Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

СТАРЫЙ СПОСОБ ДЛЯ НОВЫХ ДЕЛ

Л. Щеголев о Мануйлове. – Предложение К. Коковашина. – Мануйлов в роли «спасителя отечества». – Миноносцы по миллиону. – Заложенные чеки. – Проект удаления Кокова-{иина. – Получение новых документов старым способом. – Я ожидании публичного скандала. – Кража документов Витте.

Историк П. Щеголев, составивший занимательное жизнеописание Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова – отдельные фрагменты его биографии даны были выше, – приводит, в частности, эпизод, не связанный напрямую с парижским периодом деятельности Ратаева, но точно отражающий методы и приемы заграничных агентов Департамента полиции в те времена. П. Щеголев отмечает при этом, что жизнь Мануйлова – необходимый и неустранимый эпизод истории падения режима. Чтобы понять, почему пал режим и почему пал именно так, а не иначе, историк, наряду с фигурами крупными, патетическими и драматическими, фигурами с крупными именами, должен заняться и мелкой, юркой, специфически характерной фигурой коллежского асессора. Похождения его интересны по тем нитям и связям, которые тянутся от мелкого агента к самым громким деятелям отжитой эпохи, и по необычайно пестрой и любопытной фабуле. Ловкостью рук Мануйлов составил свою репутацию, и, когда оказывались недопустимыми или неосуществимыми всевозможные легальные воздействия, начальство прибегало к его помощи. И – он всегда выручал. Великолепный образчик сыскного мастерства Мануйлова дает дело Коковашина.

В этой истории Иван Федорович поистине явился «спасителем отечества».

В сентябре 1904 года некто Константин Александрович Коковашин обратился в ученый отдел Главного морского штаба и в Комитет по усилению военного флота с предложением представить шесть минных истребителей, по 320 тонн водоизмещением каждый, в один миллион рублей, причем представил заключенный им во Франции и написанный на гербовой бумаге договор с английской фирмой «Morgan Marshall and С. Limited» в Лондоне. Указанное предложение ученым отделом было отвергнуто, а Комитет, ознакомившись с делом, решил запросить Главный морской штаб о необходимости приобретения предлагаемых миноносцев. Причем в случае согласия предполагалось выдать Коковашину письмо, удостоверяющее, что Комитетом заключена с ним сделка по доставке упомянутых судов. Туда же затем Коковашин подал заявление о понижении заявленной им цены до 780 тысяч рублей за миноносец, на что ему был дан ответ членом-делопроизводителем лейтенантом Верховским:

«Согласно вашему заявлению, я, нижеподписавшийся, сим удостоверяю, что по прибытии в Порт императора Александра III предлагаемых вами миноносцев, краткое описание которых и чертеж находятся у меня за подписями ваших участников в деле, как указано в заключенном вами договоре от 22 сентября нового стиля сего 1904 года в Париже с гг. Morgan Marshall et С. Limited, подлинник которого также находится у меня, вам будет уплачено от высочайше учрежденного Комитета по усилению флота России за каждый вышеуказанный миноносец с вооружением и всем необходимым снабжением, с тремя минами Уайтхеда на каждый минный аппарат, по семисот восьмидесяти тысяч рублей кредитными. Способ уплаты в банк, на который будут выдаваться чеки, будет установлен представителями Комитета с вами в Париже».

Начались переговоры, которые со стороны морского ведомства вели контр-адмирал в отставке Черкас, капитан второго ранга Шателен, барон Таубе и лейтенанты Верховский и фон Шульц. Уплата должна была производиться по векселям на парижский банкирский дом Ротшильда. Бароном Таубе были выданы расписки Коковашину в счет уплаты за два миноносца, но уплата по распискам не была произведена, несмотря на то что расписки были представлены к уплате раньше времени, так как от судов пришлось отказаться, и банкир был своевременно предупрежден об этом.

