Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Часть 5
«ЗВЕЗДА» ЗАГРАНИЧНОЙ АГЕНТУРЫ

КОНТРАКТ ПРОВОКАТОРА

Вербовка бывшего студента. – Цена контракта – Содержание контракта. – Его настоящее имя. – Студент-осведомитель. – Первая смена имени. – Неудачные дебюты «большого таланта». – Провал подпольной типографии в Дерпте. – Подозрения В. Бурцева. – Показания народоволки М. Костюриной. – С. Зволянский о сотруднике Л. – Разгром женевской народовольческой типографии. – Сообщник-предатель цюрихских бомбистов. – Переезд в Париж. – Знакомство с Л. Тихомировым. – Среди русских террористов в Париже.

В 1885 году Рачковский завербовал в ряды провокаторов и направил в Швейцарию некоего Геккельмана, бывшего студента Московского университета, еще в 1881 году уволенного оттуда за беспорядки, позднее причастного к народовольческим делам в Дерпте и бежавшего за границу.

Контракт с Геккельманом на работу в Заграничной агентуре был заключен 8 мая 1885 года при участии чиновника Департамента полиции С. Зволянского. Незадолго до этого, – 24 марта, Зволянский из Парижа, где находился в служебной командировке, прислал в Департамент полиции телеграмму на имя Семякина. В ней говорилось, что «субъект» требует за службу тысячу франков в месяц, не считая разъездных, а в случае разрыва договора по инициативе Департамента полиции – 12 тысяч франков. Может войти в сношение с редакцией, «личность ловкая, неглупая, но сомнительная.

Федоренко полагает сношения с ним полезными, но цена высокая».

На это сразу же последовал телеграфный ответ Дурново на имя Федоренко (Рачковского) для Зволянского: «Нахожу цену слишком высокою. Можно предложить 300 рублей в месяц. Единовременных выдач в таком размере допустить нельзя. Вознаграждение вообще должно зависеть от степени пользы оказанных услуг, которые до сих пор сомнительны. Прошу Вас решить вопрос с Ф. смотря по нужде в содействии подобной личности. Будьте осторожны относительно сохранения особы Федоренко…»

«Субъектом» был Геккельман, он же затем – Ландезен, впоследствии – Гартинг. После этого с «субъектом» было выработано следующее соглашение:

«Бывший агент Санкт-Петербургского секретного отделения, проживающий ныне в Париже под именем Ландезена, приглашен с 1 сего мая к продолжению своей деятельности за границей и поставлен в непосредственные отношения с лицом, заведующим агентурой в Париже. Соглашение с Лацдезеном, рассчитанным секретным отделением по 1 марта сего года, состоялось на следующих условиях:

1) с 1 мая 1885 года г. Лацдезен получает триста рублей, или семьсот пятьдесят франков, жалованья в месяц;

2) в случае поездок вне Парижа, предпринимаемых в видах пользы службы и по распоряжению лица, заведующего Заграничной агентурой, Ландезену уплачиваются стоимость проездного билета и десять франков суточных;

3) служба Ландезена считается с 1 марта 1885 г., причем за март и апрель ему уплачивается жалованье по старому расчету, т. е. по двести рублей в месяц, и, кроме того, возвращаются расходы по поездке в Париж в размере ста рублей;

4) в случае прекращения сношений с Ландезеном по причинам, от него не зависящим, он предупреждается заранее о таковом решении, и, сообразно с его усердием и значением оказанных им услуг, ему сохраняется в течение нескольких месяцев получаемое жалованье или производится единовременная выдача, и то и другое – по усмотрению Департамента полиции… Директор департамента Л. Дурново. 8 мая 1885 г.». На полях написано «Разрешаю. П. Оржевский, 8 мая».

Настоящее имя этого субъекта – Аарон Мордухович Геккельман. Родился он 20 октября 1861 года в местечке Каролин, близ Пинска, Минской губернии, в еврейской мещанской семье. Его отец – Мордух Лейбович Геккельман, был купцом 2-й гильдии, приписанным к городу Минску. Мать – Года Гершовна, занималась домашним хозяйством. О детских и юношеских годах А. Геккельмана известно мало. В 1882 году он приезжает в Петербург и Поступает в Санкт-Петербургский университет. Очевидно, к этому времени Геккельманы уехали из Пинска, ибо при поступлении на естественное отделение физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета А. Геккельманом был представлен аттестат об окончании (экстерном) не пинской, как следовало ожидать, а тверской гимназии. 31 августа 1882 года состоялось его официальное зачисление в Санкт-Петербургский университет. Однако уже 18 сентября 1882 года он был отчислен «в связи с переездом в Варшаву».

В Санкт-Петербургском университете Геккельман Практически не учился. Большие сомнения вызывает и его учеба в Горном институте. Во всяком случае, исследователю политического сыска России В. С. Брачеву никакого личного дела студента Геккельмана в фонде Горного института обнаружить не удалось. Не находят подтверждения сведения об учебе в Рижском политехникуме. Из воспоминаний Бурцева известно, что в Варшаве Аарон (или Абрам, или Аркадий) практически не жил, а подвизался в 1883–1884 годах именно в Санкт-Петербурге, вращаясь главным образом в кругах радикально настроенной студенческой молодежи.

«Студент Горного института» уже был осведомителем охранного отделения. Он был завербован в начале 80-х годов, вероятно, полковником Секеринским, начальником Петербургского охранного отделения. По другим данным, в 1882–1883 годах он был заагентурен начальником Особого отдела Департамента полиции Г. П. Судейкиным. В. С. Брачев относит официальное зачисление Геккельмана в штат Департамента полиции к марту 1883 года. Именно с этого времени – 28 марта 1883 года – было поведено впоследствии (Высочайшее повеление от 18 декабря 1903 года) считать его состоящим на государственной службе. Так или иначе, по указаниям своего нового начальства «студент» занялся «освещением» своих друзей – членов народовольческих кружков и групп. Гек-кельман вскоре был заподозрен в сношениях с полицией. Однажды скомпрометированный, он при участии охранки был переведен в число студентов политехникума в Ригу, где с его помощью полиция раскрыла секретную типографию «Народной воли». Но и здесь Геккельману не повезло, он так же быстро провалился. Печаталась газета в подпольной типографии в Дерпте, на квартире студента местного университета В. Переляева. Осенью 1884 года она была неожиданно раскрыта местной полицией. Дело в том, что хозяин квартиры-типографии Переляев, страдавший эпилепсией, во время очередного приступа болезни неловко упал в подушку и задохнулся. Не достучавшийся до него утром дворник сообщил в полицию. Взломали дверь и обнаружили подпольную народовольческую типографию. Типография была «провалена». Однако «провален» был как агент охранки и Геккель-ман, поскольку это дело получило огласку, его участники были арестованы, а «студент» остался на свободе.

«В 1884 году, – вспоминал Бурцев в книге „В погоне за провокаторами”, – я был студентом Петербургского университета. Меня в гостинице посещал, между прочим, нелегальный Михаил Сабунаев. Он иногда и ночевал у меня. Однажды он пришел ко мне не в обычный час, рано утром, сильно взволнованный. Разбудил меня и сказал:

– Львович, в партии есть два провокатора: Ч. и Геккельман!

По его словам, в Петербург приехали из Парижа представители “Народной воли” (как потом оказалось – Лопатин, Салова, Сухомлин и др.) и привезли копию дегаевской исповеди, где есть указания на этих двух лиц как на агентов Судейкина.

Я тотчас же пошел отыскивать хорошо мне знакомого народовольца Мануйлова, из группы „Молодой Народной воли“, чтобы через него найти скрывавшегося тогда нелегального П. Якубовича, молодого поэта, бывшего лидером молодых народовольцев, которые тогда вели кампанию против старых народовольцев. Мне сообщили, что Мануйлов действительно мог бы найти Якубовича, но что он сейчас сам болен и лежит на одной конспиративной квартире. Мне сообщили адрес этой квартиры. Это была квартира Ч.!

Революционер Мануйлов – он тоже был тогда нелегальным – лежит на квартире провокатора! К нему на свидание ходят все нелегальные, в том числе Якубович! Мне было ясно, что вся организация была в руках полиции. С полученными сведениями я послал к Мануйлову его близкого приятеля Михаила Петровича Орлова и к известному часу обещался к нему прийти сам. Когда в условленное время я поднимался по лестнице в квартиру Ч., меня встретил взволнованный Якубович.

Ему, оказывается, уже сообщили мои сведения.

– Ч. и Геккельман, – сказал мне Якубович, – близкие мне лично люди. Я за них отвечаю. Прошу вас забыть, что вы сообщили. Если это станет известным полиции, то будет провалено одно большое революционное дело.

Якубович имел в виду, очевидно, тайную дерптскую типографию, с которой был связан Геккельман и где в то время печатался 10-й № „Народной воли".

Я, конечно, сказал Якубовичу, что об этом деле лично ничего не знаю, что являюсь только передатчиком этих сведений и, конечно, никому о них не буду более говорить.

Но члены «Молодой Народной воли» были в резких отношениях с приехавшими из Парижа народовольцами и не встречались с ними. Якубович попросил меня раздобыть записки Дегаева. Через несколько дней я от Садовой получил выписку из показаний Дегаева, касающуюся Ч. и Геккельмана, и передал ее Якубовичу, и снова выслушал от него просьбу-требование никому не повторять этого вздорного обвинения.

Через несколько месяцев я в Москве встретил нелегального Лопатина. В разговоре со мной он, между прочим, сказал:

– Это вы сообщали о Ч. и Геккельмане?

Я ответил:

– Да!

– Так вот: я категорически запрещаю вам когда-нибудь кому-нибудь повторять эти слухи! – подчеркивая каждое слово, сказал мне Лопатин.

Я дал слово и действительно никогда никому ни разу об этом более не говорил, пока через пять лет в квартире Дебагорий-Мокриевича в Женеве не встретил самого Геккельмана под именем Ландезена».

Тревожную атмосферу подпольных студенческих кружков того времени, по данным В. С. Брачева, прекрасно передает в своих воспоминаниях бывшая народоволка Мария Костюрина:

«С осени 1884 года провал следовал за провалом. После грандиозного провала Германа Лопатина и Н. Н. Садовой мы – народовольцы Петербургского кружка – едва оправились Текущими делами стал править П. Ф. Якубович, носивший в то время имя „Александра Ивановича". Кое-как установили связь с югом, с Дерптом и с заграницей. Мы собирались уже печатать воззвания и готовили материал для „Вестника Народной воли", как вдруг нас постиг новый крупный провал – в ноябре, помнится, арестовали Якубовича. Не подлежало сомнению, что кто-то выдает. Но пока мы находились на воле, угадать, кто именно является предателем, было невозможно. Затем „по явке" явился невысокого роста брюнет, изысканно одетый, просил денег и паспорт. Назвался он Аркадием Геккельманом, который оказался предателем, с осени выдававшим все и вся; он же – Ландезен.

Как могла я и другие знать тогда, что он предатель? Может быть, в тюрьме, в крепости это и знал уже Якубович, но сношений с крепостью не было, и Геккельман, пробыв с неделю, будто бы уехал, а может быть, и в самом деле благополучно удалился».

В начале 1885 года по поручению охранки Геккель-ман переехал в Цюрих и поступил в политехнический институт под видом молодого состоятельного поляка радикальных взглядов, чей отец якобы был банкиром в Варшаве. По тем временам это была неплохая «крыша» для начинающих агентов секретной полиции. В Цюрихе под новой фамилией – Ландезен – он проникает в эмигрантскую среду, которая, однако, вначале встречает его не совсем доброжелательно.

Несмотря на неудачные дебюты Геккельмана-Ландезена, Рачковский усмотрел в начинающем провокаторе большой талант и, как видно из его контракта с заграничной охранкой, сделал его не только своим секретным, но и привилегированным сотрудником. Более был сдержан в отношении Ландезена один из руководителей Департамента полиции С. Зволянский, командированный в это время для проверки Заграничной агентуры. «Личность ловкая, неглупая, но сомнительная», – отмечал он в служебной телеграмме на имя своего начальника, заведующего Третьим делопроизводством Департамента полиции В. К. Семякина. Тем не менее покровительство Рачковского позволило Ландзерену продолжать службу в составе Заграничной агентуры.

