Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

ПЕРВЫЕ ЛАСТОЧКИ

Возникновение политической полиции в Европе в XVII веке. – Задачи политической полиции. – Роль политической полиции в борьбе за власть. – Создание полиции во Франции. – Укрепление французской короны с помощью полиции. – Беспомощность полиции против преступных группировок во Франции и Англии. – Создание королевской полиции в Германии и Австрии. – Политическая полиция в конце XVIII века. – Полиция как зеркало правительства, – Полицейские реформы Александра I. – Полицейский карнавал. – Российский сыск по французской системе.

История современной политической полиции берет свое начало в XVII веке, когда при европейских абсолютных монархиях создается централизованный административный аппарат просвещенного абсолютизма. Полиция вообще и политическая полиция в особенности возникла на самой вершине монархическо-бюрократической вертикали. И если английская буржуазия, оберегаясь от реставрации абсолютизма, приспосабливала охранные структуры к нуждам местного самоуправления, то континентальная Европа стремилась с помощью полиции установить тотальный контроль над всеми своими подданными. При царствующих домах возникали учреждения, исполнявшие зачастую одновременно несколько функций: политической полиции, разведки, контрразведки, однако задачи деятельности четко разграничивались.

Е. Б. Черняк в своей книге «Судебная петля: Секретная история политических процессов на Западе» выделяет две задачи политической полиции: главная – удержание в узде, подавление народной массы, и неглавная – подавление противников правительства среди господствующих (или – шире – собственнических) классов. Однако когда народные массы еще не пробудились к политической активности или недавно уже потерпели поражение, временно лишающее их такой активности, на первый план выдвигалась вторая задача. Когда же в определенные периоды участники придворной борьбы в верхах сводили свои счеты без непосредственного привлечения к ней политической полиции, возникали мнения о ликвидации этой полиции вообще. Такие утверждения возникали потому, что учреждения с функциями полиции фигурировали под самыми разными вывесками. Хотя при этом политическая полиция существовала относительно автономно, особенно когда контроль над ней захватывала одна из правительственных группировок. В придворной борьбе важную роль играло личное соперничество, которое, при определенных условиях, давало возможность не только изымать политическую полицию из подчинения верховной власти, но и направлять ее против конкурентов в добывании места на троне или около него. Политическая полиция могла заигрывать с заговорщиками, смотреть сквозь пальцы на их активность, инфильтровать своими агентами противоправительственные организации и в свою очередь быть инфильтрованной врагами режима, который она была призвана защищать. Она могла быть даже разделена между несколькими соперничавшими организациями, следящими друг за другом. «Политическая полиция была тайной полицией – официально или фактически. По своему характеру она неизменно претендовала на то, что ее действия не подлежат никакой критике, кроме как со стороны носителя высшей власти», – отмечает Е. Б. Черняк и в доказательство приводит слова Энгельса: «Непогрешимость папы – детская игрушка по сравнению с непогрешимостью политической полиции».

Почин создания полиции современного образца, как пишет Е. Б. Черняк, бьш сделан во Франции в 60-е годы XVH века. В Париже, насчитывавшем в то время не менее полумиллиона жителей, по словам писателя Буало, по вечерам «воры овладевали городом. По сравнению с Парижем самый дикий и пустынный лес казался безопасным местом». В 1667 году был создан пост генерал-лейтенанта полиции, на который Людовик XIV назначил Николя де ля Рейни, выходца из низов «дворянства мантии», не знакомого широким кругам. Рейни вскоре стал одним из самых важных лиц французской короны. Его влияние базировалось не только на созданном им полицейском аппарате, но и на широте его полномочий, границы которых были едва очерчены. Как отмечает Е. Б. Черняк, любознательность и отеческая забота просвещенных абсолютистских правительств о своих подопечных, стремление быть осведомленными о всех сторонах их жизни, казалось, не знали границ и с годами все возрастали. При Людовике XV даже содержательницы французских домов терпимости обязаны были ежедневно сообщать в полицию списки и различные сведения о своих клиентах. Особое внимание уделялось придворным, духовным лицам и иностранным дипломатам. Однако полиция не могла помешать возникновению крупных преступных группировок. Например, в Париже долго и беспрепятственно действовала шайка Картуша, ликвидацией которой смогло заняться лишь правительство Филиппа Орлеанского.

Примерно тогда же в Англии действала многочисленная организованная группа преступников, сумевшая поделить всю страну на округа, каждый из которых отдавался на откуп отдельным бандам, включавшим специализированные отряды для ограбления церквей, разбоя на дорогах, воровства на ярмарках, подделки драгоценностей, хранения награбленного на специальных складах и контрабанды. Английские шайки имели даже собственные корабли для вывоза добычи на продажу в Голландию. Все эти подробности выявились лишь на процессе одного из главарей бандитов Джонатана Уальда в 1725 году.

В Берлине директор королевской полиции был впервые назначен в 1742 году. Во владениях австрийских Габсбургов централизация полиции началась с 1749 года. В 1751 году был создан пост полицейского комиссара Вены и Нижней Австрии, при этом был частично использован французский опыт. В феврале 1789 года Иосиф II, проводя реформы в духе просвещеного абсолютизма, создал Министерство полиции во главе с графом Пергеном.

В конце XVIII века политическая полиция заметно усиливает свою роль в системе государственных учреждений по всей Европе. По замечанию Энгельса, французы в этом веке «говорили не о народах цивилизованных, а о народах полицизированных». Е. Б. Черняк отмечает, что роль политической полиции во Франции многократно возросла в ожесточенных политических сражениях революционных лет. Более того, борющиеся партии, в частности роялисты, еще до 10 августа 1792 года пытались создавать свои собственные полиции в противовес официальной, правительственной.

Автор специального исследования о политической полиции П. Мануэль писал в 1794 году: «Полицию Парижа можно счесть за одно из чудес моего времени. Следовательно, один англичанин имел основание заявлять, что, если чума могла бы раздавать должности, высшие чины, почести, доходы и крупные пенсии, она тотчас бы заимела теологов, утверждавших, что этой чумой является сопротивление причиняемым ею опустошениям».

Среди многих невидимых сражений, которые происходили во французском государственном и административном аппарате в годы революции, особое внимание, по мнению Е. Б. Черняка, заслуживает роль политической полиции, а также столкновения в ее собственных рядах и воздействие этих столкновений на общий ход событий. История политической полиции лежит непосредственно в контексте политической борьбы; облик политической полиции является неизменно зеркальным отражением лица правительства, орудием которого она была. Политическая полиция, в сущности, везде и всюду, как правило, не была «умнее» своего правительства, разделяла его неумение составить объективное представление о своих противниках, об их идеологии, планах и расчетах и особенно о взаимоотношениях между различными группами этих противников. Следует заметить, что наш, отечественный Департамент полиции, устанавливая наблюдение за плодившимися в конце XIX века, как грибы после дождя, политическими партиями, различия между ними был вынужден вдалбливать в головы своим агентам, чтобы, идя к нигилистам, те не попали бы к анархистам или марксистам.

Александр I в России, торжественно и громогласно ликвидировав Тайную экспедицию своей бабки, 8 сентября 1802 года распорядился образовать Министерство внутренних дел, вторая экспедиция которого стала заведовать политическим сыском и цензурой. В тех же целях он учредил Тайную полицейскую экспедицию при военном губернаторе Петербурга:

«Тайная полицейская экспедиция обнимает все предметы, деяния и речи, клонящиеся к разрушению самодержавной власти и безопасности правления, как-то: словесные и письменные возмущения, заговоры, дерзкие или возжигательные речи, измены, тайные скопища толкователей законов, учреждениев, как мер, принимаемых правительством, разглашателей новостей важных, как предосудительных правительству и управляющим, осмеяний, пасквилесочинителей, вообще все то, что относиться может до государя лично, как правление его. Тайная полицейская экспедиция должна ведать о всех приезжих иностранных людях, где они жительствуют, их связи, дела, сообщества, образ жизни, и бдение иметь о поведении оных».

5 сентября 1805 года император образовал межведомственный орган, собиравший сведения о слухах, настроениях людей, подозрительных иностранцах, скопищах народа, тайных собраниях, – Комитет высшей полиции. На смену этому Комитету 13 января 1807 года Александр I учредил Комитет «для рассмотрения дел по преступлениям, клонящимся к нарушению общественного спокойствия» – Комитет охранения общественной безопасности с задачами «предусматривать все то, что могут произвести враги государства, принимать сообразные меры к открытию лиц, посредством коих могут они завести внутри государства вредные связи». Последний комитет занимал место главного следственного органа империи по политическим делам, а также руководил слежкой за иностранцами и перлюстрацией их переписки. Основными осведомителями обоих комитетов являлись обер-полицмейстеры, директора почт и министры.

В Москве существовала Особая секретная полиция с обязанностью производить политический сыск, выведывать и доносить начальству «все распространяющиеся в народе слухи, молвы, вольнодумства, нерасположение и ропот, проникать в секретные сходбища, при этом допускать к сему делу людей разного состояния и разных наций, но сколько возможно благонадежнейших, обязывая их при вступлении в должность строжайшими, значимость гражданской и духовной присяги имеющими реверсами о беспристрастном донесении самой истины и охранении в высшей степени тайны, хотя бы кто впоследствии времени и выбыл из сего рода службы». В предписании агентам Особой секретной полиции, в частности, говорилось: «Они должны будут, одеваясь по приличию и надобностям, находиться во всех стечениях народных между крестьян и господских слуг; в питейных и кофейных домах, трактирах, клубах, на рынках, на горах, на гуляньях, на карточных играх, где и сами играть могут, также между читающими газеты – словом, везде, где примечания делать, поступки видеть, слушать, выведывать и в образ мыслей проникать возможно». Ф. М. Лурье отмечает, что наивные карнавальные переодевания полицейских не прекращались вплоть до Февральской революции. Они лишь переместились из столицы в глубь империи. Так, по определению Лурье, «рыцари славного ордена политического сыска в порыве верноподданнической страсти переодевались в женские платья и, не сбрив рыжих прокуренных богатырских усов, не снимая жандармских брюк с кроваво-красными лампасами, рыскали по злачным местам сонных городков в поисках крамолы».

Военный историк генерал-лейтенант А. И. Михайловский-Данилевский писал: «В Петербурге была тайная полиция: одна в Министерстве внутренних дел, другая у военного генерал-губернатора, а третья у графа Аракчеева». Превосходно осведомленный чиновник декабрист Г. С. Батеньков писал о профессиональных сотрудниках политического сыска: «Разнородные полиции были крайне деятельны, но агенты их вовсе не понимали, что надо разуметь под словами карбонарии и либералы, и не могли понимать разговора людей образованных. Они занимались преимущественно только сплетнями, собирали и тащили всякую дрянь, разорванные и замаранные бумажки, их доносы обрабатывали, как приходило в голову».

При Александре I появились тайные полицейские агенты. Их было немного, отмечает Лурье, но они внесли свой вклад в дело раскрытия политических преступлений. Доносчики потеснились и отошли в тень. Политическая полиция получила возможность действовать более уверенно. Благодаря хотя и единичным случаям использования провокаторов, в недрах служб политического сыска зародилось моральное разложение его сотрудников от прикосновения к недозволенным методам борьбы с оппозиционерами царскому трону, методам, влекущим за собой нескончаемую цепь беззаконий.

Продолжая попытки реформирования и централизации политического сыска, Александр I в 1810 году учредил Министерство полиции, которое было создано ближайшим советником императора М. М. Сперанским, во многом по французскому образцу. Именно при Александре I, считает Лурье, проявилось тяготение русского политического сыска к французской системе его организации. В 1810 году министр полиции А. Д. Балашов писал русскому посланнику в Пруссии:

«Что же касается до устава высшей секретной полиции во Франции, то на доклад мой Его Императорское Величество изъявить изволил Высочайшее Соизволение на употребление вашим сиятельством нужной для приобретения сего манускрипта суммы, хотя б она и ту превосходила, которую австрийское правительство заплатило, лишь бы только удалось вам сделать сие, теперь весьма нужное, приобретение, в чем особенно Его Величество изволил интересоваться».

ШПИОНЫ КОРОЛЕЙ И КОРОЛИ ШПИОНОВ

Русский посол о французском правительстве. – Из инструкции Александра I Кутузову. – Политический сыск во Франции XVIII века. – Полиция во времена французских Реставраций. – Покушение на герцогиню Беррийскую. – Борьба полиции Луи Филиппа с правительственными заговорами. – Разоблачение осведомителя Делагода. – Полиция Второй империи. – Провокации Лагранжа. – «Заговор 25 тысяч адресов». – «Заговор с биноклем».

Франция по праву считалась колыбелью европейской политической полиции. Та самая Франция, революционного духа которой боялись на российском троне, давала самодержавию николаевского и будущих времен полезные примеры собственной борьбы с внутренними антиправительственными силами. Не случайно российский политический сыск неоднократно обращался за помощью к французской полиции на протяжении всего XIX века. Как отмечают исследователи революционного террора и полицейских провокаций Ж. Лонге и Г. Зильбер в книге «Террористы и охранка», система сыска и провокации расцвела во Франции с чрезвычайной пышностью и быстротой. Этому способствовали особые условия общественно-политического развития после французской буржуазной революции 1789–1799 годов.

Парижский посол России граф Морков в 1804 году доносил Александру I о французском правительстве следующее: «С прискорбием, но и с правдивостью я должен сказать вашему императорскому величеству, что все бумаги и все поступки отдают навсегда ненавистными временами Робеспьера и Директории и стремятся пробудить повсюду идеи мятежа и переворота, от которых – как льстили себя некоторое время мыслью – это правительство будто бы совершенно отказалось». При всем своем либерализме и даже республиканизме Александр I был достаточно государем старого порядка, чтобы не питать никакого сочувствия к якобинской эпохе французской истории. Под маской борьбы с «идеями мятежа и переворота» контрреволюция во Франции все более и более становится одной из главнейших задач европейской монархической коалиции, а в ее составе – и российского императорского дома. Пункт № 6 инструкции, данной Александром Кутузову, гласил: «Учредить сношения с недовольными во Франции, ибо когда там сделается известна цель, с какою ведем мы войну, то, вероятно, большая часть жителей присоединится к нам для низвержения Наполеонова правительства». Эта нелепость, как замечает М. Н. Покровский в своей книге «Дипломатия и войны царской России в XIX столетии», усердно внушавшаяся реакционным правительствам Европы эмигрантами еще с первых лет революции, была настолько популярна среди вождей антинаполеоновской коалиции, контрреволюция во Франции настолько являлась последним якорем спасения для союзников, что слухами о восстании французов против Наполеона определялись даже союзные операционные планы – к прямой выгоде французского императора, который и создавал эти слухи через своих шпионов.

Крайняя обостренность внутренних конфликтов во Франции на протяжении XIX века, нарушенное равновесие общественных сил, находившихся в состоянии постоянного брожения, неустойчивость политических режимов, быстрая смена правительств создавали благоприятную почву для усиления полицейских основ в государстве. Шаткость положения, сознание недолговечности, чувство страха перед революционной стихией, политическая беспринципность, отличающая временную власть, вынуждали ее не быть разборчивыми в средствах борьбы с противниками.

Сам начальник сыскной полиции Франции Канлер в своих записках опубликовал богатый перечень полицейских провокаций, имевших место во времена французских Реставраций 1814–1830 годов. Провокация, как писал главный сыщик Франции, была возведена в постоянную систему и преследовала две цели: придать видимую законность репрессивным мерам и обнаруживать, подвергая наказанию за преступные мнения, отдельные лица и группы. Эта система активно разжигала дурные инстинкты. Привлечь внимание полицейского начальства можно было только раскрытием какого-нибудь заговора. Если усердный розыск ни к чему не приводил, оставалось самому изобрести какую-нибудь подлую махинацию, вовлечь в нее какого-нибудь благочестивого отца семейства, никогда не помышлявшего ни о каких конспирациях, выдумать сообщников, наметить на эту роль людей невинных и затем выдать всех полиции.

Провокаторы, которыми тогда кишела Франция, действовали во всех слоях общества, среди рабочих, купцов и в особенности среди военных, подозреваемых в приверженности Наполеону I. Наиболее известным фактом провокации этого периода является дело генерала Бертона и подполковника Карона, которые поплатились жизнью за слишком доверчивое отношение к темным проходимцам. Примером того, к каким приемам прибегала тогда полиция, вдохновляемая свыше, может служить «подвиг» полицейского провокатора, который организовал покушение с бомбами против герцогини Беррийской. Взрыв бомбы должен был смертельно перепугать беременную герцогиню и вызвать у нее выкидыш. Таким образом, по расчету провокаторов, старшая линия Бурбонов временно прекратилась бы.

Провокационные приемы применялись тайной полицией французской Реставрации к массовым движениям, уличным демонстрациям, всякого рода оппозиционным выступлениям. Переодетые шпионы своим подстрекательством старались превратить массовые выступления в бунтарские беспорядки, чтобы оправдать и узаконить последующие расправы над толпой. В царствование Луи Филиппа (1830–1848) полиции больше не приходилось выдумывать заговоры. Она еле-еле справлялась с настоящими и подлинными заговорами, грозившими самому существованию «мещанской монархии». Барбес, Бланки, Коссидьер и другие революционные деятели той эпохи многие годы заставляли дрожать французское правительство. Для провокаций создавалось самое широкое поле действий.

Успешная борьба с заговорщиками была почти немыслима без проникновения в самый центр тайных организаций. Правительство поддерживало с ними постоянную связь через посредство многочисленных предателей и провокаторов, самым знаменитым из которых был Делагод. Он участвовал одновременно в большинстве тайных обществ и был одним из деятельнейших помощников «главных революционеров Франции» Бланки и Барбеса. В продолжение десяти лет он осведомлял полицию обо всех планах и замыслах карбонариев, предавал полиции своих товарищей и расстраивал решительно все их действия. Его измена была раскрыта чисто случайно. После февральского восстания 1848 года один из его вождей Коссидьер прямо с баррикады отправился в парижскую префектуру и занял ее «именем самодержавного народа». Там один из чиновников назвал ему революционное имя предателя, наносившего страшный вред революционному движению в последние годы. Разоблачение Делагода произвело ошеломляющее впечатление. Немедленно был созван суд из наиболее известных вождей тайных обществ. Ничего не подозревавший Делагод явился туда в числе других. Вначале он пытался отпираться, ссылаясь на свои прежние заслуги, и отрицал принадлежность ему доносов, подписанных не его именем. Но когда Коссидьер предъявил ему собственноручное письмо, в котором он предлагал в 1838 году свои услуги полиции, предатель, уничтоженный, бледный, дрожащий, во всем признался. Ему протянули сначала пистолет, потом яд, предлагая самому покончить с собой, но предатель отказался искупить своей смертью совершенные им преступления. От страха он еле держался на ногах и наконец повалился на диван. Кто-то бросился на него с криком: «Негодяй! Если ты не покончишь с собой, то я убью тебя собственными руками!» Но исполнить угрозу не дали. Провокатора отправили в тюрьму Консьержери. Впоследствии, однако, Де-лагоду удалось освободиться из заключения. Он пытался продолжать свою полицейскую карьеру. Но уже безуспешно.

Золотым веком тайной политической полиции стал во Франции период царствования Наполеона III в 1852–1870 годах. По свидетельству современников, полиция Второй империи была специально приспособлена к шпионству и провокации. Тайный агент, доносчик, предатель, вездесущие и невидимые, стали оккультной силой, внушающей непреодолимый страх и отвращение всему населению. В глазах французского общества конспирация и провокация выступали тождественными понятиями – до того многочисленны и обычны стали подстраиваемые полицией политические заговоры. Французский журналист Шарль Вирметр характеризовал современную ему эпоху заговоров так: «Тинтимарр советовал строить пушку по следующему способу: возьмите дыру и окружите ее затем бронзой. Составить заговор еще легче: возьмите шпиона, окружите его десятком-другим дураков, прибавьте к ним парочку болтунов, привлеките несколько недовольных, одержанных честолюбием и враждою к правительству, каково бы оно ни было, – и у вас будет ключ ко всем заговорам».

Даже редкие заговоры настоящих революционеров не обходились в эту эпоху без участия наполеоновской полиции. Государственный переворот 1854 года предварительно ознаменовался провокаторским трюком. Марсельская полиция искусно состряпала «обширный» заговор против жизни президента Республики Луи Бонапарта. «Глава» заговора Гайар был, конечно, арестован, взяты были и вещественные доказательства мнимого покушения: «страшная адская машина». Вся страна заволновалась. Пресса подняла мощную кампанию против «опасности слева», настаивая на необходимости беспощадной расправы с врагами народа. Все было пущено в ход, чтобы напугать уставших от пестрого калейдоскопа политических событий последних десятилетий крестьян и буржуа, создав благоприятную атмосферу для плебисцита об избрании нового главы государства. Когда же ничтожный племянник великого дяди «единодушной волей народа» стал императором французов, о заговоре пресловутого Гайара как-то сразу позабыли. «Забыла» прежде всего полиция: «мавр сделал свое дело».

Наполеон III, сделавшийся, по свидетельству начальника его же охраны Клода, «главным шпионом над своими возлюбленными подданными», умел окружать себя «достойными помощниками». Главным провокационных дел мастером был при нем Лагранж, бывший рабочий, разоблаченный как предатель еще после 1848 года. Лагранж имел в своем распоряжении около сорока тысяч списков с именами, биографиями, характеристиками и всякого рода «нужными» сведениями о наиболее неблагонадежных в империи лицах. Приемы сыска и провокационные трюки были доведены им до крайней степени совершенства, до утонченного искусства. Лагранж каждую неделю докладывал своему императору обо всех важнейших делах и получал от него подробные инструкции. Влияние Лагранжа на коронованного властителя и его окружение было громадным. Наполеон 111 очень дорожил им и всецело доверял, поручив ему фактическое руководство всей политической полицией. Лагранж при этом располагал весьма значительными денежными средствами и громадным штатом тайных агентов и провокаторов. Его деятельность не ограничивалась территорией Франции. У него были «свои люди» в главнейших городах Европы: Лондоне, Берлине, Турине и других. Многие из его сотрудников впоследствии, во времена Парижской Коммуны, были расстреляны. Его знаменитая «шпионская энциклопедия» была публично сожжена в первые дни восстания.

Из многочисленных дел Лагранжа наиболее громкими стали «заговор четырнадцати», а также так называемый «заговор 25 тысяч адресов» – его участникам предполагалось разослать 25 тысяч прокламаций по адресам, взятым из справочника «Весь Париж». В «заговор адресов» провокаторам удалось втянуть даже Бланки, уже наученного ранее горьким опытом предательства. За участие в этой провокации революционер был приговорен к четырем годам тюрьмы. После неудачных заигрываний Наполеона III с возникшим во Франции отделом Международного товарищества рабочих Лагранж обратил свое усиленное внимание на это опасное сообщество и попытался ввести туда своих провокаторов. Это ему отчасти удалось. В рядах Интернационала были впоследствии обнаружены несколько лагранжевских предателей: Шуто, Вальтер Ван-Эдегем, Сварм-Дантрег. Двое последних играли довольно заметную роль в деятельности революционного сообщества и характеризовались своими же коллегами по тайной полиции как «подлые и грязные негодяи».

Но самым интересным эпизодом из провокационной деятельности Лагранжа является, без сомнения, «история с биноклем». Ее подробности стали известны благодаря префекту французской полиции Андрие. Эта хитроумная и запутаннейшая интрига представляет наиболее типичный образчик полицейского творчества, в котором отразились нравы, обычаи, приемы и психология охранников.

В Париже в те времена появилась известная европейская авантюристка Флориани. Перед этим она прославилась своим шумным успехом в Петербурге, откуда была выслана за слишком громкую связь с одним важным чиновником-царедворцем, супруга которого не на шутку переполошилась и приняла меры к удалению соперницы из российской столицы. Продолжив вояж по Европе, в Лондоне Флориани познакомилась с французскими эмигрантами и близко сошлась с революционером Симоном Бернаром. Об этом стало известно Лагранжу. Чутье сыщика тут же подсказало ему, что Флориани сможет оказаться настоящим кладом в руках умелого провокатора. Он «случайно» познакомился в парижском театре с интересующей его авантюристкой, которая сразу же сдалась на его ухаживания. Но за любовными объяснениями Лагранж не забывал, конечно, о своих профессиональных целях. Он, между прочим, сообщил своей новой знакомой, что всеми силами души ненавидит Бонапарта и, являясь богатым провинциальным коммерсантом, готов пожертвовать половиной своего большого состояния, чтобы избавить родину от тирана.

Ничего не подозревающая Флориани обрадовалась тому, что провидение столкнуло ее с человеком, который сможет оказаться полезным ее лондонским друзьям. Она тотчас же написала Симону Бернару, что нашла в Париже «богатого сочувствующего». Бернар ответил благодарно радостным письмом, в котором сообщил, что среди эмигрантов в последнее время поднимается вопрос о покушении на императора, но главным препятствием, тормозящим дело, является отсутствие денег на подготовку теракта. Содержание этого письма Флориани тут же изложила Лагранжу, который немедленно вручил Флориани крупную сумму денег и поскорее отправил ее в Лондон с тем, чтобы там она приступила к осуществлению «проекта». Флориани обязалась подробнейшим образом осведомлять своего нового fio-кровителя о ходе дела.

В Лондоне Флориани была встречена единомышленниками Бернара с большой радостью. Питавшие к ней полное доверие конспираторы посвятили ее во все подробности своего тайного заговора. Флориани узнала, что ими изготовляется своеобразная и весьма оригинальная смертоносная машина, имеющая вид бинокля. На императорском представлении в парижском театре заговорщик должен был направить этот «бинокль» на особу императора и при помощи особого механизма метнуть в него скрытый в одном из окуляров разрывной снаряд. Но изготовление бинокля-бомбомета продвигалось очень медленно: после каждого опыта требовалось что-нибудь изменять и усовершенствовать. Все это время революционеры широко пользовались помощью мнимого коммерсанта. Наконец бинокль был готов, и Флориани отправилась в Париж.

Но в дело тут вмешался неожиданный случай и спутал все карты. Хитросплетенная интрига разрешилась злым и веселым фарсом в духе Мольера, в котором обманывающий оказался обманутым, и искусившийся в «сих делах» обер-охранник, жестоко одураченный и общипанный, вместо ожидаемых лавров очутился в глупейшем положении. Дело происходило следующим образом. Известный «революционный деятель» Феликс Та, разыгрывавший в Лондоне «второго Бланки», с которым, однако, у него не было ни капли сходства, – «революционный балагур и буйный фельетонист», по характеристике Герцена, – поручил уезжавшей Флориани передать письмо своей возлюбленной, госпоже Люэнь. Приехав в Париж, Флориани немедленно отправилась к мамзель Люэнь, которая ее радушно приняла. Люэнь познакомила Флориани со своим свежим поклонником Саблонье. Тот играл видную роль в революционных клубах Парижа. Одновременно Саблонье тайно состоял на службе у Лагранжа, о чем, естественно, обе дамы и не подозревали. В милой дружеской беседе Флориани выболтала все тайны лондонских заговорщиков и их французского «покровителя-мецената». По ее описанию Саблонье догадался о том, кто являлся «таинственным провинциальным покровителем».

– Да знаете ли вы, в чьи лапы попали? Ваш пресловутый богач-революционер не кто иной, как сам начальник сыскной полиции, – объявил он ошарашенной собеседнице. – Впрочем, дела не следует прекращать. Нужно использовать этого мерзавца до конца. Обирайте его немилосердно, затягивая и откладывая покушение. А потом, в последнюю минуту, уезжайте в Лондон.

План Саблонье привел в восторг обеих женщин. В их глазах он неимоверно вырос как опытный революционер, сумевший не только спасти своих товарищей, но и извлечь для них пользу из козней врагов. Однако Саблонье не забыл и себя. Он в тот же день сообщил Лагранжу, что ему удалось напасть на след крупного заговора. Но это сообщение не очень-то обрадовало шефа полиции. Ему не особенно улыбалось вмешательство в затеянную им провокаторскую махинацию такого ловкого пройдохи, как Саблонье. Но делать уже было нечего. Пришлось против своей воли щедро наградить своего тайного агента и поощрить его к дальнейшим действиям. И Саблонье продолжал действовать. В своих личных интересах. Он сообразил, что сумеет извлечь для себя еще большую выгоду, если предложит свои услуги соперничавшему с Лагранжем начальнику частной императорской охраны Ирвуа. Его расчет оказался верным, и в «историю с биноклем» попал также Ирвуа.