Спустя некоторое время в наше посольство в Париже и банкирский дом Ротшильда стали являться подозрительные личности, справлявшиеся о подлинности и значении документов Комитета по усилению флота, выданных Коковашину. Ему будто бы было поручено приобретать миноносцы и другие суда с уплатой за это в Париже крупной комиссии, в счет которой он пускается в разные коммерческие дела. Между прочим, в посольство приносили официальное письмо к нему за подписью лейтенанта Верховского, перешедшее затем в руки Какой-то аферистки для покупки жемчуга. Кроме того, Коковашин заложил ростовщику за 8000 франков чек за Подписями Шателена и Таубе на 21 тысячу фунтов, по которому банкирский дом Ротшильда отказался уплатить. Три меньших чека – всего на 16 тысяч фунтов – Находились у известных в Париже мошенников, а обязательство на сумму в 120 тысяч фунтов – у английского банкира Голланда. Помимо этого банкирскому дому Ротшильда были предъявлены чеки, подписанные лейтенантом Таубе, за покупку судов на 2 миллиона франков, в уплате которых было также отказано. Парижские владельцы чеков намерены были преследовать и арестовать Коковашина, при содействии которого в качестве уполномоченного русским правительством сделка с Шателеном и Таубе и была совершена.

Ввиду того, что настоящий инцидент произошел во время заседаний в Париже комиссии по «Гулльскому делу» и мог разразиться крупным скандалом, российский посол в Париже признал весьма важным удалить Коковашина из Франции легально и юридически, чтобы при преследовании его за мошенничество все это грязное и запутанное дело не стало предметом публичного разбирательства и газетного скандала. На докладе министра иностранных дел 10 ноября означенного вопроса император положил резолюцию: «Это недопустимо».

Директором Департамента полиции Лопухиным была получена 16 ноября из Ай-Тодора от великого князя Александра Михайловича следующая телеграмма: «Прошу оказать всевозможное содействие лейтенанту Верховскому по делу, которое он вам лично доложит». Департамент полиции вновь обратился за помощью к Мануйлову. Ему было предложено по телеграфу обратиться за содействием к начальнику французской тайной полиции Кавару для ограждения нашего морского ведомства от шантажных притязаний Коковашина, на что 19-го того же месяца была получена телеграмма от Мануйлова, в которой сообщалось, что Коковашин согласен выехать в Петербург, но для урегулирования этого дела необходимо выслать 20 тысяч франков для уплаты его долгов.

Мануйлов донес, что через доверенное лицо ему удалось получить от Коковашина как письмо лейтенанта Верховского, так и условия, заключенные с английскими фирмами на поставку миноносцев, которые и были доставлены при означенном донесении и 9 декабря препровождены капитану 2-го ранга Шателену. В это же время Коковашин выехал из Парижа в Петербург и по прибытии в Россию поселился в Павловске. Дабы впредь лишить Коковашина возможности выехать за границу, Департамент полиции просил санкт-петербургского градоначальника не выдавать названному лицу заграничного паспорта.

Мануйлов добился таких результатов старым как мир способом. Через своих агентов он выкрал нужные документы и затем вошел в переговоры с Коковашиным. О работе Мануйлова в этом деле и том величайшем конфузе, в который могло попасть русское правительство, стало известно, в частности, из конфиденциального письма жандармского офицера Шелькинга, работавшего по агентурной линии в Париже:

«Считаю обязанностью сообщить вам, для передачи Петру Аркадьевичу, следующие подробности о деле, которое грозит послужить темою к запросу в Палате депутатов и к связанному с ним разоблачению в здешней печати, могущему вредно отразиться на моей здешней работе.

