Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

Александр Борисов
Особый отдел империи
История Заграничной агентуры российских спецслужб

Истории – это политика, обращенная в прошлое.

М. Покровский

ЭКСКУРСИЯ В ЦВЕТНОЙ ТУМАН

 
…Но в этой сумятице взорванных лет
Мне все ж не хватало знакомых примет:
Я думал, что вижу, не видя ни зги,
А между друзьями сновали враги,
И были они среди наших колонн
Подчас знаменосцами наших знамен.
 

Наум Коржавин

 
Перепутано все.
Все слова получили сто смыслов.
 

Наум Коржавин

Мой добрый приятель, в прошлом петербургский, а ныне симферопольский литературовед Виктор Мещеряков, как-то признался, что в излюбленные свои XVIII–XIX века погрузился исключительно по той причине, что свершившаяся история лишена раздражающих незавершенности и хаотизма настоящего, все в ней уже окончательно сотворено и очевидно. Хотя позиция эта помогла ему написать, например, прекрасное исследование о Грибоедове, увы! самовнушения здесь куда больше, чем истины… Ибо при попытке взглянуть на события минувшего, так сказать, с птичьего полета, чтобы увидеть не отдельный факт или событийную линию, а общую динамику и логику происходящего, картина представляется зачастую настолько запутанной, непостижимой и сюрреалистичной, что куда там Полю Дельво, Максу Эрнсту и Сальватору Дали вместе взятым! Впрочем, должен признаться, меня это не столько раздражает, сколько разжигает аппетит как следует призадуматься, взыскуя смысла. И если даже непонятное остается порой непонятым, а загадка нерешенной, что в том дурного? Это лишь означает, что в который раз совершенно по-блоковски

 
…мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман.
 

И сейчас я предлагаю вам вместе поблуждать в этой радужной дымке, размывающей и причудливо окрашивающей, казалось бы, столь хорошо знакомые очертания. Подобная экскурсия тем интереснее, что всевозможной конкретики фактов, свидетельств, описаний в предлагаемой вашему вниманию книге более чем достаточно.

Читая эту книгу, я никак не мог избавиться от ощущения, будто передо мной не документальное повествование, а парадоксалистский роман в духе «Человека, который был Четвергом» с детских лет почитаемого мною Гилберта Кийта Честертона. Причем масштабы взаимопроникновения и срастания подрывной и охранной структур столь непредставимы, что писательское воображение перед ними, надо признать, откровенно бледнеет: порою попросту невозможно разобраться в невероятных хитросплетениях судеб представителей двух противостоящих (по идее) лагерей революционеров и полиции.

Дивны, воистину дивны дела Твои, Господи!

Кем были они все, эти рачковские, дегаевы и азефы вкупе с иными прочими, коим несть числа? Кем были «благородные богатыри русского политического сыска»?

Кем почитали все они себя, нам никогда уже не узнать, тем более что их собственным, зафиксированным современниками обмолвкам и мемуарно-эпистолярным признаниям верить ни в коей мере нельзя: и личины в этих случайных ли, намеренных ли словах слишком отчетливо проступали, и естественного желания предстать граду и миру краше, чем есть, со счетов не скинешь. Что же до фактов…

Судите сами.

За время захлестнувшего империю в первое десятилетие нашего века разгула терроризма, провозглашенного в свое время достославным Морозовым-шлиссельбуржцем первейшим оружием революционера («…мы признаем политическое убийство за одно из главных средств борьбы с деспотизмом»), погибли и получили ранения до семнадцати тысяч человек, две трети из них были, естественно, теми щепками, что летят, как известно, при рубке леса. Главную же треть составили, согласно «Истории терроризма в России» О. В. Будницкого, великий князь, два министра, тридцать три генерал-губернатора, губернатора и вице-губернатора, двое депутатов Государственной думы, шестнадцать градоначальников, начальников окружных отделений, полицмейстеров, прокуроров, их помощников и начальников сыскных отделений, семеро генералов и адмиралов, полтора десятка полковников, восемь присяжных поверенных, двадцать шесть агентов полиции, и так вплоть до чиновников четырнадцатого разряда.

