Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

В 1876 году, отправившись в Сербию, поступил добровольцем, занимая должность старшего адъютанта Русско-болгарской бригады, участвуя в сражении против турок, награжден золотой и серебряной медалью „За храбрость" и военным орденом Такова. После расформирования бригады в Румынии и по прибытии в город Плоешти, Главной Императорской квартиры, покойным генерал-адъютантом Мезенцевым 1 июня 1877 г. я принят на службу в качестве агента. Исполнял эту должность по 1 января 1879 г., сперва в Болгарии, а потом в Румынии, в Бухаресте. Находился в распоряжении генерал-адъютанта Дрентельна. В течение службы был командирован в секретные и опасные миссии: в Константинополь и в венгерские крепости, в Кронштадте и Гер-манштадте.

В марте месяце того же года, получив Высочайшее помилование, возвратился на родину в г. Варшаву. Служил агентом при жандармском округе, исполнял неоднократно секретные поручения за границей. Владею французским и немецким языками. С.-Петербург, 30 марта 1883 г.»

Корвин-Круковский начал свою деятельность с увольнения скомпрометировавших себя сотрудников, в том числе своих бывших сотоварищей – агентов «Священной дружины», и найма новых, опять из французов. В помощь Корвин-Круковскому товарищ министра внутренних дел Оржевский предписал Плеве «пригласить на службу для заведования агентами центральной парижской агентуры французского гражданина Александра Барлэ, заключив с ним контракт». Барлэ получал 800 франков жалованья в месяц и был подчинен Корвин-Круковскому. Для несения наружного наблюдения шеф Заграничной агентуры пригласил трех агентов-французов: Бинта, Риана и Росси.

Однако курировавший деятельность Заграничной агентуры помощник Плеве, заведующий Третьим делопроизводством Департамента полиции Г. К. Семякин, фкоре пришел к неутешительному выводу о способностях Корвин-Круковского: тот слабо разбирался в делах политического сыска, неудовлетворительно справлялся со своими обязанностями и злоупотреблял переводимыми ему из Петербурга на содержание агентов весьма значительными денежными средствами. По поручению Плеве Семякин был командирован в Париж, чтобы на месте проверить и оценить, как ведется борьба с государственными преступниками за границей. Докладная записка, поданная Департаменту полиции Семякиным 12 марта 1884 года после его заграничной командировки, свидетельствует о том, что в 1884 году политический сыск за границей должной высоты еще не достиг.

Наблюдение за деятельностью эмигрантов за границей, по данным Семякина, осуществляли:

1) консулы в Париже, Вене и Берлине, вице-консул Шафиров в румынском портовом городе Сулине;

2) пограничные жандармские офицеры с помощью приграничных прусских и австрийских полицейских служб;

3) краковский полицейский комиссар Костржевский;

4) «корреспонденты» Департамента полиции в Бухаресте, Вене, Женеве и Париже.

Семякин дал подробную характеристику этим учреждениям и лицам:

1. Консулы в. Вене и Варшаве, поддерживая оживленные сношения с Департаментом, вполне обстоятельно исполняют все его требования и сообщают ценные сведения как о русских подданных, участвующих в революционной деятельности преступных сообществ в Австрии и Германии, так и о проявлениях социально-революционного движения в названных государствах. Генеральный консул в Париже, не имея, по-видимому, связей с парижской префектурой, ограничивается формальным исполнением требований полиции. Расходы всех трех консулов на секретные надобности не более 2 (двух) тысяч рублей в год. Вице-консул в Сулине Шафиров доставляет сведения неравномерно. Департамент полиции даже не знает личного состава, деятельности и сношений эмигрантов в Румынии. Шафиров, однако, получает на это дело 3 тысячи рублей в год.

2. Сношения пограничных жандармских офицеров с соседними прусскими и австрийскими полицейскими властями не дали до сего времени, по новизне дела, ощутимых результатов. Лишь сношения капитана Массона с краковской полицией приносят значительную пользу для уяснения социально– и национально-революционных происков галицийских поляков. Майор Де-дилль, имеющий сношения с галицийскими властями, и начальник Подольского губернского жандармского управления Мазур действуют неудовлетворительно. Экзальтированные сообщения Мазура представляются бессвязным лепетом нервно расстроенного человека. Впрочем, и расход на эти международные сношения крайне незначительный – 300 рублей Массону и 90 рублей пособия Мазуру.

