Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

РАЗОБЛАЧЕНИЯ

Выводы С. Сватикова. – Разоблачители тайн политической полиции. – Предположения В. Бурцева о существовании провокаторов. – Основание журнала «Былое». – Помощник Бурцева М. Бакай. – Данные о предательстве Е. Азефа. – Подозрения полиции и бегство Бакая за границу. – Статистика разоблачений Менщикова. – Решение Менщикова стать охранником. – А. Гартинг о защите интересов Заграничной агентуры. – План Гартинга дискредитировать Бакая. – Следствие С. Сватикова и Е. Раппа по делу Заграничной агентуры. – Сведения о секретных сотрудниках. – Б. Каплун. – Л. Шварц. – Л. Бейтнер. – В. Кенсицкий. – М. Гутман. – Азеф. – Т. Цетлин. – Н. Доброскок. – Суд эсеров над Синьковским и Цетлин. ~ Измена Луриха Департаменту полиции. – Особый отряд французских агентов. – Разоблачение Гартинга. – Разоблачения провокаторов среди эсеров. – Б. Батушанский. – Причины провалов.

«Подводя итоги, – резюмировал комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков свой доклад для Чрезвычайной следственной комиссии, – мы должны отметить, что нами даны более или менее достаточные сведения о восьмидесяти трех сотрудниках Заграничной агентуры, работавших на охранку в течение преимущественно последних 10 лет (1907–1917).

По национальностям провокаторы и предатели распределяются следующим образом: из 85 человек – русских 32, евреев 32, неизвестной национальности 5 чел., французов – 4 чел., латышей – 3, литовцев – 2 и по одному итальянцу, грузину, армянину, украинцу, поляку, румыну; кроме того, один немец (барон Штакельберг).

По партийной принадлежности или, точнее – по партиям, которые освещались „сотрудниками“, последние распределялись так: больше всего было сотрудников, освещавших социалистов-революционеров, – 39 человек. Следом анархисты и с.-д. – по 10 сотрудников. Специально „Бунд" освещался одним провокатором. Исключительно Бурцева пытались освещать 9 человек (два из них освещали и с.-p.). По одному провокатору было в грузинском, армянском и украинском движении. Один освещал польское движение, хотя о поляках получались сведения попутно от ряда других сотрудников.

По морально-общественному значению провокаторов на первом плане нужно поставить зловещую фигуру Евно Азефа. За ним идут такие люди, как член I Государственной думы Выровой, Абрам Геккельман-Лацдезен-Гартинг. За ними – многолетние „партийные" работники: с.-д. Житомирский, с.-р. Загорская, с.-р. Абрамов и многие другие».

Кроме регулярных сотрудников было немало и предлагавших услуги, тех, о ком народоволец Клеточников, проникший в 1880 году в III Отделение, писал товарищам-революционерам «такой-то просится в шпионы».

Период деятельности Гартинга дал Заграничной агентуре ряд ценных сотрудников, но ознаменовался крахом и провалами многих важнейших провокаторов. При нем закатились «звезды провокации» – Азеф и сам Геккельман-Гартинг. Однако разоблачение большинства секретных сотрудников охранки вовсе не было следствием того, что система конспирации и коммуникации оказалась недостаточно продумана. По мере развертывания деятельности заграничной агентуры росло и сопротивление со стороны русских эмигрантов. Три лица наиболее способствовали разоблачению тайн политической полиции: Бурцев, Бакай и Менщиков.

Особенно много беспокойства доставил Гартингу и всей Заграничной агентуре известный деятель эсеровской партии, историк и библиограф революционного эсеровского движения В. Л. Бурцев. Имея массу материалов и заметок, воспоминаний и интимных сообщений революционеров, он сосредоточил в своих руках множество данных, сопоставление которых привело его к мысли о существовании в рядах революционеров многих провокаторов.

Находясь в эмиграции, Бурцев близко сошелся с бежавшим из России бывшим сотрудником Департамента полиции Л. П. Меншиковым. Получив от Меншикова ценные фактические данные о системе организации и методах работы царской охранки, Бурцев занялся изучением причин провалов эсеровских организаций в России. В результате длительных поисков он выявил ряд секретных агентов Департамента полиции, внедрившихся в партию эсеров, как в России, так и в заграничных эсеровских центрах. Бурцев развернул яростную борьбу с любого рода политическими преступлениями.

Официально возвратившись в 1905 году по амнистии в Россию, он был одним из основателей исторического журнала «Былое». В 1901–1904 годах под этим же названием Бурцев уже выпустил за границей шесть книжек непериодического журнала по истории революционного движения в России.

В Петербурге Бурцев стал энергично собирать материалы по революционному движению, а также о злоупотреблениях полиции, частично помещая их в «Былом». Уже мартовская книжка за 1906 год обратила на себя внимание не только жандармов, но и более внимательных читателей из публики тем, что в ней были помещены репродукции с таких фотографических карточек революционеров, казненных по делу 1 марта 1881 года, какие могли быть сняты лишь в тюрьме с заключенных (фотографии Рысакова, Гельфман и других). «Былое» печатало обвинительные акты, не опубликованные в 80-х годах в официальной прессе, тайные доклады, обзоры революционного движения, издававшиеся Департаментом полиции, и тому подобное. С осени 1906 года деятельным помощником Бурцева, доставлявшим ему копии секретных бумаг из архива Департамента полиции, стал М. Е. Бакай (Михайловский), чиновник Департамента полиции, служивший ранее в варшавском охранном отделении.

До Бурцева доходили и через Бакая, и помимо Бакая не только исторические, но и современные, весьма актуальные сведения. Данные, бывшие в распоряжении «Былого», говорили совершенно определенно и однозначно о присутствии в центре партии эсеров, в ее боевой организации, крупного предателя. Ранней осенью 1907 года один из редакторов «Былого», Щеголев, побывал в Гельсингфорсе со специальной задачей – сообщить Борису Савинкову полученные в редакции данные об этом предательстве. Савинков немедленно же поделился этими сведениями ни с кем иным, как с «Иваном Николаевичем», то есть с Азефом. Остальное понятно. Азеф потребовал у своего начальства выяснения источника сведений «Былого» и ликвидации «Былого» – самого Бурцева и его редакции. Бакая арестовали, а Бурцев должен был из Финляндии выехать за границу.

В 1906 году, когда самодержавие снова обрело силу, Бурцев понял, что его контакты с полицейским осведомителем Бакаем вызвали подозрения полиции и что за ним установлена слежка, поэтому поспешил уехать во Францию. В последующие годы Бурцев стал суровым критиком эмигрантов, готовых чересчур поспешно опубликовывать имена предполагаемых полицейских агентов, на которых указывали охранники-дезертиры. Через некоторое время Бакай бежал за границу и присоединился в Париже к Бурцеву, где тот вел борьбу с провокацией и на страницах возобновленного им за границей «Былого», и на страницах газеты «Будущее».

Существенную помощь не только Бурцеву, но и делу революции оказал Менщиков, разоблачив в 1909 году 90 провокаторов среди социал-демократов, 20 – бундовцев, 75 – поляков, 25 – эсеров, 45 – кавказцев и 20 – финляндцев. Впоследствии, на основании указаний Менщикова, 14 разоблаченных провокаторов были преданы огласке «Бундом» (в циркуляре ЦК «Бунда» № 39), три лица (Апакшина, Лялин и Осиповский) – партией эсеров («Знамя труда», № 21–22), несколько – польскими организациями. Кроме того, на основании его сведений было опубликованы имена почти 80 шпионов, партийная принадлежность которых была неизвестна, в журналах: «Общее дело» Бурцева (№ 1–3) и «Революционная мысль» (№ 6).

Еще в молодости, в 80-х годах, в Москве Менщиков был предан одновременно двумя «товарищами», оказавшимися агентами охранки: тем, кто его пропагандировал (Зубатов), и тем, кого он развивал (Крашенинников). Тогда, по его словам, Менщиков решил вступить в лагерь охранников, чтобы раскрыть приемы их деятельности.

Как и Бакай, Менщиков служил в московском и варшавском охранных отделениях. После двадцати лет службы Менщиков достиг Особого отдела Департамента. И в охранках, и в центре розыска он собирал материалы, снимал копии, наводил справки и так далее. Разоблачение провокации он начал с известного письма, посланного осенью 1905 года партии социал-революционеров с указанием на предательскую роль Татарова и Азефа. К полной же реализации данных о шпионах он приступил, перебравшись за границу и связавшись здесь с Бурцевым. Сведения Менщикова подтвердили многие из подозрений Бурцева, а некоторые данные были откровением и для Бурцева. Так, именно от Менщикова Бурцев узнал, что начальник парижской охранки Гартинг есть тот самый Ландезен, который спровоцировал его самого и его товарищей в 1890 году, и что Ландезен-Гартинг есть не кто иной, как Абрам Геккельман. Но, очевидно предвидя это, 6 (19) января 1909 года Гартинг доносил Департаменту полиции, что «Бурцев в крайне интимной беседе высказался, что Гартинга надо убрать во что бы то ни стало».

Из более раннего рапорта Гартинга – от 7 (20) ноября 1908 года – видно, на какие дела готов был тот пуститься, лишь бы избавиться от Бурцева и Бакая.

«Озабочиваясь, – писал Гартинг, – о сохранении интересов Заграничной агентуры при крайне удручающих обстоятельствах, причиняемых пребыванием в Париже Бакая и Бурцева, я имел недавно обсуждение этого дела в парижской префектуре. Причем мне было заявлено, что если бы имелся какой-либо прецедент, в виде жалобы на Бакая со стороны кого-либо с указанием на воспоследовавшие со стороны Бакая уфозы, то это могло бы послужить поводом для возбуждения дела о высылке Бакая из Франции. Хотя в префектуре не уверены в осуществлении Министерством внутренних дел его предположения…»

Гартинг придумал такой план:

«Пользуясь известным чувством злобы, возбужденной Бакаем в „Турке" (Гутмане), находящемся в Вильно, – можно было бы надлежащими переговорами добиться согласия „Турка“ на представление российскому генеральному консулу в Париже жалобы с указанием в таковой, что он, Гутман, прибыв в начале августа в Париж для детального изучения шапочного ремесла, попал в компанию русских, из числа коих некто Бакай, проживающий по ул. Парка Монсури, 24, стал склонять его, Гутмана, войти в состав группы русских революционеров и при его, Гутмана, на то несогласии грозил принятием насильственных мер до смертного насилия включительно, ввиду чего он, Гутман, боясь насилия, бежал из Парижа в Россию, потерпев, кроме нравственного ногрясения, еще и материальные убытки, и на что он, Гутман, принося жалобу г. консулу, просит его о преследовании по отношению Бакая. Если бы действительно от Гутмана поступила таковая жалоба на имя российского генерального консула в Париже, то я смог бы ее направить в префектуру, причем обстоятельство это, во всяком случае, в известней степени способствует делу высылки Бакая».

Однако планы Гартинга не осуществились, и вместо Бурцева с Бакаем сам он был вынужден спешно покинуть Париж..

Следствие, произведенное в 1917 году комиссаром Временного правительства за границей С. Г. Сватиковым и уполномоченным Чрезвычайной следственной комиссии в Париже Е. И. Раппом, имело результатом разоблачения провокаторов, работавших не только при Красильникове (1909–1917 годы), но и при Гартинге (1905–1909 годы), а также подтверждение целого ряда высказанных Бурцевым в 1907–1914 годах догадок и подозрений. Сватиков произвел допросы в Скандинавии, Англии, Франции, Италии и Швейцарии, а также объединил данные, добытые при вскрытии архива и делопроизводства Департамента полиции, с данными комиссии Раппа в Париже. Результатом сводки этих данных и являются приводимые ниже биографии шпионов и провокаторов. Выборка данных из парижского архива охранки сделана Меншиковым.

К 1907 году относятся, в частности, сведения о секретных сотрудниках Каплуне и Шварце.

Борис Борисович Каплун, сын делопроизводителя канцелярии туркестанского генерал-губернатора, родился в 1882 году в Ташкенте. Будучи студентом медицинского факультета женевского университета, он обратился в июле 1907 года в Департамент полиции с предложением своих услуг; назвал себя членом Заграничной лиги РСДРП и секретарем по внешним сношениям женевской группы этой партии.

«Таким образом, – писал Каплун, – в моей возможности проникнуть во все организации, в награду я прошу лишь постоянное место по полиции с окладом не менее 150 руб. в месяц». В другом письме Каплун предложил раскрыть заговор на жизнь московского градоначальника и подробности «дела депутата Озоля», но только «по получении 1000 руб.». В третьем письме Каплун соглашался уже на получение половины этой суммы, а в доказательство того, что он не шантажист, приложил адрес явки на бланке бюро женевской социал-демократической группы за подписью Нончева. Заведующий Заграничной агентурой Гартинг принял Каплуна в число секретных сотрудников под кличкой «Петров». Сообщения Каплуна были многочисленны, но малосодержательны. Доносил он главным образом на анархистов – братьев Кересе-лидзе, Магалова, Бакрадзе и других. Почти все его письма заканчивались просьбой о присылке денег.

Скоро, впрочем, товарищи заподозрили Каплуна, и он 5 декабря 1907 года, симулируя покушение на самоубийство, прострелил себе легкое. «Мне это бьгло необходимо, – писал Каплун по этому поводу Гартингу, – для укрепления положения. Теперь все, и c.-д., и прочие, извиняются и молят, произносят тирады о моей честности…» Тем не менее Каплун поспешил уехать в Париж, а Гартинг не замедлил отправить его в Россию. 25 декабря Каплун, получив от жандармского офицера в пограничном пункте Вержболово железнодорожный билет и 20 рублей, в чем дал расписку, отбыл в Петербург.

Другой агент, Лев Соломонович Шварц, состоял секретным сотрудником одесского охранного отделения. В 1907 году Департамент полиции предложил заведующему Заграничной агентурой взять Шварца в число своих сотрудников. Гартинг согласился принять его на службу для Женевы при условии, если «он может подойти к с.-р. или анархистам». После этого Шварц был командирован в Париж, причем заграничный паспорт и 125 рублей на дорогу он получил лично от заведующего Особым отделом Департамента полиции.

В июне 1908 года был объявлен предателем секретный сотрудник Л. Д. Бейтнер. Этот Бейтнер был, однако, не только предателем, но и провокатором; он спровоцировал П. А. Кракова на покушение – дал ему денег, Денные указания и перспективные обещания – и Краков поехал убивать министра юстиции Н. В. Муравьева, но по приезде в Петербург в июле 1904 года был немедленно арестован с браунингом в кармане.

В том же 1908 году был раскрыт провокатор В. А. Кенсицкий. Он окончил семь классов гимназии, был служащим варшавского магистрата. Получил известность в революционной среде под кличками «Метек», «Феликс» и «Ипполит». В 1904–1905 годах состоял секретным сотрудником варшавского охранного отделения. С 1906 года Кенсицкий «работал с пользою в Заграничной агентуре». В 1908 году во время похорон Гершуни в Париже Кенсицкий был опознан Бакаем, который ранее лично знал его как осведомителя охранки. 12 апреля 1908 года он был публично разоблачен как провокатор парижской группой социал-революционеров-максималистов. По этому поводу заведующий Заграничной агентурой доносил Департаменту полиции, что «провал Кенсицкого чрезвычайно чувствителен агентуре», и ходатайствовал о выдаче Кенсицкому пособия в 5000 франков ввиду намерения его уехать «ради безопасности» в Америку. По сведениям парижского бюро Заграничной агентуры, летом 1910 года Кенсицкий имел свидание с Бурцевым, предлагая интересовавшие его документы, за которые хотел получить 500 рублей. У Бурцева будто бы такой суммы не оказалось, и поэтому сделка не состоялась.

Кроме Кенсицкого Бакай разоблачил тогда же Моисея Гутмана. Гутман состоял секретным сотрудником Виленского охранного отделения под кличкой «Турок». Был рекомендован жандармским подполковником Рединым для заграничной работы. В 1908 году он прибыл в Париж и был принят жандармским ротмистром Андреевым («Рено»), помогавшим Гартингу, в число сотрудников Заграничной агентуры. Жалованье получал 400 франков в месяц.

Гутману было поручено «проникнуть в местную группу с.-p.», но, так как он имел явку лишь к некоему студенту Мурашкину, в организацию вступить ему не удалось. Тогда Андреев поручил Гутману, «не теряя времени», сблизиться с Бурцевым и Бакаем. Гутман вошел в сношения с ними, но вскоре вызвал у них подозрение и под давлением Бакая признался в предательстве.

Опасаясь разоблачения со стороны Гутмана, ротмистр Андреев отправил его 6 октября 1908 года в Россию под конвоем агента наружного наблюдения Анри (Генриха) Бинта. Но через две недели Гутман вернулся в Париж. Гартинг, «опасаясь вреда, который он может принести», решил понудить его снова к отъезду, но предварительно добился от Гутмана официальной жалобы на разоблачившего его Бакая.

1909 год ознаменовался провалом Гартинга, Азефа и других крупнейших провокаторов. Бурцев вел в течение всего 1908 года усиленную борьбу с ЦК партии социал-революционеров, настаивая на объявлении Азефа – члена ЦК и главы боевой организации – провокатором. Социал-революционеры были вне себя от этих обвинений, и жизни Бурцева угрожала серьезная опасность: восторженные почитатели Ивана Николаевича (Азефа) серьезно готовились к убийству разоблачителя или, как они думали, «клеветника». Однако, когда Азефу были предъявлены обвинения в окончательной форме, тот сбежал. Гартинг имел своих людей среди эсеров и кроме Азефа и передал 6 (19) января 1909 года в Департамент полиции основные данные, сообщенные по делу Азефа «конспиративной» следственной комиссией, собранию левых эсеров 1 (14) января в Париже. Вот данные, которые привели «конспиративную комиссию» к заключению о провокаторстве Азефа:

1. Первые подозрения о провокационной деятельности Азефа появились у эсера Гершуни, который, находясь в Шлиссельбургской крепости, будто бы заподозрил Азефа, обсуждая провалы в своей организации с эсером Мельниковым, вместе с которым был арестован в 1903 году.

2. При разгроме Северной боевой дружины особенно казалось подозрительным то обстоятельство, что провал приписывался некоему матросу Масокину; на него намекала петербургская охранка, и почему-то то же самое вдруг стали говорить и члены ЦК. При ликвидации этой дружины охранное отделение знало совершенно точно: где, когда и как брать, кто был с бомбой и кто с револьвером, что могло быть известно только в верхах боевой дружины. Обстоятельство отвлечения внимания на Масокина, исходившее от охранного отделения, и повторение этого имени в ЦК указывает, что предатель имел прямую связь с ЦК или же входил в него.

3. Эсеры решили устроить взрыв в Государственном совете России. В Париже члены ЦК партии знали, что взрыв должен был выполнить некий Кальвино (Лебединцев). Но о том, что Кальвино и Лебединцев – одно и то же лицо, никто, кроме Азефа, в России не знал. Один из эсеров сообщил партии, что Азеф, встретясь с ним на Невском проспекте, проговорился, что арестованный Кальвино есть Лебединцев.

Интересен эпизод с записной книжкой Лебединцева: она была захвачена-при обыске финляндскими властями, о чем узнал Бурцев, бывший в то время в России. Бурцев какими-то путями у финляндских властей эту книжку добыл и передал ЦК, откуда она исчезла и очутилась в распоряжении петербургской охранки. Но что Кальвино есть Лебединцев, в книжке не было обозначено.

4. К тому же самому времени относятся сближение Бурцева с Бакаем и обоюдные их сношения с чинами охранки с целью добыть список провокаторов. Список этот они достали, но явно и умышленно ложный, так как в нем был в числе других «Карл» (кличка казненного террориста Траубенберга), но не было Азефа. К списку приложены были еще какие-то две фотографические карточки.

5. Наконец, о том, что Азеф состоял сотрудником охранного отделения, стали поступать сведения от петербургских, московских и саратовских филеров, находившихся в сношениях с эсерами, а также от одного служащего под началом жандармского офицера Креме-нецкого, который, будучи недоволен тем, что его не отличают за заслуги, решил отомстить своему начальнику и написал в ЦК письмо с указанием на провокаторскую деятельность Татарова и Азефа.

6. Такие же письма, но уже анонимные поступили в ЦК и из Департамента полиции, но Азеф в одном назывался кличкою «Виноградов», а в другом «Рыскин» (или «Раскин»).

7. Обращало на себя внимание и то, что несочувствовавшие Азефу или подозревавшие его неизменно «проваливались».

Бурцев, подбиравший шаг за шагом доказательства виновности Азефа, но видя недоверие к нему ЦК социал-революционеров, решил добиться и добился в сентябре 1908 года свидания с бывшим директором Департамента полиции Лопухиным (в поезде между Берлином и Кельном). Последний подтвердил ему, что Азеф был провокатором. Но и после этого пришлось долго бороться. Наконец 26 декабря 1908 года (7 января 1909 года) Азеф был объявлен провокатором официально.

6 (19) апреля 1909 года заведующий Особым отделом Климович докладывал Департаменту полиции, что в Париже русскими революционерами была разоблачена и задержана провокаторша, сотрудница санкт-петербургского охранного отделения, эсерка Мария Цихоц-кая, бывшая на самом деле Татьяной Максимовной Цетлин.

«Случаю этому, – излагал Климович, – предшествовали следующие обстоятельства:

Татьяна Цетлин начала свою работу в качестве секретной сотрудницы при санкт-петербургском охранном отделении с 1907 года. Сначала она обслуживала деятельность военной организации партии эсеров, а затем было решено ввести ее в заграничные боевые центры. Ввиду этого после ликвидации военной организации в начале 1908 года она в апреле того же года выехала в Женеву, где вошла в связь с проживающим там русским эмигрантом Лазаревым, который, желая использовать Татьяну Цетлин для боевых целей, осенью 1908 года направил ее вместе с нелегальным Синьковским (настоящая фамилия Деев, будто бы бывший офицер Красноярского гарнизона, обвинявшийся в 1905 году в убийстве своего командира) в Париж в распоряжение Минора.

По данным Климовича, Минор, отправлявшийся в то время на работу в Россию, предполагал организовать цареубийство, для исполнения чего решил использовать Татьяну Цетлин, Синьковского и еще третье неизвестное лицо. По имеющимся сведениям, в этот план был посвящен также и член ЦК партии социал-революционеров Аргунов, на которого возлагалось ближайшее руководство выполнением преступного замысла.

Однако арест Минора в Самаре и последовавшие затем разоблачения по делу Азефа заставили эсеров отложить выполнение этого плана. Вслед за этим Татьяна Цетлин сошлась с проживающими в Париже Александровым, И. Бычковым и Борисом Савинковым, у которых возникал последовательно ряд предположений о необходимости совершения в России разных террористических актов. Так, первоначально предполагалось убить генерала Герасимова, Рачковского и товарища министра Внутренних дел шталмейстера Курлова, причем Савинков принимал на себя руководящую роль в этих преступлениях, рассчитывая на Синьковского и Цетлин как на исполнителей. Решение это появилось у него после 15 марта сего года вследствие надежд на содействие какого-то полковника, который поможет облегчить розыск и обнаружение генерала Герасимова. Встречая однако затруднения в возможности разыскать генерала Герасимова и Рачковского, Савинков решил в первую очередь покончить с генералом Герасимовым и чиновником петербургского охранного отделения Доброскоком. Следует отметить, что чиновник охранного отделения Добро-скок был известный провокатор, под кличкою „Николай Золотые Очки", разоблаченный в 1905 году. После разоблачения продолжал работать в охранном отделении уже официально.

Осведомленная о намерениях Савинкова, Татьяна Цетлин вызвала немедленно в Париж чиновника Добро-скока для сообщения ему планов революционеров. 26 марта чиновник Доброскок отправился в Париж, причем заметил, что при выходе из вагона „был встречен на парижском вокзале наблюдением со стороны революционеров, в числе трех лиц: Днепровского, Луканова и какого-то неизвестного с рыжей бородой". Днепровский – революционная кличка Н. А. Лазаркевича, Луканов – Сергея Моисеенко.

Приезду Доброскока в Париж предшествовали следующие обстоятельства: исполняя просьбу Татьяны Цет-лин, он месяца два тому назад послал ей из России несколько книг учебного содержания. Книги эти были вручены отправлявшемуся в Париж агенту наружного наблюдения Лейтису („Луриху"), „который, по замечанию Гартинга, не посвященный в то обстоятельство, кому эти книги предназначались", должен был передать их проживающему в Париже под фамилией Кинг наблюдательному агенту Кершнеру. Кершнер, получив эти книги, передал их Татьяне Цетлин при свидании с нею в ресторане. Затем позднее, отправляясь как-то на одно из свиданий с Татьяною Цетлин, Кершнер подарил ей несколько роз.

О приезде Доброскока в Париж знали начальники Петербургского охранного отделения, генерал Герасимов, помощник его подполковник Комиссаров и агент Кершнер, предуведомленный Доброскоком по телеграфу о дне и часе его приезда.

Накануне приезда Доброскока к Кершнеру на квартиру заходил агент Лейтис и настойчиво звал Кершнера идти с ним завтракать. В это время Кершнер сказал Лейтису о полученной им депеше и, согласившись пойти с ним завтракать, вышел вместе с Лейтисом на улицу. Однако Лейтис, поговорив на улице с Кершнером, почему-то изменил свое намерение пойти завтракать и, отговариваясь необходимостью спешить на службу, куда-то ушел один.