Но!

Петербуржский инспектор секретной полиции, жандармский подполковник Георгий Порфирьевич Судей-кин, пал от руки отставного штабс-капитана Сергея Де-гаева – не только народовольца, но и собственного, заметим, агента.

15 июля 1904 года министр внутренних дел и шеф Отдельного корпуса жандармов Вячеслав Константинович Плеве был убит Егором Сергеевичем Сазоновым, а 4 февраля 1905 года московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович погиб от бомбы, брошенной Иваном Платоновичем Каляевым. Подготовкой обоих терактов руководил глава Боевой организации эсеров Евно Фишелевич Азеф, секретный сотрудник Департамента полиции.

1 сентября 1911 года в Киеве анархист Д. Г. Богров умудрился получить именной пропуск в строго охраняемый оперный театр и во время антракта выстрелами в упор смертельно ранил премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина. Нечего и говорить, что Богров являлся секретным сотрудником охранки.

В 1914 году охранка получила два преподробнейших отчета о встрече видных социал-демократов: ленинца «товарища Георгия» и «примиренца» «товарища Маракушева» – встрече, на которой присутствовали только двое. Sapienti sat![1]1
  Умный поймет (дат.).


[Закрыть]

Но!

Судейкин, в свою очередь, намеревался, как утверждают, «поручить Дегаеву под своей рукой сформировать отряд террористов, совершенно законспирированный от тайной полиции; <…> устроить фактическое покушение на собственную жизнь, причем должен был получить рану и выйти в отставку по болезни». Вслед за тем Дегаеву надлежало разгуляться вовсю: ликвидировать министра внутренних дел графа Толстого, великого князя Владимира, совершив попутно целую серию терактов помельче. «Ужас должен был охватить царя, необходимость Судей-кина должна была стать очевидной, и к нему обязательно должны были обратиться как к единственному спасителю. И тут Судейкин мог запросить что душе угодно…»

Когда через своих осведомителей Охранному отделению стало известно о готовящемся покушении на великого князя Сергея Александровича, оно обратилось к директору Департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину с просьбой выделить тридцать тысяч рублей на усиление охраны. Однако ввиду острой недостаточности фондов своего ведомства Лопухин отказал, заметив, что террористы «не посмели бы напасть на члена императорской фамилии» (!). К чему это привело, смотрите выше. Впоследствии тот же Лопухин, будучи уже отставным директором Департамента, по позыву совести ознакомил со списками секретных агентов в рядах революционеров знаменитого «охотника за провокаторами» Владимира Львовича Бурцева. Впрочем, аналогичными сведениями делились с «борцами против деспотического режима» и другие высокопоставленные и высокоосведомленные лица, например сотрудник Особого отдела Департамента полиции Л. П. Менщиков и отставной чиновник особых поручений Варшавского охранного отделения Михаил Ефимович Бакай.

Товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов генерал-майор Владимир Федорович Джунковский приказал Департаменту полиции прервать всяческие отношения со своим агентом Романом Вацлавовичем Малиновским, уже успевшим к тому времени стать членом ЦК РСДРП и депутатом IV Государственной думы. Более того, Джунковский даже вынудил последнего сложить депутатские полномочия и податься в эмиграцию.

Но!

Тот же Евно Азеф ради укрепления собственных позиций в руководстве партии с легкой душой «засвечивал» своих коллег по секретной службе в охранке.

Как явствует из некоторых свидетельств, невинно убиенный В. К. Плеве в бытность свою директором Департамента полиции питал в отношении тогдашнего министра внутренних дел графа Толстого примерно такие же планы, что и поминавшийся выше Судейкин.

Так кто же с кем боролся? Охранка с режимом? Полиция со своими агентами? Революционеры друг с другом? Даром, что ли, начальник Киевского жандармского управления генерал В. Д. Новицкий уверял: хитроумные интриги возглавляемой Петром Ивановичем Рачковским Заграничной агентуры направлены исключительно на ослабление царской власти… Чистейший сюрреализм! Где вы, Дельво и Дали от Клио? Туман, цветной туман!

