Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

По поводу рассказа Цетлин нельзя не заметить, что она сильно драматизировала происшедшее. Впрочем, после парижского разоблачения Цетлин и ее любовник Доброскок постарались выйти из сферы неприятных встреч с революционерами, и в 1917 году, весною, когда Бурцев стал разыскивать «супругов» Доброскок, оказалось, что «Николай Золотые Очки» занимал более приятное и спокойное, нежели раньше, место – по дворцовой охране в Петергофе. Что касается Климовича, то, сообщив Гартингу о злоключениях Цетлин, он, естественно, «задавался целью выяснения того обстоятельства, каким образом произошло расконспирирование секретной деятельности Цетлин», причем обращал внимание на то обстоятельство, что до последних дней марта 1909 года Цетлин была в партии, по-видимому, вне всяких подозрений и провал ее произошел очень быстро и в самое последнее время.

«Что касается возможного участия в этом деле агента наружного наблюдения Лейтиса, то следует отметить еще то обстоятельство, – отмечал Климович, – что Савинков и Бурцев, беседуя о последнем приезде Герасимова в Париж, упоминали о том, что Герасимова видели на Елисейских полях. К сожалению, за отъездом Герасимова из С.-Петербурга точно установить, бывал ли он в последний свой приезд на Елисейских полях, не представляется возможным, но обстоятельство это подлежит большому сомнению, так как он из номера гостиницы никуда не выходил (жил в гостинице на ул. Риволи). Между прочим, агент Кершнер как-то случайно говорил Лейтису о том, что Герасимов живет на Елисейских полях».

Сообщая Гартингу эти данные, полученные от Доброскока и Цетлин, Климович просил доложить письменно вице-директору Департамента полиции С. Е. Виссарионову и «принять со своей стороны возможные меры к выяснению всех обстоятельств, вызвавших провал секретной агентуры». Очевидно, выяснилось, что расконспирирование Цетлин и Синьковского (он же Зеньковский) произошло благодаря содействию Лейтиса (Луриха), потому что 29 апреля (12 мая) 1909 года Гартинг телеграфировал директору Департамента полиции Зуеву:

«Измена Луриха, несомненно начавшаяся давно, поставила в крайнюю опасность не только всех людей, с которыми виделся Андреев (помощник Гартинга), но и меня; лишь полное признание Луриха поможет мне уяснить, будет ли хоть кто-либо спасен из здешних агентур».

На следующий день ввиду подготовлявшегося приезда царя в Шербур Гартинг дал Зуеву телеграмму следующего содержания:

«По совершенно секретному личному, частному соглашению с чинами префектуры мною выработана следующая мера. Префектура готова сформировать особый отряд агентов, долженствующий наблюдать исключительно важнейших русских террористов, и будет осведомлять меня о результатах. Для выполнения этой меры необходимо, чтобы наше правительство добилось через посла, дабы французское министерство предписало префектуре усилить надзор за русскими террористами ввиду имеющихся сведений о возможности осуществления ими плана цареубийства во время поездки государя за границу. Описанная мера разделяется вице-директором».

Эта телеграмма была роковой для Гартинга. По его инициативе посольство стало усиленно настаивать на высылке нескольких человек, в том числе Бурцева, из Франции. Председатель Совета министров Франции отказал в этом. Бурцев, имевший в руках доказательства тождества Гартинга-Ландезена-Геккельмана, опубликовал в газетах статью, обличающую шефа русской политической полиции в Париже как провокатора, осужденного во Франции к пяти годам тюрьмы. Клемансо предъявил документы и фотографию русскому посольству, а также группе русских парламентариев, в частности А. И. Гучкову и П. Н. Милюкову.