«По свидетельству заведующего агентурой, – отмечал Зволянский в записке на имя директора Департамента от 6 октября 1886 года, – сотрудник Л. является для него вполне полезным помощником и работает совершенно искренно. Самым важным является, конечно, Сожительство его с Бахом, с которым у него установились весьма дружественные отношения. Кроме того, Л. Поддерживает личное знакомство и связь с Баранниковой, Сладковой, Лавровым и Паленом, бывая на квартире у Баранниковой, видит и других приходящих к ней лиц. Тихомиров был несколько раз на квартире Баха и Л., но у него Л. не бывал и приглашения пока не получал. Хотя Бах с ним довольно откровенен, в особенности по вопросам внутренней жизни эмиграции, но некоторая сдержанность по отношению к Л. со стороны прочих эмигрантов еще заметна: специально политических вопросов и споров с ним не ведут и советов не спрашивают, но, впрочем, присутствия его не избегают, а если он находится в комнате, то говорят про дела, не стесняясь. Такое положение Л., достигнутое благодаря постоянному, вполне разумному руководству его заведующим агентурой, представляет, конечно, значительный успех по сравнению с тем подозрительным приемом, который был оказан Л. в прошлом году при его приезде. При продолжении дела в том же духе, несомненно, Л. удастся приобрести больше доверия и более близкие отношения, и он будет играть роль весьма для нас ценную, если, конечно, какой-нибудь несчастный случай не откроет эмиграции глаза на прошлое Л. Связь с эмиграцией поддерживается еще и денежными отношениями. Бах почти совершенно живет на его счет, и другие эмигранты весьма часто занимают у него небольшие суммы, от 50 до 150–200 франков. Прием этот для поддерживания отношений является вполне удачным, но, конечно, в этом отношении должны быть соблюдены известные границы относительно размера ссуд, что мною и разъяснено Л., впрочем, больших денег у него на это и нет. Так как на возвращение денег, одолженных Л., в большинстве случаев нельзя рассчитывать и ему поэтому самому приходится занимать, то заведующим агентурой ассигновано на этот предмет из агентурных денег 100 франков ежемесячно».

Основная задача нового агента Заграничной агентуры заключалась в освещении народовольческих кружков в Швейцарии. Первые реальные результаты этой деятельности Ландезена сказались уже в ноябре 1886 года, когда по его наводке в ночь с 20 на 21 ноября три агента Заграничной охранки – Бинт, Гурин, Милевский – при содействии некоего «швейцарского гражданина» ворвались в помещение типографии, где печаталась газета «Народной воли» и полностью уничтожили ее. Как ни велик был урон, нанесенный типографии людьми Рачковского, уже через несколько месяцев благодаря усилиям членов кружка Л. А. Тихомирова она полностью восстановила свои мощности. Однако 13 февраля 1887 года она подверглась новому нападению и больше уже не возобновляла своей работы. Один из членов народовольческой организации говорил, что, когда он и его товарищи увидели руины, оставшиеся от типографии, разгромленной командой Рачковского в Женеве в 1886 году, тотчас заподозрили в провокации Ландезена (Гек-кельмана). Но, по-видимому, это обвинение потом было с Ландезена снято, поскольку он продолжал оставаться активным участником революционного движения. Несмотря на то что несколько наиболее проницательных людей в революционной группе имели некоторые основания заподозрить его в связи с Рачковским, не было никаких достоверных сведений, его компрометирующих, и большинство эмигрантов, включая «охотника за провокаторами» В. Л. Бурцева, Ландезену доверяли. Кроме того, были приняты все меры, чтобы этого самого эффективного шпиона Заграничной агентуры не смогли скомпрометировать. О том, кто он на самом деле, знали только высшие полицейские чины: Рачковский, Зволянский, Дурново да еще Александр III и, возможно, кроме – того, несколько человек.

