала и раздражала Ефима. Он хотел выключить мигалку – не нашел выключателя, подумал: вывернуть – не достанешь, высоко. Махнул рукой: черт с ней! Попробовал уснуть – не вышло, днем выспался.

«Интересно, сколько мне придется отсиживать в этом персональном апартаменте? – подумал он и усмехнулся. – Психоневрологическая клиника, попросту – сумасшедший дом. Да-а! А почему, собственно говоря, за что?! Ну, стукнул я его... Положим, это плохо. И все же мое действие, пусть предосудительное, было ответным, значит, справедливым!.. Как посмел заплывший жиром паразит оскорбить измотанного войной человека?! И эту драгоценную особь с бронью, по сути дезертира, мы на фронте прикрывали собой!.. Почему он до сих пор не «разбронирован», не направлен в пекло войны?»

Ефима забил озноб. Во рту – сухота. Он приподнялся, зачерпнул из привинченной к полу посудины кружку воды, залпом выпил. Немного успокоился, продолжал размышлять: «Врос в свое многотрудное кресло – только прямым попаданием снаряда вышибешь... Кто его сюда посадил? Разумеется, партком».

Это журналист Сегал знал твердо. Мол, член партии, активный, проверенный, потянет... Он и потянул: бесконтрольно – куски из народного котла, жилы несчастных просителей. Иначе откуда прозвище «Яшка-кровопиец»? Неужто только он, Сегал, пусть не лучшим манером, решился воздать Яшке по заслугам, дать сдачи? И разве потому лишь, что контуженный, как говорят в быту, «чокнутый», а такому и море по колено?.. Но при чем тут контуженный, «чокнутый»?! Нет, сколько помнил себя Сегал, еще до войны, до злосчастных контузий, никогда не примерял: удобно для себя – неудобно, выгодно – невыгодно; не увиливал, не избегал острых схваток с негодяями и высоких и малых рангов.

* * *

Он и на войне оставался верен себе.

Вспомнился ему точно такой же «Яшка» в должности командира армейского пересыльного пункта, в чине майора, некий Спиркин.

Осенью 1942-го года сержант Сегал после ранения временно исполнял обязанности начальника караула пересыльного пункта. Личный состав караульной службы состоял преимущественно из пожилых солдат и немногочисленных выздоравливающих. Последние постепенно отбывали на фронт, замены им почти не было. Каждый раз перед Сегалом вставал вопрос: кого ставить на посты?

У пятистенного, с большими окнами, бревенчатого дома, который единолично занимал Спиркин, пост стоял круглосуточно. Два солдата охраняли важную особу начальника пересыльного пункта. «От кого? – недоумевал Ефим. – На ответственные посты, хоть повесься, некого ставить, а тут...

«Личная охрана»... Чепуха какая-то!»

Этими мыслями он поделился с начальником штаба. Тот, выслушав сержанта, пожал плечами, многозначительно сказал:

–    Так-то оно так! Но майор Спиркин хозяин, понимаешь, хо-зя-ин, ему не укажешь!

Примерно так же ответил и парторг пересыльного пункта. Мол, армия, единоначалие и... вопрос исчерпан.

–    Верно. Единоначалие. Но майор – член партии, вы можете ему подсказать, поправить, – не унимался Ефим.

–    Покорнейше благодарю за совет, – с усмешкой ответил парторг. – Нет уж, уволь меня, сержант, от этакой миссии. Выкручивайся сам, как знаешь.

Сегал порывался поговорить с майором, но не то чтобы трусил, а как-то не решался: не хотелось ему сталкиваться с человеком, от которого никто из подчиненных ни разу не слышал уважительного спокойного слова – только окрики, брань да особенно заковыристый мат. Глядел Спиркин сычом, ходил чертом. Носил не полевые – зеленые, а плетеные, отливающие золотом погоны. Трезвым бывал редко... Сопоставив все это, не трудно было представить, что за творение Божье майор Спиркин.

«Личная охрана – это факт. Грубость, пьянство тоже у всех на виду. За сим еще что-то кроется? Но что?» – прикидывал в уме Ефим, черпая из котелка жиденькие постные щи.

–    Паршиво кормят, сержант, – угрюмо констатировал обедающий рядом с Ефимом солдат, – просто наказание, забыли вкус мяса, бурда да каша – пища наша...

«Завтра же схожу на кухню, – решил Ефим, – выясню, в чем дело. Действительно, чертовщина какая-то, бурда да каша...»

... – Привет, Семушкин, – улыбнулся Ефим краснощекому толстобрюхому повару с фартуком поверх формы. – До чего вкусно у тебя пахнет, аж голова кружится? Ух, какая сковородища с бараниной! Сколько мяса! А Пиро-гов-то, пирогов! На всю роту хватит! Ну и попируем мы сегодня!