Дело идет о поручении, данном в 1904 году некоему Коковашину, купить для России миноносцы в Англии. Вначале поручение дано было ему Морским министерством письмом за подписью Стронского, бывшего адъютанта адмирала Авелана. Затем переговоры перешли к Шульцу (как говорят, псевдоним, коим пользовался здесь адмирал Абаза), Шателену, адъютанту великого князя Александра Михайловича, и лейтенанту Таубе, которые должны были купить эти суда на счет добровольных пожертвований. Миноносцы должны были идти под венесуэльским флагом. В уплату их барон Таубе выдал векселя на дом Ротшильда на сумму 2 с лишком миллиона. Но в момент получения по чекам оказалось, что деньги у Ротшильда взяты. Мотив – несуществование будто бы объекта купли и продажи, то есть миноносцев. По этому предмету Коковашин и стоящие за ним англичане предъявили иск к нашему правительству. Посольство, а равно и морской агент в Париже, поставленные в известность в этом деле, заявили, что оно их не может касаться, так как иск и претензия предъявлены на Шульца, Шателена и Таубе – представителей Комитета добровольных пожертвований. Как видите, до сих пор дело, действительно, как будто не представляет особого интереса, и я не стал бы утруждать внимание Петра Аркадьевича, но иначе обстоит с его разветвлениями.

Вероятно, действуя на основании каких-либо предписаний из Санкт-Петербурга, бывший в то время чиновник особых поручений при Министре внутренних дел, командированный в Париж, И. Ф. Мануйлов, как явствует из показания Наделя, его бывшего агента, приказал ему добиться возвращения в Россию Коковашина. С этой целью Надель познакомил Мануйлова с неким Витоли (в настоящее время скрывшимся). Витоли обязался исполнить желание последнего, познакомился с этой целью с Коковашиным, под видом желания вступить с ним в компанию, снабдил его деньгами для поездки в Санкт-Петербург, а тем временем „экспроприировал" некоторые из имеющихся у Коковашина документов, не зная, что стоящие за спиною последнего дельцы (Коковашин производит впечатление человека слабоумного и лица подставного) успели снять фотографии с большинства из них. По наущению их же Коковашин подал во французский суд, обвиняя гг. Наделя, Витоли в краже, и, как увидите, это обвинение может иметь некоторые шансы быть доказанным на основании свидетельских показаний. В настоящее время дело у судебного следователя Ветра, но задержано вследствие завала в работе по делу Рошета. Помощник его, г. Вертело, говорит, что дело в высшей степени скабрезное и что, по-видимому, причастие агентов нашей полиции в Париже не подлежит сомнению.

Опасность заключается в том, что, при переходе дела в руки прокурора, оно сделается достоянием печати и, по всей вероятности, за нее ухватятся социалисты для запроса правительству о деятельности в Париже нашей полиции. Замять его трудно, так как происшествие случилось во Франции и с французскими подданными (Витоли и Надель). Почему в него вмешалась наша полиция, на обязанности коей лежит, насколько мне известно, наблюдение над политическими, судить не берусь, но, повторяю, не считаю возможным не довести всего вышеизложенного доведения Петра Аркадьевича, дабы дело это не было для нас неожиданным сюрпризом. Кроме того, так как я предвижу прессовый скандал, то на моей обязанности – предупредить о нем. Выписки из дела и свидетельские показания прилагаю в копии».

Способность Мануйлова к добыванию необходимых документов известным способом востребовалась его покровителями неоднократно. Во время борьбы за власть Н. В. Плеве и С. Ю. Витте Мануйлову было поручено раздобыть материалы, которые уличали бы Витте в неблагонадежности. Князь Мещерский, игравший тогда крупную роль в высших сферах, ввел Мануйлова к Витте. Здесь он каким-то путем выяснил, что нужные документы хранятся у одного из бывших секретарей Витте. Поместившись в номере парижской гостиницы «Бель-Вю», смежном с номером, занятым этим человеком, Мануйлов при помощи подобранных ключей проникает в номер, вскрывает письменный стол и снимает нужную копию с бумаг. Все это было сделано ловко и бесшумно, а результатом явилось увольнение Витте от должности министра финансов.

На организацию кражи документов у Витте Мануйлову была отпущена Плеве крупная сумма денег, но Мануйлов еще ухитрялся просить на «непредвиденные расходы», что приводило Плеве в бешенство. Во время этой истории, между прочим, на одном из докладов Мануйлова Плеве поставил резолюцию: «Этот болван ворует не то, что нужно».

