Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

ПАРТИОТЫ ДВУХ СТРАН

Установление Рачковским контактов с правительством Франции. – Французский журналист за союз с Россией. – Два патриота двух стран. – «Англо-русский синдикат». – С. Витте о коммерческой деятельности Рачковского и компании, – Протекционные комиссионные и другие источники благосостояния Рачковского. – «Ничего, кроме протертых штанов». – С, Витте о талантах и влиянии Рачковского. – Рачковский во главе царских телохранителей.

Рачковский устанавливает личные контакты с министром внутренних дел Французской Республики Констаном, затем с Э.-Ф. Лубэ – премьер-министром, а в дальнейшем и президентом Французской Республики. Считается, что в ходе этих встреч Рачковский дал согласие помочь в организации новых французских предприятий в России в обмен на часть их акций. Действительно в его переписке то и дело встречаются ссылки на различного рода проекты по организации совместных предприятий и привлечению иностранных капиталов в Россию. Известно также и о непосредственных контактах Рачковского с крупнейшими представителями европейского делового мира: бельгийцем Перло, греком Мицакисом, французом Ребюфеном.

В России и Франции было много сторонников установления более тесных отношений между двумя странами вплоть до создания союза. Корреспондент националистского «Gaulois» Луи Тест, бывший в России на коронации Александра III в 1883 году, больше всего был занят вопросом о возможности русско-французского союза. – И-если горячие речи и тосты в честь Франции на банкете, устроенном русскими журналистами своим иностранным коллегам, оставили его, судя по статье, довольно холодным, то больше потому, что он хорошо осознавал все ничтожество русской прессы как политической силы. Он больше надеялся на русское правительство, чем на русское общественное мнение, а боялся более всего, как бы Россия не попала в руки «нигилистов». Это опасливое внимание к таинственной силе, одинаково враждебной как буржуазии, так и самодержавию, отнюдь не было личной особенностью французского журналиста. Именно «нигилистам», не без «помощи» русской полиции и ее заграничных филиалов, суждено было стать сначала яблоком раздора, а потом, в известном смысле, залогом согласия двух правительств.

Вкладывая свои капиталы в Россию, инвесторы требовали гарантий со стороны Министерства финансов и внутренних дел, в тесной связи с которыми протекала деятельность Рачковского в Париже Пройти сквозь «министерское сито» удавалось далеко не всем. Рачковский пользовался своей близостью к этим министерствам, чтобы подзаработать на «проталкивании» инвестиционных проектов. Для этих дел у Рачковского в Петербурге нашелся расторопный помощник М. М Лященко – по воспоминаниям Витте, «полулитератор, полуагент тайной полиции, который кончил свою карьеру в сумасшедшем доме».

В 1886 году с подачи Рачковского Лященко – «бойкий публицист, ухитрявшийся быть патриотом двух стран одновременно, и России, и Франции», – по замечанию историка М. Н. Покровского, уже прославлял финансовое могущество Франции на страницах «Московских Ведомостей». А чуть позже президент Французской Республики, отпуская с одним интимным поручением в Россию другого «патриота двух отечеств» – друга Рачковского журналиста Гансена, – в числе прочих аргументов желательности русско-французского сближения приводил и выгоды от той поддержки, какую могут оказать России французские капиталы. В то же самое время один мелкий банкирский дом Парижа, делавший свою карьеру на «добром согласии» самодержавной монархии и демократической республики, стал публиковать оплаченные Заграничной агентурой Рачковского особенно подробные и тщательные отчеты о положении русских финансов. Из этих отчетов, предназначенных для французской публики, вытекало, разумеется, что в России все обстоит более чем благополучно.