–    Попируем, да не все, – буркнул повар. – А ты, сержант, зачем на кухню приперся?

–    Скверно кормишь солдат, повар, пришел узнать – почему?

–    Так то же солдат, – цинично огрызнулся Семушкин и значительно добавил: – Кого положено, питаем правильно.

–    А солдат? – вспыхнул Ефим. – По-твоему, солдатам мясо вовсе не положено?!

–    Положено, не положено – не твоего ума это дело... Ступай с кухни! Здесь посторонним нечего ошиваться!

–Как вы смеете так разговаривал» со старшим по чину?– сдерживая гнев, тихо, с расстановкой спросил Ефим.

–    Старший по чину! – жирным смехом рассмеялся повар. – Иди, иди! У меня свое начальство, повыше тебя!

«Это смелость шавки из-за спины хозяина, не иначе, – думал с возмущением Ефим, покинув кухню в полном смысле слова не солоно хлебавши. – Надо проверить!»

Придя в караульное помещение, он осторожно разговорился с солдатом, только что сменившимся на посту у майора Спиркина.

–    Как прошло дежурство? – спросил вроде бы для порядка.

–    Обыкновенно. Особых происшествий не было, ежели не считать два выбитых стекла в майоровом дому.

–    Кто их разбил?

–    Гуляли там, выпивали, песни орали, ну и навеселе кто-то шарахнул по стеклам...

–    Кто же гостил у майора?

–    И военные, и штатские, женского полу, конечно...

–    А кто вам разрешает пропускать к начальнику части посторонних лиц?

Солдат хитро улыбнулся:

–    Кто разрешает!.. Он приказывает – мы пропускаем. Не первый раз... У майора такие гулянки то и дело, повар носит туда и жареное, и пареное, водочки тоже хватает... Знай, гуляй себе да погуливай. Кому война, а кому...

–    А что за женщины бывают на гулянках?

Пожилой караульный с сожалением посмотрел на Ефима.

–    Извините, товарищ сержант, вы вроде взрослый, а спрашиваете, как дите малое... Какие?.. Известно какие – и вдовые, и солдатки, и девки – всякие...

– И что же они, ночевать остаются у майора?

– Нет, Богу молиться... – с притворным простодушием отозвался солдат.

Ефим тут же направился к парторгу и выложил ему все, как есть. Тот его выслушал, но ничуть не возмутился, даже не удивился.

–    Может это и правда, – произнес тоном, не оставлявшим сомнения, что ему известно куда больше. – Но, – резюмировал после паузы, – правда правдой, а дело делом.

–    Как вас понимать, товарищ парторг?

–    Как хочешь, так и понимай. Советую помалкивать... А то...

–    А то что?

–    Угодишь прямиком в штрафную роту, вот что!

–    Эх, товарищ парторг, – с досадой вырвалось у Ефима, – и это говорите вы, полпред ленинской партии, глаза партии в нашем подразделении.

Парторг пренебрежительно посмотрел на него:

–    Ты беспартийный и в партийные дела нос не суй. Как бы не прищемили!

    Ефим ушел ни с чем. «Нет, дальше так продолжаться не может, – упрямо решил он, – ликвидирую пост у дома  майора. И шабаш! Что будет – то будет!»

И пошел к майору. Стоящие на посту солдаты без звука пропустили своего начальника в дом. Ефим постучал в дверь.

–    Кто? – ответил не сразу хриплый голос.

–    Начальник караула, сержант Сегал.

–    Погоди маленько.

Ефим ждал минут пять.

– Входи!

Ефим переступил порог. В ноздри резко ударил запах водки, квашеной капусты, чего-то жареного, густого табачного дыма... Майор сидел за столом. Глядел мутно, исподлобья. Прямые, свалявшиеся черные волосы низко падали на покатый лоб. Скуластое лицо – отекшее, мятое, в зубах – потухшая папироска.

–    Чего это тебя принесло ко мне ни свет ни заря? – оскалился он. – Что-то не припомню, чтобы я тебя вызывал.

–    Сейчас около десяти, товарищ майор, – вежливо заметил Ефим. – А явился я к вам по серьезному делу, хоть и без вызова.

Тусклые глаза Спиркина вяло остановились на Ефиме.

–    Какое еще там дело может быть у тебя, у караульного, к командиру части? Занятно... – усмехнулся криво, – ну, давай, выкладывай!

–    Товарищ майор, – Ефим приступил к главному без обиняков, – в караульной службе не хватает половины личного состава. Солдаты стоят на посту по четыре-пять часов, вместо двух, положенных по уставу.

