Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

«ГДЕ ТАКОГО ВЗЯТЬ?»

Задание Романну-Постникову разыскать Нечаева. – Первый «успешный» российский теракт. – «Революционная» карьера Нечаева. – Достоевский о нечаевщине. – Погоня за Нечаевым – Письмо Бакунина Нечаеву. – Российские провокаторы века. – Царство провокации. – Двойная роль провокатора. – Провокация как основа заграничного сыска.

Герцен с компанией и архивом князя Долгорукова был не единственным «объектом» заграничной деятельности Романна-Постникова. Агент «всероссийской шпионницы» получил и другое не менее важное задание. Он должен был разыскать скрывшегося за границей революционера-анархиста Нечаева, убившего в Москве члена своей тайной организации Иванова, когда тот не согласился с нечаевскими методами.

Автор-составитель сборника «История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях» О. В. Будницкий подробно описывает эпизод расправы членов тайного революционного общества «Народная расправа» над своим сотоварищем, называя это преступление первым «успешным» террористическим актом в России. Мотивом убийства студента Ивана Иванова явились его «идейные» разногласия с организатором «Народной расправы» Сергеем Геннадиевичем Нечаевым. Соучастник убийства «нечаевец» Алексей Кузнецов свидетельствовал на суде, что главной причиной раздора Стало приказание Нечаева «о том, чтобы Иванов наклеивал прокламации в столовых слушателей академии и библиотек. Иванов сказал, что после этого кухмистерские закроются и тогда негде будет обедать». Нечаев заявил, что «этот вопрос должен идти на обсуждение комитета, Иванов, имея уже случай заметить, что комитет всегда решает в пользу Нечаева, отказался. Это сильно рассердило Нечаева». «Еще бы! – комментирует Будницкий. – Иванов затронул опасную тему. Ведь комитет и состоял из одного Нечаева».

Чуть ранее, будучи вольнослушателем Петербургского университета, Нечаев принял участие в студенческих волнениях зимой 1869 года. Уже тогда он пытался взять на себя роль революционного лидера, но потерпел неудачу. После этого Нечаев распустил слухи о своем аресте и бегстве из Петропавловской крепости. С тем этот великий мистификатор и объявился за границей. Нечаев сумел сблизиться с Михаилом Бакуниным и Николаем Огаревым и убедил их в том, что он посланец новой, многочисленной и активной когорты русских революционеров. Издав с помощью эмигрантов, при участии Бакунина, ряд ультрареволюционных прокламаций и заручившись бакунинским мандатом, что он является представителем «Всемирного революционного союза», Нечаев вернулся в Россию как «право имеющий». Здесь он начал формировать «пятерки», составившие костяк «Народной расправы». И тут на его пути оказался Иванов. Однако для Нечаева «устранение» Иванова было не только способом «наведения порядка» в организации. Это было осуществление на практике принципов, которые он считал «обязательными для революционера». Труп Иванова был обнаружен и опознан. Полиция установила его убийц – членов «Народной расправы». Начались аресты. 85 «нечаевцев» были привлечены к суду. Нечаев успел скрыться за границей. Эта история получила широчайший общественный резонанс.

Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» под заголовком «Одна из современных фальшей» отмечал:

«Некоторые из наших критиков заметили, что я в моем последнем романе „Бесы“ воспользовался фабулой известного нечаевского дела; но тут же заявили, что собственно портретов или буквального воспроизведения нечаевской истории у меня нет; что взято явление и что я попытался лишь объяснить возможность его в нашем обществе, и уже в смысле общественного явления, а не в виде анекдотическом, не в виде лишь описания московского частного случая. Все это, скажу от себя, совершенно справедливо. До известного Нечаева и жертвы его, Иванова, в романе моем лично не касаюсь. Лицо моего Нечаева, конечно, не похоже на лицо настоящего Нечаева. Я хотел поставить вопрос и, сколько возможно яснее, в форме романа дать на него ответ: каким образом в нашем переходном и удивительном современном обществе возможны – не Нечаев, а Нечаевы и каким образом может случиться, что эти Нечаевы набирают себе под конец нечаевцев?..