По приезде Доброскока на парижский вокзал он увидел там трех стоящих порознь революционеров, из числа которых узнал известного ему в лицо „Днепровского". Предполагая, что присутствие революционеров вызвано приездом (с тем же поездом в Париж) бывшего министра внутренних дел П. Н. Дурново и генерала Трепова, Доброскок, пройдя мимо революционеров, стал наблюдать, не следят ли они за Дурново. При этом Доброскок вынес впечатление, что находившиеся на перроне революционеры на него лично не обратили никакого внимания и стали за ним следить лишь после тoro, как к нему на перроне подошел Кершнер. Когда Доброскок с вокзала приехал в гостиницу, то пришедший вслед за тем к нему Кершнер доложил, что бывшее на вокзале наблюдение поместилось в расположенной против гостиницы кондитерской. Таким образом, не оставалось никаких сомнений, что наблюдение со стороны революционеров было установлено именно за Доброскоком. Когда на следующий день к Доброскоку в номер пришла Татьяна Цетлин, то было замечено, что и она сопровождалась также наблюдением со стороны революционеров. Вернувшись домой, Татьяна Цетлин ночью получила от Савинкова телеграмму, подписанную „Лежнев", с предложением явиться 31 марта (13 апреля) на квартиру Синьковского. Прибыв на эту квартиру, Татьяна Цетлин была встречена 10 боевиками с Савинковым во главе, который, наведя на нее револьвер, приказал ей поднять руки вверх, а затем, обыскивая ее, отобрал бывшие при ней 500 рублей, объявив, что деньги эти, как полученные от русского правительства, конфискуются партией. Синьковский, также заподозренный в предательстве, в это время был уже арестован в другой комнате своей квартиры. Из сказанных Савинковым при этом слов Татьяна Цетлин узнала, что революционеры прекрасно осведомлены об имевших место с осени 1908 года в Париже приездах генерала Герасимова, подполковника Комиссарова, Доброскока и ротмистра Лукьянова. Затем видно было, что революционеры знают квартиру, подробности и образ жизни Доброскока в Петербурге, конспиративную квартиру петербургского охранного отделения, помещающуюся на Александровском проспекте, д. № 21, филерские клички, которые носили Синьковский и Цетлин, квартиру и настоящую фамилию агента Кершнера, а также его псевдоним „Кинг" и факты получения Татьяной Цетлин из Петербурга книг и от Кершнера – роз. После обыска Татьяна Цетлин была арестована боевиками, и для охраны ее, а также для охраны арестованного в другой комнате Синьковского были оставлены боевики, сначала в количестве 7–8 чел., а потом 3–4 чел., все вооруженные револьверами.

На следующее утро в квартиру явилось 5 „судей", из числа которых Татьяна Цетлин узнала Савинкова, Чернова, Шишко и неизвестного ей по фамилии мужа племянницы Бычковой (еврейского типа). Пятого судью она не знает. С судьями явились два секретаря, один из которых носил революционную кличку „Михаил". На суде присутствовал, не принимая, однако, в решении суда непосредственного участия В. Бурцев. До открытия заседания суда Татьяна Цетлин, в сопровождении двух вооруженных конвоиров, была отправлена к себе на квартиру (ул. Бертолле, 18, квартира „Марии Цихоцкой“) для производства там тщательного обыска, при помощи которого революционеры изъяли две открытки невинного содержания, писанные рукою Доброскока, „что удостоверил Бурцев", и учебные книги. По-видимому, во время этого обыска происходил суд над Синьковским, а по возвращении тем же порядком в квартиру Синьковского Татьяны Цетлин начали судить и ее. Цетлин, не отрицая своей службы в петербургском охранном отделении, категорически заявила, что Синьковский никогда агентом охранного отделения не состоял, а что она работает уже два года. Загладить свою вину перед партией она отказалась. Суд, определив ее „нераскаянным провокатором", постановил подвергнуть ее и Синьковского смертной казни.

При этом на суде Бурцев высказался, что они уже полгода тому назад знают, что есть агент – женщина выше среднего роста, лет 30, бледная, давно работающая в партии и занимающая в ней видное положение. Бурцев предполагал увидеть в лице Цетлин этого агента, но теперь видит, что он ошибся и Татьяна Цетлин другое лицо, хотя, конечно, обстоятельство это вины ее не изменяет.

После суда оба арестованные были оставлены в квартире под стражей до приведения приговора в исполнение. Квартира охранялась сперва 7, а потом 4 вооруженными людьми, но в ней перебывало за эти дни человек 30, на что обратил внимание консьерж. 6(19) апреля по неизвестным причинам обоим арестованным было объявлено, что назначенная им смертная казнь отменяется, причем они исключаются из партии и обязаны жить под надзором, извещая партию о месте их нахождения. Вслед за тем оба они были освобождены, причем Цетлин выдано из ее денег 40 фр, с которыми она и уехала в Германию, сопровождаемая наблюдением из 3 революционеров. По дороге ей удалось, однако, на одной из узловых станций, пересев на встречный поезд, ускользнуть от наблюдения, после чего она и приехала в Россию».