Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

ПУСТАЯ СКОРЛУПА

Хозяин дела в роли новичка. – Ставленник Плеве. – Попытка Катаева взять в Париж помощника. – Интриги Рачковского и Гартинга против Ратаева. – Борьба группировок внутри Российского МВД. – Война Рачковского и Плеве. – Доклад Ратаева Лопухину. – Кадровые проблемы агентуры. – Сокращение агентурной сметы. – Обвинения Ратаевым Рачковского в развале Заграничной агентуры. – Выяснения личности по анонимным доносам. – Полное отсутствие секретной агентуры. – Поручение М. Гуровичу по организации агентура. – Переезд Гуровича в Варшаву. – Сотрудники Гуровича. – Роспуск агентуры Гуровича. – Ликвидация берлинской агентуры. – Русско-германский полицейский протокол. – Доклад Лопухина о закрытии берлинской агентуры. – Балканская агентура. – Централизация Заграничной агентуры в руках Ратаева.

С момента назначения заведующим Заграничной агентурой Департамента полиции Ратаев сделался злейшим врагом Рачковского уже в силу этого факта. Вынужденный отражать атаки своего предшественника, Ратаев пытался избавиться от наследства, оставленного ему Рачковским, и организовать свою деятельность, что называется, с чистого листа. «По моей долголетней службе, – докладывал Ратаев 28 января 1903 года Лопухину, – я сразу понял, что способы ведения дела моим предшественником значительно устарели и не приспособлены к современным требованиям Департамента». Однако приспособление к «современным требованиям» и для самого Ратаева оказалось проблемой. «Насколько в Особом отделе, в силу долголетней службы и практики, я чувствовал себя хозяином дела, настолько же, попав за границу, оказался новичком», – вынужден был признать Ратаев спустя несколько лет.

Рачковский не упускал случая подвести мину под своего счастливого соперника и преемника Ратаева. В этом ему незаменимую помощь оказывал его старый сотрудник и друг Гартинг, который как заведующий берлинской агентурой формально являлся подчиненным Ратаева, но на деле был совершенно самостоятелен и в своих докладах непосредственно Директору департамента полиции делал прямые доносы на своего начальника.

В Министерстве внутренних дел, как и в других министерствах царского правительства, борьба отдельных группировок крупных и средних чиновников была обычным явлением. Как правило, руководители отделов старались выслужиться не перед своим непосредственным начальником – директором Департамента, на должность которого они сами обычно метили, а перед самыми высокими лицами, которые могли бы способствовать их продвижению по службе. Подхалимаж и интриги, подкупы и провокации, царившие в росийских министерствах и департаментах, приводили к тому, что против министров, директоров департаментов и других крупных чиновников составлялись целые партии недовольных, чтобы любыми путями навредить своим начальникам.

Война между Рачковским и Плеве шла по всему фронту. В этой войне не последнюю роль играл и Ратаев, старавшийся опорочить во всех отношениях Рачковского. 22 декабря 1902 года Ратаев пишет Лопухину:

«В настоящее время, по истечении двух месяцев, я позволю себе доложить Вашему превосходительству, что основой для сметы на будущий год должен служить счет расходам, представленный действительным статским советником Рачковским в августе текущего года, в последний его приезд в С.-Петербург, с некоторыми изменениями, соответственно настоящим потребностям. Расходы по разъездам в 600 франков в месяц едва ли можно признать чрезмерными, если под словом „разъезды" подразумевать все расходы во время путешествия. Надолго отлучаться из Парижа, куда стекаются все предписания, запросы и донесения, неудобно, а между тем оставлять без самоличного надзора Лондон и Швейцартю я не признаю возможным, в особенности пока все не наладилось так, как мне хочется».

Самым слабым местом Заграничной агентуры, по его мнению, была Швейцария, которая представлялась ему не иначе как «центром, даже, можно сказать, пульсом революционной деятельности» русских в Европе.

«По части секретных сотрудников, – писал Ратаев Лопухину, – я полагаю не придерживаться строго рамок Лондона, Парижа и Швейцарии, а предлагаю раскинуть сеть несколько шире. Уже мною лично приобретено трое сотрудников: один добавочный для Парижа (специально для наблюдения за русской столовой), одного для Мюнхена и одного я полагаю послать в Бельгию, где в Брюсселе и Льеже образовалось порядочное гнездо. Из числа прежних сотрудников не все еще перешли ко мне, но перейдут с отъездом П. И. из Парижа.

Независимо от сего, мне во что бы то ни стало необходимо приобрести сотрудника среди специально поляков. В Лондоне польская революция очень сильна и весьма серьезна, освещение же, на мой взгляд, не вполне достаточное. Подробный доклад по Лондону составляется, для его окончания мне необходимо еще туда поехать, что я и сделаю.

Наружное наблюдение – самое слабое место агентуры. Из 10 показанных в расчете наружных агентов действительно пригодны только 6, и то из них один – Продеус – в командировке, в Берлине, но жалованье ему плачу я. Остальные четыре в полном смысле слова инвалиды, непригодные к живому делу. Пока еще я по отношению к ним ничего не предпринимал, но предполагаю, дав известный срок, отпустить их на пенсию и взять на их место новых. Не дожидаясь их увольнения, я уже принанял трех опытных филеров и командировал их в Швейцарию. Из Швейцарии можно считать до известной степени обставленной только одну Женеву. Между тем Швейцария в настоящее время – самый бойкий и серьезный революционный пункт. Во главе командированных людей я поставил одного из старейших, наиболее опытных и развитых наружных агентов и поручил ему, войдя в соглашение с местными полицейскими чиновниками, организовать наблюдение в следующих пунктах: Женева, Цюрих, Берн и Лозанна.

Когда дело несколько наладится, я поеду на места и, убедившись в правильности постановки дела, думаю его сделать главным приказчиком по Швейцарии, вроде того, как г. Гартинг в Берлине. В настоящее время этот агент получает в месяц 350 франков (менее 250 франков не получает ни один), 150 франков на мелкие расходы и 10 франков суточных, как находящийся в командировке. Сообразно с новым положением придется увеличить жалованье до 700 франков. Когда мне удастся наладить Швейцарию, я постараюсь связать швейцарское наблюдение с берлинским, а последнее – с заграницей. На Швейцарию отпускается всего 2 тысячи франков в месяц, и эту цифру придется значительно пополнить из двух статей бюджета.

Равным образом я принимаю на свой счет те поручения, которые по своим личным надобностям возлагаю на г. Гартинга, как, например, организацию наблюдения в Штутгарте. Остальные расходы остаются те же, что и при Рачковском. Из них лишним бременем на мне лежит плата 500 франков чиновнику главного управления общественной безопасности (Surete generate). Это, в сущности, политическая полиция, приноровленная к местным французским нуждам, и мне этот чиновник ничего существенного не дает, покончить же с ним я не решаюсь, так как он может мне вредить; гораздо для меня важнее префектура полиции, но здесь я нашел натянутые отношения. Самый нужный для меня человек – г. Пюибаро, личный враг П. И. Рачковского. Мне приходится буквально все приобретать тайком и за сдельную плату. Я уже сделал шаги к примирению с этим господином, который занимает должность начальника сыскного бюро, боюсь, что это обойдется недешево.

В Париже мне приходится держать три квартиры: одну собственную, где живу, и две конспиративных. Далее следуют телеграфные и почтовые расходы, содержание канцелярии и т. п. Кроме того, здесь даром буквально ничего не достается и за все приходится тем или иным способом платить. Потому я убедительнейше ходатайствую, хотя бы на первый год, сохранить мне отпускаемую сумму в размере 194 450 франков в месяц. В эту сумму хотя и входят деньги, отпускаемые будто бы на Галицию, но они, как изволите видеть из сметы, идут на покрытие других потребностей агентуры».