Чудовищное и отвратительное московское убийство Иванова, безо всякого сомнения, представлено было убийцей Нечаевым своим жертвам „нечаевцам" как дело политическое и полезное для будущего „общего и великого дела“. Иначе понять нельзя, как несколько юношей кто бы они ни были) могли согласиться на такое мрачное преступление. Опять-таки в моем романе „Бесы" я Попытался изобразить те многоразличные и разнообразные мотивы, по которым даже чистейшие сердцем и простодушнейшие люди могут быть привлечены к совершению такого же чудовищного злодейства. Вот в том-то и ужас, что у нас можно сделать самый пакостный и мерзкий поступок, не будучи вовсе иногда мерзавцем! Это и не у нас одних, а на всем свете так, всегда и с начала веков, во все времена переходные, во времена потрясений в жизни людей, сомнений и отрицаний, скептицизма и шаткости в основных общественных убеждениях. Но у нас это более чем где-нибудь возможно, и именно в наше время, и это черта есть самая болезненная и грустная черта нашего теперешнего времени. В возможности считать себя, и иногда почти в самом деле быть, немерзавцем, делая явную и бесспорную мерзость, – вот в чем наша современная беда!»

В 1870 году Романн-Постников предпринял за границей настоящую погоню за Нечаевым. Для этого агенту – удалось сблизиться с «первым анархистом Бакуниным» и вместе с ним разъезжать по Европе. Осенью того же года, когда начались революционные события во Франции, Бакунин, разумеется, принял в них участие. Вместе со своим «русским коллегой» Постниковым он появляется в восставшем Лионе. Оттуда оба едва уносят ноги от французских жандармов. По замечанию Эйдельмана, «агент III Отделения нечаянно вошел в историю не по своему ведомству». Новая афера Романну-Постникову не удалась, так как он не знал, что Бакунин уже порвал все отношения с прежним другом Нечаевым и на этом пути беглого террориста не найти. Постников, однако, не отчаивался. По пути он отправлял в Петербург разнообразные агентурные наблюдения, например из Парижа: «Здесь находится высланный на родину, потом бежавший за границу петербургский адвокат Вихерский, который ежедневно бывает после обеда в кафе „Ротонда". Он напечатал здесь свое письмо к Трепову, в котором бранит Колышкина, производя его от иудейского племени. Замечательнее, всего, что Вихерский перепечатал целиком доклад Колышкина о его высылке». Не найдя Нечаева, на этот раз агент охранки вынужден был вернуться в Петербург ни с чем. В январе 1872 года Романн внезапно умер. Управляющий III Отделением А. Ф. Шульц тотчас распорядился «пересмотреть» оставшиеся после него бумаги, чтобы ничего «не оставлять в чужих руках».

Нечаев же, отвергнутый всей русской революционной эмиграцией, включая Бакунина, к которому организатор «Народной расправы» и автор «Катехизиса революционера» пытался также применить свой метод шантажа и угроз, скитался по Европе. В июне 1870 года раскусивший «теоретического» убийцу Бакунин с горечью писал Нечаеву:

«Вы же, мой милый друг, – в этом состоит ваша главная, громадная ошибка, – вы увлеклись системою Лойолы и Макиавелли, из которых первый предполагал обратить в рабство целое человечество, а другой – создать могущественное государство, все равно – монархическое или республиканское, следовательно – тоже народное рабство, – влюбившись в полицейски-иезуитские начала и приемы, вздумали основать на них свою собственную организацию, свою тайную коллективную силу, – вследствие чего поступаете с друзьями как с врагами, хитрите с ними, лжете, стараетесь их разрознить, даже поссорить между собою, дабы они не могли соединиться против вашей опеки, ищущей силы не в их соединении, а в разъединении, и, не доверяя им нисколько, стараетесь заручиться против них фактами, письмами, нередко вами без права прочтенными или уже уворованными, и вообще их всеми возможными способами опутать так, чтобы они были в рабской зависимости у вас».

На поиски Нечаева тем временем были брошены лучшие заграничные сотрудники III Отделения. В результате совместных усилий царской охранки и швейцарской полиции он был выслежен и депортирован в Россию. В 1872 году Швейцария выдала России Нечаева как уголовного преступника.