ПАЛКА О ДВУХ КОНЦАХ

Смета 1904 года на операции в Европе. – Убийства великого князя Сергея Александровича и министра внутренних дел В. Плеве. – Заработки на политических убийствах. – Отставка Лопухина. – Возвращение Рачковского и его кадровые листки. – Восстановление берлинской-агентуры и назначение Гартинга ее руководителем. – Отставка Ратаева. – Ратаев о своей деятельности. – Рапорт Гартинга Рачковскому. – Назначение Гартинга на место Ратаева. – Оценка Гартингом деятельности Ратаева. – Увеличение бюджета Заграничной агентуры. – Новая дружба старых врагов. – Ратаев об Азефе. – Услуги пенсионера Ратаева Департаменту полиции. – Попытки Бурцева встретиться с Ратаевым.

Практика провокации и подкупа являлась основой всего политического сыска царской России. Но правительство не учитывало того, что это – палка о двух концах. И если первый конец ее бил по тем, против кого она была направлена, то второй – по тем, кто ее направлял и оплачивал ее удары. Согласно полицейским архивам, в 1904 финансовом году Лопухин выделил на все операции в Европе 132 380 рублей, что соответствовало 352 133 франкам, – примерно столько же, сколько Рачковский истратил в 1894 году в Париже, когда дорогостоящей берлинской агентуры еще не существовало. Бюджет Рачковского за тот год составил 300 000 франков. Из тех же фондов, которые Лопухин в 1904 году выделил Ратаеву в Париже, – 50 535 рублей и Гартингу в Берлине – 44 780 рублей, они должны были нанимать агентов. Оставшаяся часть бюджета – 37 666 рублей – распределялась непосредственно из Петербурга среди остальных сотрудников. Агенты в Вене получали 5256 рублей, агенты в Галиции, Прусской Познани и Силезии – 6400 рублей. К концу 1904 года у Лопухина совсем не оставалось денег. По этой причине он был вынужден отклонить просьбу об усилении охраны в Москве великого князя Сергея Александровича. К несчастью для Лопухина, 4 марта 1905 года великий князь был убит. Это и последующие события вынудили Лопухина оставить должность в Департаменте полиции, распоряжаться которым теперь стал товарищ министра внутренних дел Д. Ф. Трепов. 24 мая 1905 года Лопухин передал ему дела.

Почти годом раньше, 15 июня 1904 года, по постановлению «Боевой организации» социалистов-революционеров был убит покровитель Ратаева министр внутренних дел Российской империи Вячеслав Константинович Плеве. Несоответствие Лопухина своей должности стало уже тогда слишком очевидным.

Два убийства – министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича – были совершены с ведома и при участии подопечного Ратаева, провокатора Азефа. Этими терактами он рассчитывал укрепить свое положение среди эсеров. Рачковский, как и Азеф, знал о готовившемся убийстве Плеве, однако ничего не сделал для того, чтобы предупредить его. В этом сказалось все внутреннее противоречие сущности царской охранки. Тот, кто за деньги выдавал противников самодержавия, с таким же успехом зарабатывал и на убийствах самих царских сатрапов. Уже после убийства Плеве его противник Гартинг получил крупную денежную премию и право на потомственное дворянство. Это произошло потому, что в связи с назначением нового министра все прежние сторонники Плеве, в том числе и директор Департамента полиции Лопухин, получили отставку, а противники – повышения по службе и награды.

У Рачковского по-прежнему оставались связи в высших кругах, влиятельные люди ему покровительствовали. К примеру, великий князь Сергей Александрович, бывший в то время московским генерал-губернатором, пригласил Рачковского сопровождать его на собрании 45 тысяч рабочих, состоявшемся в Кремле по случаю годовщины отмены крепостного права. А чуть ли не на следующий день после убийства террористами великого князя император по совету могущественного петербургского генерал-губернатора Трепова восстановил Рачковского уже в должности чиновника особых поручений Министерства внутренних дел, а затем сделал его заведующим политической частью Департамента полиции да правах вице-директора.