Поскольку зверь бежал на ловца, Рачковский и Ляшенко предприняли авантюрную попытку создать также и «Англо-русский синдикат», который еще до своего появления на свет уже претендовал на строительство и последующую эксплуатацию железной дороги Петербург – Вятка и круговой железной дороги вокруг Петербурга. В свой проект они сумели вовлечь талантливого инженера Балинского и самого министра внутренних дел И. Л. Горемыкина. Несмотря на заинтересованность в этом проекте Горемыкина, активное противодействие ему со стороны министра финансов С. Ю. Витте развалило все дело. Сам Витте, давая яркие характеристики участникам этой истории, подробно ее описывает:

«Они все вместе поехали в Англию; путешествовали по Англии и входили там в какие-то соглашения с различными промышленными фирмами, между прочим, и в соглашение, касающееся сооружения на эстакадах круговой железной дороги вокруг Петербурга.

В то время агентом Министерства финансов в Париже был известный Татищев. Вот этот Татищев мне как министру финансов рапортовал, что вот, мол, поехал Горемыкин с такой своей свитой, совершал путешествие по Англии и входил в такие-то соглашения, весьма неприличные, с промышленными фирмами, что он, Татищев, не смеет думать, что об этом знает сам Горемыкин, но несомненный факт (чему он представил доказательства), что вся его свита брала от этих промышленников различные промессы. Но из описания этого дела Татищевым было ясно, что если сам И. Л. Горемыкин во всех этих промессах и не участвовал, то, во всяком случае, ему о них было, безусловно, известно. Нужно сказать, что Горемыкин относился весьма симпатично к Рачковскому, как к своему агенту в Париже, и между ними были самые лучшие отношения. Так что когда впоследствии Горемыкин сделался председателем Совета министров, то он сейчас же снова приблизил к себе Рачковского; Рачковский даже поселился у председателя Совета министров, в доме Министерства внутренних дел на Фонтанке. Это донесение Татищева я положил в архив Министерства финансов.

Когда Горемыкин совершал свое путешествие по Европе, последовало его увольнение и назначение вместо него Сипягина. После вступления в Министерство внутренних дел Сипягина, по-видимому, Горемыкин со своими сотрудниками по путешествию за границей вели против меня какие-то интриги, так как как-то Сипягин обратился ко мне с вопросом, знаю ли я М. М. Лященко. Я ему ответил, что знаю и знаю, что этот господин таков, что от него нужно держаться подальше, потому что это величайший негодяй. Он говорит сейчас одно и сейчас же отказывается от сказанного, делает одно и потом божится, что он никогда этого не делал Впрочем, я должен отметить, что потом, когда он в скором времени стал сумасшедшим, я отчасти мог объяснить себе поведение этого господина Я, между прочим, рассказал Сипягину всю историю путешествия Горемыкина с гг. Балинским, М.М. Лященко и Рачковским.

Тогда Сипягин просил меня дать ему на некоторое время то донесение, которое я получил по поводу поездки Горемыкина в Англию. Я дал Сипягину это донесение. Затем как-то он меня спросил нужно ли мне это донесение и можно ли его задержать на несколько недель? Я ответил, что мне это донесение не нужно, что оно находится в архиве Министерства финансов и я им ни в каком отношении не пользовался.

Через несколько дней после этого события Сипягин был убит Балмашевым. Тогда у меня явилась мысль, между прочим, о том, чтобы получить обратно этот документ. Документы, оставшиеся после смерти Сипягина, были разобраны особой комиссией, во главе которой стоял, кажется, князь Святополк-Мирский, товарищ Сипягина, или Дурново, также один из товарищей Сипягина. Я обратился к этим лицам с вопросом, не нашли ли они там такого документа? Они мне сказали, что нашли этот документ, но, не зная, откуда он появился у Сипягина, передали его директору Департамента полиции Зволянскому. Но затем документ этот я от Зво-лянского получить не мог под тем предлогом, что документ этот был уничтожен. Между тем должен сказать, что Зволянский был интимный друг Горемыкина, потому что оба они, и Горемыкин и Зволянский, были ярые поклонники жены генерала Петрова, который одно время был директором Департамента полиции и начальником жандармов. По причинам труднообъяснимым они на этом поприще не только не рассорились, но близость к госпоже Петровой совершенно их между собой связала.