Бакунинская характеристика, данная Нечаеву, как в кривом зеркале отразила типичные черты агентов-провокаторов, которых история политической борьбы в России знает немалое число. Агенты-провокаторы в Роесии являлись неизменными спутниками всякого революционного движения, направленного против самодержавной власти. Так, в деле декабристов фигурировали доносы предателей Майбороды, Бошняка и Шервуда, Получившего за это приставку к фамилии «Верный». По Оренбургскому делу 1827 года предателем был Ипполит Завалишин, брат декабриста. В результате предательств было раскрыто в 1847 году «Кирилло-Мефодиевское братство» в Киеве (дело Костомарова, Шевченко и других). Типичным провокатором в деле «петрашевцев» был П.Д. Антонелли. В деле Чернышевского в 1852 году провокатором, притом злостным, был Всеволод Костомаров. Провокатор Андрущенко создал в 1865 году процесс Мосолова, Шатилова и других. По делу «каракозовцев» В 1866 году было обнаружено два предателя – О. М. Мотков и Д. Л. Иванов. В деле «ста девяносто трех» – Горинович, А. В. Низовкин, М. А. Рабинович. В рядах «Северного рабочего Союза» в Петербурге был провокатор Н. В. Рейнштейн, убитый 26 февраля 1879 года. Предателями в деле Лизогуба, Виттенберга, Логовенко, Чубарова, казненных в Одессе в 1879 году, оказались А. М. Баломез и Ф. Курицын. По делу 16 народовольцев в 1880 году – И.Ф. Окладский и В. В. Дриго.

Потрясающее предательство было совершено террористом Гольденбергом, который поколебал своими показаниями самый центр партии «Народной воли». Однако даже своим самоубийством 17 июля 1880 года в Петропавловской крепости он не смыл, конечно, позора предательства, повлекшего за собою казни и страдания на каторге его товарищей. Предательские показания дал по делу 1 марта 1881 года Рысаков, тем не менее казненный. В деле 20 народовольцев в 1882 году предателем был В. Меркулов. В 1883 году жандармский полковник Судейкин в результате предательства Дегаева овладел центром партии «Народной воли», арестовал Веру Фигнер, всех членов военной организации «Народной воли» и многих других. Партия «Народная воля» даровала провокатору Дегаеву жизнь под условием участия в убийстве Судейкина. Дегаев все же был убит в Америке в 1918 году. В 1885 году А. Остроумов предал таганрогскую типографию «Народной воли» и склад бомб. В 1886 году начал свою карьеру провокатора в Москве С. В. Зубатов. В процессе над 21 народовольцем (дело Германа Лопатина, П. Якубовича и других) предателями были П. А. Елько, Л. П. Ешин и И. И. Гейер. По делу 1 марта 1887 года (подготовка покушения на Александра III) предателями оказались Канер, Горкун и Волохов. Самым же крупным провокатором, какого когда-либо знала Россия и даже Западная Европа, бесспорно, является Евно Азеф.

С ростом революционного движения в конце 90-х годов XIX века усиливается вербовка охранкой секретных сотрудников из среды революционеров. Рассадником провокации и секретного сотрудничества в эти годы является Московское охранное отделение. В то время там работают полковник Бердяев и его помощник Зубатов. Главное внимание они уделяют зарождающемуся социал-демократическому движению. За границей идет такая же работа, но здесь агенты охранки более всего интересуются социалистами-революционерами. Особенно опасными кажутся полиции лица, склонные к террору или проповедующие террор. Охранке для внутреннего освещения революционных организаций нужно было иметь «своего человека» в самих организациях. Такие люди добывались политической полицией из среды революционеров различными путями: применялись угрозы самому арестованному или его близким (родным, партийному товарищу и так далее). Приобрести такого человека из революционных кругов значило на языке жандармов и охранников – «заагентурить» кого-либо. Часто эти лица были для полиции осведомителями, информаторами, а с точки зрения тех, кого они «освещали», – предателями. Другие же не только предавали своих соратников по политической полиции, но и участвовали в целом ряде революционных мероприятий; организовывали предприятия: типографии, склады, организации, съезды, покушения и так далее, и в нужный для полиции момент предавали в ее руки товарищей, сами же стара-сь заблаговременно стушеваться, чтобы избежать ареста и снова начать свою предательскую работу. Эти Люди были провокаторами. И предатели-осведомители, и провокаторы носили у жандармов общее название «секретных сотрудников». Разница между ними была только та, что провокаторам платили дороже.

На всем протяжении XIX столетия, вплоть до последних дней самодержавия, «царство провокации» не прекращалось в России. Власти беспрерывно осыпали своими милостями секретных сотрудников, казавшихся самыми надежными столпами самодержавия. Средства, употреблявшиеся на их содержание и на обеспечение их деятельности во всех сферах общественной жизни как внутри России, так и за ее пределами, поглощали большую часть бюджета, ассигнованного на тайную полицию.