Рачковский живо взялся за дело, и начал он, естественно, с чистки Департамента от недостаточно хорошо проявивших себя сотрудников. В их числе, наряду с действительно лишними людьми в Департаменте, оказались личные враги и недоброжелатели Петра Ивановича: Зубатов, Лопухин и другие. Судьба Ратаева также была – предрешена. Рачковский не замедлил восстановить только что упраздненную Лопухиным берлинскую агентуру, а своего питомца Гартинга снова сделал ее заведующим, для этого Рачковскому достаточно было представить 11 июня 1905 года министру внутренних дел доклад, в котором он писал следующее:

«Принимая во внимание, что со времени объединения парижской и берлинской агентуры Берлин по своей близости к русской границе не утратил для революционеров своего значения и там продолжает сосредоточиваться значительное количество активных деятелей различных партий, включительно до террористов, которые при отсутствии ныне правильно организованного агентурного наблюдения могут совершенно свободно осуществлять свои преступные замыслы, Департамент полиции полагал бы существенно важным незамедлительно восстановить берлинскую агентуру на прежних основаниях».

Заведовать вновь открытой берлинской агентурой 19 июля 1905 года опять стал Гартинг. Это был сильный удар по самолюбию Ратаева. Стало ясно, что дни его сочтены.

Легко было убедить петербургских самодержцев, что вчерашняя истина стала грубым заблуждением. Ратаеву было предложено немедленно вернуть в распоряжение Гартинга соответственные суммы, отпущенные на агентурное наблюдение в Германии. Из переписки, возникшей по этому поводу, стало видно, между прочим, что во времена ратаевского управления содержание парижской, лондонской и женевской агентур обходилось в 134 400 франков в год, из которых на Лондон шло 40 тысяч и на Швейцарию 18 тысяч франков.

Через три месяца, 1 августа 1905 года, за неделю до того, как Рачковский сделался заведующим политической частью Департамента полиции, Ратаева заставили передать всю Зарубежную агентуру Гартингу, и тот сразу же развернул кампанию против своего предшественника. Конечно, Ратаев немедленно помчался в Петербург, чтобы пустить в ход соответствующие пружины. Но все было тщетно. Пришлось примириться и отойти от власти. Ратаев ушел без дальнейшего лишнего шума: в противном случае Трепов угрожал ему лишением пенсии. Обличителем охранки Ратаев не стал и позднее, хотя Бурцев неоднократно обращался к нему с такими предложениями. В утешение, впрочем, Ратаев получил в виде пособия 150 тысяч франков и поселился в Париже, где и жил с тех пор под фамилией Рихтера.

Вот выписка из докладной записки Ратаева министру внутренних дел от 9(22) марта 1906 года:

«В минувшем июле (1905 г.), когда я приехал в Петербург, я застал странное положение. На все мои вопросы как высшее, так и ближайшее начальство категорически заявляло мне, что с деятельностью моей они совершенно не знакомы, докладов моих не читали и не знают, но тем не менее под «прахом лишения пенсии требовали, чтобы я немедленно уехал в Париж для сдачи должности. Так что я, собственно говоря, до сих пор совершенно не осведомлен о причинах прекращения моей служебной деятельности. Такова нравственная сторона дела».

Сетования Ратаева на несправедливость высшего начальства вполне оправданны: под его руководством достигла наибольшего блеска провокаторская деятельность Евно Азефа, и это сокровище пришлось оторвать от своего сердца и отдать врагу! «Должность мою, – констатировал Ратаев в докладной записке на имя министра внутренних дел от 9 (22) марта 1906 года, – я вынужден был покинуть совершенно без всяких предупреждений и как раз в тот самый момент, когда агентура среди партии социалистов-революционеров достигла небывалой высоты и ожидались весьма крупные результаты». В отчете Департамента полиции помечено, что 8 августа 1905 года Ратаев в Петербурге передал Рачковскому временно находящегося в России секретного сотрудника, несомненно, речь шла об Азефе, хотя очевидно, что Рачковский не мог не знать Азефа гораздо раньше и, конечно, знал, виделся и работал с ним рука об руку.