3. Несомненное значение имеют обстоятельства и вполне верные сообщения Костржевского, но, к сожалению, сношения эти совершенно не оформлены. Отсутствие какого-либо вознаграждения за них не дозволяет Департаменту злоупотреблять любезностью Костржевского».

Следует заметить, что «любезность» краковского полицейского комиссара Костржевского была вскоре вознаграждена: по представлению Семякина он получил орден Станислава 3-й степени.

«4. Корреспонденты Департамента: Милевский – человек добросовестный, исполнительный, получает 150 рублей, просит еще 200 ввиду дороговизны жизни в Бухаресте. Стемковский в Вене вполне бесполезен, пишет редко, дает ложные сведения, повторяется, а получает 200 рублей.

Гурин в Женеве – несомненно, внутренний агент и находится в сношениях с видными представителями эмиграции. Все сообщения Гурина до сего времени представляли интерес, и многие из них подтвердились фактами. Судя по всему, Гурин – человек добросовестный и агент школы современной; на почве «воздействия и компромиссов, получает 275 рублей с разъездами».

Семякин не мыслил широких преобразований Заграничной агентуры, но все же планировал ее некоторую внутреннюю реорганизацию: увеличить суммы, отпускаемые на шпионскую деятельность консулам, прибавить жалованье Милевскому и предоставить в распоряжение Костржевского 3 тысячи рублей ежегодно. Семякин предлагал также предоставить резиденту 111 Отделения в Париже А. Барлэ полную самостоятельность в организации агентуры и заведовании французскими агентами внешнего наблюдения, а также и в расходе ассигнованных ему на эту агентуру 5 тысяч франков в месяц.

Семякин дал весьма лестный отзыв о деятельности Барлэ и его бригады, но совершенно уничтожающий о Корвин-Круковском, который, по его мнению, делом не интересуется, не понимает его и даже не дает себе труда разбирать письма, доставляемые ему Барлэ, заваливая всяким хламом Департамент полиции. Из 4 тысяч рублей, отпускаемых ежемесячно Круковскому, он получает на свою долю не менее 1500 рублей, расписывая их по разным рубрикам отчета. Барлэ утверждает, пишет Семякин, что для ведения всего дела в Париже достаточно 6 тысяч франков в месяц, что составляло 2400 рублей. Из этой же записки видно, что содержание всех агентов Департамента полиции за границей обходилось в то время в 58 080 рублей в год.

Не забыл Семякин и самого себя. Он предлагал ассигновать в распоряжение делопроизводителя Третьего делопроизводства Департамента полиции, каковую должность он занимал в то время, 1500 рублей ежегодно на экстренные, случайные расходы и на награды 3aгpaничным агентам. К своему делопроизводству Семякин предлагал присоединить иностранный отдел из трех чиновников, который ведал бы не только сообщениями заграничных агентов, но и всеми сообщениями начальника Варшавского жандармского округа о сношениях польских революционеров с Галицией и Познанью, а также сообщениями консулов как агентурного характера, так и о выдаче ими паспортов русским подданным за границей. Кроме того, этот иностранный отдел должен составить отсутствовавший ранее полный список эмигрантов и регистрировать всех лиц, состоящих под негласным надзором, но выбывших за границу.

По мнению Семякина, необходимо еженедельно представлять обзор наиболее важных сведений, полученных из поименованных выше источников, и ежемесячно выпускать сборник сведений:

а) о происходящих в течение месяца событиях;

б) о вновь установленных адресах и сношениях эмигрантов как за границей, так и с лицами, в империи проживающими;

в) о выбывших за границу поднадзорных или бежавших преступниках и задержанных при возвращении;

г) о вновь вышедших за границею революционных изданиях на русском языке или имеющих отношение к России.

В итоге Семякин вернулся домой со следующими рекомендациями: завербовать больше французов в качестве внешних агентов, укрепить связи с французской полицией и уволить Корвин-Круковского.

20 мая 1884 года проект Семякина получил одобрение директора Департамента полиции Плеве и товарища министра внутренних дел Оржевского. Для удаления Корвин-Круковского в Париж снова был послан все тот же Семякин. Он уладил дело, выдав уволенному 10 тысяч франков и взяв расписку об отсутствии претензий к Департаменту полиции. Правда, Корвин-Круковский не мог так легко утешиться и 20 июля 1884 года обратился с письмом к Семякину, в котором, жалуясь на свое тяжелое материальное положение, просил выдать ему за прежние услуги пособие в размере 3 тысяч франков или хоть ссуду в тысячу франков, угрожая в случае отказа обратиться к царю. Вместе с тем он подчеркнул, что, несмотря на свое стесненное материальное положение, отклонил выгодные предложения некоторых французских газет разоблачить в ряде статей устройство русской полиции в Париже. Очевидно, Корвин-Круковский был удовлетворен и на этот раз, так как угроза шантажом и разоблачениями всегда оказывала магическое действие на Департамент полиции.

СМЕРТЬ, ПОЛЕЗНАЯ ДЛЯ РОССИИ

Убийство Г. Судейкина как одна из причин отставки Корвина-Круковского. – Характеристика жандармского подполковника Судейкина. – Поручение Судейкину от директора Департамента полиции В. Плеве. – Полицейская система и тактика вербовки Судейкина. – Инициатива народовольца С.Дегаева казнить Судейкина. – Честолюбивые планы Дегаева. – Вербовка Дегаева Судейкиным. – Арест В. Фигнер по доносу Дегаева. – Признание Дегаева в провокаторской деятельности Л. Тихомирову. – Террористический план Судейкина и Дегаева. – Сотрудничество Дегаева и Судейкина. – Постановление народовольцев об убийстве Судейкина руками Дегаева. – Подробности покушения на Судейкина. – Бегство Дегаева. – Измена террориста Стародворского. – Воспоминания Ю. Мартова о суде народовольцев над Стародворским.

На скорую отставку Корвин-Круковского, кроме других причин, прямо повлияло подготовленное политическими эмигрантами за рубежом убийство заведующего агентурой Петербургского охранного отделения, инспектора секретной полиции жандармского подполковника Г. П. Судейкина и неспособность главы Заграничной агентуры поймать скрывшегося за границу главного участника этого теракта Сергея Дегаева.

Шеф секретных агентов столичной полиции Георгий Порфирьевич Судейкин был в то время человеком известным и влиятельным в правительственных кругах. Он происходил из мелкой дворянской семьи и добился крупного бюрократического поста благодаря своей личной энергии. Судейкин отличался всеми пороками выскочки. Бездушный и умный карьерист, он прекрасно видел и умел преодолевать те препятствия, которые возникали на его пути, тот страх и зависть, которые вызывали в начальстве его способности. Он решил выдвинуться любой ценой. Пожираемый честолюбием, Судейкин мечтал о быстром повышении, но все время наталкивался на непреодолимые препятствия, выдвигаемые против него тогдашним первым царским министром графом Толстым. Судейкин всеми силами ненавидел этого министра, который всячески мешал карьере, не давая следующих чинов, и ограничивался тем, что за все исключительные заслуги лишь вознаграждал орденами или деньгами. Ненависть этого жандармского подполковника к высшему начальству представляла собой образчик нравов, царивших в полицейско-бюрократическом мире с его преступными традициями, безграничным произволом, безответственностью и разнузданностью всех чинов – от самых низших до самых высших. Для достижения личных целей все средства были хороши. Замечательным и значительным в этом отношении оказался разговор, происшедший между Судейки-ным и его непосредственным начальником, директором Департамента полиции и будущим российским диктатором фон Плеве.

Плеве очень ценил своего высокоталантливого сыщика и никогда не упускал случая высказать лично ему свое восхищение. Однажды после делового разговора, проходившего с глазу на глаз, Вячеслав Константинович Плеве ласково сказал Георгию Порфирьевичу Судей-кину:

– Вам следует быть очень осторожным, голубчик. Ваша жизнь самая драгоценная для России после жизни государя.