Ландезен на протяжении трех лет охотился за наиболее опасными членами «Народной воли», которые в Швейцарии проводили эксперименты с взрывчаткой. Провокатор доносил на русских революционеров, продолжая выдавать себя за их сообщника. Одна небольшая труппа, близкая к «Народной воле», куда Ландезен смог проникнуть, была тесно связана с кружком в Петербурге, куда входил старший брат Ленина Александр Ульянов, ранее казненный вместе с товарищами. Революционеры выдали себя, случайно взорвав изготовленную ими бомбу в лесу близ Цюриха. Швейцарской полиции не составило труда задержать тяжело раненного члена группы Исаака Бринштейна (Дембо), и он перед смертью рассказал достаточно, чтобы появились основания выслать из страны его товарищей. Швейцарская полиция вынуждена была предпринять соответствующие меры, и большая часть «бомбистов» после этого уехала в Париж. Вслед за ними перебрался в Париж и «студент», на этот раз – Сельскохозяйственного института.

Ландезен выдавал себя в Париже за сына варшавского банкира «с прогрессивными взглядами». Упоминание о Варшаве в данном случае очень важно, так как именно в Варшавский университет собирался переводиться в 1882 году юный Геккельман, ссылаясь на перемену места жительства. Не исключено поэтому, считает В. С. Брачев, что версия об отце-банкире на самом деле не полицейская выдумка, а реальный факт его биографии. Общительный характер, а также деньги, которыми в достаточном количестве снабжал Рачковский, позволяли Ланде-зену иметь много друзей и успешно «освещать» деятельность народовольческих кружков и групп. В Париже он был вхож в дома наиболее известных тогда русских эмигрантов народовольческого толка: А. Н. Баха, Л. А. Тихомирова, П. Л. Лаврова, Э. А. Серебрякова – и считался там своим человеком. Ему верили, и все добродушно посмеивались, когда Бурцев в сотый раз повторял свой рассказ, что именно этого Ландезена-Геккельмана он еще в 1884 году обвинял как провокатора.

Поражают такт и самообладание, с которым реагировал Ландезен на эти разговоры:

«Я должен сказать Вам прямо, – заявил ему однажды Бурцев, – что я знаю, что Вы – Геккельман, тот самый, которого я обвинял в провокации. На что Ландезен ответил, смеясь: „Ну, мало ли что бывает. Я не обращаю на это внимания!"»

Толстый кошелек Ландезена, который всегда был открыт для его друзей, несомненно способствовал его популярности в вечно нуждающейся эмигрантской среде. Особенно близко сошелся Ландезен с известным народовольцем Бахом – будущим советским академиком. Большой его удачей в этом плане явилось вселение вместе с Бахом (не без помощи Рачковского, от которого он получил 900 франков на эти нужды) в отдельную квартиру. Как и ожидал Рачковский, она быстро превратилась в традиционное место застолий, встреч и бесед революционеров, что, конечно же, существенно облегчало его работу по их «освещению».

«Меньше всего этот человек был похож на какого бы то ни было революционера, бывшего, настоящего или будущего, – писал о Ландезене той поры Е. Д. Степанов в книге „Из заграничных воспоминаний старого народовольца". – Среднего роста, худощавый, тщательно выбритый, с заботливо выхоленными усами и порядочной плешью, несмотря на свой еще моложавый вид; одетый с иголочки и весьма щегольски, он очень мало походил на русского интеллигента, хотя и французского в нем ничего не было. Маленькие, беспокойно бегающие глазки придавали как будто некоторую выразительность его маловыразительной физиономии. В общем, это была довольно заурядная фигура хлыща, фата. „И как это Бурцеву посчастливилось свести знакомство и даже подружиться с этим типом? – подумалось мне. – А впрочем, чего не бывает на свете"».

Как несомненный успех студента-агента Л. этого времени следует квалифицировать и его близкое знакомство с другим известным народовольцем, Тихомировым, который получил от Ландезена 150 франков, чтобы заплатить за квартиру и частично избавиться от долгов. И хотя главная роль в «искушении» этого известного революционера принадлежала Рачковскому, свой вклад в превращение народовольца-террориста в верноподдан-него монархиста внес и Ландезен. Во всяком случае, 300 франков на печатание знаменитой брошюры Тихомирова «Почему я перестал быть революционером?» были доставлены ему именно Ландезеном.