Следы провокаторов можно найти на каждой ступеньке российской бюрократической лестницы. К их помощи прибегали и министры, и простые начальники охранных отделений. Ими пользовались не для одних только государственных надобностей, их употребляли и для сведения личных счетов. Ж. Лонге и Г. Зильбер в книге «Террористы и охранка» отмечают:

«Роль провокатора двойная. С одной стороны, он является обыкновенным шпиком, на котором лежит обязанность присутствовать на всех собраниях революционеров, проникать на конспиративные квартиры, за всем следить, ко всему прислушиваться, обо всем докладывать; он должен, вкравшись в доверие товарищей, осторожно выпытывать обо всех готовящихся предприятиях и затем давать своим начальникам подробные отчеты о собранных им сведениях. Но это только часть и, если можно выразиться, наиболее почетная часть его темной работы. Власти требуют от него не только всестороннего внешнего осведомления о деятельности революционеров. Они советуют ему вступать в партийные организации, где он, для того чтобы зарекомендовать себя, всегда является сторонником самых крайних мнений, самых опасных планов, самых рискованных действий. Он не ограничивается одним „освещением". Он искусно добивается преждевременной развязки (провокации) событий в условиях, благоприятных или предусмотренных правительством, которому эти внезапные выступления или покушения нужны для того, чтобы навести ужас на население и тем оправдать худшие репрессивные меры торжествующей реакции».

«Заграничная агентура занималась политическим сыском, а он без предательства, провокации немыслим, – отмечает Ф. М. Лурье в своей книге „Полицейские и провокаторы: Политический сыск в России. 1649–1917“. – Как могло III Отделение иметь серьезную информацию о революционной эмиграции без помощи провокаторов? Заслать агента? Но эмиграция могла принять человека, – равного себе по знаниям и интеллекту, с неоспоримыми заслугами перед освободительным движением. Где ж полиции такого взять?»

«НЕ ОТКАЖИТЕ ДЛЯ ПОЛЬЗЫ РОДИНЫ ПОМОЧЬ…»

Заграничная агентура в 60—70-е годы. – Разоблачение агентов народовольцем Клеточниковым. – Теракт Кравчинского. – Письмо шефа жандармов Н. Селивестрова в лондонское посольство. – Кравчинский в эмиграции. – Заграничная агентура во Франции; рекомендации русского посла Орлова. – Выводы историка Богучарского. – Иностранцы на службе в Заграничной агентуре. – Меры по усилению заграничного сыска. – Инспекция полковника Баранова, – Соглашение с французской полицией. – Реорганизация парижской агентуры. – Выводы Баранова. – Заграничным сыском поручено руководить дипломату. – Русская революционная эмиграция в Европе в конце XIX века. – Заграничные командировки агентов полиции.

Следует отметить, что вплоть до начала 80-х годов XIX века русская политическая полиция все же не располагала профессионально организованной сетью Заграничной агентуры. Деятельность большинства агентов была, как правило, дилетантской и малоэффективной. В делопроизводстве III Отделения сохранились лишь отдельные и весьма отрывочные сведения о количестве, местопребывании и деятельности заграничных агентов русской политической полиции в 60—70-е годы. По данным сохранившихся архивов, агентами III Отделения в то время числились С. Лихтенштейн и И. С. Капнист; в Тильзите обосновался некто Пиккар, в Швейцарии – П. Горлов. В конце 60-х годов агентом русской полиции являлся «профессор Джиованни Потацци», который передал III Отделению сведения о демократических и революционных организациях в Богемии. В марте 1871 года он направился в Петербург «для доставления правительству переписки Интернационального общества», но не смог до конца выполнить свою миссию: в 1872 году заболел и внезапно умер. В том же году для выявления русских эмигрантов и надзора за их деятельностью в Женеве находился А. Бутковский, сотрудничавший с III Отделением с начала 60-х годов.

В 1877 году III Отделение увеличивает штат своих постоянных сотрудников в Европе, однако всего лишь до 15 человек, и размешает их в Париже, Лондоне, Женеве, Вене, Потсдаме, Мюнхене, Лейпциге, Бухаресте и Константинополе, так как именно в эти места перебирается из России большое число революционных деятелей. Наиболее крупным центром русской Заграничной агентуры становится Париж. В 1877 году здесь на службе III Отделения состояли уже три агента: де Кардонн, Воронович и Беллина. III Отделение платило им 20 400 франков в год. В Потсдаме ветеран агентурной службы Шнейдер получал за оказываемые III Отделению услуги 600 червонцев в год, а лондонский агент, тоже с большим стажем, А. Потоцкий (он же Ю. Балашевич) – ежемесячно по 30 фунтов стерлингов.

Уже через три года значительная часть Заграничной агентуры была разоблачена народовольцем Н. В. Клеточниковым, который добровольно поступил в охранное отделение, чтобы осведомлять своих товарищей обо всех полицейских махинациях, предупреждая их о готовящихся обысках и арестах. Он три года служил в самом центре политического сыска – сначала в III Отделении, а затем в Департаменте полиции – и регулярно передавал народовольцам сведения, услышанные от коллег и вычитанные в документах этих учреждений. Записки Клеточникова дошли до наших дней в виде копий, сделанных народовольцами Н. А. Морозовым, Л. А. Тихомировым, С. А. Ивановой и Е. Н. Фигнер. В них содержатся ценнейшие сведения о политическом сыске и его секретных агентах. На основе этих материалов известный борец с охранкой В. Л. Бурцев опубликовал обширные списки раскрытых Клеточниковым тайных сотрудников охранки с описанием 332 человек! В списки попали в основном осведомители и эпизодические доносчики, действовавшие большей частью на территории Российской империи, и лишь небольшое число агентов относилось к провокаторам. Естественно, даже такой длинный список не мог претендовать на исчерпывающую полноту.

Благодаря сообщениям Н. В. Клеточникова удалось установить, что в конце 70-х – начале 80-х годов платными агентами III Отделения за границей были, в частности, Г. Гурский и Кара-Дикжан. По сведениям Клеточникова, в Лондоне обосновался агент-провокатор Трохгейм; в Париже активно действовали Калери, подписывавший свои донесения буквой S, и австрийский подданный Карл Войтиц; во Львове (Австро-Венгрия) резидентом охранки был В. Воронович (он же Марченко). После разоблачений Клеточникова руководство III Отделения сделало вывод, что его Заграничная агентура состоит из очень слабых сотрудников. Действительно, за границей III Отделение, по собственному признанию его руководства, «как правило, пользовалось услугами лиц, весьма посредственных, зачастую даже невежественных, или же откровенных авантюристов-вымогателей».

Несмотря на отдельные удачи, III Отделение было не в состоянии организовать даже постоянное наружное наблюдение за представителями революционной эмиграции. 4 августа 1878 года народоволец С. М. Кравчинский убил шефа жандармов Н. В. Мезенцева ударом кинжала на Михайловской площади в Петербурге и благополучно скрылся с места покушения. Генерал-лейтенант Н.Д. Селивестров, временно назначенный вместо убитого на эту должность, по такому случаю писал в русское посольство в Лондоне:

«Печальное событие 4 августа поставило меня в роли шефа жандармов, впредь до возвращения государя из Крыма. Его величеству угодно, чтобы я действовал как хозяин всего дела и приступил к некоторым преобразованиям. При существующей обстановке действовать успешно – дело невозможное, и я прошу Вашего содействия. Все то, что было заведено Шуваловым, запущено, а пресловутый Шульц – может быть, в свое время имевший способности – теперь никуда не годится, – он только сплетничает, жалуется. Агентов у нас вовсе нет ни единого добропорядочного, и я обращаюсь к Вам за помощью. Не можете ли Вы отыскать таких, кои хоть по-польски говорят, – нельзя ли обратиться к знаменитому Друсквицу за указаниями? Благонадежному агенту я в состоянии платить до 20 тысяч франков, и при этом агент может работать непосредственно со мной, пока я шефом, или за сим с моим заместителем. Если бы возможно было нанять двоих, то было бы им, я полагаю, еще удобнее все дела направлять; второму агенту можно назначить 10 тысяч франков. Не откажите для пользы родины помочь. Шульц уверяет, что агентов-сыщиков и вообще агентов в России вовсе нельзя найти, что до известной степени справедливо. Извините за лаконизм: со дня убийства Мезенцева я работаю по 18 часов в сутки и боюсь свалиться с ног; я совершенно изнемогаю и проклинаю тот день, в который принял назначение товарища шефа жандармов. Ответ пришлите через Министерство внутренних дел, – иначе даже ко мне адресованные письма по почте приятель Шульца Шор все вскрывает».