–    При чем тут я? – оборвал майор.

–    У вашего дома – круглосуточный пост. Я хотел просить вас как-нибуць обойтись без него. Другого выхода нет! Да и...

–    Молчать!!! – Майор вскочил со стула, белесые глаза его налились кровью. Он так хватил кулаком по столу, что стоявший на краю стакан высоко подскочил, описал в воздухе дугу и вдребезги разбился об пол. – Что?! Что ты сказал, паскуда?! Расстреляю! Вон! Вон! Под арест!.. Я тебе покажу... твою мать! Ты у меня запляшешь, черномазый щенок!..

Ефим не испугался, только подобрался весь внутри, готовясь к отпору, чего бы ему это ни стоило.

–    Крру-у-гом! – хрипло, брызжа слюной, скомандовал Спиркин. – Ша-аагом вон!..

Ефим выполнил команду. Меж лопаток вроде бы щипал морозец: он ждал выстрела в спину. Но выстрела не последовало... Последовал десятисуточный арест в холодном полуподвале. Десять дней и ночей тянулись для Ефима одной сплошной ночью. Он мерз, голодал, воевал с крысами. На одиннадцатый день его освободили, вызвали в штаб, сообщили: вы отстранены от должности, отчислены из части.

–    Вот тебе пакет, Сегал, – сказал начштаба, – ступай в Каменку, там 18-й запасной полк. Отдашь пакет кому указано на конверте. Туда километров десять, дорогу найдешь. -И вдруг добавил: – Иди, блаженный, доигрался...

Ефим взял пакет и так выразительно посмотрел на начальника штаба, что тот немного смутился.

–Удачи тебе, сержант, – сказал неестественно дружески.

Ефим быстро собрал свой незатейливый солдатский скарб, оставил хозяйке, у которой квартировал, кусок мыла и две пачки пшенного концентрата, расспросил, как короче пройти в Каменку, и отправился в путь.

А лежал этот путь поперек бескрайнего сиротливого поля, истосковавшегося за войну по пахарю и плугу. Некогда мирное, хлебодатное, обращено оно было войной в горькую, бессмысленную противоположность – поле брани, страдания, поле тысяч смертей. Не увидеть на нем стерни – следа недавней жатвы. Зато обильно обозначились отметины иного урожая: по обе стороны дороги, пока глаз доставал, зловещими грудами торчали остатки военной техники, а между ними – множество островков густой зеленой травы, странно яркой для этого времени года... Знать, щедро кровью своей напоили землю павшие воины...

Грустно и муторно на душе у Ефима и от созерцания картины запустения и смерти, и от всего, что случилось с ним недавно. За что он наказан? Он поступил так, как человеку и положено: схватился с подонком, который на виду у всей части безобразничал, пьянствовал, паразитировал за счет солдат. И никто не посмел ему и слова сказать поперек!.. Видели и помалкивали не только на пересыльном пункте. Ефим припомнил: высокие чины из штаба армии уже при нем два раза инспектировали хозяйство майора Спиркина. О чем же они докладывали штабу? Ведь у Спиркина даже волосок не упал с разудалой головы!

И сержанту Сегалу пришла вдруг в голову дерзкая мысль: немедленно отправиться в штаб армии и доложить все, как есть, всю правду. Но, возразил он себе, есть ли у него на это право? Он – солдат, получил приказ – назначение в запасной полк, знай, шагай туда без всяких... Чего доброго, в штабе армии и дезертиром сочтут, а тогда... Ну и пусть! Семь бед – один ответ. Он круто повернул в направлении штаба армии, дислокация которого по случайности была ему известна.

... Вход в штаб охраняли два солдата. Ефим приблизился к цим.

– Я из части майора Спиркина. Мне необходимо видеть начальника штаба.

Один из караульных нажал сигнальную кнопку. В дверях появился молодой офицер.

–    Товарищ капитан, вот сержант просится к начальнику штаба.

Офицер посмотрел на Сегала.

–    Какое дело у вас к генерал-майору? Кто вас прислал?

–    Никто, товарищ капитан, меня не присылал, сам пришел. А дело у меня очень важное, я бы сказал государственное.

–    Государственное? – недоверчиво переспросил капитан.

– Да.

Капитан иронически улыбнулся.

–    Коли так, следуйте за мной.

Он привел Ефима в просторную комнату, сел за письменный стол, заставленный полевыми телефонами, указал на стул Ефиму. Все еще улыбаясь, сказал:

–    Так что у вас за государственное дело? – Слово «государственное» он выделил интонацией. – Докладывайте.

Слушая рассказ Ефима, капитан становился все серьезнее и серьезнее, посматривал на рассказчика с сомнением, не перебивал, раз только воскликнул:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю