Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

КЛИЧКИ

Дасс. – Матиссэ. – Сережа. – Ратмир. – Шарни. – Турист. – Рауль – Янус. – Гретхен. – Скосе. – Пьер. – Осипов. – Шульц. – Лежен. – Орлик. – Американец. – Ниэль. – Вебер. – Ней. – Сименс. – Лебук. – Шарпантье. – Поль. – Мартэн. – Шарль. – Космополит. – Гишон. – Анатолий. – Люси. – Франсуа. – Россини. – Женераль. – Лео.

Итак, вот он, этот уникальный список С. Г. Сватикова.

Во Франции: Шарни, Гретхен, Орлик, Скосе, Пьер, Дасс, Серж, Ратмир, Матиссэ, Луи, Турист, Янус, Гамлет, Рауль, Манчжурец.

В Швейцарии: Лебук, Шарпантье, Шарль, Мартэн, Поль.

В Англии: Сименс, Ней, Ниэль, Вебер, Американец.

В Америке: Гишон, Люси, Анатоль.

В Скандинавии: Женераль.

В Голландии: Космополит.

С.Г. Сватиков раскрыл клички в результате кропотливых поисков:

«Под именем „Дасс" скрывался французский гражданин Евгений Юлиев Гольдендах (однофамилец известного социал-демократа Давида Симхи Гольдендаха, партийная кличка которого была „Рязанов"). Гольдендах был сыном известного московского врача, натурализовался во Франции. Поначалу он оказывал услуги парижской сыскной полиции, а в октябре 1912 года начальником французской тайной полиции „Сюрте" был передан Красильникову. В 1913 году Бурцев стал выяснять, является ли Гольдендах провокатором или только шпиком, и, в конце концов, на основании полученных данных заявил, что уже в 1908 году тот состоял агентом французской полиции. „Дасс“ привлек было Бурцева к третейскому суду, но затем счел более выгодным привлечь к ответу за клевету у мирового судьи, требуя за бесчестье всего 600 франков. Охранка немедленно оказала Гольдендаху нужную денежную поддержку для ведения дела против Бурцева. Гольдендах упирал на то, что он – французский гражданин, и Бурцев, распространяя слухи о принадлежности еro к полиции, лишил его заработка от уроков. Суд в первой инстанции присудил Гольдендаху 150 франков. Летом 1914 года „Дасс“ снова оказался в Париже, где с ним через посредничество Абашидзе вступил в переговоры Бурцев, предложивший ему за „исповедь" хорошие деньги. Сделка не состоялась, так как Гольдендах убедился, что «у Бурцева вообще нет денег и едва ли представится ему возможность раздобыть хотя бы 3000 фр.».

Кроме «Дасса» в конце 1913 года Бурцевым был заподозрен Зиновьев. «Свободный художник» Александр Зиновьев до самого последнего момента состоял секретным сотрудником охранки с кличкою «Матиссэ» (ранее «Сенатор») с оплатой 500 франков в месяц. До начала 1913 года освещал Бурцева, у которого состоял секретарем. В декабре 1913 года Бурцев получил предупреждение, что около него есть провокаторы, и заподозрил Зиновьева, хотя сомневался, потому что тот в течение второй половины 1913 года несколько отдалился от Бурцева. В 1914 году Зиновьев уже был под наблюдением Бурцева.

Еще одним мобилизованным сотрудником Заграничной агентуры был Николай Чекан, социал-революционер, уроженец Харьковской губернии, по словам Люсти-ха, «не интеллигент». За свою эсеровскую деятельность был арестован где-то на юге. В конце 1912 года был командирован Департаментом полиции за границу «для содействия в деле политического розыска», причем заведующему агентурой указывалось, что при сношениях с «Сережей» (агентурный псевдоним Чекана; не путать с «Сержем» – агентурная кличка провокатора Элии Кагана) надлежит иметь в виду, что тот нуждается «в постоянном и опытном руководстве и что необходимо закрепить его переход на сторону правительства». Чекан освещал эсеров, получая за это 250 франков в месяц. Осенью 1914 года проживал в Париже. В 1915 году поступил во французскую армию, сведений не доставлял, но жалованье ему шло исправно.

Следующим сотрудником был французский журналист Раймонд Рекюли (агентурный псевдоним «Ратмир»). Красильников показал Следственной комиссии, что он был его личным сотрудником. На обязанности Рекюли лежало освещение французской прессы. Он был сотрудником «Revue Parlementaire», писал статьи по рабочему вопросу. Красильников, однако, умолчал, что «Ратмир» освещал связь между русским и французским социализмом, ездил на маневры французских войск.

Самым дорогим секретным сотрудником Заграничной агентуры была «ветеран агентурного труда» Мария Алексеевна Загорская, эсерка, работавшая много лет под кличками «Шальной» и «Шарни» с высоким «министерским» окладом 3500 франков в месяц. Она освещала верхи партии эсеров.

Вскрыть подлинное имя «Шарни» было особенно трудно. На допросе Красильников дал следующие показания: «„Шарни" был лично моим сотрудником. „Шарни" был известен лично вице-директору Департамента полиции Виссарионову и ротмистру Долгову. Он известен был также директорам Департамента полиции и товарищам министра Золотареву и Курлову и чиновнику особых поручений Троицкому. „Шарни" давал чрезвычайно мало сведений, прежде был деятельнее. Его держали в виду того, что по своему положению и связям он когда-нибудь одним показанием мог вознаградить все расходы».

На вопрос уполномоченного Чрезвычайной следственной комиссии, «думает ли Красильников, что „Шарни" может быть вскрыт на основании бумаг, только что поступивших в распоряжение Комиссии», тот ответил, что не уверен в этом. «Первоначально, непосредственно по моем приезде, я не имел никакого дела с „Шарни", переговоры с ним велись помимо меня Виссарионовым и Долговым. Я принял „Шарни" от ротмистра Долгова в конце 1910 года. Заведующий Особым отделом Департамента полиции, а затем вице-директор Департамента Броецкий был в Париже в конце 1910 года, и им представлен подробный доклад о сотрудниках, который должен быть в делах Департамента полиции».

Еще 29 ноября 1910 года Виссарионов писал Красильникову лично и совершенно секретно:

«По приказанию г. товарища министра внутренних дел в дополнение к личным моим переговорам с Вами имею честь просить Ваше высокоблагородие, не признаете ли Вы своевременным вступить в настоящее время в обсуждение вопроса с „Шальным" о возможности его выезда в Россию, и в частности в Петербург. Инициатива поездки никоим образом не может и не должна исходить от „Шального". Необходимо лишь его согласие в случае предложения ему этой поездки кем-либо из больших людей. Та роль, о которой я лично говорил с „Шальным" и с Вами, представляется для него наиболее соответственной, хотя и может видоизменяться в зависимости от обстоятельств дела. Все средства, которыми мы располагаем, будут обращены к тому, чтобы гарантировать ^Шальному" удачное выполнение при исключительно строжайшем соблюдении его положения. Итак, не теряя ни одной минуты, обсудите и сообщите результаты».

Комиссия Раппа колебалась в своих предположениях, готовая заподозрить самых крупных эсеров, живших в Париже. В Департаменте полиции точные указания отсутствовали. Но псевдоним Загорской был взят из названия романа Дюма «Графиня Шарни», что указывало на женщину (такие клички для мужчины, как «Катя» и тому подобные, очень редки). Имелись кое-какие указания на то, что в доме Загорской в Париже бывали видные социалисты-революционеры, и содержание дома должно было обходиться ей недешево. Поэтому по приезде в Париж комиссар Временного правительства за границей при первом же допросе Красильникова предложил ему подтвердить или отвергнуть его догадку. Красильников признался, что «Шарни», или «Шальной», – действительно Загорская, но из-за личных отношений с «Шарни» просил от подобных расспросов его освободить. «Шарни» не могла быть вызвана на допрос, ибо выбыла на юг Франции.

В Департаменте полиции не оказалось никаких документов о «Луи», «Рауле», «Туристе», «Янусе», «Гамлете», «Манчжурце». С ними имел дело лично Красильников. Однако выяснилось, что «Туристом» был Рауль Жоливе, француз, агент наружного наблюдения при Гаргинге и Красильникове. Согласно донесению последнего, в 1913 году он «был уволен за надувательство, за посылаемые им ложные донесения, тогда как он находился у своей жены – далеко от места наблюдения». Жоливе обратился к Бурцеву и предложил ему продать какие-то документы и сделать разоблачения, но дело не состоялось только потому, что у Бурцева не было денег. А между тем Жоливе, бывший агент парижской полицейской префектуры, был отлично рекомендован Красильникову, и при расчете с ним, несмотря на изобличение его в обмане, ему, кроме полного расчета, выдано было еще вознаграждение в размере месячного содержания.

«Рауль», секретный сотрудник, освещавший Бурцева, был сыном Жоливе.

Под кличкой «Янус» скрывалась мадам Ришар. Работая в охранке, давала сведения Бурцеву, а затем, перейдя на службу к Бурцеву, давала сведения о Бурцеве Бинту. В архиве Заграничной агентуры имеется много писем Бурцева, доставленных госпожой Ришар.

Охранным мастером на все руки был сотрудник «Гретхен», похитивший свою кличку у фаустовской Маргариты, – Игнатий Мешков, он же Кокочинский. Родился в Лодзи в 1881 году. В 1898 году поступил вольноопределяющимся на военную службу и с этого момента вошел в сношения с революционными организациями Лодзи. Распространял нелегальную литературу среди солдат и офицеров и скоро занял выдающееся положение в Бунде. Там его партийная кличка была «Павел». В августе 1906 года Кокочинского отправили делегатом на 7-й бундовский съезд, затем назначили секретарем Центрального бюро заграничной организации Бунда. В 1910 году Кокочинский обратился письменно к Красильникову с предложением своих услуг. Предложение было принято, и с той поры Кокочинский с необычайным усердием осведомлял охранку обо всем, что делается в заграничных партийных кругах. От Заграничной агентуры Кокочинский получал жалованье от 12 до 15 тысяч франков в год. Освещал деятельность Бунда, польских социалистических партий, давал обстоятельные доклады о парижских социал-демократических газетах «Голос», «Начало», «Наше слово» и сообщал подробнейшие сведения о различных заграничных партийных деятелях. Сфера наблюдения «Гретхен» не ограничивалась одной Францией, но распространялась и на Швейцарию. «Гретхен» докладывал также о событиях и партийных делах в России, ездил специальными поручениями охранки в Польшу. С  1914-го по 1917 год Кокочинский не принимал близкого участия в партийных делах, но, несмотря на это, продол-жал по-прежнему осведомлять охранку о Бунде, меньшевистских организациях, составе редакции и направлении газет «Голос», «Наше слово» и так далее. Интересующие охранку сведения Кокочинский получал от некоторых неосторожных товарищей, которые рассказывали Кокочинскому все, что знали о партийных делах, порой самых Конспиративных. Как запасной унтер-офицер из вольноопределяющихся 39-го пехотного Томского полка, уволенный в запас 25 октября 1902 года, Кокочинский подлежал в 1915 году призыву в войска, но Красильников выхлопотал ему отсрочку. На допросе Кокочинский признался в том, что состоял секретным сотрудником Заграничной агентуры. По показаниям Люстиха, известный деятель еврейского социал-демократического рабочего движения, «член ЦК Бунда, Медем был арестован по указанию „Гретхен"». Он же показал: «Дня через три после известия о русской революции ко мне явился сотрудник „Гретхен" – Кокочинский и заявил, что он сам присутствовал при собрании революционеров, на котором было решено захватить бюро Заграничной агентуры». Люстих вместе с женою и заведовавшим канцелярией бюро Мельниковым вынесли из архива охранки ряд важнейших бумаг за – последние пять лет, причем бумаги эти были возвращены лишь по требованию Раппа значительно позднее.

Добиваясь освобождения от призыва в армию сотрудника «Скосса» (Деметрашвили), Красильников назвал его «серьезным агентом, который без ущерба для дела Заграничной агентуры не может явиться к исполнению воинской повинности». Крестьянин села Карагаджи, Го-рийского уезда, Тифлисской губернии, Андрей Гаврилович Деметрашвили (Димитрашвили), родился в 1886 году в Земохандики в крестьянской семье, учился в Тифлисской духовной семинарии. Не окончив семинарии, приехал в 1906 году в Москву, принимал участие в экспроприации собственности фабриканта Четверикова. Был привлечен к следствию и суду по делу «Московской оппозиции». Сидел в тюрьме в Москве с августа 1906 года по 17 октября 1910 года. В 1908 году был приговорен к двум годам заключения. По выходе из тюрьмы был дважды арестован и в это время, по его словам, под угрозой ссылки получил от начальника охранки «предложение заняться переводом грузинской литературы». Но, по словам Деметрашвили, он отказался. На допросе Деметрашвили заявил, что в охранке под кличкою «Скосе» не служил и что причастность его к делам охранки является результатом махинаций Бурцева, служившего, по утверждению Деметрашвили, в охранке или, точнее, имевшего в Департаменте полиции определенную функцию, и махинаций Департамента полиции, «которому я был нужен здесь как грузин-провокатор». Подполковник Люстих, однако, показал на допросе: «Помимо местной, за границей работала и русская агентура по поручениям Департамента полиции и даже отделений; например, „Скосс“ мне говорил, что у него продолжается переписка с московским охранным отделением. Деметрашвили освещал национальные с.-р. организации, в первую очередь грузинскую. Жалованья он получал 250 фр. в месяц».

Провокатором, носившим клички: сперва «Петровский», а затем «Пьер», был поручик барон Штакельберг, по партийной принадлежности социал-революционер, партийное имя «Вронский». В заграничную агентуру на жалованье в 1300 франков в месяц он перешел из Петербургского охранного отделения. Передача Штакельберга в ведение Красильникова произошла при следующих обстоятельствах: за границей параллельно с Заграничной агентурой работали агенты Департамента полиции и отдельных охранных отделений Т. Цетлин, Синьковский, Верецкий, «Бернар» и другие. Товарищ министра внутренних дел Джунковский во время своего пребывания за границей высказал пожелание, чтобы находящиеся за границей секретные сотрудники имперских розыскных органов были бы переданы в распоряжение Заграничной агентуры, о чем должно было последовать соответствующее распоряжение. В ноябре 1913 года подполковник Эргардт получил от начальника Петербургского охранного отделения полковника фон Коттена письмо с уведомлением

о передаче Эргардту секретного сотрудника «Петровского», который должен будет прислать на известный адрес письмо за подписью «Пьер». Кроме этого, фон Коттен (сообщал о возможности получения писем еще от двух лиц за подписями «Осипов» и «Шульц», которые уже в то время находились в Париже, и о скором приезде еще одного лица, некоего «Воскресенского», с которым тоже необходимо войти в сношения. «Осиповым» был Верецкий, он же «Бернар». Не известно, существовали ли в «Природе «Шульц» и «Воскресенский», да и Заграничная агентура этого так и не узнала.

– Кроме того, два бывших сотрудника фон Коттена были переданы им лично Эргардту в ноябре 1912 года во время приезда фон Коттена в Париж: «Мунт», он же Высоцкий, и «Лежен», он же Молодой. Ровно через один год «Лежен», как не соответствовавший требованиям, предъявляемым секретным сотрудникам, был удовлетворен содержанием по 1 декабря 1913 года и стоимостью проездного билета до Петербурга; ему было предложено возвратиться в Россию.

Летом 1912 года на связь с «Петровским» (Штакельбергом) вышел Эргардт, знавший его лично. Красильников на допросе показал о Штакельберге следующее: «Пьер был сотрудником Петербургского охранного отделения и в этой должности до войны приезжал в первый раз за границу. Эргардт виделся с ним по приказанию из Петербурга. В ведении Эргардта Пьер находился до своего отъезда в Россию, где снова состоял на службе Петербургского охранного отделения, но позже был оттуда уволен. После смерти подполковника Эргардта Пьер перешел к Люстиху. Относительно образа жизни Пьера, а равно о его имущественном положении мне ничего не известно. Из Монтре Пьер приехал в Париж во всяком случае за несколько месяцев до его отъезда в Россию. Пьер уехал из Парижа в феврале 1916 года. В России был уволен Департаментом полиции, приехал снова в Париж и желал войти в работу, но вследствие моей телеграммы Люстих уклонился от решительного ответа. За неделю до падения старого режима имел с ним последнее свидание. К сотруднику Пьеру мы относились всегда с недоверием, проверяя его сведения, оговаривая в конце донесения, что сведения даны именно Пьером. Теперь я нахожу, что его сведения заслуживали внимания. Освещал он военную организацию с.-р. в прежнее время. Было видно, что он в курсе дел этой организации. Когда я его принял по наследству, он жил в Монтре (Швейцария). Приехал в последний раз, по-моему, в январе 1917 года. Первое неофициальное свидание с Пьером по его возвращении за границу я имел 21 января, второе свидание 6 марта, третье 17 марта, и было назначено свидание на 20 марта, но не состоялось вследствие получения известия о революции».

Наконец, из числа действовавших в Париже сотрудников следует назвать еще одного провокатора, весьма важного по своему общественно-политическому прошлому. Это – Захар Иванович Выровой, 1879 года рождения, столяр, бывший член социал-демократической фракции Государственной думы первого созыва. Он состоял секретным сотрудником Заграничной агентуры под кличками «Захар», «Орлик» и «Кобчик». Получал ежемесячно по 350, а под конец – по 400 франков. В июле 1912 года Выровой думал поехать в Россию, ссылаясь на некоторые обстоятельства частного характера, причем надеялся получить от социалистов-революционеров явки и адреса и рассчитывал, что переезд через границу ему будет обеспечен делегацией партии эсеров. Уехал Выровой только в ноябре с паспортом на имя Михаила Иваненко, направился он в Киев. Прибыв туда, он должен был уведомить начальника местной охранки письмом на имя П.Ф. Боговского.

Сообщения Вырового касались главным образом анархистов. Одно из донесений «Орлика» за 1912 год было посвящено «Обществу активной помощи политическим каторжанам», учредителем которого он являлся сам вкупе с анархистом Карелиным. Из этого донесения видно, что на собрании общества Выровой горячо восставал против террористических актов при освобождении арестованных. В августе 1912 года Выровой работал на постройке аэропланов, что дало ему возможность написать донос на некоторых русских авиаторов (эсер Не-будек и другие). Дальнейшие сообщения Вырового касались главным образом «Братства вольных общинников» и съезда анархистов, который должен был состояться в 1914 году. В это время Бурцевым были получены указания инициировать провокацию среди анархистов. Заподозрен был, однако, не Выровой и не Долин – действительные осведомители охранки, а Рогдаев – Николай Музиль. На этой почве возникли крупные недоразумения, вызвавшие угнетенное состояние среди членов группы, которые, ища в своей среде предателя, стали бросать в глаза друг другу обвинения в провокации. По этому поводу Красильников с удовлетворением доносил Департаменту полиции: «дело Рогдаева привело к тому, что существование сорганизовавшейся парижской федерации анархистов-коммунистов можно считать поконченным». Вскоре после этого Выровой вышел из группы анархистов. Весной 1915 года, получив на дорогу 500 франков, он выехал в Россию для отбывания воинской повинности. Супруге Вырового, жившей в Париже, выплачивалось после этого в течение года по 200 франков в месяц. 12 марта 1915 года Красильников телеграфировал: «Орлик – с.-p., состоял в близких отношениях с Карелиным и группами анархического направления, особого положения в группе не занимал». Далее Красильников характеризовал его как преданного делу, заслуживающего доверия: «намерен продолжать сотрудничество, если позволят условия службы и получит на то соответствующие указания».

Отчасти во Франции, отчасти в Англии работал провокатором «Американец». Это был Антон Попов, конторщик из Баку. Он много ездил, отовсюду доставляя сведения для охранки. Красильников отзывался о нем Люстиху как о «талантливом человеке». Подлинной фамилии не знал даже начальник, сносившийся с ним по адресу Даниэля Семенова; фамилия, по словам Люстиха, безусловно, не настоящая. Попов состоял сотрудником жандармского управления Одессы, завербован полковником Заварзиным, а затем передан Заграничной агентуре. Получал 150, потом 200 рублей в месяц, а под конец около 800 франков. Доставлял обстоятельные сведения о потем-кинцах, о союзе профессиональных судовых команд России и так далее. Находился большею частью в разъездах. В феврале 1913 года находился проездом из Александрии в Париж. В июле 1914 года «Американец» был командирован снова за границу, но застрял в Варшаве по случаю объявления войны, и поездка его из-за трудности и дороговизны путешествия была отложена. Однако весной 1915 года Попов снова появился за границей хлопотать здесь о пособии в 600 рублей, но ему было отказано в этом, так как им не были исполнены все указания руководителей розыска. С 18 мая по 18 октября Попов был в Англии, затем поехал в Марсель, но захворал и свернул в Ментону. Донесения «Американца» за 1915 год многочисленны: он сообщал о «Русском морском союзе», о Парвусе, о перевозке в Россию динамита и украинской литературы (дело Клочко, Тарасова и Григория Совы), о ливерпульском кружке русских моряков, о редакторах газеты «Морской листок» и так далее. Весной 1916 года Попов опять ездил в. Англию и затем возвратился во Францию. За это время им был представлен охранке обширный доклад относительно влияния германской социал-демократии на внутренние дела держав Согласия. В 1917 году Попов находился в Париже. По показанию Люстиха, Попов подозревался французской полицией в сношениях с немцами. Партийная принадлежность – социал-революционер. Допрошен не был.

Следствием был установлен в Лондоне Бронтман, под кличкою «Ниэль», сотрудничавший в Заграничной агентуре. Евсей Григорьевич (Овший Гершов) Бронтман, 30 лет, мешанин из Кишинева, признавшийся чистосердечно и затем представивший свою исповедь. Показал, что в 1908 году под кличкою «Пермяк» был сотрудником жандармского управления в Уфе, а затем, приехав по распоряжению полковника Мартынова за границу, сотрудничал с Заграничной агентурой в Париже, Италии и Англии, под кличкою «Ниэль», на жалованье в 400, 600 и, наконец, 700 франков в месяц. В товарищеских кругах кличка была «Саша». Усердно просил не опубликовывать его, ибо семья его вся революционная, работу же для жандармов юн начал и продолжал для ее спасения.

«Революционеры, – заявлял Бронтман, – всегда смотрели на сотрудников охранки как на зверей, которых нужно стрелять как собак. Такое же отношение ожидал я встретить и от вас. Я не думал, что кто-нибудь может отнестись с сожалением к тому, кто вчера еще был охранником, а между тем многие сотрудники, хотя и вполне заслуживают презрение, все же могут быть жалеемы, так как они были глубоко несчастными людьми… Если бы революционеры посмотрели раньше на сотрудников охранки как на несчастных людей, достойных сожаления, многие пошли бы к ним раньше с исповедью… Мы всегда были между огнем и водой. С одной стороны – месть охранки, с другой – месть революционеров».

По поводу судьбы Бронтмана нельзя не сказать два слова о заагентуривании. Из исповеди Долина известно, как цепко держался Эргардт за тех несчастных, которых он угрозами вовлек в деятельность охранки. Чины заграничной агентуры тщательно следили за частной жизнью революционеров и не упускали случая забросить удочку, не клюнет ли на охранную приманку новая рыбка. Вот, например, донесение Красильникова директору Департамента полиции:

«По полученным от агентуры сведениям известный Департаменту анархист Вениамин Алейников растратил 800 фр. из денег так называемой „Сибирской кассы“, т. е. кассы помощи политическим ссыльным и каторжанам, коей он состоит в Льеже казначеем, причем Алейникову дан был некоторый срок на пополнение растраты под угрозою в противном случае предания ее гласности путем опубликования. В виду изложенного мною был командирован в Льеж известный Департаменту „Антон“ с поручением войти с Алейниковым в сношения и, предложив нужные ему деньги, побудить его к оказанию услуг агентурного характера. Поручение это было выполнено, но попытка успехом не увенчалась».

Красильников прилагал подробное донесение «Антона» – чиновника Департамента полиции А. Литвина, «которое может служить показателем, насколько попытки к заагентуриванию за границей всегда могут быть связаны с риском вызвать историю». По-видимому, сам «Антон» находился в большой опасности. Растратчик не всегда способен стать шпионом.

Кроме «Ниэля» в Англии работал сотрудник «Вебер». Эта кличка была присвоена Заграничной агентурой Николаю Петровичу Селиванову, получавшему в месяц 450 франков. По показанию Люстиха, Селиванов в Париже жил подфамилией «Шебельский», по партийной принадлежности эсер. По сведениям охранки, до 1914 года был секретарем или сотрудником Бурцева. Сын мешанина города Ельца, 37 лет, обучался в московской мукомольной школе, но ее не окончил; в Париже состоял членом группы социал-революционеров. Охранку осведомлял из Лондона через некоего «Линдена» – А. Литвина. До 1905 года к дознанию по политическим делам не привлекался. В 1908 года был привлечен по делу социал-революционеров в Харбине, где в то время служил. Харбинским Окружным судом был приговорен к ссылке на поселение. Пробыл около 5 лет в тюрьме, затем был сослан в Якутскую область. В конце 1911 года вступил в число сотрудников Иркутского губернского жандармского управления под кличкою «Амурец». Как было указано в документах охранки, «причина – во-первых, тяжелая личная драма; во-вторых, тяжкая болезнь – воспаление надкостницы, воспаление уха, начало чахотки». В 1912 году из ссылки бежал в Краков, затем в Париж. Оттуда написал письмо жандармскому полковнику в Иркутск. «Вследствие этого письма, – как отмечено охранкой, – вызван „Линденом" на свидание в кафе и заагентурен снова под кличкою „Вебер" за 300 или 450 франков в месяц». Ему предложено было освещать социал-революционеров. «Я почти умирал, это заставило меня согласиться вторично». По словам Селиванова, «отчеты его были фантастичны и в Париже и в Лондоне». Признался, что освещал в Париже социал-революционеров, в Лондоне социал-революционеров и социал-демократов (большевиков), пользуясь сведениями от гражданской жены – большевички, не подозревавшей о его роли агента охранки. Освещал Н. П. Высоцкую, Литвинова, Клышко, Макушина, Бо-готранца, Максимова, Сомова, который рекомендовал его на завод Виккерса браковщиком от русского правительственного комитета по военным заказам. В Париже был близок с Бурцевым, указал ему на некоторых провокаторов в Сибири: «Франка», «дядю Ваню» и других, но одновременно освещал и самого Бурцева. «О Бурцеве, – показал Селиванов, – охранке я сообщал мало. Бурцев давал мне опускать письма, я их не читал». Селиванов оказывал услуги и Скотланд-Ярду, сообщая сведения о русских революционерах. Некоторых из них оговорил, навлекая подозрение в военном шпионаже. Селиванов обладал большими сведениями в области военной техники. Нередко называл себя бывшим морским военным инженером. Хорошо знал подробности устройства многих австро-германских крепостей – Кракова, Кенигсберга, планы которых умело исполнял от руки. Жизнь и личность Селиванова, как отмечает Сватиков, подлежали бы более полному исследованию. В своей исповеди Селиванов заявил, что он – «один из служивших народу, но согнувшихся под тяжелой ношей в момент слабости, но не павших. Нет. Я себя охранником не считаю <…> и не был им (!). Я не умаляю своей вины, она велика, но я не охранник. Печально, что революция не протянула руки поскользнувшимся, не помогла встать тем, кто хотел и мог встать». В свое оправдание Селиванов ссылался на чахотку, измученность и угрозы со стороны жандармов выдать его революционерам.

Под кличкою «Ней» работал сперва в Бельгии, потом в Англии Василий Григорьевич Гудин. Он родился в 1880 году в семье крестьянина Муромского уезда. Бывший студент Петербургского технологического института. За-агентурен в 1902 году. В 1905–1906 годах Гудин передал свой паспорт другому лицу – революционеру, студенту-путейцу Ессену, на которого сам же донес. Под именем Гудина Ессен и был осужден на поселение «по делу военной организации». «Ней» долгое время жил в Бельгии, в Льеже. Состоял в социал-демократической группе. Женат на бельгийке Жанне Гейне. Освещал из Бельгии местное рабочее движение и русскую эмиграцию. Во время войны из Бельгии переехал в Англию, где вскоре по рекомендации Аладьина получил место лектора русского языка в одном из колледжей Ливерпульского университета. Состоял в партии социал-демократов (большевиков), хотя охранное отделение советовало перейти к социалистам-революционерам. По агентурной работе был связан с Гартан-гом и Красильниковым, а в Англии с Литвином. В Англии освещал Аладьина, Гольденберга, Платона Лебедева, Литвинова, Покровских. На допросе много путал и лгал, но при предъявлении документов и его же писем к Литвину признался не только в своей принадлежности к охранке, но и в том, что он – ее старый секретный сотрудник с 1902 года. Получал жалованье 400 франков в месяц.

Под кличкою «Сименс» в Лондоне работал Альберт Михайлов Цугарман-Орлов, уроженец местечка Коссово Гродненской губернии, возраст – 32 года, жил в Екатеринославе и Варшаве. В 1907 году бежал от военной службы из Казани, тотчас уехал за границу в Гулль, потом в Лондон. Признал себя виновным в том, что был сотрудником Заграничной агентуры на жалованье сперва 10, а потом 17 фунтов стерлингов в месяц. В агентуре работал с 1912 года. Подполковник Люстих показал: «…с сотрудником „Сименсом" я корреспондировал по адресу А. Орлова. Первоначально я его получил под фамилией Сляк в 1912 году. Его настоящая фамилия Цугарман». По показанию Орлова, первые три месяца на службе он полагал, что сможет получать деньги, не давая сведений. Но затем явился некий Эмиль Лео, который дал ему советы, как они должны работать для охранки. Лео советовал посещать анархистский клуб, узнавать людей и сообщать сведения о тех лицах, о которых будут запрашивать. Такие сообщения он и посылал на имя Эмиля Лео в Париж. Освещал белостокскую анархистку Фриду Финкельштейн, Теплова, Ивана Скулевского, анархиста Григория Исакова Лебедева, Нильсона. Орлов, по его рассказу, путался наполовину с ворами, наполовину с анархистами. В одной компании он встречался с шайкою в восемь человек: некий Юська, Петр Маляр («Питер Пэйнтер»), Муромцев, вскоре убитый, и другие. Орлов был уверен, что последние два – русские охранники. Эта компания ограбила магазин сукна и дала за молчание Орлову несколько костюмов, затем ограбила магазин золотых вещей. Потом произошло знаменитое убийство в Гаунсдиче в Лондоне. Участники дела скрылись. Через неделю Орлова вызвали в Париж телеграммою, и Эмиль Лео потребовал сведений об этом деле, расспрашивал о «Питере Пэйнтере» и приказал, если будут найдены, не выдавать их английским властям. Вернувшись в Лондон, Орлов снова нашел письменный приказ Лео: «не выдавать». Явился к генеральному консулу барону Гейкину, который объяснил, что долг Орлова сообщить все, что знает, английским властям. Орлов так и поступил, за что получил от английской полиции 163 фунта стерлингов награды. Парижская охранка сделала ему выговор и вскоре уволила. Орлов нуждался в деньгах и написал об этом Красильникову. Тот вновь принял его. Орлов вскрывал письма Литвина, делал выписки. После революции написал шантажное письмо Красильникову.