Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

«ШПИОНСТВО УСИЛИЛОСЬ ДО НАГЛОСТИ…»

Создание Герценым Вольной русской типографии и прессы. – Государственные тайны абсолютной монархии. – Борьба III Отделения с распространением в России изданий Герцена. – Попытки агентов охранки проникнуть к Герцену и раскрыть его корреспондентов. – Инспекция управляющего III Отделения А. Тимашева. – «Дело о лицах, обвиняемых в сношении с лондонскими пропагандистами».

После ряда лет скитаний, преследуемый царизмом и французскими властями, в Лондоне обосновался А. И. Герцен. Летом 1853 года он организовал в столице туманного Альбиона Вольную русскую типографию, которая начала выпускать революционные воззвания, направленные против реакционного режима Николая I и крепостного права в России. В 1855 году вышла в свет первая книжка «Полярной звезды», где публиковались острые, запретные в России политические сюжеты. С 1 июля 1857 года Герцен совместно с Огаревым начал издавать газету «Колокол». Герцен считал основание русской типографии в Лондоне «делом наиболее практически революционным, какое русский может сегодня предпринять в ожидании исполнения иных, лучших дел». Особое место в Вольных изданиях занимали добытые «из-под спуда» зловещие факты последних лет николаевского царствования. «Нашими устами говорит Русь мучеников, Русь рудников, Сибири и казематов, Русь Пестеля и Муравьева, Рылеева и Бестужева, – Русь, о которой мы свидетельствуем миру и для гласности которой мы оторвались от родины. Мы на чужбине начали открытую борьбу словом в ожидании дад», – писал Герцен.

Н. Я. Эйдельман в своей книге «Герцен против самодержавия» обращает внимание на то, что исторические материалы в Вольной печати Герцена и Огарева в среднем опережали примерно на 30 лет соответствующие публикации в России и долго являлись источником многих сведений, важных для общественной мысли.

«Расширительное толкование государственной тайны, безгласность, – пишет Эйдельман, – были органически свойственны в той или иной степени всякой абсолютной монархии. Признавая свои семейные тайны делом чести, не подлежащим стороннему обсуждению, вмешательству, самодержавие легко включало (поскольку „государство – Это я“) в систему семейных, интимных секретов общие проблемы, касающиеся экономики, политики, культуры. Поэтому с первой группой „табу-фактов" династических, придворных, касающихся смены властителей, дворцовых переворотов и т. п., обычно были связаны ограничения на правду о революции, восстаниях, конституционных движениях и других видах оппозиции властям. Постоянное вето накладывалось на многие литературные произведения или историю литературы (как часть революционной оппозиции или народного сопротивления)».

Издания Вольной русской типографии тайно переправлялись в Россию, широко распространялись в обеих столицах и провинции, проникали в барские усадьбы и чиновничьи канцелярии, гимназии и университеты и повсюду находили своего читателя. В те годы Герцену шли корреспонденции со всех концов страны. В Лондон, чтобы познакомиться с автором и издателем «Колокола», приезжали люди разных сословий и политических взглядов. В 1850-х годах во многих европейских странах активно действовал так называемый «Международный комитет» – организация, связывавшая революционеров между собой и, в частности, с вольными русскими издателями. «Как декабристы разбудили Герцена, – справедливо писал Ленин, – так Герцен и его „Колокол" помогли пробуждению разночинцев, образованных представителей либеральной и демократической буржуазии, принадлежавших не к дворянству, а к чиновничеству, мещанству, купечеству, крестьянству».

В отчете III Отделения за 1858 год указывалось, что общественное мнение «сильно раздражалось сочинениями Герцена». Несмотря на усиление таможенного надзора, обыски, секретное наблюдение, эти издания «проникали всевозможными путями в отечество, где производили вредное влияние». Отмечалось, что число этих изданий начинает быстро возрастать: «Многие парижские, лейпцигские и берлинские книгопродавцы принимаются за издание русских запрещенных сочинений. Русские типографии кроме Лондона открываются в Париже, Берлине, Карлсруэ, Гамбурге и особенно в Лейпциге. Их издания проникали в Россию, несмотря на неоднократные распоряжения к строжайшему наблюдению по границам, и распространялись в значительном числе сначала в столицах, а потом и внутри империи».