Однако сыскать ариаднину нить все-таки можно.

Позволю себе маленькое отступление, лирическое в самом прямом смысле слова. Один из наших петербурж-ских литераторов, ныне покойный уже литературовед, на склоне лет решился предать гласности грех всей жизни и выпустил книгу стихов, в разные годы выходивших из-под его пера, но копившихся исключительно в дальнем ящике стола. Безобиднейшее, казалось бы, дело. Ан нет! Было это, замечу, на заре Перестройки, когда все и вся горели страстями общественно-политическими, и немалое число коллег перестало подавать руку несчастному старику: он, видите ли, посмел в стихотворении, датированном ни много ни мало тридцать седьмым годом, писать о счастье и прелестях жизни… Да о чем же еще было и писать молодому, здоровому и без памяти влюбленному человеку? Но нельзя; в годину террора либо о тюрьмах, лагерях да расстрелах, либо молчи вообще. Распространенная, между прочим, точка зрения: в тяжелые времена никто не имеет права ни на какие чувства, кроме скорби и праведного гнева…

 
«К чему ж твоя баллада?» —
Иная спросит дева.
«О жизнь моя, о лада,
Ей-ей, не для припева!»
 

Все мы с младых ногтей воспитаны в некоей парадигме обобщения, где судьба подменяется биографией, психология – социологией, а человеческие борения – классовой борьбой. Но ведь в реальности все не так. Люди руководствуются всяк своими страстями, стремлениями и чаяниями, совершают благородные поступки и предают, рвутся к сияющим карьерным вершинам и низвергаются с них. По отношению к героям и многочисленным персонажам этого тома вышесказанное особенно справедливо: ведь обе противоборствующие и, как мы выяснили, взаимопроникающие сферы, где они действовали, привлекали к себе натуры чаще всего отнюдь не заурядные, тех, кому в будничных рамках оказывалось неуютно и тесно.

Вот и выходит, что цветной туман, в клубы которого я приглашаю вас теперь погрузиться, рождается в тот момент, когда в грудах сухих исторических фактов пробуждается человеческая жизнь.

А. Балабуха

Часть 1
III ОТДЕЛЕНИЕ ЗА ПРЕДЕЛАМИ РОССИИ

«НЕ В НРАВАХ РОССИЙСКИХ СЕЙ УМЫСЕЛ…»

Создание европейской монархической коалиции в первой четверти XIX века. – Тайные объединения российских дворян. – Предатель декабристов Шервуд-Верный. – Запрет тайных обществ Александром I. – Учреждение жандармерии. – Проблемы престолонаследия. – Воцарение Николая I. – Подавление восстания декабристов. – Письмо декабриста Бестужева царю Николаю I. Царский манифест о заговоре декабристов. – Централизация политического сыска в России. – Назначение А.X.Бенкендорфа шефом жандармов. – Петр I о предназначении полиции. – Л. В. Дубельт во главе Корпуса жандармов. – Главная задача российской жандармерии. – Соборное уложение о доносительстве. – Петровский фискалитет. – Эмиграция после подавления польского восстания. – Разоружение польского корпуса Меттерни-хом. – Регулярная полиция как инструмент тотального контроля в России.

XIX век начался с трагедий целых народов. Он ворвался в старую добрую Европу в мундире кровопролитных наполеоновских войн под флагами революционных потрясений века предыдущего. Европейским царствующим домам понадобилось целых 15 лет, чтобы справиться с военным деспотизмом Наполеона, порожденным французской революцией, и осознать необходимость коалиции монархий для восстановления абсолютистских принципов. На Венском конгрессе в 1815 году коронованные особы всех, кроме Турции, европейских стран сочли общим делом закрепление монархических порядков, возвращение прежних династий в государства, завоеванные Наполеоном, уничтожение последствий французской революции и совместную борьбу с любыми революционными движениями. Священный союз, законнорожденное дитя Венского конгресса, еще прочнее скрепил взаимные обязательства европейских монархов «во всяком случае и во всяком месте подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь».

Монархическая коалиция была с энтузиазмом поддержана европейскими народами, только что освободившимися от наполеоновского порабощения. Ненависть к владычеству «императора французов» в странах Европы порождала невиданный ранее национально-патриотический подъем, укрепляла у населения веру в монархов-освободителей и всенародную любовь к ним. Однако народно-освободительное движение, возникавшее поначалу как антинаполеоновское, тут же приобретало либерально-демократическое направление. Чуть ли не от каждой короны ждали конституционных свобод. Прецедент создал новый король Франции. Возвратившийся из эмиграции Людовик XVIII 3 мая 1814 года торжественно въехал в Париж, а уже 4 июня «даровал» французскому народу так называемую «конституционную хартию».

Российские передовые умы с надеждой ожидали от своего царя-победителя «высочайшей конституции». Не дождавшись, стали тайно объединяться для освобождения от абсолютизма. С 1816 года одна за другой по России возникают дворянские организации: Союз спасения, Союз благоденствия, Северное и Южное тайные общества, Общество соединенных славян. В них разрабатываются проекты нового российского устройства: конституционная монархия, федерация областей, гражданское равноправие, свобода слова, печати, вероисповедания, освобождение крепостных крестьян.

Участие в тайных обществах стало в двух столицах чуть ли не поветрием. Это «модное увлечение» подметил А. С. Грибоедов в комедии «Горе от ума». Ветреник Ре-петилов объявляет на балу:

«У нас есть общество и тайные собранья По четвергам… Секретнейший союз!..»

Если само существование «секретнейших союзов» становилось для властей «тайной полишинеля», то неудивительно, что в среду заговорщиков проникали доносчики. К примеру, декабристы опрометчиво допустили в свои общества некоего Шервуда, который подал докладную записку об их секретных замыслах Александру I. В награду «докладчик» получил право именоваться Шервудом-Верным, а несколько лет спустя, несмотря на все заслуги, был приговорен к тюремному заключению за различные мелкие мошенничества.

Несомненно, и помимо доноса Шервуда Александру I было известно о декабристских организациях. Хотя он и запретил в 1822 году деятельность всех тайных обществ, но не предпринял других мер против них, считая, что они разделяют заблуждения его собственной молодости. Ведь и сам Александр поначалу намеревался осуществить реформу власти посредством конституции, которая дала бы всем подданным личную свободу и гражданские права. Осознавая при этом, что подобная «революция сверху» приведет фактически к ликвидации самодержавия, он даже был готов в случае успеха удалиться от трона.

С другой стороны, именно при Александре была учреждена жандармерия – полиция, имеющая военную организацию и выполняющая охрану царского режима внутри армии и страны в целом. Создавая военную жандармерию, Александр следовал за венценосным родителем: Павел Петрович еще в 1792 году сформировал в составе гатчинских армейских подразделений первый в России жандармский полк. Затем Павел I включил гатчинскую жандармерию в состав лейб-гвардии Конного полка. Александр в 1815 году реорганизовал Борисоглебский драгунский полк в жандармский и распределил его по армейским частям для несения полицейской службы. Отдельный корпус жандармов с функциями политической полиции просуществовал в России вплоть до 1917 года.

Александровские жандармы не смогли раскрыть кружки будущих декабристов, несмотря на то что жандармерии с самого начала были вменены осведомительские обязанности: меры по созданию военной полиции, принятые Александром I, явились его реакцией на участившиеся донесения о вольнодумстве офицеров и нижних армейских чинов после триумфального возвращения из Европы.

Следует заметить, что Александр I первым широко распахнул дверь в Европу. Он первым решительно шагнул в эту дверь, не удовлетворяясь более только смотреть в Европу через окно, прорубленное его предком-реформатором Петром I. Но тут любимый внук и воспитанник Екатерины Великой, «продолжатель передовых просветительских деяний Золотого века России», первым столкнулся с яростным сопротивлением консервативных монархических кругов, в первую очередь вотчинных крепостников. Те сразу почувствовали разрушительную опасность идейных ветров, подувших из конституционно-монархической и местами уже буржуазной Европы. Европейский либеральный «сквозняк» грозил заразить духом карбонарства феодально-монархический российский уклад. Но закрыть эту дверь сил у Александра уже не было. Слишком длинен был шлейф конституционноромантических мечтаний юности. Слишком крепок венец победителя Буонапарта. Слишком тяжела булава главы Тройственного союза.