Вслед за провалом шефа начали проваливаться и другие. Менщиков сообщил «бундистам», что провокатором, которого они старались выявить по указаниям Бакая, является Каплинский. Совместными трудами Бурцева и Менщикова были выяснены крупные провокаторы среди эсеров – Зинаида Федоровна Гернгрос-Жученко и Анна Егоровна Серебрякова. Последняя была одним из старейших и серьезнейших сотрудников московской охранки. Ратаев, находившийся уже на покое, горько сожалел о судьбе бедной Зины («мне ее жаль больше всех») и скорбел о разоблачении Серебряковой, которую он в письме к директору Департамента полиции Зуеву называл «Евсталией».

Кроме вышеупомянутых лиц, благодаря Менщикову были вскрыты предатели Розенберг, Пуцято-Русановская, Константин Спавдарьянц и некоторые другие. По его указаниям Бурцев публично разоблачил провокатора эсера Батушанского (он же «Барнт»). Сведения о Бату-шанском Бурцев получил и от французского агента наружного наблюдения Леруа, который изменил Гартингу и оказал Бурцеву немало услуг по раскрытию провокаторов. В результате обвинения Бурцева над Батушанским состоялся товарищеский суд, имевший 17 заседаний, на котором свидетельскими показаниями, документами и своим собственным признанием Батушанский был разоблачен как провокатор. Внимание Департамента полиции в постановлении суда привлекло следующее место:

«Будучи, по-видимому, напуган открывшимися разоблачениями провокаторов, например максималиста Кенсицкого, его знакомого по группе, Батушанский отошел от всяких революционных кругов, для чего переехал на правый берег Сены. Но Гартинг, по словам Батушанского, подкрепленным предъявленными им письмами, далее неоднократно предлагал Батушанскому продолжать прерванную деятельность тайного агента за крупные денежные вознаграждения. При этом настойчивые предложения Гартинга в письмах к Батушанскому часто сопровождались угрозами в случае отказа.

По прибытии в Петербург Батушанский был опрошен по последнему обстоятельству – о предъявлении суду писем заведующего Заграничной агентурой, и он дал объяснение, что при этом имел целью доказать суду, что Гартинг пытался склонить его к службе, но он от предложений этих отказался».

Департамент признал «в высшей степени полезной и продуктивной деятельность в течение семи лет Берки Батушанского» и «ходатайствовал о пенсии для разоблаченного не по своей вине» сотрудника.

При Гартинге работа секретной агентуры Департамента полиции за границей в смысле конспирации была поставлена значительно выше, чем раньше. Чем же объяснить, что, несмотря на такую организацию агентуры, произошло разоблачение крупнейших провокаторов охранки, в том числе Азефа и самого Гартинга? Секрет этих провалов заключается прежде всего в том, что кадры секретной агентуры в основном состояли из деклассированных, неустойчивых элементов.

Среди секретных сотрудников охранки часто встречались эсеры и анархисты, которые, один раз попав в руки охранки, навсегда становились ее слугами. В отдельных случаях это были представители интеллигенции, напуганной в годы первой русской революции и растерявшейся перед угрозой дальнейшей политической реакции. Но чаще всего в заграничных агентурах находились люди с темным уголовным прошлым. Эти люди продавались тем, кто платил больше. Но были и случаи раскаяния, когда бывшие царские охранники рвали связи со своими хозяевами и переходили на сторону оппозиции, раскрывая при этом все секреты охранки. Правда, идейно раскаявшихся было немного; чаще всего предавали охранку те, кто не ужился с ней по причинам более деликатного характера. Обычно это были чиновники, карьера которых в охранке, в силу присущих ей интриг и продажности, ставилась под угрозу, чиновники, которые проворовались, или те, кто за работу против полиции намеревался получить больше, чем в самой полиции.

И Бакай, и Менщиков, и Лопухин дали Бурцеву много сведений о составе провокаторов царской охранки, скорее всего, только потому, что служебная карьера в Департаменте полиции для них закончилась, а чувство ненависти и зависти к тем, кто занимал там высокие посты, было значительно сильнее, чем преданность самодержавию. Таким образом, общий развал работы охранки и постоянные провалы ее агентов были следствием ее собственных внутренних противоречий.

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Источники Бурцева. – Добывание улик. – Слежка за Бурцевым. – План А. Еремина. – Подозреваемые в выдаче тайн агентуры. – М.Глюкман. – Ф.Дорожко. – Неизвестный разоблачитель. – Провокатор среди агентов Бурцева. – Список Красильникова. – Паника в рядах агентуры. – Заявление Бурцева партии эсеров. – Письмо об анархистах. – Провокаторы на съезде анархистов. – Поиски корреспондентов Бурцева. – Подслушанный телефонный разговор. – Черновик рапорта Красильникова. – Секретарь-провокатор Бурцева. – Разоблачение Я. Житомирского. – Проверки информации Красильникова.

Провокаторы трепетали перед Бурцевым. Его сведения основывались на нескольких источниках: добытых им документах, сообщениях изменивших охранке – Бакая, Менщикова и агентов-французов Леруа, Леона и других. Наконец, еще одного молодого человека из кругов парижского консульства, о котором рассказывает в воспоминаниях сам Бурцев.

Бурцев умел из самых ничтожных намеков, мельчайших деталей добыть данные, которые превращались в грозные и неопровержимые улики для провокаторов. Живя в тяжелой нужде, Бурцев тратил все свои заработанные журнальными статьями деньги и пожертвования, стекавшиеся к нему, на дело борьбы с провокацией. Он не останавливался даже тогда, когда ему грозила смерть.

Красильников и его агенты не спускали с него глаз. В письме к директору Департамента полиции в феврале 1910 года он писал: «Ротмистр Эргардт вошел в сношения с парижскими друзьями, за исключением одного, которого принял я». Друзьями Красильников называет секретных сотрудников. «Передача друзей, – продолжает он, – совершилась вполне благополучно и без всякого личного посредства ротмистра Долгова. Что же касается до иногородних, то я имею в виду вызвать для личного свидании только некоторых из них, с менее же интересными ротмистр Эргардг вступит в сношения письменно». Красильников добавлял, что «во всех имевших место собеседованиях всеми без исключения высказывалось не только опасение, но даже убеждение, что у Бурцева имеются в Департаменте полиции верные друзья, сообщающие ему все, что им удается узнать интересного».

Предположения провокаторов были сущим вздором. Бурцев никого не имел в Департаменте, однако всем говорил об этом. Так, в январе 1913 года Красильников узнал от секретного сотрудника, освещавшего Бурцева, что тот якобы получил из Департамента полиции сообщение. Красильников известил об этом Особый отдел полиции. В ответ на это заведующий Особым отделом просил его «добыть, если представится возможным, фотографический снимок почерка лица, сделавшего сообщение Бурцеву». На случай же, если удастся достать фотографию письма или же письмо писано измененным почерком или на машинке, заведующий Особым отделом А. М. Еремин придумал целый план проверки лиц, заподозренных им в выдаче тайн Департамента полиции.

С этой целью Еремин предлагал Красильникову «от имени Бурцева прислать в Петербург по указанным адресам письмо с предложением доставить известные адресату и возможные для последнего сведения с обещанием оплатить их крупной суммой, причем редакцию каждого из писем видоизменить, указав для каждого ответа по возможности другой адрес до востребования, но так, чтобы высланный из Петербурга ответ был доставлен вам, а не Бурцеву».

Заподозрены были в выдаче тайн Бурцеву следующие лица в Петербурге: 1) Васильев И. С.; 2) Васильев М.Д.; 3) Ширков К. К.; 4) Семенихин С. Г.; 5) Преображенский Д. М.

Через 11 дней Еремин добавлял, что надо «в следующих письмах не указывать на бывшее будто бы сношение Бурцева с адресатами, а предлагать последним доставлять за определенную и значительную сумму интересующие автора, т. е. Бурцева, сведения, которые могут быть извлечены из дела Департамента полиции». «Кроме того, – писал Еремин, – если с течением времени представится необходимость во временном прекращении высылки вами писем от имени Бурцева впредь до особого распоряжения, то вам будет выслана мною условная телеграмма за обыкновенной подписью „Орлов" следующего содержания: „Препятствий к выезду Женеву нет“».

Из заподозренных откликнулся М.Д. Васильев (на адрес «Шарля Дермонта»): «Получил Ваше письмо, подпись которого мне совершенно незнакома. <…> Такое редкое совпадение моих имени, отчества, фамилии и места жительства, на которое я недавно лишь переехал, не что иное, как недоразумение. Письмо Ваше для меня загадочное. О каком обещании с моей стороны Вы упоминаете? Да и вообще, если Вам угодно со мной разговаривать, я просил бы подписать фамилию ясно и полностью».

Пока это письмо дошло в Париж, № 1 представил Еремину загадочнее письмо от якобы Бурцева. В итоге план Еремина не удался.

Летом 1913 года кто-то донес Департаменту полиции, что некая Нина Петровна Козьмина предпринимает с некоторыми товарищами при участии «известного эмигранта В. Л. Бурцева» экскурсию на Кавказ.

«Это сведение лишено всякого основания, – писал Красильников, – по ходу своей деятельности вообще, а в настоящее время в особенности Бурцев далек от каких бы то ни было экскурсий. В данное время вся его деятельность сводится к приисканию средств к существованию и к поддержанию находящихся на его иждивении Леруа и Леона. Поездка его на юг Франции и в Италию, где он надеялся добыть нужные ему деньги, не увенчалась успехом. Он получил только обещание, что деньги ему будут даны в конце августа или начале сентября. Если же он обещанного не получит, то, не имея возможности без денег продолжать свою разоблачительную деятельность, он, по его словам, уедет в Россию, так как без денег ему за границей делать нечего».

Не известно, достал ли Бурцев денег, но осенью того же года он нанес охранке тяжкие удары. Галерею разоблаченных в 1913 году доносчиков открыл Глюкман.

Рязанский мешанин Мовша Мордкович Глюкман (он же Гликман, он же Дликман) родился в 1880 году. По профессии слесарь. В революционной среде был известен под кличками «Мишель», «Михаил Саратовец», «Аполлон». Привлекался по политическому делу в Рязани. После был осужден на поселение по делу о Саратовском губернском комитете партии социал-революционеров.

Состоя секретным сотрудником пермского охранного отделения под кличкой «Ангарцев» с ежемесячным жалованьем в 250 рублей, Глюкман в мае 1911 года по распоряжению генерала Курлова был командирован в Париж. Первоначально доносил своему начальнику, полковнику Комиссарову. В августе того же года был принят в число секретных сотрудников заграничной агентуры под кличкой «Ballet». Заподозрен в сношениях с охранкой еще во время ссылки, но реабилитирован заявлением ЦК партии социалистов-революционеров в «Знамени труда», № 33. У заграничных товарищей Глюкман вызвал недоверчивое отношение. Когда те назначили суд над ним, Красильников отказался от его услуг.

По своей неосторожности провалился провокатор Дорожко. Федор Матвеевич Дорожко, крестьянин Гродненской губернии, Голынской волости, деревни Слыси-но, кожевенник, привлекался в Санкт-Петербурге по делу об экспроприации в Фонарном переулке. Состоял затем секретным сотрудником заграничной агентуры под псевдонимами «Мольер» и «Жермон» на жалованье в 600 франков в месяц. По официальному свидетельству, «польза делу политического розыска этим лицом принесена несомненная, в особенности в первые годы его сотрудничества – с 1906 до 1910».

Дорожко доносил о деятелях парижской группы эсеров-максималистов (Наталья Климова, Клара Зельцер, Липа Кац и другие). Роль Дорожко обнаружилась случайно: он писал письмо, прося об уплате жалованья; письмо это попало по недоразумению в руки присяжного поверенного Сталя и от него – к Бурцеву. После этого 4 мая 1913 года Дорожко был разоблачен как провокатор.

В апреле 1913 года Красильников сообщил Департаменту полиции, что ввиду попыток Бурцева войти в сношения с Дорожко «дальнейшее пребывание последнего в Париже сделалось крайне тяжелым, что и побудило его возбудить ходатайство о помиловании и разрешении ему возвратиться на родину».

По мнению Красильникова, Дорожко заслуживал высочайшей милости, «так как из бывшего-максималиста стал самым убежденным и преданным монархистом». Однако Департамент полиции ходатайство это отклонил. Дорожко вскоре после этого, по утверждению Красильникова, уехал в Северную Америку.

Осенью 1913 года деятельность Бурцева принесла Красильникову большие заботы и огорчения. 23 ноября (6 декабря) 1913 года Красильников доносил Белецкому: «По поступившим от агентуры сведениям Бурцевым разновременно были получены из Петербурга два письма, в которых неизвестным агентуре автором давались Бурцеву указания на лиц, имеющих сношения с русской полицейской охраной. В первом письме были даны указание на четырех лиц: Масса („Николь"), Михневича („Карбо"), Кисина и Этера („Ниэль"). О первых трех Бурцевым уже заявлено заграничной делегации партии эсеров. Масс и Михневич им разоблачены; о Кисине ведется расследование, а об Этере Бурцевым также начато расследование на этих днях».

Во втором письме тот же автор продолжает давать указания Бурцеву и высказывает подозрения на следующих лиц:

1) Яков Глотов, социалист-революционер, партийная кличка «Союзов», живет в Париже;

2) Михаил Константинович Николаев, социалист-революционер, партийная кличка «Мадридов», живет в Париже;

3) Виктор Азволинский, социалист-революционер, художник, живет в Париже;

4) Патрик, социал-революционер, выехал в Америку;

5) Житомирский, социал-демократ, большевик, партийная кличка «Отцов», живет в Париже;

6) Журавлев Николай, живет в Гренобле;

7) Сергей Малеев, выехал в Америку;

8) Каган Элиа, партийная кличка «Николай», живет в Париже, социалист-революционер, бывший каторжанин, агентурная кличка «Serge»;

9) «Хмара» – девица легкого поведения, как сказано в письме; по наведенным Бурцевым справкам, ею оказалась сожительница эсера Григория Андреева;

10) некий Жорон.

Помимо этого автор письма ставит Бурцева в известность, что среди его агентуры имеется провокатор. В этом отношении Бурцев остановил свое подозрение на художнике Александре Зиновьеве (он же – «Сенатор», «Mattisset»), который у него продолжает бывать, хотя в последнее время довольно редко, и на Сергее Малееве, который тоже был близок к Бурцеву.

Несомненно, что Бурцев, основываясь на своем опыте и догадках, провел расследование относительно лиц, перечисленных в этом рапорте Красильникова. Во всяком случае, из пятнадцати упомянутых в письмах лиц Бурцев не ошибся относительно семи.

Красильников, называя Михневича, Этера, Патрика, Житомирского, Кагана и Зиновьева, прибавляет в скобках их сотруднические секретные псевдонимы, причем для Житомирского, Патрика и Зиновьева даны два псевдонима, старый и новый, под которыми сотрудники были известны Департаменту полиции. Из числа заведомых, разоблаченных Бурцевым провокаторов были названы Масс и Михневич.

Георгий Михневич, он же Якобсон и Жакобсон, охранные клички «Корбо» и «Воронов», с 1908-го по 1911 год состоял секретным сотрудником саратовского губернского жандармского управления. По показаниям подполковника Люстиха, «Воронов» освещал организацию эсеров, провалился ранней весной в марте или апреле 1914 года и уехал в Бразилию.

Элиа Аронович Каган, родом из Севастополя, в 1917 году под кличкой «Серж» действительно работал в охранке, освещая в одну из организаций эсеров. Патрик и Этер работали и в 1916–1917 годах, пока не были окончательно разоблачены.