Я впоследствии очень жалел о том, что документ этот пропал, ибо если бы он находился в моем распоряжении, то, конечно, я бы положил предел всем тем интригам, которые делал Горемыкин».

За свои «протекционные хлопоты» Рачковский и его коллеги Ландезен, Гольшан, Лященко брали от западных инвесторов «комиссионные», однако и без них Рачковский получал хорошее жалованье – до 12 тысяч рублей в год – и имел в своем распоряжении крупные суммы на секретные расходы, доходившие в последние годы его пребывания во Франции до 90 тысяч рублей ежегодно. Этого было вполне достаточно, чтобы вести жизнь вполне обеспеченного и ни в чем не нуждающегося человека. Существует, впрочем, еще одна версия относительно состояния, которое якобы сделал Рачковский в Париже, – удачная игра на бирже. Доказать или опровергнуть ее не представляется возможным. Другое дело, хорошо оплачиваемая – 10 тысяч рублей в год – должность советника-консультанта по юридическим и административным вопросам в «Анонимном обществе железоделательного и сталепрокатного завода „Гута Банкова"», занятая им после первой отставки, что вполне могло рассматриваться как благодарность за оказанные им ранее услуги. Интересы П. И. Рачковского не остались в стороне и от предварительной подготовки важного для России займа 1906 года, чему в немалой степени способствовали его тесные связи с Делькассе и бывшим министром финансов, а позже – с премьер-министром Французской Республики Рувье.

Рачковский, этот «корыстолюбивый рыцарь провокации», по определению Л. А. Тихомирова, с присущим ему цинизмом писал своему подручному по финансовым махинациям Лященко: «Тебе известно, что я принадлежу к разряду людей, не имеющих ни акций, ни облигаций; ничего, кроме протертых штанов, у меня не имеется».

Правда, как видно из формулярного списка 1883 года, кроме «протертых штанов», у Рачковского все же имелось неизвестно как ему доставшееся родовое имение Марьяновка в 320 десятин в Переяславском уезде Полтавской губернии, а отсутствие сведений о нем в формулярных списках Рачковского более позднего времени показывает, что, скорее всего, это имение было продано.

Несмотря на уверенность Витте в том, что «Рачковский и компания» вели против него «какие-то интриги», он очень высоко оценивал этого «заведующего тайной полицией в Париже», и Рачковский занял почетное место в воспоминаниях бывшего председателя Совета министров:

«Когда мы сблизились с Францией и император Александр III вошел в соглашение с Французской Республикой, то параллельно с этим фактом значительно увеличилась и роль Рачковского в Париже. Во-первых, потому, что французы начали относиться совсем иначе к тем нашим революционерам, которые производили террористические акты в России и находили себе приют во Франции. Во-вторых, потому, что Рачковский, несомненно, был чрезвычайно умный человек и умел организовать дело полицейского надзора. Несомненно, как полицейский агент Рачковский был одним из самых умных и талантливых полицейских, с которыми мне приходилось встречаться. После него все эти Герасимовы, Комиссаровы, не говоря уже о таких негодяях, как Азеф и Гартинг, – все это мелочь и мелочь не только по таланту, но и мелочь в смысле порядочности, ибо Рачковский во всяком случае гораздо порядочнее, чем все эти господа.

Значению Рачковского содействовало и то, что он был в Париже при послах Моренгейме и затем Урусове, людях совершенно бесцветных и не могущих иметь никакого значения, так что Рачковский во многих случаях вследствие своих дарований мог оказывать большее внимание в сближении с Францией, нежели послы. Влияние это он оказывал или непосредственно через министра внутренних дел и дворцовых комендантов, или же при посредстве самих же этих послов.

Насколько Рачковский имел значение, можно видеть из того, что, как я помню, президент Французской Республики Лубэ говорил мне, что он так доверяет полицейскому таланту и таланту организации Рачковского, что когда ему пришлось ехать в Лион, где, как ему заранее угрожали, на него будет сделано нападение, то он доверил охрану своей личности Рачковскому и его агентам, веря больше полицейским способностям Рачковского, нежели поставленной около президента французской охране».

На пятом году службы, в 1890 году, Рачковский завоевал также и полное доверие российского императора и получил почти неограниченные полномочия по вопросам безопасности, решаемым Заграничной агентурой в Европе. В частности, ежегодно Рачковский возглавлял – Отряд царских телохранителей, когда император России гостил во Фреденборге, во дворце своей тещи, королевы Дании.

ПРАВИТЕЛЬСТВА С НИМ СЧИТАЮТСЯ…»

Роль Рачковского в заключении российско-французского военного союза. – Подручный Рачковского журналист Ж. Гансен. – Создание отделений Заграничной агентуры в различных странах Европы. – Зарубежные награды Рачковского. – Известные эмигранты-революционеры под наблюдением Заграничной агентуры, – «Дело бомбистов». – Роль «сотрудника Л.» в провокации с динамитной мастерской. – «Доброе согласие» на основе провокации. – Хлопоты русского посланника Моренгейма. – Суд над бомбистами. – Правительственные награды Рачковскому за провокацию.

Своими провокациями, осуществляемыми зачастую с помощью «сотрудника Л.» – агента Ландезена, Рачковский, в конце концов, не только возвысил свой авторитет в Министерстве внутренних дел и избавился от многих беспокоивших его парижских эмигрантов, но и сумел завязать солидные связи в политических кругах Парижа. К этому времени, в частности, относится его знакомство, перешедшее позже в дружбу, с французским президентом Лубэ, который в своем президентском дворце предоставил Рачковскому особую комнату, где шеф заграничного политического сыска останавливался запросто, когда приезжал в Париж. Разумеется, французские министры и президент недаром завязали дружбу с руководителем русских сыщиков и провокаторов в Париже: она была нужна для того, чтобы повлиять на Александра III в сторону увеличения благожелательности к Франции. Суровый приговор французского суда 1890 года над русскими «террористами» смягчил сердце Александра III по отношению к Французской Республике, что выразилось в ускоренном заключении военного союза с Францией.

Для характеристики личности Рачковского и объяснения его дальнейшей судьбы небезынтересно отметить и другую сторону его деятельности в Париже. Как человек честолюбивый и склонный к авантюрам, он пытался построить на полицейской деятельности политическую карьеру. Будучи в курсе ведущихся переговоров о франкорусском союзе, Рачковский решил использовать эти переговоры в своих карьерных целях. Помощь в этом деле, в частности, оказал все тот же Жюль Гансен, который был постоянным сотрудником многих парижских газет и играл значительную роль в политических и журналистских кругах Парижа. Гансен состоял также корреспондентом петроградских «Новостей» Нотовича. Весьма вероятно, что в «Новости» его устроил Рачковский, который тоже в начале своей карьеры посылал корреспонденции Нотовичу из Архангельска. Гансен был очень близок с русским послом в Париже бароном Моренгей-мом, с которым познакомился еще в Копенгагене, где ранее Моренгейм был посланником. Эти сведения проливают свет на некоторые моменты зарождения франкорусского союза. Гансен и Рачковский играли значительную закулисную роль в его заключении. В начале века Гансен даже выпустил книгу о первых шагах творцов этого альянса. В сентябре 1891 года Гансен прибыл к русскому двору с секретным письмом от премьер-министра Франции, в котором предлагалось заключить военный союз между Францией и Россией. Рачковский в этот момент был подле императора, готовый на любые услуги.

С. Ю. Витте особо отмечал роль Рачковского при заключении военного союза между Францией и Россией и утверждал, что Рачковский сыграл более значительную роль в создании Антанты, чем все русские дипломаты, вместе взятые. Возможно, Витте был пристрастен – после создания Антанты французские банки с готовностью предоставили займы России, но, так или иначе, он был благодарен именно Рачковскому за его активную деятельность по созданию франко-русского союза.

При Рачковском Заграничная агентура превратилась из заурядного «охранного отделения», занятого слежкой за проживавшими в Европе эмигрантами, в учреждение, игравшее в европейской политике роль проводника русских национальных интересов. В 1896 году по его инициативе была организована уже самостоятельная русская агентура в Австрийской Галиции, которую возглавил М. И. Гурович, а затем и в Берлине во главе с М. А. Гар-тингом (Ландезеном). Благодаря своим связям в Германии, Франции, Италии, Австрии Рачковский незаметно становится «центральным лицом» в заграничной политике. «Правительства с ним считаются. К нему обращаются не только с ходатайствами о награждениях, но и по важным вопросам международной политики, одной из главных русских пружин которой он является. В известных случаях он ее и направляет из-за кулис», – отмечал один из чинов Департамента полиции. Рачковского, действительно, хорошо знали и ценили в политических кругах Европы. Французское правительство наградило его орденом Почетного легиона. Среди других иностранных наград Рачковского были германский королевский прусский орден Короны III степени (1899), командорский крест II класса шведского ордена Вазы (1892), датский командорский крест ордена Данеборга.

Полицейское начальство в Петербурге также недаром любило и награждало Рачковского: он проявлял поистине изумительную энергию и своеобразный талант в организации заграничного политического сыска. По мере развития революционного движения и колоссального роста заграничной эмиграции развивалась и деятельность Рачковского, росла его мощь: все революционные и заграничные группы, все выдающиеся эмигранты – Плеханов, Кашинцев, Лурье, Алисов, Кропоткин, Лопатин, Лавров, Сушинский, Бурцев и другие – были окутаны паутиной как внутреннего, так и внешнего наблюдения.

Разгром народовольческой типографии в Женеве положил начало полицейской карьере Рачковского, победа над Тихомировым создала незыблемое служебное положение ловкому организатору борьбы с революционерами, но только знаменитое дело с мастерской бомб в Париже открыло Рачковскому пути к несомненному, хотя и закулисному, влиянию на внешнюю политику Российской империи.

Рачковским было инспирировано одно из наиболее громких дел русской заграничной охранки 1880—1890 годов, известное как «дело бомбистов», или «дело динамитной мастерской». Это была тщательно спланированная им в 1889 году операция по созданию в Париже из числа русских эмигрантов Террористической группы, целью которой являлась подготовка покушения на Александра III. Все задуманное осуществлялось под строгим контролем охранки. Центральная роль принадлежала агенту Рачковского «сотруднику Л.», бывшему студенту Санкт-Петербургского университета Абраму Геккельману (тогда известному как Ландезен, затем – Гаргинг). Получив задание сформировать террористическую группу, он сумел вовлечь в нее радикально настроенных эмигрантов: князя Накашидзе, Е. Д. Степанова, П. Н. Кашинцева (он же – Ананьев), А. Л. Теплова и Б. Рейн-Штейна. С помощью двух пиротехников-французов, один из которых – Бинт – был агентом французской тайной Полиции, другой – А. Виктор – революционным французским радикалом, в предместье Парижа было налажено производство бомб. Весь ход операции контролировался Рачковским и его агентами. Внимательно следили за ней и в Петербурге. О готовящемся покушении было сразу же доложено Александру III.

М. Н. Покровский в книге «Дипломатия и войны царской России в XIX столетии» теснейшим образом связывает всю эту операцию с развитием дипломатических отношений России и Франции и заключением в итоге союза двух стран. Весной 1890 года русский министр внутренних дел довел до сведения французского правительства, что в Париже, по полученной им информации, готовится заговор. Сведения были, безусловно, точны, и русские агенты во Франции скоро указали местной полиции тех лиц, которые принадлежали к террористической группе. Парижская полиция тут же начала усиленно, но осторожно следить за «нигилистами», поддерживая при этом тесную связь с «главой террористической организации», провокатором Ландезеном. Была ли эта подробность неизвестна русскому посланнику в Париже, барону Моренгейму, или он очень торопился закрепить русско-французское «доброе согласие» еще прочнее, чем это могли сделать займы, но только он потребовал от французского министра внутренних дел, известного своей энергией Кон-стана, немедленного ареста нигилистов. Но французской полиции – вернее всего, через Ландезена – известно было, по-видимому, что заговор еще весьма далек от полной зрелости, а декорум, который и в этом деле хотело сохранить республиканское правительство, требовал, чтобы виновные были захвачены непременно с поличным, с их «адскими машинами». Пока Ландезен не доставил куда следует эти «машины», все дело могло быть провалено из-за чрезмерной торопливости. Констан даже явно бравировал положением, собравшись уехать из Парижа вместе с президентом Карно и запретив своим агентам приступать к аресту до его возвращения.