Неизвестно, получил ли Селивестров на свое письмо положительный ответ, но, так или иначе, Кравчинского поймать не удалось. Террористу удалось бежать за гpaницу. По поводу убийства Мезенцева Кравчинский выпустил за границей брошюру «Смерть за смерть!». Известно, что Кравчинский поддерживал связи с народовольцами. Так, в 1882 году он, пытаясь выставить себя в лучшем свете, писал членам Исполнительного комитета «Народной воли»: «Нужно, наконец, помирить Европу с кровавыми мерами русских революционеров, показать, с одной стороны, их неизбежность при русских условиях, с другой, выставив самих террористов такими, каковы они в действительности – т. е. не каннибалами, а людьми гуманными, высоконравственными, питающими глубокое отвращение ко всякому насилию, на которое только правительственные меры их вынуждают». Охранка, правда, обнаружила след Кравчинского в Лондоне в 1884 году, но тот в очередной раз сумел скрыться. Через восемь лет с ним произошел несчастный случай – он погиб в Лондоне под колесами поезда. Сам Селивестров был убит в Париже С. Падлевским. Слухи, в которые тогда многие верили, называли причастным к его гибели тогдашнего руководителя Заграничной агентуры, известного своими по-дорическими интригами и провокациями П. И. Рачков-«жого.

Ненамного лучше обстояли дела с Заграничной агентурой и во Франции. Русский посол в Париже князь Н. А. Орлов крайне неодобрительно отзывался о деятельности давнишних агентов III Отделения Беллины и Вой-тица. В частности, в сентябре 1878 года в письме к жандармскому генералу Н. Д. Селивестрову, сетуя на примитивность методов русской Заграничной агентуры, он рекомендовал: «…III Отделение должно подражать Вердину, нужно войти в непосредственные сношения с префектурой парижской полиции. Тогда мы не будем зависеть от мошенников и дураков и сможем во всем разобраться… В общем, у нас здесь жалкие информаторы, и французская полиция могла бы и одна оказывать нам значительные услуги».

Как видно, в конце 70-х годов деятельность III Отделения по организации агентурного наблюдения и политического сыска была сопряжена с немалыми трудностями. Русский историк, участник революционного движения В. Я. Богучарский в статье «В 1878 году: Всеподданнейшие донесения шефа жандармов», написанной «на основании неоспоримых исторических документов», пытается анализировать провалы русской Заграничной агентуры: «Констатируем, на основании неоспоримых исторических документов, замечательный в истории русского освободительного движения семидесятых годов факт: среди деятелей этого движения до 1878 года не нашлось никого, кто бы пожелал, продавшись жандармам, сделаться их „агентом" в среде русской эмиграции». Поясняя этот вывод, Богучарский далее пишет: «Отчего, казалось бы, всемогущему III Отделению пришлось обращаться к иностранным сыщикам и просить их „завербовать" на службу жандармам лиц, знающих если не русский, то „хотя бы только польский язык"… Шеф жандармов говорит, что у него нет ни одного „добропорядочного", то есть, конечно, даже не в смысле моральном (о какой морали тут может быть даже и речь!), а просто „толкового агента"».

К услугам иностранцев III Отделение было вынуждено прибегать и в последующие годы. Так, в июне 1879 года Клеточников сообщил землевольцам, что в Париже некий капитан Купер изъявил желание «быть русским шпионом для раскрытия революционной организации и комитета за границей», и «кандидату в шпионы» было предложено немедленно приехать в Петербург для переговоров в III Отделении.

Осознавая, что политическая эмиграция неразрывно связана со всем российским революционным движением, в последние месяцы своего существования III Отделение сделало еще одну попытку реанимировать деятельность заграничной агентуры. Новый начальник III Отделения, бывший харьковский генерал-губернатор граф М. Т. Лорис-Меликов, занимавший с 9 февраля 1880 года также пост главного начальника Верховной распорядительной комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия, предпринимает ряд мер по усилению политического сыска за границей. Необходимость их диктовалась, по его мнению, во-первых, тем, что существовала связь «революционных заграничных кружков с действиями злоумышленников, живущих в России», а во-вторых, «крайней скудостью и нередко ложностью» сведений, которыми располагало «по этой части» III Отделение. Поэтому в апреле 1880 года для организации «внешней политической агентуры» в Румынию, Швейцарию и Францию был командирован состоявший при Верховной распорядительной комиссии эмиссар Лорис-Меликова полковник М. Н. Баранов, а в Пруссию – действительный статский советник камергер В. М. Юзефович.

Баранов, в частности, должен был собрать сведения о деятельности русской политической эмиграции, проверить работу тайных сотрудников заграничной агентурной сети III Отделения, по возможности укрепить эти отделения за рубежом, а также ознакомиться с деятельностью иностранных спецслужб и по итогам своей поездки составить проект перестройки Заграничной охранки. Во Франции Баранов, подробно ознакомившись с работой парижской политической сыскной агентуры и отметив «несомненное преимущество ее перед нашей», смог договориться с префектом Парижа о реорганизации русской Заграничной агентурной сети с помощью французских коллег при непосредственном участии помощника префекта господина Мерсье и других руково-деталей секретно-наблюдательной части парижской позиции.

Знакомство Баранова с практической деятельностью французской полиции по организации наблюдения за политической эмиграцией привело его к выводам о крайней убогости, примитивности и малоэффективности «работы» агентов собственного, русского политического сыска за границей. По его мнению, только в Румынии, где находился «способный агент», русская секретная агентура действовала вполне нормально. В Швейцарии Он считал необходимым значительно улучшить агентурную деятельность. Уже летом 1880 года в Женеву был Послан некто И. Савченко, которого Баранов охарактеризовал как очень способного агента.

Естественно, больше всего Баранова привлекал Париж – один из крупнейших центров русской политической эмиграции. В докладе Лорис-Меликову от 1 июня 1880 года он отмечал недостаточность агентурной деятельности III Отделения в Париже: «Надзор… производится посредством одиночных, часто случайных, малоизвестных агентов. Получаемые таким путем сведения весьма отрывочны, часто не верны, а иногда противоречат одно другому», – и констатировал: «Успешность одиночных розысков, особенно в чужой стране, одного или нескольких мелких агентов – без поддержки местной полиции и без руководства на самом месте действия развитого и разумного лица – почти невозможна». Баранов указывал, что «Париж – центр революции» и поэтому «главное наблюдение русской секретной политической агентуры должно быть сосредоточено там, т. е. в самой главной квартире обшей крамолы».

Находясь в столице Франции, Баранов пытался опереться на «нужных людей» и, по его словам, «не найдя таковых среди русских», обратился за содействием к парижскому префекту – главе столичной полиции Луи Андрие, который был вполне «расположен к русскому правительству». Установив с ним доверительные отношения, Баранов создает русскую секретную агентурную сеть при парижской префектуре. Практическое руководство ею было возложено на ближайшего помощника префекта Мерсье, сотрудника секретно-наблюдательной части парижской полиции, который по совместительству стал тайным агентом русской полиции и должен был обзавестись собственной агентурой. Он получил для этого от царского правительства около 20 300 франков. Общее руководство и наблюдение за деятельностью Мерсье взял на себя сам префект. «Андрие желает, – писал Баранов, – чтобы о характере организации русской агентуры в Париже и его участии в этом в России было известно лишь его императорскому величеству и главному начальнику Верховной распорядительной комиссии… Кроме того, Андрие желал бы, чтобы, если возможно, помимо проектируемой агентуры, в Париже не было агентов III Отделения…»

Глубина разочарования Баранова работой русской Заграничной агентуры была столь велика, что петербургский инспектор сделал наивную попытку наладить сыск с помощью людей, не говорящих по-русски и, естественно, не знавших российской революционной среды. По эти препятствия не смутили Баранова. В помощь Андрие, Мерсье и другим «месье» был нанят переводчиком за 150 франков в месяц бывший судебный следователь, студент Парижского университета Мурашко. Однако в июне 1880 года Баранов писал Лорис-Меликову: «Сознаю, что Мурашко не вполне то, что было бы нужно, но взять неоткуда, да и было бы рискованно искать нового переводчика». В Петербург полетели многочисленные донесения. Но попытка создания русской секретной агентурной сети в Париже с помощью французской полиции большого успеха не имела. Уже в сентябре 1880 года Баранов доложил Лорис-Меликову, что сведения, которые поступали от Мерсье, содержат «в себе мало интересного с правительственной точки зрения».