Нет никаких данных, подтверждающих подозрения Бурцева о «Хмаре», Жороне, Малееве, Журавлеве, Кисине, Николаеве. Что касается Глотова, то в эмигрантских кругах ходили слухи, что Глотов был отправлен за границу Департаментом полиции, а для его прикрытия якобы пропустили и Степана Николаевича Сте-това, выехавшего с Глотовым за границу. При следствии, произведенном в Париже, никаких данных, подтверждающих обвинения против Глотова, не найдено.

Записка Красильникова об итогах работы заграничной охранки в 1913 году подтверждает панику, внесенную расследованиями Бурцева в ряды агентуры, и раскрывает попытки жандармов вскрыть источники его осведомленности:

«1913 год в жизни Заграничной агентуры ознаменовался рядом провалов секретных сотрудников, являвшихся результатом не оплошности самих сотрудников или лиц, ведущих с ними сношения, а изменой лица или лиц, которым были доступны по их служебному положению дела и документы, относящиеся к личному составу агентуры вообще и заграничной в особенности. Обращает на себя еще внимание то обстоятельство, что в начале года имели место только единичные случаи провалов, как например разоблачение Глюкмана („Ballet") и Лисовского-Ципина, сотрудника Петербургского охранного отделения, покончившего жизнь самоубийством.

С осени провалы усилились, и в настоящее время они приняли эпидемический характер.

Этот факт указывает на то, что лицу, дающему Бурцеву сведения о сотрудниках, стало в настоящее время доступнее черпать нужные ему сведения или что оно само приблизилось к источнику этих сведений.

Так, в конце октября Бурцев подал заграничной делегации партии социал-революционеров официальное заявление, в котором обвинял члена партии эсера Масса в сношениях с полицией. Во время расследования этого дела Бурцевым было предъявлено членам следственной комиссии письмо, полученное им из Петербурга от своего корреспондента, в котором Масс назывался агентом Департамента полиции.

Относительно Масса Бурцевым еще в марте месяце текущего года было получено от того же лица сообщение, что в результате поездки Масса по России с целью ознакомления с положением революционного движения на местах в Департаменте полиции был получен доклад, – из чего можно вывести заключение, что Масс секретный сотрудник. В то время у Бурцева определенных данных, кроме этого сведения, не имелось, и он только по получении второго письма, в котором Масс определенно назывался агентом Департамента полиции, выступил с официальным обвинением Масса.

Уличающее письмо было предъявлено Бурцевым Слетову, Биллиту и Натансону, причем последний подтвердил слова Бурцева, что источник, дающий сведения, заслуживает полного доверия.

В том же письме кроме Масса указывалось как на сотрудников еще на Этера („Niel“), Воронова и Кисина.

Воронов по фамилии назван не был. Давались только указания на прошлую его революционную деятельность и на побег его из Сибири. По этим данным не трудно было установить личность того, к кому они относились.

Относительно Этера у Бурцева имелись уже и раньше указания, но при расследовании не подтвердились, и два раза Бурцев печатал в его оправдание статьи в различных номерах “Будущего”, объясняя полученные им указания желанием очернить Этера с целью отвлечь внимание от действительного сотрудника. Когда же обвинение Этера в сношениях с полицией Бурцев получил от своего петербургского корреспондента, дело приняло иной оборот, и он уже предъявил ему обвинение официально, и в настоящее время должен уже произойти суд.

Вскоре после получения означенного письма Бурцев получил от своего корреспондента второе письмо, в котором указывали на отношение с Департаментом полиции не четырех лиц, а десяти, из числа которых три являются действительно сотрудниками Заграничной агентуры. Что же касается остальных, то мне неизвестно, состоят ли сотрудниками какого-либо имперского розыскного органа или же умышленно включены в список корреспондентом для собственной безопасности, но во всяком случае указывают на то, что лицо это в курсе заграничных партийных дел и ему знакомы эмигрантские круги по предъявляемым о них докладам.