«Ландезен, т. е. Геккельман, – вспоминал Тихомиров, – приехал в Париж и, подобно прочим, явился на поклон всем знаменитостям. Но его встретили худо. Дегаев его поместил категорически в списке полицейских агентов Судейкина, с ведома которого, по словам Дегаева, Геккельман устроил тайную типографию в Дерпте. Теперь же типография была обнаружена, товарищи Геккельмана арестованы, а сам он якобы бежал. Дело было не то что подозрительно, а явно и ясно как день. Я и Бах, узнавши от Лаврова о приезде Геккельмана, переговорили с ним, заявив, что он несомненно шпион. Геккельман клялся и божился, что нет. Это был тоже жид, весьма красивый, с лицом бульварного гуляки, с резким жидовским акцентом, но франт и щеголь, с замашками богатого человека. Я остался при убеждении, что Геккельман – агент. Но, в конце концов, не занимаясь делами, я не имел никакой надобности особенно расследовать, тем более что Геккельман, который принял фамилию Ландезена, заявил, что если уж на него взведена такая клевета, то он покидает всякую политику, знать ничего не хочет и будет учиться во Франции. Ну, думаю, и черт с тобою, учись. Однако Бах заметил, что, на его взгляд, Геккельман искренен и что он, Бах, считает лучшим не разрывать с ним знакомства, чтобы окончательно уяснить себе Ландезена. Это уяснение через несколько месяцев кончилось тем, что Бах поселился с ним на одной квартире. Ландезен жил богато, учился, по словам Баха, усердно и был невиннейшим и даже простодушным мальчиком. Деньги у него были от отца-богача, который рад, дескать, поддержать сына, взявшегося за учение и бросившего конспирацию. Деньги Ландезен давал охотно направо и налево. Бах ввел его к М. Н. (и др.) и к Лаврову. М. Н., вечно в нужде, всегда хваталась за мало-мальски богатеньких, с кого можно было что-нибудь сорвать. Ландезен скоро стал у ней своим, и вообще подозрения были, безусловно, отброшены. Собственно, я и не думал о Ландезене. Шпионами я не интересовался; сверх того, я ясно видел, как подозрительны другие лица, столь близкие к „знаменитостям". Если бы Ландезен и был шпион, то он бы ничего не прибавил к тем лицам. Но рекомендация Баха, жившего с ним, меня достаточно уверяла в личной добропорядочности Ландезена и в том, что он ничего общего с полицией не имеет. Самого Баха я тогда нимало не подозревал. Между прочим, он скоро сообщил, что получил выгодную работу у Ефрона. Тем лучше. Он попросил меня, чтобы я позволил ему привезти Ландезена в Рэнси. Побывали, был и я у них. Ландезен мне понравился. Он имел вид самого банального студента французского типа, добродушного, веселого, не особенно развитого, но, пожалуй, неглупого. Относительно радикальности я с ним не говорил, а больше о французских делах да о его занятиях. Впоследствии, когда мне пришлось порвать с эмигрантами, я, по желанию Ландезена, изложил ему свои взгляды на глупости революции; он мне поддакивал и предложил денег на издание моей брошюры. Теперь вижу, что он преловкий паренек. Мне, конечно, безразлично было и есть, но все же он надул меня. Я получил подозрение против Баха, но в Ландезене совершенно уверился, что он просто бурш, и довольно милый, и с полицией ничего общего не имеет. Ловок. Меня в этом отношении никто, кажется, не обманывал за последние годы моей заговорщицкой жизни. Правда, что тогда я уже не вникал и не интересовался. Но все-таки молодец парень!»

«Вечный студент» Геккельман оказался настолько талантливым провокатором, что когда под именем Ландезена он вошел в 1889–1890 годах в Париже в сношения с кружком русских террористов, то не был узнан никем, в том числе и Бурцевым. От русских эмигрантов, живших в Париже, он узнал явки петербургского народовольческого кружка, который и был весь арестован по его доносу.