– Ваше превосходительство забывает, – ответил тонко Судейкин, – жизнь графа Толстого. Террористы его ненавидят еще брльше, чем меня.

Плеве задумался, но через минуту ответил:

– Конечно, конечно, мне было бы очень жаль его как человека… Но, признаться, его смерть была бы полезной для России…

Плеве не отдавал приказания, но он ясно намекал на то, что убийство стоявшего у него поперек дороги министра ему будет полезно. Он хорошо знал Судейкина, и тот его понял с полуслова, решив исполнить порученца в подходящий момент…

Особое рвение Судейкин проявлял в борьбе с террористами, жестоко преследуя уцелевших и оставшихся на свободе народовольцев. Их наиболее видные представители после убийства Александра II окончили свою жизнь на виселицах, многие другие члены партии оказались или в тюрьмах, или в далекой Сибири.

Ж. Лонге и Г. Зильбер в книге «Террористы и охранка» характеризуют Судейкина не только предприимчивым, ловким и изобретательным сыщиком. По мнению историков, он сумел возвести провокацию в целую самодовлеющую полицейскую систему. Этот жандарм Обладал неподражаемым искусством завязывать сношения с революционерами, перед которыми выдавал себя за либерала и даже радикала, которых, от уступки к уступке, завлекал все дальше и доводил наконец до безвыходного положения. Обыкновенная его тактика заключалась в следующем: он добивался от политических заключенных согласия принять без всяких условий деньги или предоставлял некоторым даже свободу, ничего не требуя взамен, создавая, таким образом, специфическую атмосферу недоверия, подозрительности и интриги вокруг своих жертв, чем вносил глубокую деморализацию в революционные ряды.

Народовольцы решили казнить Судейкина. С этой инициативой выступил революционер Сергей Дегаев, принимавший активное участие в деятельности «Народной воли» почти с самого начала ее возникновения. Оказанные им в свое время крупные услуги партии быстро выдвинули молодого активиста на видное место. Его имя стало известно даже Исполнительному комитету, боготворимому народовольцами. Его ценили, ему верили, ему давали самые важные поручения. Но самого Дегаева не удовлетворяло его положение в партии. Обладая чрезмерным честолюбием, он мечтал о высшей руководящей роли и все свои силы направлял на то, чтобы проникнуть в таинственный Исполнительный комитет, слава о котором гремела не только по России, но и по всей Европе, тем не менее точный состав его не был известен даже самым выдающимся и испытанным деятелям «Народной воли». Дегаеву приходилось много раз доказывать свою преданность, прежде чем он заслужил полное доверие главных вождей своей партии. Однако предложенное Дегаевым покушение на Судейкина не удалось. – Некоторое время спустя Дегаев попадает в одесскую тюрьму после ареста нелегальной типографии, где он был «пойман с поличным». Судейкин специально приезжает из Петербурга в Одессу, чтобы лично допросить Дегаева, и при первом же свидании открыто предлагает Дегаеву поступить к нему на службу.

Обстоятельства, побудившие Дегаева согласиться на предложение Судейкина, остались до сих пор до конца не выясненными. Намеревался ли он, как его брат Владимир, проникнуть в охранку с революционными целями – неизвестно. А ведь тогда такая идея не казалась ни «химерической», ни нравственно недопустимой. Наоборот, отдельные террористы-народовольцы мечтали об этом и признавали несомненную полезность такой деятельности на примере их товарища Клеточникова, который специально поступил в охранное отделение, чтобы осведомлять свою партию обо всех полицейских агентах и их махинациях, готовящихся обысках и арестах, и тем самым оказывал «Народной воле» неоценимые услуги. Соблазнила ли Дегаева роль Клеточникова, или он дал обольстить себя опытному вербовщику, нарисовавшему перед ним совсем иные, блестящие и заманчивые перспективы? Это осталось тайной Дегаева. Так или иначе, Дегаев стал послушным орудием в руках Судейкина. Через некоторое время ему подготавливают мнимый побег. Очутившись на свободе, он сразу принимается за новую работу и организует с помощью своего нового «учителя» многочисленные западни, в которые должны попасться его товарищи.

В Харькове революционеры, предупрежденные о приезде Дегаева, устраивают ему торжественную встречу, объясняя его побег смелостью и находчивостью. Ему поручают наиболее ответственные посты в партии, на него начинают смотреть как на своего вождя. Вера Фигнер, чуть ли не единственная оставшаяся на свободе из главных борцов «Народной воли» и успешно скрывавшаяся от властей, доверившись Дегаеву, имела неосторожность сообщить ему свое опасение, что единственный человек, который мог бы ее узнать и выдать, был известный партии предатель Меркулов. Дегаев решил немедленно воспользоваться полученным сведением, которое давало ему легкую возможность устроить провал Веры Фигнер, не навлекая на себя при этом никаких подозрений. Он точно разузнал, в какие часы Фигнер выходит и возвращается к себе на квартиру, и все это сообщил Судейкину. Спустя несколько дней после разговора с Дегаевым Вера Фигнер лицом к лицу столкнулась с Меркуловым и тотчас же была арестована. Ее провал был сработан «чисто». Ни Фигнер, ни ее друзья поначалу не сомневались, что арест этот стал следствием несчастного стечения обстоятельств. Со временем, правда, у партийцев начали зарождаться смутные подозрения в двойной игре Дегаева. Но те, которые могли бы выдвинуть против него решительные обвинения, уже сидели по тюрьмам. Дегаев тем временем перебрался в Петербург, где стал особо близким доверенным Судейкина. Тогда же вместе они вырабатывают фантастический план, который только при российских условиях мог возникнуть в головах сыщика и предателя. Несмотря на всю свою фантастичность, этот план, как показали дальнейшие события, был довольно близок к осуществлению. Однако встревоженный расследованием, проводившимся, по некоторым данным, революционерами, Дегаев начинал чувствовать, как шатка почва под его ногами. Под предлогом усталости и необходимости укрепить свои связи за границей он испросил отпуск у Судейкина и отправился за рубеж.

Приехав в Париж, Дегаев немедленно вступил в сношения с наиболее известными и авторитетными политическими изгнанниками: Лавровым, Тарасовым, Полонской, Тихомировым. И вдруг Дегаев во всем повинился Тихомирову. Причины дегаевских откровений до сих пор до конца не ясны. Тем не менее исповедь его как гром поразила старых ветеранов революционного движения. Картины преступлений и предательств, совершенных провокатором, ярко нарисованные им самим, произвели потрясающее впечатление. Но еще более всех ошеломили подробности «грандиозного плана», составленного Дегаевым вместе с Судейкиным. Дегаев должен был сформировать террористический отряд, ближайшей целью которого стала бы казнь первого министра царского правительства графа Толстого. По этому же плану Судейкин незадолго до покушения под предлогом переутомления или болезни уходил в отставку. В высших сферах убийство графа Толстого было бы объяснено, конечно, уходом Судейкина, на которого там смотрели как на самый верный оплот власти против террористов, и его, разумеется, призвали бы спасать трон и осыпали бы чинами и наградами. На этом, однако, макиавеллиев-ский план не заканчивался. Через некоторое время неудачное покушение на жизнь самого Судейкина должно было послужить ему предлогом снова подать в отставку. Дальнейшая цепь крупных террористических актов, следующих один за другим после отставки Судейкина, должна была бы вызвать панический ужас при дворе и до того перепугать Александра III, что тому не оставалось бы ничего другого, как вновь обратиться «к последней надежде и единственному спасению». Судейкин стал бы, таким образом, самым могущественным лицом в государстве, чем-то вроде полновластного диктатора, каким был в свое время при подобных же обстоятельствах Лорис-Меликов.

С другой стороны, Дегаев, благодаря блестящим успехам организованных им террористических актов – удача почти всех покушений была заранее гарантирована поддержкой Судейкина, – должен был неизбежно сделаться признанным главой партии. А в заключение его ожидал высокий пост: Судейкин намеревался назначить своего сообщника товарищем министра внутренних дел. Этот обширный план уже начал приводиться в исполнение, когда Дегаев, то ли из-за угрызений совести, то ли из страха перед местью товарищей-террористов, напавших на след его предательства, которое могло раскрыться ими с минуты на минуту, решил повиниться перед заслуженными революционерами. Между тем Судейкин успел сообщить Дегаеву целый ряд ценных сведений об образе жизни графа Толстого, позволивших провокатору установить при помощи террористов искусную слежку за первым министром правительства.

Из «исповеди» Дегаева вожди заграничной эмиграции также узнали, что Судейкин часто запросто приходил на квартиру к Дегаеву и был прекрасно осведомлен о существовании в Петербурге тайной типографии. Он не толь-ico отдавал приказы об арестах, но и самолично просмат-рмнал и редактировал статьи для «Народной воли». Не кто иной, как Судейкин снабжал настоящими паспортами нелегальных, а те, разумеется, в свою очередь, затем легко попадали в ловушки, расставленные охранным отделением.

Революционные вожди за границей сильно задумались над тем, какие меры принять по отношению к Провокатору. После долгих и шумных прений они решили, что партия, «ввиду несомненной искренности его признаний», дарует Дегаеву жизнь, но только при одном условии: он должен немедленно вернуться в Россию и лично организовать убийство своего сообщника и покровителя Судейкина. Одновременно с этим за Дегае-вым было установлено самое тщательное наблюдение: ни один его шаг, ни одно слово, ни одна встреча не должны были ускользнуть от внимания революционеров. Казнь Судейкина была подготовлена до мельчайших подробностей Германом Лопатиным. Все было предусмотрено. По мнению организаторов покушения, даже самый счастливый случай не смог бы спасти от смерти главного врага террористов.

Ж. Лонге и Г. Зильбер в книге «Террористы и охранка» приводят подробности этого покушения, которые стали известны им лично благодаря рассказу одного из участников этой драмы. Убийство было совершено 16 декабря 1883 года между четырьмя и пятью часами вечера на квартире Дегаева, в самом центре Петербурга, поблизости от Невского проспекта. Покушение в этой квартире давало большие преимущества: ничто из происходившего в ней не могло быть ни замечено, ни услышано соседями. За несколько дней до убийства революционеры нарочно производили стрельбу из револьвера, чтобы убедиться, насколько изолированность помещения пригодна для задуманного плана. Но, несмотря на это, оба террориста – Стародворский и Конашевич, – на которых пал выбор партии для приведения смертного приговора над Судейкиным, решили, во избежание лишнего шума, прибегнуть к холодному оружию. Роли были тщательно распределены. Дегаев должен был сам открыть двери Судейкину и впустить его в квартиру. Судейкинский шпион, находившийся в распоряжении Дегаева, был предварительно отпущен. Участники теракта заранее разместились в различных комнатах: Стародворский в спальне, Конашевич на кухне.

После трех часов вечера в квартире Дегаева раздался звонок: это был Судейкин. Но он неожиданно явился не один, а в сопровождении одного из своих агентов, некоего Судовского, приходившегося ему родственником. Прошло несколько долгих минут, как вдруг раздался револьверный выстрел. Дегаев, находившийся позади Судейкина, нарочно выстрелил, как это было условлено заранее, для того чтобы заставить сыщика броситься в спальню, где он должен, был лицом к лицу столкнуться со Стародворским. Однако вместо того, чтобы броситься вперед, Судейкин метнулся в сторону и попал в гостиную, куда за ним погнался Стародворский. В руках преследователя был тяжелый лом, которым тот нанес первый удар своему врагу, но Судейкин успел отскочить в сторону и удар только слегка задел его. С диким воплем, держась левой рукой за раненый бок, он пытался вернуться в приемную, где в это время Конашевич, тоже вооруженный тяжелым ломом, в свою очередь добивал Судовского. Между тем удары сыпались на Судейкина один за другим, пока, серьезно задетый одним из них, он наконец не свалился на пол. Его убийца счел уже дело законченным, но вдруг Судейкин вскочил и стремительно бросился в уборную. Сильно израненный и еле живой, Судейкин изо всех сил пытался закрыть изнутри дверь уборной, но Стародворскому все же удалось продеть ногу между дверью и стеной, и он не давал своей жертве укрыться. После упорной борьбы сопротивление Судейкина стало ослабевать. Дверь уступила под жестоким напором террориста и опрокинула навзничь раненого сыщика. Несколькими страшными ударами ломом в голову и затылок Стародворский покончил с не сопротивлявшимся больше врагом. Через две-три минуты Судейкин испустил дух в дегаевской уборной. В это же самое время другой террорист, Конашевич, окончательно расправился с Судовским, который уже лежал без сознания в приемной.

Дегаев еще в самом начале разыгравшейся драмы тихо убрался из собственного дома, оставив внутри своей квартиры всех ее участников. Убийцы же, преспокойно собрав некоторые необходимые вещи, скрылись, не возбудив ничьего подозрения. Спустя сутки Конашевич в последний раз прощался с Дегаевым, которому помог переправиться через границу. В высших правительственных кругах убийство Судейкина вызвало глубокое оцепенение. За голову Дегаева была назначена крупная сумма: 10 тысяч рублей было обещано за его поимку. На это Исполнительный комитет «Народной воли» ответил прокламацией, в которой извещалось, что всякого, кто будет способствовать аресту Дегаева, постигнет судьба Судейкина. Дегаев сам понял, что его песенка спета, и исчез навсегда из России. Были слухи, что он добрался до Америки, оттуда переселился в Австралию, где и умер. В печати появились беглые заметки о его смерти. Даже извещалось о скором напечатании воспоминаний Дегаева, в которых якобы им собраны данные, доказывающие, что он всегда верно служил делу революции, даже тогда, когда с усердием и в точности выполнял предписания Судейкина.

Убийца Судейкина Стародворский был вскоре изловлен. Просидев чуть ли не два десятка лет в Шлиссельбургской крепости, он после своего освобождения попал в Париж, где примкнул к партии социалистов-революционеров. В 1908 году в руки одного видного эсера попало покаянное прошение, поданное Стародворским во время заключения на высочайшее имя. Эсеры назначили суд над изменником, но за отсутствием веских улик дело было прекращено. Стародворского оправдали. И только после падения царского режима, при Временном правительстве, обнаружилось, что Стародворский не только подавал прошение, но и состоял на службе в полциии. Там он, правда, не получал постоянного жалованья, а урывал время от времени по 500–600 франков в обмен на случайные и отрывочные сведения, которые он поставлял охранке из-за границы. «В истории русской провокации это, может быть, самый темный и страшный случай, – отмечали Ж. Лонге и Г. Зильбер в 1924 году, в момент издания их книги „Террористы и охранка". – Дело Стародворского хранят под спудом, точно из боязни, чтоб эта грязь не пристала к партии или революции. Это плохой расчет. В пользу укрываний этого партизана-провокатора не может быть выдвинуто ни одно веское соображение». Московское издательство «Прометей», выпустившее книгу, так прокомментировало это заявление авторов:

«От издательства. В только что вышедшей в издании „Красной нови" книге „Записки социал-демократа" недавно умершего лидера меньшевиков Ю. Мартова говорится: „Ирония судьбы захотела, чтобы через 21 год меня пригласили арбитром в третейский суд, который должен был в Париже разбирать дело между этим самым Стародворским и Бурцевым, обличавшим его в подаче из Шлиссельбургской крепости покаянного письма с оттенком доноса. Герой моих романтических грез предстал передо мной в виде весьма прозаическом, напоминающем, скорее дельца, чем общественного деятеля, и, во всяком случае, не сохранившим облик революционного борца. Увидел я тогда впервые и Г. А. Лопатина, выступившего формально в роли свидетеля, фактически – в роли обвинителя. За недоказанностью обвинения суд признал факт предательства Стародворского неустановленным, а к приемам, которыми Бурцев старался выполнить недостававший у него документальный материал против Стародворского, отнесся я неодобрительно. С облегченным сердцем я писал этот приговор, мне было больно собственными руками грязнить образ, с которым в детские годы сроднились романтические переживания. Увы! Через 10 лет сухая проза архивов, развороченных новой революцией, принесла неопровержимые доказательства того, что мой – тогда уже покойный – „подсудимый" на деле не только совершил то, в чем обвинял его Бурцев, но и превратился после Шлиссельбурга в оплаченного агента"».