На это письмо Лопухин по распоряжению министра внутренних дел сообщил 31 декабря 1902 года, что на 1903 год смета на содержание агентуры в Париже, Лондоне и Швейцарии сокращается до 150 тысяч франков и что в эту смету не включены расходы по содержанию агеитуры в Галиции, которую предположено выделить в самостоятельную организацию. В январе 1904 года смета парижской агентуры была сокращена еще на 154 600 франков, получаемых ранее двумя секретными сотрудниками, которые оставили службу в парижской агентуре и перешли в берлинскую. Таким образом, по сметам 104 и 1905 года отпускалось всего 134 тысячи франков. Этими сокращениями Ратаев был, конечно, очень недоволен и все время стремился вернуться к прежней смете, не упуская при этом указывать начальству на недостатки управления Рачковского.

Ратаев без особого удовольствия оставил службу в Петербурге ради того, чтобы осуществлять слежку за врагами самодержавия во Франции, Швейцарии и Англии. Позднее он назовет Заграничную агентуру «пустой скорлупой» и отметит, что, когда он прибыл во Францию, отношения между агентурой и французскими чиновниками оставляли желать лучшего.

Ратаев неоднократно повторял, что Рачковский умышленно и планомерно старался мешать его нормальной работе. Первой же заботой Ратаева стало предотвращение возможного возвращения Рачковского на службу в Департамент полиции, где он мог усилить партию противников Плеве и его самого. В этих целях Ратаев в конце 1902 и начале 1903 года написал в Петербург ряд донесений, в которых обвинял Рачковского в бесхозяйственном расходовании средств, развале наружного наблюдения, плохом подборе секретных сотрудников и тому подобном. Очевидно, донесения Ратаева и стали поводом для продолжения расследования служебной деятельности Рачковского уже после его официальной отставки с должности главы Заграничной агентуры.

«На меня сразу посыпались из Департамента запросы по части выяснения различных лиц в Швейцарии, – сообщал Ратаев директору Департамента полиции Лопухину 28 января 1903 года, – а у меня, кроме чиновника женевской полиции, под руками не было никого. А сие недостаточно по той причине, во-первых, что пользоваться этим чиновником можно только с соблюдением особых предосторожностей.

Если надо выяснить какое-либо лицо, проживающее без заявления своей личности в полицию, то надо написать на это лицо анонимный донос, и тогда чиновник получает уже распоряжение своего начальства. Иначе делать нельзя, так как он боится потерять место. Конечно, все это далеко еще не удовлетворительно, но впоследствии я рассчитываю, быть может, чего-нибудь добиться. Наблюдение здесь вообще довольно затруднительно, притом еще эта трудность осложняется его дороговизной.

Для наглядности я прилагаю отчет в расходовании сумм за истекший январь. Остаток, даже с нехваткой, пошел на содержание внутренней агентуры. Она также весьма и весьма нуждается в реорганизации и освежении.

Во-первых, она сильно распущена и набалована. После того, например, как я путем значительных затрат и исключительно благодаря сметливости и распорядительности старшего швейцарского агента установил Кракова наружным способом, секретный сотрудник, которого я об этом оповестил, ныне уведомляет, что он об этом „уже знает", так как Краков прибыл еще в конце января из России, где виделся с Негрескул, а потом прожил несколько дней в Берлине. Теперь он живет с сестрами Малкиными.

Чтобы дело пошло более или менее удовлетворительно, необходимо дать, во-первых, время и, во-вторых, – деньги. Я убедительно просил и прошу на первый год оставить неприкосновенной ту сумму, которая отпускалась П. И. Рачковскому. Будьте уверены, что я ее расходую с надлежащей экономией и осторожностью, а если что переплачиваю пока, то потому, что еще новичок в деле. Самым обременительным я считаю деньги, даваемые чиновникам лондонской полиции и Главного управления общественной безопасности в Париже. Но я их получил от своего предшественника. Если этот расход сократить, то в Лондоне уже ничего нельзя будет сделать, а в Париже мне станут умышленно портить».

После увольнения Рачковского Ратаев застал в Париже наблюдательную часть в состоянии, не соответствующем современным требованиям розыска, и полное отсутствие секретной агентуры. «Я не хочу этим сказать, что ее не было у моего предшественника, – оговаривался Ратаев, – я только удостоверяю, что не получил ни одного сотрудника».

Ратаев не был скупым: жалованье, которое он платил ям секретным агентам, было большим – свыше 8000 франков. Особенно ценил он услуги своего сотрудника Бориса Батушанского (он же Берко Янкелев), которого хорошо знал еще по работе в России. Впрочем, щедрость Ратаева распространялась далеко не на всех: даже такие, казалось бы, заслуженные, но уже близкие к пенсионному возрасту сотрудники, как Владислав Милевсеий и Гольшман, получали всего по одной тысяче франков.

Для правильной организации политической агентуры в Галиции, Прусской Познани и Силезии было решено поручить ее «не имеющему чина почетному потомственному гражданину» Михаилу Ивановичу Гуровичу, старому сослуживцу Ратаева. Гурович был зачислен на службу 1 января 1903 года, получил 500 рублей на переезд в Варшаву и аванс на агентуру тысячу рублей. Жалованья же ему было назначено 4200 рублей в год. Мотивировка пребывания в Варшаве Гуровича была следующая:. «Ввиду того, что к ближайшим обязанностям Гуровича относится наблюдение как за социалистическим, так и национальным польским движением, главным центром коеro в России является Варшава, то названный город избран для постоянного его жительства».

Сотрудников у Гуровича к 1 апреля 1903 года было всего трое: какой-то варшавский сотрудник, петербургский сотрудник Говоров и помощник полицейского надзирателя Василий Соркин. К 1 июня число сотрудников уже значительно возросло: кроме Соркина и Говорова, л Лемберге появляются Янович, редактор «Галичанина», получавший 150 рублей, и сотрудница Зелинская, по-лучающая ничтожное жалованье в 25 рублей; Завадская и Заблоцкая в Кракове; австрийский комиссар Медлер в Катовицах; Исаак Животовский, Ваганов, Соловкин и Заржецкий в Варшаве, какой-то сотрудник в Екатеринославе; некто М-ич, который, по данным Департамента полиции, с 10 января по 1 марта 1903 года на проезд за границу и содержание получил 100 рублей. В июне же появляется сотрудница Анисимова (Анна Чернявская), а в сентябре сотрудник Томашевский, направленный в Краков, и сотрудница Заболоцкая; в октябре – Карл Заржецкий, М.Адамосский (Адамский, Адамовский) и 3. Висневская в Варшаве. В ноябре и декабре появляются еще новые сотрудники – Ковальская (Скербетэ) и Василевский, носивший кличку Рассоль.

Гуревич трогательно заботился даже об образовании своих секретных сотрудников. Так, в октябре 1903 года сотруднице Заблоцкой в Кракове им было выдано 46 рублей «на уплату за слушание лекций на высших курсах Баринецкого» и членских взносов в женскую читальню «Сокол». Также в октябре сотруднику Заржецкому было выдано 45 рублей для взноса платы за право слушания лекций в университете и посещения рисовальных классов в Академии художеств.

В марте-апреле 1904 года среди сотрудников Гурови-ча появляется старый соратник Рачковского Милевский. Однако галицийская агентура Гуровича существовала недолго – она была усилиями Ратаева распущена к концу 1904 года.

Ратаев повел атаку и против берлинского резидента Гартинга, который писал на него доносы в Департамент полиции. Несмотря на столь успешную работу Гартинга в должности руководителя относительно самостоятельной агентуры в Берлине, какие-то высшие соображения Департамента полиции, не без помощи Ратаева, а также подпольная игра враждующих партий в Министерстве внутренних дел привели к тому, что берлинскую агентуру решили ликвидировать как отдельное учреждение, а наблюдение за русскими революционерами, проживающими в Германии, предоставить центральной парижской резидентуре. В этих целях Ратаев выступил инициатором русско-германского полицейского протокола от 14 марта 1904 года о совместных мерах борьбы с анархизмом. Вскоре после подписания протокола Ратаев поставил вопрос перед Лопухиным о ликвидации берлинской агентуры и передачи всего состава агентов в ведение центральной парижской агентуры. 17 января 1905 года Лопухин представил товарищу министра внутренних дел доклад, где, между прочим, писал:

«В 1901 году, ввиду скопления в Берлине значительного количества русских революционеров, признано было необходимым выделить из парижской агентуры для названного города отдельный орган политического розыска. Однако сохранение его за принятием германским правительством особо репрессивных мер против иностранных подданных, занимающихся революционной деятельностью, в настоящее время представляется излишним. За последние годы главным руководящим центром русской политической эмиграции является Швейцария и в особенности Женева, где и необходимо сосредоточить все наблюдательные силы Заграничной Агентуры. Этого можно будет достигнуть при объединении парижской и берлинской агентур и передаче в распоряжение чиновника особых поручений Ратаева всех Наблюдательных агентов и секретных сотрудников берлинской агентуры».

Доклад Лопухина получил утверждение министра внутренних дел на следующий же день, и, несмотря на определенную эффективность берлинской агентуры, в самом начале 1905 года ее ликвидировали.

Политический сыск на Балканском полуострове в это же время также перешел в ведение Ратаева. В январе 1904 Рода после разоблачения Александра Вайсмана как агента Департамента полиции в Вене и на Балканах было решено ликвидировать балканскую агентуру. Ее глава жандармский полковник В. В. Тржецяк был назначен в помощники к Ратаеву для наблюдения за русскими эмигрантами на Балканском полуострове. Тржецяк вместе с Ратаевым объехал весь Балканский полуостров – Белград, Софию, Константинополь – для организации агентуры в этих странах и выявления народовольческих фабрик по изготовлению бомб в Софии. Деятельность Балканской агентуры теперь охватывала Румынию, Болгарию, Сербию и Австро-Венгрию. Тржецяк только в Румынии имел в своем подчинении 16 агентов, не считая большого количества румынских полицейских чиновников, «работавших сдельно». Судя по подробным отчетам, под его началом на румынской территории, в частности, действовали А. Мотылев, С.Табори (он же Самуилов), И. Терзич, М. Кралевич, Т. Ивахнов, Руэ, А. Лапинский, Г.Яманди, С.Тридас, X. Буянов, И. Хорошев. В Болгарии – Е. Заверуха и А. Богданов. Кроме того, в Бухаресте было два сортировщика писем и в Яссах два почтальона. Среди этих сотрудников находилось значительное число лиц, специально занимавшихся перлюстрацией писем политических эмигрантов. Тайный агент на Балканах И. Осадчук специализировался главным образом по организации агентуры и перлюстрации почты, которую успевал просматривать в Бухаресте, Варне, Рущуке и Яссах. Письмоводитель Российской императорской миссии в Бухаресте И. Стоев также оказывал «различные агентурные услуги в качестве случайного сотрудника». В балканской агентуре состояли комиссар бухарестской сыскной полиции Гаспар, помощник градоначальника в Белграде Гнедич, румынский полицейский комиссар на станции Плоешти Зирра.

Грек Г. Меяас успешно выполнял поручения агентурного свойства во всех румынских городах, расположенных по Дунаю. В Департаменте полиции знали, что он «обладает личной инициативой, находчив, хитер и не стесняется средствами для достижения цели». Сотрудник А. Озеров имел сношения с македонскими революционерами, а также проживающими в Женеве членами народовольческой группы. Он следил за тем, «чтобы эсеры не получили от македонских революционеров взрывчатых веществ». Агент Н. Перлин действовал в Бухаресте, способствовал организации в Румынии и Болгарии деятельной агентуры. В 1888 году Перлин сообщил о готовившемся русскими революционерами динамитном взрыве в Париже, участвовал в организации арестов революционеров Ананьева и Корсакова. П. Шварц – помощник адвоката в Софии – оказывал в качестве «случайного сотрудника» агентурные услуги тайному агенту А. Вайсману, а после отъезда того в Петербург «обслуживал Софию и вел там перлюстрацию», при этом в Департамент полиции сообщалось, что он «обладает достаточными нравственными основами и вполне воспитан». И.Джайя – редактор издатель сербской газеты «Народ» – в качестве «случайного сотрудника» также оказывал по части доносительства важные услуги полковнику Тржецяку, а еще ранее – его предшественнику. Ш. Вайсман, брат агента А. Вайсмана, в 1895 году перешел на службу в Заграничную агентуру и организовал сыскное наблюдение в Вене, где первые пять лет числился студентом Венского университета. По отэывам начальства, Ш. Вайсман «прекрасно начитан, интеллигентен, исполнителен и корректен, обладает высокими нравственными качествами, порядочен, честен, предан делу и ведет его сознательно». После закрытия допсанской агентуры Вайсман продолжил службу в агентуре Департамента полиции.

Тем не менее даже при таком количестве работоспособных агентов со всеми их «прекрасными качествами» Ратаев так и не смог добиться существенных успехов в работе Заграничной агентуры. Подозрительность и недоверие Ратаева своим подчиненным привели к тому, что берлинская и балканская агентуры как самостоятельные центры были ликвидированы. Тем самым во многом была парализована работа Заграничной агентурной сети в Германии и на Балканах. Ратаеву удалось подчинить себе почти все самостоятельные центры русской полиции также и в Галиции, Силезии и Прусской Познани. В итоге Ратаев стал руководить всеми операциями охранки в Европе, взяв под свое начало и берлинское агентство Гартинга «из соображений экономики». Однако все это, очевидно, явилось для него непосильным грузом.

«Здесь, на чужбине, – с горечью писал Ратаев Зубатову в частном письме из Парижа в феврале 1903 года, – Одинокому человеку особенно ценно доброе слово. Ведь я никому не жалуюсь, а мне здесь довольно трудно. По совести говоря, я здесь нашел не организованную агентуру, а „торричеллиеву пустоту". Я никому об этом не писал. Во-первых, потому, что Рачковский и так находится в тяжелом положении, а лежачего не бьют. А во-вторых, я не разделяю мнения тех людей, которые полагают выдвинуться перед начальством тем, что принижают и отрицают заслуги предшественников. Я молчу, работаю с утра до ночи, а о прочем не забочусь. Насильно мил не будешь.

Очевидно, у меня есть какие-то радетели и благодетели. Почти немедленно вслед за моим отъездом из России до меня стали достигать сначала смутные, потом все более определенные слухи, что против меня ведется какая-то скрытая, но упорная агитация с целью изобразить в весьма неблагоприятном свете всю мою предшествующую служебную деятельность, а также мою личность, дабы дискредитировать меня перед директором, подобно тому как успели уже сделать в глазах министра. Хотя я от природы скептик, тем не менее как-то плохо верится, лучше сказать, не хочется верить. В течение моей двадцатилетней службы в Департаменте не было, кажется, человека, входившего со мной в служебное соприкосновение, которому я, по мере сил и в пределах предоставленной возможности, не оказал бы какой-либо услуги. Ведь Вы, дорогой Сергей Васильевич, лучше и ближе всех знаете, что я представлял собою в Департаменте некоторое подобие канцелярии прошений. Если у кого было какое-то ходатайство, шли прямо ко мне, а я за всех кланялся, распинался и почти всегда добивался желаемого. И вдруг за все это против меня интригуют и все мое служебное прошлое хотят смешать с грязью!

Согласитесь сами, что, какого бы плохого мнения ни был я о людях, все-таки такой гнусности как-то неохота верить. Да притом некоторым из этих господ не мешало бы помнить, что за мою долголетнюю службу у меня накопилось против каждого немало данных. Это почти ничто, это маленькие, еле тлеющие угольки, но из некоторых при случае я сумею пустить довольно изрядный фейерверк, который, быть может, не всем придется по вкусу!»