Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

«ОБО ВСЕМ ЗНАЕТ, ВО ВСЕ ВХОДИТ…»

Сотрудничество с Г. Гапоном. – Попытка вербовки эсера И Рутенберга. – Разоблачение Гапона эсерами. – Вынесение эсерами смертного приговора Гапону и Рачковскому. – Убийство Гапона. – Характеристика деятельности Рачковского в 1905–1906 годах. – Предложение Дурново об отставке Рачковского. – Интриги Рачковского против Витте. – Рачковский в роли негласного политического советника И. Горемыкина. – Руководство Рачковского монархическими организациями. – Задача нейтрализации Думы – Очередное «увольнение» Рачковского. – Рачковский в роли свидетеля по делу А. Лопухина. – Смерть Рачковского. – Мемуары и архивы Рачковского.

Последним делом Рачковского в Департаменте полиции стало введение в свою игру «героя 9 января» Георгия Гапона, вернувшегося в конце 1905 года из-за границы. Непосредственная задача, которую поставил перед ним Рачковский, заключалась в раскрытии и обезвреживании боевой петербургской организации социалистов-революционеров, готовивших покушение на Дурново.

Первым шагом в этом направлении должно было стать привлечение Г. А. Гапоном к сотрудничеству с полицией своего друга, известного эсера Петра Рутенберга. Последний, однако, на это не пошел и сообщил о сделанном ему Гапоном предложении ЦК партии. В результате ее руководство вынесло смертный приговор и Гапону, и Рачковскому. Только присущая Петру Ивановичу осторожность – он не явился на встречу с Гапоном и Рутенбергом в ресторане Контана – помогла ему избежать верной гибели. 28 марта 1906 года Гапон был повешен на даче в Озерках.

За короткий, чуть больше года, срок пребывания в должности фактического руководителя Департамента полиции Рачковский, как отмечает Ф.М. Лурье, «успел с помощью политической провокации нанести урон молодой демократической среде, нарождавшейся в русском обществе. Он дробил, разрушал, растлевал молодые неокрепшие ее ростки». Наиболее развернутую характеристику деятельности Рачковского в 1905-1906 годах дает его современник, известный в те времена публицист М. С. Коган (Е. П. Семенов) в своей книге «В стране изгнания: Из записной книжки корреспондента»:

«Фигура Рачковского стоит, несомненно, не только в центре контрреволюции 1905 года, но и всей реакции этого периода. Азеф и азефовщина – его детище. Трепов без него ничего не предпринимает. Он – душа московского разгрома 1905 года, его туда послал Дурново. Утгоф ему пишет отчеты о борьбе с революцией в Варшаве. Булыгин с ним советуется, графа Грохольского, намеревавшегося издавать консервативный орган в Юго-Западном крае для борьбы с революцией, направляют к нему. Идея еврейских погромов "на широкую ногу" – дело его сатанинского замысла. Охрана высочайших особ в его ведении. Князь Вяземский и другие, алчущие повышений, лучших назначений во всех ведомствах, забрасывают его письмами. Ему докладывают о передвижениях и перемещениях членов царской семьи. Обо всем знает, во все входит».

Надо ли говорить, что именно такие люди и были нужны в то время самодержавию. Понимал это и Николай II. Когда Дурново в очередной раз поставил вопрос об отставке Рачковского, Николай II ответил ему: «Вы всегда спешите. Подождите, дайте справиться с революцией, дойдет очередь и до Рачковского». Действительно, стоило положению в стране немного стабилизироваться, как последовала отставка Рачковского от заведования политической частью Департамента полиции. Произошло это, как видно из его формулярного списка, 11 января 1906 года.