Моренгейм, крайне встревоженный этой непонятной для него небрежностью, обратился с новыми настояниями уже к премьеру Рувье и министру иностранных дел и, заручившись их согласием, поспешил повидать Кон-стана уже на Лионском вокзале, где тот дожидался Карно. Главный начальник французской полиции еще раз успокоил русского дипломата и весьма ловко использовал его необычный визит для новой франко-русской демонстрации: как раз в эту минуту президент республики прибыл на вокзал, и Моренгейм, конечно, должен был вместе с Констаном его приветствовать. Карно был очень польщен, а газеты на другой день отметили этот факт, обставив его соответствующими комментариями. Невольный виновник торжества в эту минуту был у крайнего предела отчаяния: ему только что донесли, что главный из русских нигилистов не сегодня-завтра уезжает в Россию. За Констаном послали чиновника в провинцию, чтобы добыть от него необходимый приказ. Но министр внутренних дел выдержал характер до конца и арестовал «нигилистов» только после своего возвращения в Париж.

Тем временем при проведении испытания «метательных снарядов» смертельное ранение получил один из членов группы – Анри Виктор. Однако буквально за час до смерти он успел дать сенсационное интервью, в котором прямо заявил, что готовил «вместе с русскими братьями покушение на Александра III, надеясь таким образом помочь им избавить свою родину от тирана». Большего подарка для Рачковского придумать было трудно. Немедленно были откомандированы все пишущие на «пользу России» французские перья. Благодаря Ж: Гансену интервью Анри Виктора стало сенсацией французской прессы. Через некоторое время, 29 мая 1896 года, «бомбисты» Кашинцев, Степанов, Теплов и другие были арестованы. Провокатор же – Геккельман-Ландезен – сумел скрыться.

Без сомнения, Констан руководствовался правильным представлением о деле, отказываясь торопиться. Ходя заговорщиков судили и без присяжных, обвинив их Не в заговоре, а только в хранении взрывчатых веществ с преступными целями, все же не обошлось без оправдательных приговоров: улики были еще не все налицо. Но русское правительство было довольно и этим: как-никак, а это была первая услуга на том поприще, где услуги всего более ценились. Моренгейм официально благодарил французское правительство, и один очень хорошо осведомленный в закулисной стороне дела свидетель – Гансен – заявлял в печати, что с этой минуты окончательно без тени сомнения признана возможной прочная дружба России с Францией. А день 29 мая 1890 года – день ареста русских «нигилистов» – сделался одной из самых знаменательных дат в истории русско-французского союза.

Состоявшийся летом 1890 года суд приговорил всех арестованных по «делу бомбистов» к трем годам тюрьмы. Ландезена осудили заочно, что не помешало ему впоследствии объявиться, правда уже под новым именем – Аркадий Гартинг, в качестве заведующего русской агентурой в Берлине.

Что касается Рачковского, то 1 января 1890 года по докладу министра внутренних дел он был пожалован орденом Станислава II степени. 30 августа 1890 года приказом по министерству Рачковский был произведен в титулярные советники и пожалован орденом Владимира IV степени. Его влияние также росло среди французских политических и общественных кругов. Орден Почетного легиона, полученный им от французского правительства еще в 1887 году, в этом смысле показателен. Несмотря на то что Рачковский официально занимал скромную должность советника при русском посольстве в Париже, «французские друзья» хорошо представляли его подлинную роль в налаживании русско-французского диалога.