Подобно тому, как Ратаев при замещении в Париже Рачковского свои доклады по начальству наполнял прежде всего критикой и умалением заслуг своего предшественника, так и новый хозяин Заграничной агентуры Гартинг уже в первом докладе делает то же по отношению к Рвтаеву. Вот выдержки из объемного рапорта Гартинга своему шефу Рачковскому от 14 сентября 1905 года:

«Согласно ордеру господина товарища министра внутренних дел, заведующего полицией, от 19 минувшего июля о назначении меня заведующим заграничной агентурой Департамента полиции, я отправился в Берлнн для принятия архива, который г. Ланге-Говоров, доверенное лицо действительного статского советника Ратаева, должен был к тому времени передать на хранение нашему генеральному консульству в Берлине. Накануне моего приезда, состоявшегося 19 августа, в генеральное консульство действительно был сдан г. Ланге-Говоровым сундук с бумагами, по вскрытии коего в – оном оказался архив, переданный мною в конце минувшего февраля командированному для принятия от меня берлинской агентуры отставному надворному советнику Медникову. Новых же документов, которые поступили Бы за последние четыре месяца из Департамента полиции, не оказалось, вследствие чего можно предполагать, – что начиная с марта месяца розыскная деятельность берлинской агентуры была прекращена.

Единственными новыми бумагами, оказавшимися среди архива, было несколько телеграмм, адресованных г-ну Ланге-Говорову прежде служившим в моей агентуре наружным агентом Вольцем, в которых последний настоятельно требовал высылки денег и извещал о задержании женевской полицией его, Вольца, равно как и Другого агента парижской агентуры – некоего Маша.

При личном свидании названный Вольц подтвердил мне содержание упомянутых его телеграмм к г-ну Ланге-Говорову, пояснив при этом, что, работая в Швейцарии без всякого руководства, он и Маш обратили на себя внимание местных властей, были задержаны женевской полицией и засим оба высланы из Женевы. Некоторое время спустя Вольц и Маш по поручению действительного статского советника Ратаева отправились в Дюссельдорф, где Маш был задержан местной полицией за долги и, просидев некоторое время в тюрьме, был выслан затем из Дюссельдорфа.

Из документов, одновременно с сим препровождаемых действительным статским советником Лемтюжни-ковым, Ваше превосходительство изволите усмотреть, что г. Ратаевым передано действительному статскому советнику Лемтюжникову: архив, 4 наружных агента, 1 секретный сотрудник, некий Светлицкий (псевдоним), как раз случайно пришедший по делам службы в канцелярию агентуры, адреса двух наружных и одного внутреннего агента в Лондоне и список причастных к агентуре Департамента полиции проживающих в Швейцарии лиц, специально занимающихся перлюстрацией писем одного из участков Женевы.

Из содержания вышеупомянутых списков усматривается нижеследующее: в Париже в агентуре числится 6 человек. Из них Чашников по старости производительной работы делать не может. Ильин состоит машинистом. Из 4 наружных агентов для наблюдения употребляются только Самбен и Левек, который, как мне известно из дел, особенными способностями не отличается; Фернбах годен лишь для собирания справок; Бинт же, прежде занимавшийся наружным наблюдением, состоял при действительном статском советнике Ратаеве в роли ближайшего и доверенного помощника; по наружному же наблюдению на него никаких поручений не возлагается, и он заявляет, что наблюдением больше заниматься не будет.

В Женеве находится 6 человек, числящихся в агентуре. Из них Риго, еще несколько лет тому назад бывший наблюдательным агентом, в настоящее время к таковой службе не пригоден вследствие характерной наружности (непомерно толст), