Текст книги "Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)"

Автор книги: Александр Соболев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Глава девятая

Решено: Ефиму нет никакого резона судиться с Щукиной. Зачем зря трепать нервы себе и Наде? Известно: он без пяти минут Рокфеллер.

Утром, проводив Надю на работу, Ефим привел в порядок свой туалет и направился, как на праздник, в редакцию за расчетом. Сперва зашел в общую комнату. Алевтина, Пышкина и Жора были на своих местах.

–    Здравствуйте, коллеги! – голос Ефима звучал приподнято, немного даже артистично. – Бог в помощь!

Все трое, как по команде, повернули головы в его сторону. На лицах – удивление. У Анфисы Павловны – с ехидцей, у Алевтины – с недовольством, у Жоры – с холуйской глупцой.

–    Здорово, гуляка вольноопределяющийся, – не преминула кольнуть Пышкина. – Погляди-ка на него, Тина: блестит, как новый пятиалтынный. С чего бы?

Сверкнув васильковыми глазками сквозь стекла очков, Тина насмешливо определила:

–    Это Надька его нафуфырила по случаю увольнения из редакции, наверно.

–    Алевтина Михайловна, вы угадали! На нашей улице сегодня действительно светлый праздник: Надя на прекрасной работе, ее там хвалят, растет, не в пример некоторым, оба мы избавились от здешней творческой атмосферы. Как видите, поводов для хорошего настроения достаточно.

Заметив, что дверь в кабинет редактора приоткрыта, он говорил громко, с умышленной бравадой. И не ошибся в расчете. Из кабинета, словно орудие крупного калибра, выкатилась Щукина.

–    Хватит, Сегал, комедию ломать, – пробасила она, – вы лицо постороннее, попрошу вас немедленно покинуть редакцию.

–    Лицо постороннее?! – Ефим от души рассмеялся. – Возможно... Но с каких пор в редакцию запрещен вход посторонним лицам? Это вы сами придумали или реализуете новое руководящее указание?

Удар пришелся в самую точку: лицо Щукиной из желтого стало бледно-серым. Она открыла было рот, но не нашлась что сказать.

–    Чтобы не быть здесь посторонним, я могу, – пояснил Ефим, – восстановиться через суд.

Щукина усмехнулась, как бы себе на уме.

–    Не смейтесь. Бывают ситуации, когда и звонки из райкома в суд не срабатывают... Теперь я уйду... Не забудьте повесить на двери в редакцию предупреждение: «Посторонним не входить». Или, еще лучше, поставьте милиционера.

Щукина побагровела, молча ушла в кабинет, хлопнув дверью. А Ефим направился в бухгалтерию получить расчет и должным образом попрощаться со своим старым «другом», бухгалтером.

На великих радостях он забыл спросить Даниила Борисовича, когда следует явиться для оформления юридических отношений, без которых, он понимал, никакая книга не может быть издана. Как поступить – позвонить, поехать? И когда он раздумывал, что лучше предпринять, почтальон принес ему открытку от Красницкого. «Уважаемый тов. Сегал Е. М., – говорилось в ней, – издательство просит Вас явиться десятого сего месяца от одиннадцати до шестнадцати часов для заключения договора. Захватите с собой паспорт».

Спланируй в этот момент в его руки с небес волшебное перо жар-птицы, оно не вызвало бы у него того ликования, как почтовая открыточка с долгожданными словами. Он прочел ее три раза, потом глянул на отрывной календарь, висевший над письменным столом, – сегодня и есть десятое октября! Стрелки часов приближались к десяти. Ефим торопливо надел пальто, стремглав помчался в издательство.

–    Молодому творцу литературы привет! – встретил его Красницкий. – Мы вас уже поджидаем. Получили мою открыточку?

–    Да, большое спасибо, – смущенно ответил Ефим.

–    Что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста! Давайте-ка ваш паспорток, заполним договорок, – балагурил Красницкий, доставая из письменного стола бланк издательского договора. Извлек из кармана красивую ручку с золотым пером, стал заполнять графу за графой, заглядывая в Ефимов паспорт.

Как ни волновался в эти исторические для него минуты Ефим, он опять, по своей извечной привычке, внимательно вглядывался в лицо Красницкого, пытаясь проникнуть поглубже в суть своего визави. Но что еще, собственно говоря, хочет он знать о Красницком? Ведь он уже сделал для Ефима такое добро, такое добро! Стало быть, Даниил Борисович – личность редчайшей душевной щедрости, в том и сомнения быть не может... Так-то оно так. Но что поделать Ефиму со своими некстати многовидящими глазами? Читают они на лице благодетеля что-то очень настораживающее. Нет, нет, укорял себя Ефим, это неправда, мне рисуется всякий вздор: я издерган, устал, изверился в людях, и глаза, и шестое чувство меня сегодня подводят, да подводят.

Усилием воли он отвел глаза от лица Красницкого, стал следить за золотым перышком, бегущим по дорогой, прямо-таки чудодейственной бумаге, зоркими глазами моментально прочел название документа: «Безавансовый договор». Сперва он не придал слову «безавансовый» никакого значения. Однако слово проникло в сознание, сверх меры привлекло к себе внимание. Ефим не знал, какие именно виды договоров существуют, по логике вещей понял: «безавансовый» – очевидно, ни к чему не обязывающий издательство по отношению к автору. На безоблачное небо его приподнятого состояния внезапно надвинулась хмарь. Он собрался уже задать вопрос Красницкому: что сие, дескать, означает? Но тот, закончив заполнять бумагу, торжественно протянул ее Ефиму.

–    «Читайте, завидуйте», то есть подпишите, если согласны, – он хитро подмигнул. – Пожал-те!

Ефим взял договор, будто споткнулся о слово «безавансовый». Его замешательство не ускользнуло от благодетеля.

–    Вас смутил термин «безавансовый»? Не беспокойтесь, Ефим Моисеевич, пустячок, формальность. Ларец открывается предельно просто: авторский гонорар на этот год издательство исчерпало. Ваша книжка выйдет где-то в начале будущего. И вы получите все, что положено, на серебряном блюдечке. Читайте дальше, там все сказано.

И верно, ниже Ефим прочел: «После выхода сказки «Котик наш усатый» автор получит причитающуюся за массовый тираж сумму – 30 (тридцать) тысяч рублей».

И хмари над Ефимом как не бывало! Он подписал золотым перышком Красницкого договор с широчайшей, глуповатой от счастья улыбкой.

–    Поздравляю вас, Ефим Моисеевич, с завершением торжественного акта! – Издатель и автор обменялись крепким рукопожатием. – Теперь, дорогой друг, мы на коне, мы на коне! – Красницкий был, кажется, рад не меньше Ефима.

«Удивительный человек, – восхищенно подумал Ефим, – доволен чужой удачей, как своей собственной. Не часто встретишь такого в наше время».

Красницкий тем временем положил первый экземпляр договора в стол, глянул на наручные – шестигранные, в золотом корпусе – часы.

–    Та-ак-с, – произнес в раздумье, – двенадцать ровно... – И обратился к Ефиму: – Дело сделано, засим что полагается, молодой человек?

Ефим смотрел недоуменно.

–    Экой недогадливый! Сразу видно: зелен брат.

–    А-а! – Ефиму стало неловко. – Я понимаю, надо обмыть...

–    Не обмыть, ха-ха-ха, – неприятно рассмеялся издатель, – а спрыснуть! Обмывают покойников! Но у вас при себе денег нет, не так ли?

–    Вы угадали: свободных денег у меня нет ни при себе, ни дома, увы!

–    Не беда, Ефим Моисеевич, вы вот-вот разбогатеете... Сколько вам надо на первый случай, я охотно одолжу вам – пятьсот, тысячу, говорите, не стесняйтесь.

Ефим почувствовал жар в лице. Немного денег у него в кармане лежало, но тратиться на ресторанный загул – никакой возможности. Брать взаймы?

Пока он раздумывал, Красницкий вынул из кармана пухлый бумажник, отсчитал пять сотенных купюр.

–    Хватит? – спросил, жестковато улыбаясь. – А то могу полтыщи добавить.

–    Хватит! – окончательно растерялся Ефим. – Спасибо, Даниил Борисович!

–    Опять «спасибо»! Странный вы человек! Я ведь вам деньги не дарю – одалживаю!

–    Все равно спасибо! С первого же гонорара с вами рассчитаюсь, с благодарностью вдобавок, – сказал Ефим, не вкладывая в последние слова особого смысла.

–    С благодарностью? – переспросил Красницкий. – Надеюсь, надеюсь... – он возложил широкую жилистую пятерню на купюры. – Теперь попрошу дать мне расписочку. На пятьсот или там на сколько хотите.

Он положил расписку в свой немного отощавший бумажник, ловким движением крупье подвинул сотенные Ефиму.

–    Тратьте на здоровье. Понадобится еще – с превеликим удовольствием! А на расписочку не обижайтесь – деньги! Значит, так: в два часа встретимся у ресторана гостиницы «Москва». Там кормят прилично.

Договор с издательством подписан. Впереди, по сегаловской мерке, куча денег. Есть у него основания чувствовать себя если не на седьмом, то, по крайности, на третьем небе. А поди ж ты, настроение у него далеко не предресторанное. Прогуливаясь по широкому тротуару у гостиницы «Москва» в ожидании своего благодетеля, Ефим, помимо воли, думал о нем, и опять, наперекор доводам разума, росла в нем необъяснимая неприязнь, а от нее – и настороженность к Даниилу Борисовичу. Было бы можно – сбежал бы отсюда прочь! До чего ж не хочется ему садиться с Красницким за ресторанный стол. Перед мысленным взором Ефима возник тяжелый, будто отлитый из чугуна, подбородок, огромная ручища, придавившая к столу сотенные купюры...

–    О, а вы, оказывается, Ефим Батькович, человек обязательный! – От неожиданности Ефим вздрогнул, в первую минуту и не узнал нарядного мужчину, на голову возвышавшегося над ним. – Люблю обязательных. Сам таков! – Красницкий, не заметив замешательства Ефима, схватил его лапищей за тощее предплечье. – Так-с, соловья, как известно, басенками не кормят, тем паче на пороге ресторана! Пошли!

Ожидая лифт, который доставлял гостей в ресторан «Крыша», Ефим молчал.

–    Вы, кажется, чем-то недовольны, молодой человек? По физии вижу... Кисните? Странно! Но ничего, ничего! Скоро все встанет на свои места, ибо силен всемогущий Бахус. Силен? Как вы думаете?

За несколько секунд лифт доставил их ко входу в ресторан. Метрдотель оценивающе посмотрел на видного, хорошо одетого Красницкого, скользнул пренебрежительным взглядом по фигурке его невзрачного спутника, почтительно обращаясь к Даниилу Борисовичу, осведомился:

–    Отдельный кабинет? Столик в общем зале?

С высоты своего гвардейского роста Красницкий окинул взором ресторан – народу порядочно.

–    Отдельный, – бросил небрежно.

Первый тост высокопарно произнес Красницкий.

–    За ваш успешный дебют, молодое дарование, за нашу плодотворную деловую дружбу. Будемте здравы! – И коричнево-золотистый, как крепко заваренный чай, коньяк мгновенно, в один глоток, переместился из хрустальной рюмки во чрево Даниила Борисовича.

И Ефим выпил. Пососал дольку лимона, неохотно принялся за салат. Почему неохотно? Не от сытости, не от пресыщения, где уж! Он бедненько позавтракал вместе с Надей около девяти, сейчас без малого три. На столе – яства, кои ему давно и во сне не снились, обстановка в ресторане – комфортная, а ему здесь неуютно, вкусная еда – не в радость. И причиной тому – его партнер по застолью, что-то вроде враждебности к которому нарастает в его душе. Не без удивления смотрел Ефим, как ел, нет, не ел – уничтожал одно за другим блюда Даниил Борисович, рюмку за рюмкой опрокидывал в казавшееся бездонным вместилище... Когда официантка принесла бифштекс, он надавил на него вилкой – мясо покрылось кровью.

–    Вот она, кровушка! – хищно облизнулся Красницкий, облапил пятерней почти им одним опустошенную бутылку. – О, мы уже, оказывается, выпили до донышка? Молодцы! Девушка! – Явилась официантка. – Принесите-ка нам еще граммчиков триста... нет, четыреста... а, что там – еще бутылочку такого же коньячка и по цыпленочку «табака».

–    Мне цыпленка не надо, – поправил Ефим, – я и этого всего не осилю.

–    Что же вы, молодой человек, так плохо кушаете? – упрекнул Красницкий. – Ладно, насиловать юношу не будем. Давайте одного цыпленка... Сделаем небольшой антрактик, обождем горючее. – Даниил Борисович тщательно вытер салфеткой жирный рот и руки. – Люблю поесть! И выпить, конечно, – добавил со смешком. – А вы что же отстаете? Осетрину еще не одолели. Позор!

Из первой бутылки Ефим выпил чуть больше ста граммов, остальное – Красницкий. Коньячок делал свое дело: Ефим уловил, как неестественно заблестели коричневожелтые глаза Даниила Борисовича, как сквозь смуглую кожу проступил густой румянец – издатель захмелел.

–    Эх, брат, – чугунная длань опустилась на плечо Ефима, – и ты, видно, горя хлебнул... Ничего, брат... разреши к тебе обращаться на «ты» – я разика в два тебя постарше... Не горюй! Заживем мы с тобой преотлично.

Обжорство Красницкого, собачья жадность к еде, фамильярность, слова «эх, брат» довели Ефима, он с плохо скрытым раздражением спросил:

–    В каком смысле «заживем»?

–    Во всех смыслах, во всех, были бы деньжата в кармане!

–    По-моему, Даниил Борисович, вы и так недурственно живете и деньжата у вас, как я понимаю, водятся.

Красницкий снял чугунную длань с плеча собеседника, замолчал, полупьяным взглядом впился в него:

–    Э-э! Ефим, я вижу ты ежистый! Что-то мне твои колючки не того. Может, коньячок подстегивает, а?

Ефим промолчал. Ему не терпелось поскорее расстаться с рестораном, вернее, с Красницким. Но трапеза, как назло, продолжалась. Официантка поставила на середину столика вторую бутылку коньяка, кое-что добавила на закуску, плутовато улыбнулась Красницкому, отчего тот сальненько ухмыльнулся, долгим взглядом проводил ее, уплывающую, вертящуюся, как на шарнирах.

–    Ну-с, кончился антракт, начинается контракт, – засмеялся Красницкий, довольный каламбуром, с трудом оторвав маслянистые глаза от округлого зада официантки. – Как поется в песне: «Прочь тоска, прочь печаль!» Продолжим.

–    С удовольствием! – неожиданно ухарски воскликнул Ефим, взял бутылку и, к изумлению Даниила Борисовича, налил себе не рюмку, а фужер вместимостью под двести граммов. – Вам, Даниил Борисович, тоже фужерчик?

– Мне? Мне? Тоже фужерчик? – опешил Красницкий. – Ну и ну! – покачал бычьей головой.

Не знал он, да и не мог угадать причину такой метаморфозы. Минуту-две назад Ефим решил: либо он сейчас же поднимается и оставит Даниила Борисовича в приятном уединении, либо начнет дурака валять и тем самым может быть собьет в себе растущее раздражение. Избрал второй варианы, более дипломатичный

– Ну-с, – провозгласил он в манере и тоном Красницкого, поднял и приблизил к нему фужер с огненным напитком, – выпьем до дна за отличную жизнь!

Чокнулись. Приоткрыв рот смотрел Красницкий, как Ефим залпом опрокинул фужер, не спеша взял с тарелочки лимонную дольку, густо посыпанную сахарным песком, отправил ее в рот

– Ну, брат, ты даешь! – с восхищением выговорил Красницкий. – Кто бы мог подумать! Вот это по нашенски. Да!

– По-фронтовому, Даниил Борисович, по-окопному, – развязно уточнил Ефим. – Там и коньячком иногда баловались, трофейным... Что же вы задумались? Посуда любит чистоту!

Не желая оконфузиться, Красницкий выцедил из фужера свою порцию, сморщился, крякнул, поскорее потянулся закусывать, поежился:

– Фу ты, дьявол! Понимаешь, Ефим, небольшими рюмками могу выпить хоть литровку.Особенно армянского, фужером – сроду не глушил! Однако, ты молодчина, молоток! Поглядеть, вроде бы, извини меня, не на что... Но силен, силен, бродяга. Вижу дело с тобой иметь можно. Молоток!

А "молоток" уже начал хмелеть. Развезло и Красницкого. Он поманил пальцем Ефима, наклонился к нему отяжелевшей головой.

– Слышишь, брат, – зашептал доверительно, – эх, и заживешь ты при мне, ежели дураком не будешь. У нас не артель – золотое дно, зо-ло-тое! Понял? Это ерунда, что мы называем производственными мастерскими. У нас и именитые издаются. – Красницкий назвал несколько известных фамилий. – Денежки всем нужны! У нас – золотое дно, зо-ло-тое! – повторил нетвердым языком. – Понял?

Хмель все забористее овладевал Ефимом, он всеми силами противился опьянению. Кивнул Красницкому:

– Понял/

– Больше я тебе сейчас ничего не скажу, – пробормотал Даниил Борисович. – По-том... – он скосил пьяные глаза на почти пустую бутылку, поднял ее, покачал. – Ннну-с, давай, брат, допьем, тут совсем малость.

К удивлению Ефима, "малость" почему-то его почти отрезвила. Красницкий же, наоборот, "дозревал".

– Я – старый воробей, – разоткровенничался он, – меня на мякине... Мне по... подай зернышли отборные, слышишь? Ты зайди ко мне домой – ковры, хрусталь... старинный фарфор, картины, антиквариат! Да! Надо жить уметь, молодой человек.

Ефим слушал пьяный треп Красницкого, с каждой минутой трезвея, от нетерпения ерзал на стуле: скорее бы кончился отвратительный фарс!

Ву, конечно, член ВКП(б)? – спросил неожиданно.

– Чего-о?

– Я поинтересовался вашей партийностью.

– Ха-ха-ха! – закатился Красницкий не совсем пьяным смехом. – Ха-ха-ха! Уморил, ей-богу уморил... Ну и чудило же ты, – сказал почти трезво. – Кто же, скажи на милость, доверит у нас беспартийному ответственную, да еще идеологическую работу? Неужели ты, журналист, не смыслишь такий азов? Или ты ваньку валяешь? А не смыслишь, стало быть, прости меня, – дурак. Я – не дурак. Я состою в партии большевиков с одна тысяча девятьсот двадцатого. С тех пор и по ныне – на руководящих постах, и, главное, не хлебных местах. Красная книжица, – он похлопал себя по левой стороне груди, – все! Разве ты сам беспартийный?

– Не имею чести состоятю...

Красницкий посмотрел недоверчиво.

– Ты серьезно?.. Значит потом вступишь... Впрочем, и беспартийным жить можно, если с головой, если с руководящими коммунистами ладить.

Беседу прервала официантка.

– Еще что-нибудь желаете, гости дорогие? – обратилась она кокетливо к Даниилу Борисовичу.

–    Пожалуй, достаточно, – поспешно ответил Ефим, опасаясь, что Красницкий возобновит заказ и тягостное свидание продолжится.

Не обращая на него внимания, официантка смотрела, улыбаясь, на Красницкого, который почти незаметным движением погладил ее по бедру.

–    Спасибо, миленькая, хватит, – он взял из ее рук счет, не глядя передал Ефиму.

Заглянув в него, Ефим ахнул: 397 рублей 70 копеек! Какие деньжищи! Он вопросительно глянул на Красницкого, мол, платить будем пополам или?..

–    Расплачивайся, Ефим, – бросил тот, – нам пора!

Словно грабителю с большой дороги протянул Ефим официантке четыре сотни. Она сосчитала деньги глазами, опустила в карман шелкового передничка. Со своей стороны Даниил Борисович достал из бумажника полсотни, протянул милашке.

У подъезда гостиницы Ефим, извинившись, сообщил Красницкому, что вынужден поторопиться, наскоро попрощался и нырнул в вестибюль метро. В поезде сел на свободное место и почувствовал смертельную усталость, как будто не в ресторане провел часы, а на разгрузке вагонов. Тяжелой головой ткнулся в уголок... Непонятным образом он проснулся на нужной станции, вышел на просторную площадь. Часы показывали пять. А Наденька приходит домой обычно в семь... Кажется, она сегодня дежурная по выпуску в эфир вечерних радиопередач. Он позвонил ей.

–    Это я... Голос не мой?.. Возможно. Значит, переутомился. Нетелефонный разговор. Расскажу дома. Когда придешь?.. Ладно, и печку протоплю, и что-нибудь приготовлю. Ты только поторопись... Нет-нет, ничего страшного.

... – Что за «нетелефонный разговор»? Что случилось? – Надя торопливо снимала пальто и резиновые ботики. – По глазам вижу, что-то неладное. Выкладывай скорее, не тяни, я волнуюсь.

–    Подожди, потом. Сперва поужинаем. Смотри, какую я картошку сварганил – прима! – похвастал Ефим, ставя сковородку на стол. – Мясо разогрел, вот горчица, садись.

И я с тобой. Проголодался!

Он сказал неправду. Есть ему не хотелось. Наоборот, не терпелось поделиться с женой впечатлениями необычного дня. Гнетущие думы, сомнения одолевали Ефима. С кем же, как не со своей разумницей, правда, не слишком опытной в житейских делах, порассуждать ему, подумать вслух, попытаться все разложить по полочкам. Но сперва надо дать ей спокойно поесть, попить чай.

Покончив с ужином и мытьем посуды, Надя сбросила с ног туфли, забралась на постель, поджала ноги, точь-в-точь как тогда, в тот незабываемый, уже сравнительно далекий майский вечер... Горячая нежная волна охватила Ефима. Он порывисто подошел к жене, заключил ее в объятия, прильнул губами к теплым мягким губам.

–    Сумасшедший, честное слово, сумасшедший – она ласково отстранила его, – нашел время для нежностей. Мы с тобой уже старожены – три с половиной года, представляешь?! Ну, полно. Расскажи, что у тебя там? Слышишь? Только, чур, без утайки!

Стараясь не упустить ни малейшей подробности, Ефим поведал жене о событиях минувшего дня.

–    Я поставил подпись под безавансовым договором. Не подписать его я не мог, в моем положении держать фасон не приходится. Фактически это договор о полной зависимости автора и полной свободе действий для издательства. Я убежден, – взволнованно продолжал Ефим, – Красницкий очень плохой человек, он способен на любую пакость. Раньше я чувствовал это интуитивно. После встречи в ресторане сомнения исчезли. Что ты скажешь обо всем этом?

Надя задумалась. Лицо ее стало печальным и озабоченным.

–    Почему нам так не везет, Фима? – проговорила с досадой. – То и дело налетаем то на одного, то на другого подонка. И все они, как на подбор, принадлежат партии.

Ефим усмехнулся.

–    Вот ты сама же и ответила на свой вопрос. Видать, по законам нашей Системы ее верхушка должна состоять из подонков: проводником зла может быть только зло. А руководящие посты Система отдает только членам ВКП(б). Мудрено ли на них не наткнуться? Значит, дело не в том, что нам не везет и мы на них нарываемся на каждом шагу, а в том, что добродетельная номенклатура – это белая ворона, феномен.

–    Согласна. Но тогда и ты ответил на свой вопрос о Красницком. Почему он должен быть исключением из правила? Он руководящий товарищ? Да. Член партии? Да. И каким же ему полагается быть? Тут все ясно. Одно в истории с Красницким остается туманным, больше всего меня беспокоит вот что: почему он с такой готовностью, даже поспешностью, открыл тебе зеленую улицу в детскую литературу? Человек ты ему абсолютно незнакомый, автор – неизвестный. Была бы хоть протекция, а так? Непонятно... Наверняка какой-то фокус. Но какой? Ничего хорошего от сомнительного человека ждать не приходится. Тогда где и в чем запрятано плохое? Где собака зарыта? – Надя замолчала. Молчал и Ефим. Оба погрузились в невеселые думы.

–    Ох, Фима, – вздохнула Надя, – лучше бы ты с ним не вязался... Призрачные тысячи... А ты уверен, – спросила вдруг, – что суд восстановит тебя на прежней работе?

–    Почти. А что?

–    А то, что для нас сегодня лучше синица в руке, чем журавль в небе. Восемьсот рублей ежемесячного дохода – мало, но лучше, чем ничего. С моей зарплатой вдобавок вполне можно дождаться выхода книжки. А уж имея в кармане солидную сумму...

Ефим молча прикидывал. Опасения жены вполне логичны и своевременны. Действительно, если месяца через три-четыре, вместо издания книжки, Красницкий выкинет какое-нибудь коленце, а он за это время не заработает ни гроша, они с Надей окажутся на материальной мели... Срок подачи заявления в суд ограничен и к тому времени истечет... Так что же, унижать себя судом с мадам Щукиной? Возвращаться решением суда под ее начало?

Надя ждала, что он скажет.

–    Насчет Красницкого ты права. А судиться с Щукиной бесполезно, я все равно не смогу с ней работать, не по нервам... Уверен, она сумеет от меня избавиться по какой-нибудь менее уязвимой статье, например, по профессиональной непригодности. Не улыбайся, в плену произвола лучше жить без иллюзий. Буду искать место в какой-нибудь газете.

–    Не хочешь судиться с Щукиной – не надо, – не очень-то одобрительно заметила Надя. – В общем, действуй! Как говорится, ищи, да обрящешь.

И он действовал. Несколько дней кряду обращался то в одну, то в другую редакции. Безуспешно. Только в вечерней газете как-то неопределенно пообещали: «Зайдите через недельку... Возможно,,,»

Отчаявшись, он уже решил было начать тяжбу со Щукиной, но неожиданно почтальон вручил ему письмо с издательским штампом на конверте,

«Дорогой Ефим Моисеевич, – читал он, – куда это вы запропали? Обиделись на меня, старика Красницкого? За что? Помилуй Бог, у меня и в мыслях не было ущемить чем-нибудь самолюбие гордого поэта. И почему вы так поспешно от меня сбежали после того самого?.. Ах, брат, поросенок вы, извините меня, за этакий драп-марш от своего друга. Приходите-ка немедленно, есть для вас интереснейшее предложение. Не сомневаюсь, вы вцепитесь в него руками и зубами. Жду в любой час и день, кроме выходного, понятно. До скорого свидания. Крепко жму вашу лапу, обнимаю. Ваш Д. Б.»

–    Это что еще за чертовщина? – оторопело пробормотал Ефим, вновь и вновь перечитывая письмо. Голова его отказывалась соображать, «Дорогой, друг, обнимаю, жму лапу...» С ума можно спятить! Что ему от меня нужно? – Не мешкая, он поехал в издательство.

–    О-о! Ефим Моисеевич! Рад вас видеть в добром здравии, – встретил его восторженно Красницкий. – Здравствуйте, садитесь, пожалуйста, милости прошу!

Приветливейший тон, теплые, кажется, вполне искренно произнесенные слова должны были окончательно сбить с толку Ефима. Так оно, в общем, и произошло... Но, внешнему ладу вопреки, ни на минуту не покидала его настороженность, даже неприязнь – та самая, подспудная, необъяснимая, к другу любезному, лаковому... Плохо вязались помпезнее выкрики издателя с его холодными желтоватыми глазами, цепко из-под седеющих крутых бровей глядящими на Ефима.

–    Не будем терять драгоценного времени, приступим прямо к делу, не возражаете?

Ефим обратился в слух.

– Дельце, скажу вам, заманчивое. – Даниил Борисович красноречиво смолк. – Не буду испытывать вашего терпения, внимайте! До выхода вашего «Котика усатого» месяца три-четыре. Почему бы вам (Ефим обратил внимание: Красницкий, как и до ресторана, говорит ему «вы») за это время не написать для нас еще одну сказочку?

Ефим не верил своим ушам.

–    Это и есть ваше предложение? – только и нашелся спросить он.

–    Именно! – Красницкий достал из письменного стола перспективный план издательства. – Вот, – ткнул пальцем в четвертую строку, – читайте.

«Красочная книжка о садовых цветах со сказочным сюжетом», – прочел Ефим.

–    Сумеете изобразить нечто подобное, Ефим Моисеевич?

–    Но я не умею рисовать.

–    Ха-ха-ха! – на сей раз издатель рассмеялся вполне искренно. – Вот чудак! У нас художников – штатных и внештатных – хоть отбавляй! Текст нужен к картинкам – сказочный, добротный, доходчивый – для детишек младшего возраста. Можно в стихах, в прозе – как угодно. Лучше в стихах: гонорар много выше... Ну как, котик усатый, согласны?

Настолько был озадачен Ефим, что вместо ответа «согласен» погрузился в неловкое молчание... Наваждение, не иначе! Только что они с Надей, вроде бы со всех сторон обоснованно, ждали неминуемого подвоха от Красницко-го. И вдруг! Поневоле задумаешься и растеряешься.

–    Не раздумывайте, Сегал, соглашайтесь! Так и пойдет оно у нас с вами, по конвейеру. Книжка за книжкой, книжка за книжкой...

–    Согласен, да, согласен, – проговорил Ефим скороговоркой. Ему не терпелось поскорее убраться отсюда и наедине, вдали от все-таки крайне несимпатичного ему издателя обдумать, взвесить, объяснить насколько возможно его более чем загадочное поведение.

–    Значит, я в вас не ошибся, Сегал, вы – умный парень. Кто же отказывается от блага? Какими капиталами вы располагаете в данное время, догадаться нетрудно. Одним словом, помозгуйте, подыщите сюжет, желаю удачи! Вы, между прочим, ершистый! – Даниил Борисович покачал большой головой на бычьей шее. – Думаете я забыл, что было в ресторане? Да ладно! Эмоции эмоциями, а денежки денежками... Ну-с, пока. Жду ваших позывных.

Вот так головоломку преподнес Красницкий Ефиму и Наде! Весь вечер и разговору было – о нем. Если заготовил Сегалу подлый сюрприз, зачем предложил взяться за следующую книжку?

–    Целый день до твоего прихода ломал голову над ребусом Красницкого и без толку. Теперь вдвоем стоим, как перед древней плитой с клинописью... Что делать, как думаешь?

–    Не знаю, ничего не понимаю...

Легко сказать Красницкому: «Напишите, Сегал, сказочку о садовых цветах». Что и как писать, если Ефим и названия многих из них не знал! Неизвестно, чем кончились бы его поиски и раздумья, не набреди он в одну из прогулок в Измайловском лесопарке на огромную цветочную оранжерею. На несколько часов погрузился он в реальное и фантастическое царство прекрасных растений. Гидом его оказался истинный певец флоры, старый цветовод. Изумленному слушателю он рассказал действительно необыкновенные истории о цветах, живых, трепетных красавицах Земли. Ефим сделал уйму записей в своем блокноте, запомнил многие из интереснейших новелл цветовода-поэта, сумевшего пробудить и у Ефима чувство восторженного преклонения перед этим чудом природы.

Новую сказку Ефим так и назвал: «Дедушкина оранжерея». Вдохновенно, усердно трудился над ней больше недели.

–    Молодчина, – похвалил Красницкий, – как раз то, что нам нужно. Талант! – Без лишних слов он заполнил безавансовый договор, заручился подписью автора. – Сколько будет два раза по тридцать тысяч, молодое дарование, потрудитесь-ка посчитать? Шестьдесят кусков, как говорят деловые люди... Шестьдесят! У вас не кружится голова? – Желтоватые глаза Красницкого лихорадочно блестели, как у удачливого картежника за игорным столом. – Живите приятными предвкушениями!

Ефим расхрабрился.

–    Спасибо, Даниил Борисович, но... – он слегка замялся, – даже из самых радужных предвкушений обеда не сваришь.

–    Ммм... Понимаю, понимаю... – Красницкий достал из кармана знакомый бумажник, положил его перед собой, вперил в Ефима удавий взгляд. – Ну-с, брат, пишите расписочку в полторы тысячи рубликов. Тут вся моя наличность. Кончится эта сумма – приходите, будем соображать дальше.

Отбросив сомнения да подозрения, Ефим написал расписочку, спрятал деньги, спросил на всякий случай:

–    Теперь и «Дедушкину оранжерею» спрыснуть полагается? – хотя вовсе не хотел снова идти в ресторан с Крас-ницким.

–    Нет-с, дорогой, – отозвался после недолгой паузы Красницкий, – в другой раз. При окончательных расчетах. У нас с вами все впереди, торопиться некуда.

Выйдя из издательства, Ефим позвонил Наде.

–    Всего-то я задолжал ему две тысячи – тридцатую часть будущего гонорара. Пустяки, правда?

–    Правда, – ответила она не сразу, неуверенно. – У меня к тебе просьба, Фима, отправь нашим в Озерки рублей триста переводом. Ты знаешь, как там... И купи что-нибудь поесть, на твое усмотрение. Я буду в обычное время.