Уже через три года после Венского конгресса, в 1818 году, Александр 1 пытается сдать дела брату Константину. Однако великий князь, большой поклонник искусств, меценат и душа общества, являясь наместником русского престола в Польше, живет по ту сторону двери – в европейской Варшаве, имеет польскую конституцию, собственную надежную охрану и охранку. Константину приходится чуть ли не вальсировать, чтобы на протяжении семи лет уворачиваться от «закабаления на престол». Ведь что-то же надо делать «с этой дверью»? Ну, так закрывайте ее сами!

Неожиданное известие о смерти царя-победителя 17 ноября 1825 в Таганроге выявило двусмысленность династической ситуации. Когда спустя десять дней весть об этом достигла столицы, войска и население были немедленно приведены к присяге императору Константину I. Первым присягнул наследнику престола его младший брат Николай Павлович. Однако Константин не желал признавать себя императором. Николаю пришлось обнаружить недюжинные политические способности, лавируя между недоброжелательно настроенной к нему столичной верхушкой и братом, ведущим себя крайне уклончиво. Получение известия о существовании в армии разветвленного военного заговора заставило его взять инициативу в свои руки и решиться объявить себя императором на основании документов, подписанных Александром тайно в его пользу еще в 1823 году.

В день присяги Николаю 14 декабря 1825 года под лозунгом незаконности переприсяги вспыхивает вооруженный мятеж части гвардии, названный восстанием декабристов. Судьба Николая висит на волоске. Но он справляется с ситуацией, проявив решительность и беспощадность, свойственные ему в минуту опасности. Бунтовщики расстреляны из пушек. Порядок в столице восстановлен. В начале января 1826 года подавлено восстание Черниговского полка. Россия присягнула Николаю I. Члены тайных обществ преданы суду. Пятеро «зачинщиков» казнены 13 июля 1826 года. Россия, в которой смертная казнь была отменена 70 лет назад, потрясена.

«Уверенный, что вы, государь, любите истину, я беру дерзновение изложить перед вами исторический ход свободомыслия в России и вообще многих понятий, составивших нравственную и политическую часть предприятия 14 декабря». Так начиналось письмо декабриста Александра Бестужева, заключенного в Петропавловскую крепость, к Николаю 1. Верноподданный революционер делился с царем, против которого выступил, концепцией свободомыслия в России. Письмо содержало прекрасное начало царствования Александра 1, национальный подъем во время Отечественной войны 1812 года, пробудившей «во всех сердцах чувство независимости, сначала политической, а потом и народной», последствия знакомства российских офицеров-дворян с «чужими землями» в заграничных походах. Красочно описывались Бестужевым горестные картины крепостного бесправия по возвращении на родину. Автор письма откровенно поверял самодержцу и новые надежды на либерализацию, вызванные обещанием Александра I даровать стране конституцию, и новые разочарования по мере восстановления в Европе и России монархического «статус-кво». Десятилетие шла подспудная работа тайных обществ, финалом которой стал «глоток свободы» на Сенатской площади Санкт-Петербурга.

Однако с тем, что происходило в России с 1815 по 1825 год, о чем писали царю и говорили на следствии декабристы, Николай I не желал считаться: «Не в свойствах, не в нравах российских сей умысел. Составленный горстию извергов, он заразил ближайшее их сообщество». Такая оценка была дана заговору декабристов царским манифестом 13 июля 1826 года. До конца жизни царь был убежден, что ему удалось выявить лишь верхушку заговора. Отсюда его пристальный и преувеличенный интерес к мнимым связям декабристов с иностранными дипломатами, возможным видам членов тайного сообщества на крупных российских сановников и генералов. Николаю I легче было поверить в могущественный аристократический заговор, поддержанный из-за границы и способный возродиться в любой момент, чем в действительное «состояние умов» российского общества. Верноподданный А. X. Бенкендорф вторил своему царю и, говоря о людях, «склонных к злоумышлени-ям», указывал и корень зла: «Число последних выросло до ужасающей степени с тех пор, как множество французских искателей приключений, овладев у нас воспитанием юношества, занесли в Россию революционные начала своего отечества, и еще более со времен последней войны, через сближение наших молодых офицеров с либералами тех стран Европы, куда заводили нас наши победы». Царь же продолжал наблюдать за сосланными декабристами. Его мнительность простиралась на всех их родственников, друзей, знакомых, чуть ли не весь высший аристократический свет внутри империи и за рубежом.

Поэтому, сев на трон, Николай I незамедлительно приступил к реорганизации старых органов политического сыска и созданию новых. Так прежде делали и его коронованные предшественники. В первую очередь Николай решил возродить утраченную Александром централизованную систему политического сыска. И начал с жандармерии. 25 июня 1826 года был подписан указ о назначении генерал-адъютанта графа А. X. Бенкендорфа шефом жандармов и командиром всех жандармских подразделений империи, которых в ту пору насчитывалось 59 частей общей численностью более 4000 человек. В апреле 1827 года вышел указ о создании Корпуса жандармов с правами армии. Бенкендорф стал его командиром. По этому поводу в российском высшем обществе ходил анекдот о платке для утирания слез обездоленным, который Николай 1 вручил Бенкендорфу в качестве жандармской инструкции.

Еще Петр I, формулируя определение полиции в начале XVIII века, указывал, что «полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности». Когда в 1830 году в Корпус жандармов решил поступить отставной армейский полковник Л. В. Дубельт, он на новой службе искренне надеялся стать «опорой бедных, защитою несчастных»: «Ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжким делам прямое и справедливое направление… не буду ли я тогда достоин уважения, не будет ли место мое самым отличным, самым благородным?.. Вот цель, с которой я вступаю в Корпус жандармов; от этой цели никто не свернет меня». Правда, новое поле деятельности вызывало у Леонтия Васильевича и – самые серьезные опасения: «Ежели я, вступая в Корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником, тогда доброе имя мое будет, конечно, запятнано».

Ф.М. Лурье в книге «Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917» отметил, что всю самую грязную и отвратительную работу в николаевской жандармерии именно Дубельт взвалил на свои плечи и благодаря этому в 1835 году получил в Корпусе жандармов должность начальника штаба и чин генерал-майора: «На него легла вся нагрузка по реорганизации Корпуса жандармов и фактическое выполнение обязанностей за своего, вельможного шефа».

С первых шагов преобразований жандармских частей Николай I внушил Бенкендорфу, что главная задача его подчиненных – наблюдать и доносить. И в этом не было ничего нового. Доносы в России издавна поощрялись всеми возможными средствами, в том числе и законодательными, как путем регламентации вознаграждений, так и угрозами применения жесточайших кар за недоносительство. Так, статьи 18 и 19 Соборного уложения 1649 года требовали доносить о заговорах и других преступлениях. В случаях сокрытия преступников предусматривалась смертная казнь:

«18. А кто Московского государьства всяких чинов люди сведают или услышат на царьское величество и каких людей скоп и заговор или какой иной злой умысел, и им про то извещати государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси, или его государевым боярам и ближним людям, или в городех воеводам и приказным людем.

19. А буде кто сведав или услышав на царьское величество в каких людях скоп и заговор или иной какой злой умысел, а государю и его государевым боярам и ближним людем, и в городех воеводам и приказным людем про то не известит, а государю про то будет ведомо, что он про такое дело ведал, а не известил, и сыщется про то допряма, и его за то казнити смертию безо всякия пощады».

К примеру, политический сыск при царе Алексее Михайловиче сводился к выслушиванию доносчиков, их поощрению и ловле предполагаемых преступников, то есть тех, на кого поступил извет. Петр I издал закон «О донесении на тех, кто запершись пишет, кроме учителей церковных, и о наказании тем, кто знал, кто запершись пишет, и о том не донесли». Лиц, писавших запершись, квалифицировали как политических преступников независимо от того, что они писали. Внедренный в российскую жизнь Петром I фискалитет, по замечанию Ф. М. Лурье, сплошь опутал своей паутиной всю империю. Глава фискалов генерал-фискал А. Мякинин подчинялся непосредственно царю, хотя по положению входил в состав Сената. Сотрудники его ведомства в исключительных случаях обращались с доносами также прямо к Петру I, минуя все промежуточные инстанции. В «Указе о фискалах и о их должности и действии» от 14 марта 1714 года статья 5 гласила: «Буде же на кого и не докажет всего, то ему в вину не ставить». Доносить было выгодно: за подтвердившийся донос фискал получал до половины конфискованного имущества виновного. Так на протяжении веков власти внедряли в души своих подданных потребность доносительства.

Жандармы очень скоро отошли от роли чисто военной полиции, превратившись в полицию политическую, распространив свои действия на все население России. Политический сыск Николая I, питаемый царской подозрительностью, пристально следил и за русской эмиграцией. Ее первая в XIX веке волна выплеснула в Европу лишь небольшую часть лиц, связанных с «декабрьскими бунтовщиками» и открыто им сочувствовавших. Собственно, из декабристов «скрылся» за границу один только Н. И. Тургенев, которого декабрьские события застали вне России.

Мощная волна эмиграции была поднята польским восстанием 1830–1831 годов, когда Варшавский сейм объявил российского императора низложенным с престола Царства Польского. Революционная «зараза», которую Николай I стремился не допустить в Россию, вновь стояла на ее пороге. Положение в Польше сложилось столь опасное, что оттуда были выведены все русские войска, а царский наместник Константин бежал из Варшавы. Восстание было жестоко подавлено, причем Варшава капитулировала лишь после мощных и повторных штурмов царских войск 6 и 7 сентября. Относительная самостоятельность Польши была ликвидирована, конституция 1815 года отменена и имперский порядок в Царстве Польском восстановлен. Однако эхо польского восстания прокатилось по всей Европе. Одна только фраза французского министра иностранных дел Себастиане «Порядок царствует в Варшаве» возбудила среди революционно настроенных французов-республиканцев яростное возмущение. 16, 17 и 18 сентября в Париже продолжались бурные уличные манифестации. Даже официальные круги Англии и Франции вынуждены были обратиться с протестом к канцлеру Австрии князю Меттерниху по поводу того, что польский корпус, перешедший на австрийскую территорию, спасаясь от русских, не только был разоружен, но и его оружие было выдано русским. На это Метгерних ответил, что, во-первых, польское оружие принадлежит королю польскому, которым является Николай, а не мятежным его подданным; во-вторых, пусть поляки будут благодарны за то, что он, Меттерних, выдал Николаю только оружие, а не польских солдат и офицеров вместе с оружием. Именно Меттерних помог наместнику в Царстве Польском великому князю Константину Павловичу организовать по всей Европе слежку за уцелевшими участниками польского восстания.

Поскольку основной целью своего царствования Николай считал борьбу «с повсеместно распространившимся революционным духом», постольку Россия становилась объектом страха, ненависти и насмешек в глазах либеральной части европейского общественного мнения, а ее царь приобретал репутацию жандарма Европы. Той самой Европы, через которую прошел победителем Александр I, оставив дверь открытой. Хотел или не хотел Николай I, он стал пограничником у этой двери.

Царь твердо верил, что государство всесильно. Николай видел в государстве единственный инструмент, который был бы способен обеспечить мир. Для достижения идеального устройства он считал необходимым и достаточным создание такого бюрократического аппарата, который позволил бы регулировать и держать под постоянным контролем жизнь всего российского общества. Главной частью такого аппарата Николай I называл регулярную полицию, к созданию которой он приступил незамедлительно, тем более что образцы ее уже существовали. В той же Европе.