Уход Рачковского с должности вице-директора Департамента полиции по политической части еще не означал потери его влияния. Оставив Департамент полиции, Петр Иванович переключился теперь на вопросы большой политики. Всего лишь несколько месяцев назад он был в числе сторонников политической линии Витте. Теперь же Рачковский вместе с Треповым настаивает на отставке Витте и ведет предварительные переговоры с И. Л. Горемыкиным, который в результате был назначен председателем совета министров. Неудивительно, что именно Рачковский становится негласным политическим советником Горемыкина. «Я как-то спросил Рачковского, – писал Герасимов, – о чем они постоянно беседуют с Горемыкиным. Тот ответил неопределенно: так, о житейском…»

Деятельность Союза русского народа, других монархических и черносотенных групп протекала под непосредственным влиянием и руководством Рачковского. Однако главной его задачей являлась теперь нейтрализация оппозиционной Государственной думы путем создания внутри нее сильного проправительственного блока. Этим он и занимался, пытаясь привлечь на сторону правительства депутатов от крестьянства. Попытка эта все же не удалась, и многим из числа ближайшего окружения царя стало ясно, что Думу придется распустить Однако Трепов и Рачковский думали иначе и до конца отстаивали политику уступок. Страшась нового революционного взрыва, Трепов готов был допустить создание «думского министерства», для чего вступил в личные переговоры с кадетами и усиленно нажимал на Николая II.

Роспуск Государственной думы и увольнение с должности председателя Совета министров Горемыкина положили конец влиянию Трепова. В этой ситуации Рачковский вынужден был в июне 1906 года подать в отставку по «болезни», однако он по-прежнему продолжал вплоть до своей смерти формально числиться чиновником особых поручений IV класса сверх штата при министре внутренних дел.

Увольнение Рачковского, замечает Ф. М. Лурье, произошло вовсе не потому, что нового министра не удовлетворяли его моральные и деловые качества. «Начальство беспокоил интриганский стаж и опыт Петра Ивановича, а также огласка его приверженности провокации, и ничто иное».

Дело, кажется, все же в другом. При всем уме, сметливости и прочих талантах Рачковского самостоятельная политическая игра ему оказалась не по плечу. И если в Париже он был «на своем месте», то в непривычной для себя экстремальной обстановке Петербурга 1905—1906 годов он так и не сумел в должной мере адаптироваться.

О последних годах жизни Рачковского известно мало. Можно предположить, что он по-прежнему продолжал служить в «Гута Банкова» в Варшаве. 10 тысяч рублей в год, получаемые им здесь за свои «консультации», – верная тому порука. В 1909 году Рачковский был привлечен – правда, лишь в качестве свидетеля наряду с другими чинами охранного отделения: Д. В. Герасимовым, Л. А. Ратаевым – по скандальному делу бывшего директора Департамента полиции А. А. Лопухина. Рачковский, отойдя от дел, продолжал внимательно следить за важнейшими событиями в России и Европе и, надо полагать, еще многое мог бы.

Умер П. И. Рачковский от «разрыва сердца» 19 октября (1 ноября) 1910 года на железнодорожной станции Режица (ныне город Резекне в Латвии) на пути в Варшаву. Петру Ивановичу шел в это время 60-й год. Место погребения Рачковского неизвестно. Скорее всего, это могло быть его собственное имение в одной из западных губерний России. Незадолго перед смертью Петр Иванович занялся приведением в порядок своих бумаг и написанием мемуаров. Заслуживает внимания категорическое отклонение им лестного предложения известного журналиста и издателя исторического журнала «Былое» В. Л. Бурцева о продаже некоторых из имевшихся у него документов. Примечательна и мотивировка отказа. Его документы и воспоминания, заявил Рачковский, «не должны исчезнуть в революционных подпольях, но перейти в руки историка с тем, чтобы осветить некоторые моменты в жизни некоторых героев, которые были бы без его бумаг неправильно истолкованы».