Обеспокоенное большим влиянием лондонских изданий на представителей различных слоев населения, царское правительство в 1857–1861 годах настойчиво и последовательно стремится пресечь их распространение в стране путем полицейского преследования, запретительных мер и специальных административных воздействий. Назначенный в 1856 году начальником штаба корпуса жандармов и управляющим III Отделением генерал-адъютант А.Е.Тимашев запретил на всей территории России розничную продажу периодических изданий. Как сказано в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, «при Тимашеве некоторые вопросы были исключаемы из сферы обсуждения печати; изъятие из обращений сочинений, напечатанных без предварительной цензуры, предоставлено, вместо суда, комитету министров». Кроме того, со второй половины 1857 года в правительственных кругах специально обсуждается вопрос о создании печатного органа антигерценовского направления и внедрении секретных агентов политической полиции в среду революционной эмиграции. Тем не менее имена герценовских корреспондентов, пути доставки лондонских изданий оставались вне поля зрения политической полиции. Поэтому III Отделение решило обзавестись «своими людьми» в самой лондонской штаб-квартире Герцена.

Внимание III Отделения привлекла фирма лондонского книготорговца и издателя герценовской литературы. Н.Трюбнера, на адрес которого поступала корреспонденция для Герцена. Охранка попыталась направить и внедрить туда своих эмиссаров. Однако уже осенью 1857 года один из служащих Трюбнера, некто Генрих Михайловский, проявлявший излишнюю «любознательность», был разоблачен Герценом как агент III Отделения. Главные же «почтовые ящики» издателей «Колокола» оставались хорошо засекреченными и были недоступны охранке. Как отмечает Н. Я. Эйдельман, «в целом корреспондентские связи Герцена были хорошо ограждены системой адресов и применяемой конспирацией». Так, III Отделение в течение 1856–1858 годов не знало о нелегальной издательской деятельности Огарева, пока он сам не открыл ее в девятом номере «Колокола».

Однако со временем III Отделению удалось раскрыть некоторых корреспондентов, посылавших Герцену материалы, обличавшие самодержавие, в том числе Г. И. Миклашевского и Ю. Н. Голицына. Их брали под надзор, а иногда высылали в «места не столь отдаленные». Хотя недостатка в уликах против них не было, в конце 50-х годов царское правительство не решилось пойти на «громкое дело», подобное процессу петрашевцев.

Ведя непрестанную борьбу с Герценом, III Отделение в конце 50-х годов предпринимает более активные меры для прекращения издания. «Колокола» и посылает в Лондон лучших своих «специалистов»: А. К. Гедерштер-на, В. О. Мейера, М. С. Хотинского, Г. Г. Перетца и других. Чиновник III Отделения статский советник Гедерштерн, очевидно, не справился с секретным поручением, так как по поводу его заграничной деятельности статс-секретарь В. П. Бутков писал В. А. Долгорукому 26 августа 1861 года: «Лучше было бы послать лицо частное, к III Отделению не принадлежавшее. Не так скоро узнали бы о цели командировки».

Управлявший III Отделением А. Е.Тимашев был всерьез озабочен распространением в России «Полярной звезды» и «Колокола». Он всеми силами пытался воспрепятствовать проникновению изданий Вольной русской типографии из Англии на континент и оттуда в Россию. В июне 1859 года сам Тимашев предпринял секретную инспекционную поездку по Европе для проверки надежности своей агентуры, так как Герцен публично разоблачил некоторых заграничных агентов и написал по этому поводу. «Шпионство усилилось до наглости».

Миссия Тимашева в какой-то мере была успешной. В Париже ему удалось добиться от французских властей запрета на пятую книжку «Полярной звезды» и отдельные номера «Колокола», которые были задержаны «в закромах французских таможен». Уже в июне 1859 года Герцен писал: «В Париже гонение, и притом ожесточенное, на „Полярную звезду" и „Колокол", и все это происками Тимашева…», а в июле, жалуясь на случаи пропажи корреспонденции на почте, – указывал, что это «Тимашев так намерзил». В статье «Второе занятие Парижа русскими» Герцен подчеркивал: «Мы уверены, что, как только Тимашев воротится в Петербург, кн. Долгорукий представит его к ордену Всеслышащего уха с надписью: „За взятие «Колокола» в Париже во время каникулярных жаров 1859 года"».

Летом 1859 года Герцен ожидал приезда Тимашева в Лондон и готовился встретить его во всеоружии. Но управляющий III Отделением тогда так и не доехал до Лондона. Столицу Англии Тимашев посетил зимой 1860–1861 года во время своего второго «полицейского» путешествия по Европе. В конце декабря 1860 года Герцен и Огарев писали издателю «Daily News»: «…английским читателям, быть может, небезынтересно узнать, что генерал-адъютант его императорского величества Тимашев, шеф русской тайной полиции, при содействии штата отборных шпионов выполняет в настоящее время в Лондоне специальное поручение. Мы имеем основание думать, что поручение это связано с попыткой раскрыть имена некоторых корреспондентов Колокола…» Однако Тимашеву не удалось добиться от английских властей запретительных мер в отношений издательской деятельности Герцена и Огарева, а также установить поименный состав корреспондентов «Колокола» в России. Герцен имел полное право заявить: «Тимашев, как ни езди в Лондон и каких мошенников III Отделение ни посылай, ничего не узнает – за это мы ручаемся». Издатели «Колокола» умели хорошо хранить редакционную тайну.

Находясь в Лондоне, Герцен постоянно испытывал к себе и своему окружению пристальное внимание со стороны III Отделения. Шпионы русской политической полиции бесцеремонно лезли не только в его типографию, но и в собственный дом. В отчете III Отделения отмечалось, что с начала 1862 года было организовано «самое близкое секретное наблюдение как за политическими доходцами, так и за их посетителями в Лондоне и Париже». Завоевать доверие Герцена пытался приехавший из Петербурга действительный статский советник «астроном» М. С. Хотинский. Но уже вскоре, в апреле 1863 года, Герцен разоблачил его как агента-осведомителя.

В архиве III Отделения сохранилось множество агентурных и жандармских донесений за те годы о Герцене и близких к нему лицах. Тяжелый удар делу «Колокола» и всему революционно-демократическому лагерю был нанесен летом 1862 года вследствие некоторой неосторожности самого Герцена и беспечности его окружения. Усиленная полицейская слежка за движением лондонских изданий и личными посетителями Герцена в конце концов увенчалась успехом. Охранке удалось установить связи Герцена с петербургскими радикалами. По доносу лондонского агента III Отделения Перетца на пароходе при возвращении в Петербург был арестован отставной коллежский секретарь П. А. Ветошников, у которого при обыске были найдены зашифрованные письма Герцена, Огарева и Бакунина к разным лицам, а также списки и адреса некоторых герценовских корреспондентов. Жандармы сумели разобраться в довольно примитивном шифре. Тогда и возникло известное «Дело о лицах, обвиняемых в сношении с лондонскими пропагандистами», которое явилось тяжелым ударом по русскому освободительному движению, потянув за собой многочисленные аресты и чудовищную провокацию, закончившуюся беззаконным и подтасованным осуждением на каторгу Чернышевского.

«ДОБЫТЬ И ДОСТАВИТЬ!»

Князь-эмигрант П. Долгоруков и его архив. – Заметки о главных фамилиях России «графа Альмагро». – Ссылка Долгорукова. – О пользе дворянских выступлений против деспотизма. – «Декабристский список» Долгорукова. – Политические прожекты князя-демократа. – Эмиграция Долгорукова и попытки его полицейского кузена вернуть князя в Россию. – Заграничные публикации Долгорукова. – «Петербургские очерки». – Война царских властей с заграничными изданиями Долгорукова. – Борьба Герцена и Долгорукова за рассекречивание прошлого. – Месть царского правительства князю-оппозиционеру. – Завещание Долгорукова. – Приказ Александра II об изъятии архива покойного князя. – Личная заинтересованность шефа жандармов П. Шувалова в получении долгоруковского архива. – Агент III Отделения Романн-Постников в поисках архива Долгорукова. – Умение Герцена распознавать агентов охранки. – Романн-Постников входит в доверие хранителей архива Долгорукова. – Список архива в руках агента охранки. – Сделка по купле-продаже архива. – Переговоры Романна-Постникова с Герценым. – Приложение к «Колоколу». – Рекомендации Романна-Постникова III Отделению.

В 1868 году охранка успешно провела поиски и пересылку в Россию ценнейших документов князя П. В. Долгорукого, умершего в эмиграции. При жизни Долгоруков имел теснейшие сношения с широкими либеральными и демократическими кругами в России, а с другой стороны, хорошо знал структуру III Отделения и лично его руководителей. Историю «долгоруковских бумаг» кропотливо изучал Н. Я. Эйдельман. В частности, в книге «Герцен против самодержавия» историк подробно касается этой темы.

Князь Петр Владимирович Долгоруков (1816–1868) – потомок знатнейшей княжеской фамилии, непосредственно происходившей от древнего князя Михаила Черниговского, причисленного к святым. После скорого и неудачного завершения придворной карьеры молодой князь, с высшего одобрения, в 1840 году начинает писать многотомную «Российскую родословную книгу». Для своего сочинения он узнает, собирает, систематизирует разнообразные секретные документы, рассказы, слухи. Однако, как выяснилось позже, эта работа позволяла отставному камер-пажу накапливать грозный заряд обиды, мстительности, честолюбия, своенравия и, наконец, свободомыслия.

Первый тревожный для власти сигнал о направлении долгоруковских занятий поступил уже в 1842 году, когда под псевдонимом «граф Альмагро» князь напечатал в Париже «Заметки о главных фамилиях России», вышедшие на французском языке. В этой книге он, между прочим, настаивал на том, что Романовы, воцаряясь в 1613 году, обещали советоваться с русским народом, но вскоре позабыли свои конституционные заверения. На российском троне усмотрели главную мысль сочинения Долгорукова в том, что свобода России присуща изначально, а деспотизм начался с царствующей ныне особы. Бенкендорф с трудом выманил Долгорукова из Парижа в Россию. Сразу по возвращении проштрафившийся литератор был арестован и отправлен на службу в Вятку. Бумаги, конфискованные у Долгорукова при аресте, осели в секретных государственных архивах. Из ссылки опальный князь написал Бенкендорфу, что смиренно принимает перемену местожительства, но, согласно закону о вольности дворянской, никто не может заставить его служить. Царь был так изумлен этой дерзостью, что велел «освидетельствовать умственные способности» Долгорукова, но все же от службы освободил, а вскоре и вернул из ссылки: «Слишком знатная фамилия и влиятельная родня!»

Князь продолжал свои генеалогические занятия, но после полученной встряски сделался много осторожнее. По замечанию Н. Я. Эйдельмана, «его сложные оппозиционные настроения не выветрились от вятских морозов. Уже в это время аристократический протест „боярина" Рюриковича соединялся с мыслями о пользе различных дворянских выступлений против деспотизма. В частности, Долгоруков видел в своих действиях продолжение декабризма, претендуя на историческое наследство людей 14 декабря». Возможные репрессии только за одно упоминание о прежних русских свободах и свободолюбцах только усиливают интерес князя к этим предметам. В архиве Долгорукова, среди прочих, оказывается секретный документ о декабристах. Это список осужденных по делу 14 декабря, почти полный: 114 человек из 121, с точным указанием места ссылки, а также географии и хронологии последующих перемещений каждого по Сибири и Кавказу. Однако точные сведения о судьбе ссыльных были известны только III Отделению и исключительно ему одному, поскольку хранились в его секретном архиве. Вероятно, князь Петр Владимирович сумел при помощи своих связей заглянуть в секретные дела III Отделения – «всероссийской шпионницы», по его же определению. Возможно, Долгоруков смог это сделать через своего информатора или третьих лиц, по мнению Н. Я. Эйдельмана, «усиливая свою просьбу деньгами или заверениями о необходимости для собирателя дворянских родословных точно знать, в какой глухой волости содержатся бывшие князья Волконский, Трубецкой, Щепин-Ростовский и в каком монастыре оканчивается жизнь князя Шаховского».

Когда началась либеральная эра первых лет правления Александра И, Петр Долгоруков решил, что настал его час. Он обстреливал нового царя и министров различными проектами по крестьянскому и другим вопросам, не скрывая своих конституционных убеждений. Политическая активность князя становилась известной и популярной в широких кругах российского общества благодаря своей острой полемичности и открытой оппозиционности. В 1850-х годах и много позже возникали дискуссии о смысле долгоруковской оппозиции. Как пишет Н. Я. Эйдельман, «одни находили, что князь – „красный либерал", другие – что все дело в желании (которое он, кстати, не скрывал) попасть в статс-секретари или губернаторы, третьи видели во всем сведение счетов Долгорукова со старыми недругами. И по-видимому, все были правы: широкая и странная натура князя вмешала „несколько формаций" – от древнейших феодальных традиций до новейших конституционных идей». В конце концов «князь-республиканец» напугал свое сословие: «наверх» его не взяли, и он в 1859 году отправился за границу с немалыми деньгами, кипами исторических бумаг и чемоданами компромата на здравствую-щих. Там вскоре выходит его труд «Правда о России», который настолько соответствовал своему названию, что «кузен Базиль», т. е. шеф жандармов Василий Долгоруков, приказал «кузену Пьеру» вернуться в Россию к ответу. Между обоими родственниками началась резкая полемика. И хотя ее вели весьма знатные персоны, политес здесь не соблюдался: «Что же касается до сволочи, составляющей в Петербурге царскую дворню, – писал Петр Долгоруков в III Отделение из Парижа, – пусть эта сволочь узнает, что значит не допускать до государя людей умных и способных. Этой сволочи я задам не только соли, но и перцу». Князь-эмигрант не только опубликовал свои угрозы в «Колоколе», но и начал приводить их в исполнение, сумев за семь лет нагнать страху на многих, по должности самых смелых подданных Российской империи.

Н. Я. Эйдельман составил перечень некоторых статей и очерков, напечатанных Долгоруковым за границей, иногда указывая в скобках значение атакуемого и компрометируемого лица:

Нынешнее положение дел при дворе. Взгляд назад. Император Александр Николаевич. Его характер и образ жизни. Его жена Мария Александровна.

Великий князь Константин Николаевич и констан-тиновцы.

Карьера Мины Ивановны (всесильная фаворитка влиятельнейшего графа В. Адлерберга).

Граф В. Ф. Адлерберг и подрядчики. Граф А. В. Адлерберг. Их сестра графиня Баранова. Полудинастия Ад-лербергов и Барановых.

Гр. Блудов, В. П. Бутков. Кн. А. М. Горчаков (соответственно председатель Государственного совета, государственный секретарь и министр иностранных дел).

Александр Егорович Тимашев, А. Л. Потапов, семейство Шуваловых (в разное время начальники III Отделения).

Граф Александр Густавович Армфельд и князья Барятинские (влиятельные придворные; А. Барятинский – наместник Кавказа).

Князь Александр Федорович Голицын (председатель многих секретных следственных комитетов).

Михаил Николаевич Муравьев (министр, подавитель Польши в 1863–1864 годах).

Министр Ланской.

О том, что происходит в Министерстве финансов.

Генерал-губернатор Анненков.

Законодатель Войт.

Граф Киселев (министр, затем посол в Париже).

Многие важные интимные подробности об известных персонах сопровождались пояснениями автора: «я сам слышал…», «в беседе со мною…», «мне сообщили об этом…» – и далее следовали ссылки на весьма уважаемые имена. Долгоруков сделал своей мишенью именно те сферы, из которых он сам вышел. Наиболее интересные заграничные работы П. В. Долгорукова были собраны П. Е. Щеголевым и изданы в 1934 году в книге «Петербургские очерки» с введением и примечаниями С. В. Бахрушина. В предисловии к «Очеркам» Бахрушин, в частности, отмечал: «Сила Долгорукова-журналиста заключалась именно в том, что он знал хорошо ту правящую среду, против которой он направлял тяжеловесный огонь своих батарей, и не стеснялся вскрывать перед читателем ее реальную физиономию. На страницах его листков русский, попавший за границу, с захватывающим любопытством читал самые интимные подробности о таких людях, имена которых у себя дома, в России, он не дерзал произносить вслух; а в Петербурге ни один из самых блистательных сановников не мог быть уверен, что в очередном номере „Будущности" или „Листка" он не найдет свой портрет, облитый грязью. А поскольку всем было известно, что Долгоруков до своего отъезда был действительно близок к тем сферам, которые он теперь так жестоко разоблачал, то это придавало его разоблачениям особую пикантность, а его инвективам – особенную убийственность».

Войну с долгоруковскими публикациями петербургские власти вели без устали. Первую газету, «Будущность», выходившую в Париже, пришлось закрыть, так как французские издатели потребовали переменить программу издания. Почувствовав тут руку российской полиции и дружественной к ней французской, князь решил следующую свою газету, «Правдивый», печатать уже в Лейпциге. Однако и тут, после посещения типографии русским консулом и последовавшей денежной Сделки, пришлось менять почву – третья газета, «Листок», появилась в Брюсселе. Весной 1863 года, ожидая прямой атаки бельгийских властей, Долгоруков перенес свое издание в Лондон. Уже из «туманного Альбиона» князь послал своему «второму другу» Наполеону III пророчество, что вскоре и тот будет спасаться от французов за Ла-Маншем (все в точности сбылось через семь лет). Из Лондона Долгоруков позже перебрался в Женеву.

Князь старел, делался все нетерпимее и злее, устраивая сцены любому подвернувшемуся ему под руку русскому аристократу, а те, по замечанию Эйдельмана, «бегали от него в Швейцарии, как от прокаженного». По словам Герцена, он, «как неутомимый тореадор, дразнил без отдыха и пощады, точно быка, русское правительство и заставлял дрожать камарилью Зимнего дворца». Неоднократно «Колокол» и Долгоруков выступали по одним и тем же сюжетам. В борьбе за рассекречивание прошлого Герцен и Огарев часто, при всех разногласиях, блокировались с Долгоруковым. Случалось даже, что князь высказывался непримиримее, чем лондонские Вольные издания. В 1863 году в своем «Листке» он первым публикует отрывок из записок декабриста С. Г. Волконского «Три предателя», где Шервуд, Бошняк и Май-борода были однозначно названы провокаторами, предававшими декабристов.

Вокруг давно прошедших событий, имен, текстов шли горячие, нервные споры. Слишком много и многие были задеты. Герцен и Долгоруков наносили ущерб противникам в прошлом и настоящем. Противники не оставались в долгу, и сражение не прекращалось. Правительство мстило оппозиционеру как могло, пускаясь на провокации, которые порой достигали своей цели и больно ранили душу Долгорукова. В 1863 году через печать в России было распространено мнение некоторых близких к Пушкину лиц, будто 3 ноября 1836 года именно 19-летний Петр Долгоруков совместно с 22-летним Иваном Гагариным написали пресловутый анонимный пасквиль против Пушкина, приведший впоследствии поэта к смертельной дуэли. В ту пору многие, в том числе и Герцен, не поверили этой новости: очень ух «кстати» появилось обвинение против «князя-бунтаря». Однако тень от этой истории лежит по сей день на биографии П. В. Долгорукова.

Летом 1868 года 52-летний князь просит спешно приехать Герцена, с которым незадолго перед этим он прервал отношения. Герцен застает Долгорукова тяжело больным и крайне раздраженным. Раньше князь неоднократно угрожал властям, что сделает какие-то особые разоблачительные публикации сокрушительной силы, если в России тронут его сына. Теперь, когда единственный сын прибыл к умирающему отцу, он стал подозревать, и не без оснований, что наследник хочет увезти в Россию и сдать властям все его секретные бумаги. Приезду Герцена Долгоруков безмерно обрадовался и тут же распорядился своим архивом: все рукописи завещал своему другу и многолетнему сотруднику Герцена польскому эмигранту Станиславу Тхоржевскому, однако душеприказчиками, обязанными следить за сохранностью и последующим опубликованием архива, князь назначил Герцена и Огарева.

6/18 августа 1868 года П. В. Долгорукова не стало. О смерти его тут же было доложено Александру И. Новый шеф жандармов П. А. Шувалов, сменивший на посту «кузена» князя Василия Долгорукова, получил необычный царский приказ. Необходимо было добыть и доставить или уничтожить архив Петра Долгорукова. Ранее Александр II формально не опускался до «черной работы» своей охранки и даже делал вид, что ему «неприятны» доклады о перехваченных письмах: это дело жандармских чинов, а царь таких подробностей знать не должен. Однако в данном деле, в начале 1869 года, последовало недвусмысленное устное «добыть», что означало выкрасть.

Петр Андреевич Шувалов (Эйдельман замечает: у Тютчева – «Петр по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй») ненавидел покойного за неоднократные публичные обличения его семьи и рода. Поэтому главный жандарм с радостью приступил к исполнению «деликатного» поручения. Шувалов тут же дал распоряжение своему помощнику Филиппеусу, заведующему секретной агентурой III Отделения, а тот доверил исполнить задание царя агенту Карлу-Арвиду Романну. По фактам расследования Эйдельмана, Филиппеус позже гордо писал своему начальству, что именно он привлек настоящих сотрудников, в том числе Романна.

В инструкции подчеркивалось, что особое внимание агент должен обратить на «частную переписку» покойного князя. Правительство также опасалось документов, которые Долгоруков грозился рассекретить, «если обидят сына».

Отставной коллежский асессор Карл-Арвид (Александр) Романн был удачливым заграничным агентом III Отделения. Охранка высоко оценивала его услуги. Романн получал ежемесячно 250 рублей, тогда как жалованье обычного квалифицированного агента не превышало 75—100 рублей. Он подвизался в жандармском ведомстве с начала 60-х годов, действовал в основном в эмигрантской среде и слыл большим знатоком своего дела. Для выполнения поручений охранки Романн Переименовался в Николая Васильевича Постникова. Теперь ему предстояло стать «архивной крысой» и сыграть роль странствующего богатого либерала-мецената в ранге отставного подполковника.

Летом 1869 года Карл Романн, он же Николай Постников, выехал из Петербурга в Швейцарию, где находились многие русские эмигранты. Там он надеялся выполнить оба своих задания. В Женеве Постникову-Романну понадобился примерно месяц, чтобы войти в доверие к эмигрантам. Его задача, однако, облегчалась затруднительным положением, в котором тогда находились в Женеве Огарев, Бакунин и их друзья. Герцену в Париже жилось не лучше. Вольная печать выходила эпизодически, издание «Колокола» прекратилось. И вот в атмосферу апатии, эмигрантской нужды, бездеятельности вторгается энергичная личность, явно располагающая деньгами и стремящаяся «разумно их отдать общему делу». Огарев, Бакунин и Тхоржевский поверили «странствующему подполковнику». И до того агенты тайной полиции появлялись около эмигрантов, но их попытки проникнуть в эмигрантскую среду, особенно близкую к Герцену, не раз кончались скандальными разоблачениями и провалами. Как отмечал Эйдельман, свои люди постоянно и вовремя предупреждали Герцена о прибытии того или иного «гуся». Среди агентов одно время даже ходили слухи, что у издателей «Колокола» имеются фотографии всех шпионов III Отделения. И тех, кто появляется поблизости от них, тут же узнают и с позором разоблачают. Правда, в 1862 году шпион III Отделения Перетц навел все же охранку на след одного из посетителей Герцена, у которого нашли важные бумаги, давшие повод к многочисленным арестам. Еще кое-каким агентам удавалось просачиваться в русское заграничное подполье, о чем стало известно лишь век спустя. Однако при всем том прежние агенты охранки не обладали тем сплавом опыта и нахальства, не располагали такими средствами и полномочиями, как Романн-Постников. Из его отчетов, между прочим, было видно, как он умел легко, даже талантливо настраиваться на либеральный или революционный лад. Возможно, замечает Эйдельман, агенту приходили на помощь воспоминания юности, когда эти убеждения ему были не чужды – недаром власть так ценила перебежчиков из противного лагеря. Романн, кажется, иногда до того входил в роль, что и впрямь – на минуты или часы – начинал мыслить как его противники и в те минуты-часы, когда беседовал с Бакуниным и Огаревым, искренне «не любил» самодержавие. Так или иначе, но мнимый подполковник быстро продвигался к цели. Ни Тхоржевский, ни Герцен, ни кто-либо другой из окружения покойного князя не мог в то время, при всем желании, издать рукописи Долгорукова. Постников же объявил им, что хочет за свой счет издать секретные бумаги Петра Владимировича и тем самым исполнить его завещание.

2/14 сентября 1869 года Тхоржевский передал Постникову тетрадь в красивом переплете, на обложке которой золотыми буквами было вырезано «Список бумагам князя П. В. Долгорукова». По описанию Эйдельмана, тетрадь заключала в себе 56 страниц, исписанных одними заглавиями. «Список, насколько память мне дозволила, – отмечал Романн в донесении, – сходен с нашим, только гораздо больше – многого у нас нет. Документы, доставшиеся Тхоржевскому после смерти князя, разделяются на две категории: французские и русские. Вся первая комната, за отделением небольшого Прохода, от полу до стены аршина на два была наполнена кипами перевязанных пачек бумаг». Среди них, Следуя инструкции, Романн выделил переписку Долгорукова с Виктором Гюго, Кавуром, Тьером, Бисмарком, и также бумаги Карабанова, которые «касаются Екатерины II вообще, ее двора и господствовавших при ней Партий», а также сочинения Долгорукова, направленные против Наполеона III. «Тхоржевский сказал мне, – докладывал Романн, – что в ненависти к Наполеону III покойный князь шел гораздо далее Рошфора. Да и сам Тхоржевский говорил, что давно пора бы сдохнуть этой скотине. Вот как паны чтут своего „благодетеля". А может быть, поляки со смертью Наполеона питают какие-либо надежды?»