Кроме лиц, перечисленных по фамилиям, Бурцеву были даны указания, что при нем тоже находится сотрудник, который водит его за нос. Свои подозрения Бурцев остановил сперва на Зиновьеве („Matisset"), но так как последний в течение второй половины этого года несколько отдалился от Бурцева, то он, по-видимому, заподозрил и „Bernard’а “ (Верецкого), которого под благовидным предлогом удалил не только от себя, но и из Парижа, чем, конечно, причинил делу розыска существенный вред.

9 декабря Бурцев опять получил из Петербурга письмо, в котором называлось, что на предстоящий съезд анархистов-коммунистов прибудет некий „генерал от анархизма", который „задает тон движению и играет в нем большую роль", что его в Париже в настоящее время нет, но на съезд он прибудет.

Сопоставляя это указание с полученным им много ранее сообщением, что Николай Музиль-Рогдаев, будучи арестован в Луцке в 1907 году, был освобожден будто бы по распоряжению Департамента полиции, Бурцев пришел к выводу, что указываемым генералом от анархизма является Музиль. В справедливости этого вывода Бурцев еще более убедился после того, когда получил из того же источника сведения, что о бывшем в Париже в апреле 1913 года съезде анархистов („Вольная община") в Департаменте полиции имеются сведения, а так как из генералов от анархизма на означенном съезде был Музиль, то и это сообщение приписано ему.

Получив письмо об анархистах, Бурцев не замедлил сообщить его содержание Оргиани и Гольдслит, добавив, что лицо, от которого исходит это письмо, служит в Департаменте полиции и находится в числе тех шести лиц, которые имеют доступ к секретным делам, и которое будто бы близко стоит или стояло к генералу Герасимову. В самое последнее время Бурцев получил еще указания на сношения с Департаментом полиции члена партии с.-р. Патрика и некоего рабочего Сердюкова (возможно, – догадывался Красильников, – что речь идет о Серебрякове – „Munt") и еще на какое-то лицо, давно живущее в Париже.

В результате полученных Бурцевым в течение 1913 года откуда-то сообщений из числа сотрудников Заграничной агентуры в течение последних трех месяцев были разоблачены: Масс и Воронов. Находятся в периоде официального расследования: Эгер, которому обвинение уже предъявлено. В периоде негласного расследованиях и наблюдения находятся: Житомирский („Dan-det"), Каган („Serge"), Зиновьев („Matisset"), „Bernard" и „Munt". Получены указания, но ни к каким действиям не приступлено: Патрик („Never").

Таким образом, из числа 23 сотрудников Заграничной агентуры выбыло окончательно двое и отошли от работы, находясь под следствием или подозрением, семь человек, т. е. 39,13 % всего личного состава.

Вся же остальная агентура настолько терроризирована этими разоблачениями, в особенности тем, что они вызваны указаниями, получаемыми Бурцевым, по его словам и предъявляемых им в нужных случаях письмах, от лица хорошо осведомленного в Департаменте полиции, что, опасаясь за свою собственную участь, почти совсем приостановили свою работу…».

Словом, для охранки картина получалась трагическая.

Бурцев узнал от своего парижского осведомителя, что на съезде анархистов из 20–30 членов будет не менее 3–4 провокаторов. Бурцев готов был заподозрить Музиля-Рогдаева, не имевшего никакого отношения к охранке. Но он не подозревал, что в делегации от анархистов, явившейся к нему за разъяснениями, почему Бурцев против съезда, был провокатор Выровой, член 1-й Государственной думы, а во второй делегации, пришедшей за более подробными объяснениями, был не менее опасный провокатор Долин.

В первом случае из свойственной ему осторожности, а во втором случае зная о прежних сношениях Долина с охранкой, Бурцев не открыл истинного источника, а сослался на фантастического корреспондента из Департамента полиции. Таким образом, Бурцев направил Красильникова вместе с Департаментом на ложный путь.

«Ввиду всего изложенного, – продолжал Красильников, – является существенным и крайне необходимым обнаружить лицо или лиц, осведомляющих Бурцева. Если это окажется недостижимым, то хотя бы изыскать меры, которые лишили бы его корреспондентов возможности впредь причинять вред делу розыска своей изменнической работой.

Для достижения этой цели прежде всего необходимо остановиться на вопросе: откуда может идти измена? Из Петербурга, т. е. из Департамента полиции, или заграничного бюро в Париже, или из обоих этих учреждений.

Что касается самого Бурцева, то он уверяет, что главный его корреспондент, от которого он получает сведения о сотрудниках, находится в Петербурге и близок к самым секретным делам, в подтверждение чего он предъявлял получаемые им от своего корреспондента письма. Натансону, как главе с.-р. партии и стоящему в глазах Бурцева выше всяких подозрений, он, вероятно, дал более определенные указания, относящиеся к своему корреспонденту, так как Натансон по поводу последнего говорил:

„Источник из Петербурга нам очень дорог и очень тяжело достался; о нем знает очень ограниченный круг лиц и даже Аргунову ничего о нем неизвестно". Кроме того, как сказано выше, Бурцев о своем корреспонденте говорил, что он состоит на службе в Департаменте полиции и находится в числе тех 6 лиц, которые имеют доступ к секретным делам.

Сведение это, полученное от агентуры, находит себе подтверждение в донесении Жоливе, которому Бурцев говорил, что лицо, его осведомляющее, находится в числе 10 лиц, ведающих самыми секретными делами, причем Бурцев добавлял, что никогда не удастся установить, кто именно из этих 10 лиц находится с ними в сношениях.

Все эти заявления Бурцева можно было бы считать голословными, если бы не было тех писем, которые он предъявлял по делу Масса Натансону, Слетову и Биллиту; по делу анархистов – Оргиани и Марии Гольдс-мит. Кроме этого, агентура лично видела и читала два письма, в коих сообщалось: в первом – о четырех сотрудниках, во втором – о десяти.

С другой стороны, такие сведения, как, например, о поездке Масса по России и представлении о результатах ее доклада, заграничным бюро даны быть не могли, так как об этой поездке ничего не было известно.

Совокупность этих данных дает основание заключить, что измена идет из С.-Петербурга.

Однако Бурцев указывает и на наличность у него осведомителя в Париже и несколько раз возбуждал вопрос о необходимости этому местному корреспонденту уплачивать деньги. Вместе с тем" от агентуры много раз получались указания, что у Бурцева есть сношения с кем-то из служащих в „консульстве". Причем необходимо пояснить, что под словом „консульство" в эмигрантских кругах Парижа подразумевают все учреждения, помещающиеся в здании посольства, в том числе и Заграничной агентуры.

В подтверждение этого агентура сообщила следующие факты: месяца два тому назад один из агентов был свидетелем разговора Бурцева по телефону с неизвестным агентуре лицом, которое Бурцев уговаривал прийти к нему на квартиру, гарантируя полную безопасность; на полученный отказ Бурцев назначил этому лицу в 8 ч вечера свидание в кафе. Через некоторое время Бурцев тем же лицом, которое отказалось прийти на свидание, был вызван к телефону. „Во время этого же разговора означенное лицо благодарило Бурцева за присланные ему 500 фр. и письмо". По одним агентурным сведениям лицо это с Бурцевым не знакомо и поддерживает с ним сношения через какого-то литератора. После этого агентура узнала, что это лицо близко стоит к заведующему парижской канцелярией зафаничной агентуры Сушкову, причем эта фамилия была названа самой агентурой. Из другого агентурного источника были получены указания, что „Бурцев заплатил кому-то из дающих ему в Париже сведения о деятельности зафаничного бюро 500 фр.“».