И хотя закончить воспоминания он не успел, отдельные наброски их, судя по всему, действительно существовали, причем отрывки из них якобы были переданы «некоторым друзьям» по Департаменту полиции. Дальнейшие следы личного архива Рачковского ведут в Париж, куда их вывез, как надо полагать, обосновавшийся во Франции его сын Андрей. В 1930 году бумаги Рачковского видел Борис Николаевский, безуспешно искавший документы о причастности их бывшего владельца к созданию «Протоколов Сионских мудрецов». После Второй мировой войны следы архива Рачковского затерялись.

Часть 4
НЕ ТОТ ГЕРОЙ

«СЛИШКОМ СВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК…»

Назначение Л.Ратаева руководителем заграничной агентуры. – Ветеран политического сыска. – Интерес советских историков. – Ратаев о своем служебном и нравственном долге. – Театральные увлечения полицейского. – Современники о профессиональных качествах Ратаева. – Послужной список Ратаева. – Присяга полицейского. – Специалист по части агентуры, – Тайный руководитель Особого отдела. – Система «сердечного попечения». – Общие беды Департамента полиции. – «Кошки-мышки» с революционерами – Агентура как спорт. – Инициативы и достижения Ратаева. – Распад полиции.

Руководителем Заграничной агентуры после отставки П. И. Рачковского в ноябре 1902 года был назначен начальник Особого отдела Департамента полиции Леонид Александрович Ратаев. Его имя – пожалуй, одно из самых известных в истории политического сыска России. И это не случайно. Леонид Александрович работал в Департаменте полиции едва ли не со времени его основания, являлся, что называется, ветераном политического сыска. Именно он долгие годы являлся наставником и фактическим руководителем супер-провокатора Евно Азефа. Предотвращение целого ряда крупномасштабных террористических актов, которые готовили социалисты-революционеры, – его несомненная заслуга. В течение многих лет Ратаев держал в своих руках, по сути дела, всю секретную агентуру Департамента полиции. В должности заведующего Заграничной агентурой он подчинил своему непосредственному влиянию практически все, ранее самостоятельные, центры русской политической полиции в Европе.

Однако, как замечает В. С. Брачев в книге «Мастера политического сыска дореволюционной России», должного внимания историков фигура Ратаева так и не привлекла. Все симпатии советской историографии были на стороне тех, кто боролся с государством, подрывал устои империи, а не тех, кто их защищал. Интерес для советских историков более всего представляла подпольная террористическая деятельность «Народной воли» и «Боевой организации» социалистов-революционеров. Идеализация и героизация этих организаций и их членов происходила в советское время в полном согласии с генеральной идеологической линией партии коммунистов. Число книг, статей и диссертаций, посвященных «подвигам» гриневицких, Халтуриных, балмашевых и других террористов, беспощадно расправлявшихся с царскими министрами, губернаторами, генералами и жандармами, поистине необозримо. Их имена составляли гордость отечественной истории «по-советски». Улицы в центре города «трех революций» – Ленинграде – носили имена самых известных террористов дореволюционной России.

Брачев отмечает, что Ратаев имел «несчастье» принадлежать к прямо противоположному сорту людей. В искоренении терроризма и нейтрализации усилий революционеров всех мастей вкупе с «прогрессивной общественностью», направленных на подготовку революции в России, он видел не только служебный, но и свой прямой нравственный долг. Крайняя скудость литературных данных о Ратаеве вследствие этого закономерна: не тот, так сказать, «герой» Уж слишком яркой, нестандартной фигурой он казался на блеклом фоне своих сослуживцев по Департаменту полиции.

Представитель старинного дворянского рода, страстный, увлекающийся человек, Ратаев в свободное от свиданий со своими агентами время ухитрялся писать неплохие пьесы для театра и даже выступать в ролях «первого любовника» в спектаклях петербургского драматического кружка. Пьеса «Облачко», написанная этим полицейским чиновником, шла на сцене знаменитого Александрийского театра. Уже после революции другая его пьеса, «Дон Жуан Австрийский», ставилась в 20-е годы советскими театрами в Ярославле и Харькове. Зная об увлечении Ратаева театром, его подчиненные стремились не отставать от своего шефа. Своими драматургическими опытами был известен, например, служивший в Департаменте полиции выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского университета Зайцев, который участвовал в петербургском драматическом кружке в качестве суфлера.

Оценки профессиональных качеств Ратаева весьма разноречивы: «Человек далеко не глупый, Ратаев не был пригоден для этого ответственного поста»; «Светский человек, Дон Жуан и записной театрал, к своей полицейской работе он относился как чиновник»; «Больше двух десятилетий службы в Департаменте на ответственных постах дали ему знание техники полицейского «дела»; «Что же касается собственно сыска, то им он интересовался только по обязанности, он его не захватывал, свою душу ему он не отдавал». И тому подобное. Так отзывались о Ратаеве те, кто в то время стоял во главе Департамента полиции. Его начальники даже открыто говорили, что Ратаев, занимающий ответственный пост по Департаменту, – «пятно на полиции» Подобную характеристику дает Ратаеву и Б. И. Николаевский в книге «История одного предателя: Террористы и политическая полиция».

Аналогичное мнение о Ратаеве сложилось и в среде его сослуживцев. Влиятельный жандарм А. И. Спиридович обвинял Ратаева в непоправимых промахах и характеризовал его в своих воспоминаниях «Записки жандарма» как «красивого, светского Дон Жуана, любителя-театрала, слывшего в Петербурге под кличкой „корнет Отлетаев“». Да и непосредственный начальник Леонида Александровича – директор Департамента В. К. Плеве – считал его «слишком светским человеком для работы в политическом сыске».

Недалеким человеком числил Ратаева «охотник за провокаторами» В. Л. Бурцев. Как человека легкомысленного и необязательного характеризует его уже в наше Время историк Ф. М. Лурье. Однако относиться к заключениям такого рода следует осторожно: едва ли человек, характеризуемый подобным образом, мог занимать самые ответственные посты в полиции на протяжении более чем двух десятилетий. А ведь Ратаев пришел в Департамент полиции чуть ли не в самый момент его образования. Как бы то ни было, Ратаев, по словам известного историка Н. Н. Яковлева, «не был мелкой сошкой в лабиринте охранки».

Родился Леонид Александрович 4 января 1857 года в селе Берники Ярославской губернии (отсюда и его театральный псевдоним – Берников). Ратаевы – дворянский род, происходивший, согласно преданию, от татарина Солохмира. Правнук Солохмира, Степан Иванович Комчеев по прозвищу Ратай, и считается родоначальником Ратаевых. В конце XVII века они подвизались при московском дворе как стольники и стряпчие. Род Ратаевых был внесен в шестую часть родословной книги Тульской и Ярославской губерний.

Отцом Л. А. Ратаева был управляющий императорской охотою надворный советник Александр Николаевич Ратаев. Мать – Варвара Петровна Веберг, урожденная Михайлова. Как видно из послужного списка Александра Николаевича на 1868 год, никаких имений за ним до получения в 1865 году наследства от родной тетки Нееловой не числилось. Это, как надо полагать, и послужило причиной его возвращения на службу в 1872 году. Умер Александр Николаевич 11 апреля 1877 года. Сыновья и дочери его воспитывались и обучались за счет казны в Училище правоведения, Патриотическом институте и других учебных заведениях. Не стал в этом отношении исключением и Леонид Ратаев, определенный в августе 1876 года в Николаевское кавалерийское училище. После успешного окончания курса он был произведен 16 апреля 1878 года в корнеты и назначен в петергофский лейб-гвардии Уланский полк. С ноября 1880 по июль 1881 года Ратаев прикомандирован к штабу дивизии «для письменных занятий». Ничто, казалось, не предвещало коренных перемен в судьбе 25-летнего корнета. Однако они все же произошли.

21 февраля 1882 года «по дальнейшим обстоятельствам для определения его к статским делам» Ратаев неожиданно был уволен от военной службы и произведен в чин коллежского секретаря. Ровно через четыре месяца состоялось определение его на службу в Министерство внутренних дел «с откомандированием для занятий в Департамент государственной полиции», причем хлопотал за него сам Плеве.

9 сентября 1882 года в помещении Благовещенской Церкви МВД священником Н. Мухиным Ратаев был приведен к присяге. «Я, нижепоименованный, – говорилось в ней, – обещаюсь и клянусь всемогущим Богом, перед святым его Евангелием в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к высокому Его Императорского Величества самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества предостерегать и оборонять. Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том узнаю, не только заблаговременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать».

1 января 1887 года за отлично-усердную службу Радаев был высочайше пожалован орденом Станислава III степени. 23 сентября этого же года состоялось его назначение младшим помощником делопроизводителя Департамента полиции. Должность эта, несмотря на скромное, на первый взгляд, название, на самом деле была достаточно важной, так как ставила Ратаева в самый центр розыскной работы. Назначенный начальством «на агентуру», он вырос в крупнейшего и авторитетнейшего специалиста Департамента по этой части. В 1898 году, в связи с наметившимся оживлением в революционной среде, из Третьего делопроизводства Департамента, ведавшего политическим розыском в стране, было решено выделить Особый отдел. Во главе его и стал Л. А. Ратаев.

Правда, некий «П» – бывший чиновник Департамента, опубликовавший в 1917 году на страницах журнала «Былое» свои воспоминания об этом учреждении, утверждал, что в действительности Особым отделом «тайно руководил» секретный сотрудник М. И. Гурович, известный под кличкой «Харьковец». В Департаменте полиции Гурович занимал должность старшего помощника делопроизводителя, исполнял одно время даже обязанности начальника Петербургского охранного отделения. Если это так, то полицейские заслуги Л. А. Ратаева выглядят несколько скромнее, чем принято думать. Однако прямых указаний на особую роль Гуровича в Особом отделе нет.

В. С. Брачев находит, что сохранившаяся переписка с С. В. Зубатовым 1900-х годов опровергает измышления недоброжелателей Ратаева о его якобы недостаточно самостоятельной роли в системе политического сыска. «Напротив, приходится только удивляться уму, знаниям и его распорядительности как начальника Особого отдела Департамента полиции, все видевшего, все понимавшего и ничего не упускавшего из виду, независимо от того, шла ли речь о деятельности подпольной типографии, прибытии в Россию очередного революционного эмиссара из-за рубежа или же очередном „проколе" местных охранных отделений – ничто не могло ускользнуть от его проницательного взгляда».

«Дорогой Сергей Васильевич! – пишет Ратаев своему другу Зубатову в апреле 1901 года. – Очень я огорчился, увидев № 5 „Южного рабочего". Доколе же, Господи, ярость твоя на нас! Каким образом это при наших розыскных средствах две типографии благополучно могут существовать в течение двух лет: „Южный рабочий" (где?) и „Союза борьбы" в Санкт-Петербурге? Безусловно, желательно покончить со всем этим в течение лета, дабы к осени все это прекратило существование, иначе они так окрепнут, что трудно будет с ними справиться; да и времени не будет. Система „сердечного попечения", несомненно, скоро принесет свои плоды и едва ли спокойно дотянет даже до января. Много, много хлопот будет, а посему надо бдеть, бдеть и бдеть».

Важно отметить, что, занятый, казалось бы, чисто практической работой по «разгребанию грязи»: аресты, доносы, провокации и т. д., Ратаев не упускал в то же время из виду и общие беды Департамента полиции той поры. Речь идет о резко выросшем значении в начале XX века местных губернских жандармских управлений и охранных отделений, зачастую не обращавших на Департамент полиции в Петербурге никакого внимания. «По-видимому, его функции сводятся к тому, чтобы отпускать деньги. Все живут на его средства, и все его игнорируют. Санкт-Петербургское охранное отделение ведет свою линию, ротмистр Герасимов в Харькове – свою, полковник Бессонов в Одессе – свою. Рачковский играет в прятки, и, наконец, даже Вы пришли к убеждению, что с Департаментом не стоит и посоветоваться», – С горечью отмечал он в письме к Зубатову 11 декабря 1901 года.

Большое беспокойство вызывало у него и широко распространившаяся практика коллег, когда, выйдя на «лед революционеров, агенты охранки вместо того, чтобы произвести аресты, проявляли недопустимую, с его точки зрения, медлительность, ограничиваясь наблюдением, рассчитывая, таким образом, на раскрытие новых явок, адресов и связей «объекта». Результаты такой игры в «кошки-мышки» с революционерами были, как правило, неутешительны: сделав свое «революционное дело», «объект» наблюдения в нужный момент благополучно исчезал из поля зрения полиции.

«Видите ли, дорогой Сергей Васильевич, – наставлял Ратаев своего друга, – агентура вещь прекрасная. Но не надо забывать, что она все-таки не цель, а средство. Если же ею пользоваться как средством никак невозможно, то она превращается в личную забаву, если хотите, спорт, но спорт бесполезный и очень дорогой. В интересах этой агентуры отпускается за границу злодей Паули, в тех же интересах путешествуют невозбранно по России всякие прохвосты, усиливающие революционное настроение, и без того достаточно повышенное».

11 февраля 1902 года Ратаев выступил с инициативой по организации ряда небольших розыскных отделений в наиболее тревожных районах империи. Спустя три месяца, когда новый директор Департамента Лопухин последовал его рекомендациям, Ратаев составляет новую записку, в которой, определенно высказавшись за ужесточение мер борьбы с террористами и революционерами, всю вину за это возлагает на либералов. Своими газетами, собраниями и воскресными школами для рабочих, утверждал Ратаев, эта люди манипулируют общественным мнением, вовлекая в антиправительственное движение «добропорядочных людей», после чего облыжно обвиняют полицию в жестокости.

Главным достижением Ратаева в это время стал арест известного террориста Е. К. Григорьева, повлекший за собой провал и арест в 1903 году главы «Боевой организации» эсеров Григория Гершуни и Михаила Мельникова. Тем не менее до окончательной победы над террористами Департаменту полиции было еще далеко, хотя, казалось бы, фактически во главе «Боевой организации» после ареста Гершуни встал теперь уже «свой человек». Однако на прекращение террора со стороны эсеровских боевиков рассчитывать, как оказалось, не приходилось. Одной из главных причин беспомощности властей в борьбе с революционным террором Ратаев называет «всеобщий распад», гниение политической полиции, «которое началось в апреле 1902-года, шло, постепенно усиливаясь, и достигло своего апогея летом 1905 года, пока в конце того же года ему не был положен властный предел».

Ратаев рисует довольно мрачную картину этого распада. Начало ему было положено назначением в мае 1902 года на должность директора Департамента полиции небезызвестного Лопухина. Бывший прокурор Харьковской судебной палаты, либерал по убеждениям, он не знал дела и был явно не готов к тому, чтобы занимать эту должность в столь сложное для страны время. Не на высоте положения оказался и назначенный в августе 1903 года начальником Особого отдела Н. А. Макаров. «Словом, – заключает Ратаев, – всюду, на всех ответственных постах сидели новые люди, которым приходилось знакомиться с делом, присматриваться, когда нужно было действовать быстро, решительно, наверняка».

Но это еще не все. «Наряду со слабостью государственной полиции, замечалось еще и полное отсутствие всяких способов воздействия на надвигавшуюся революцию. Ссылка существовала только на бумаге. Не бежал из ссылки только тот, кто этого не хотел, кому по личным соображениям не было надобности бежать. Тюрьмы не существовало вовсе. При тогдашнем тюремном режиме революционер, попавший в тюрьму, беспрепятственно продолжал свою прежнюю деятельность».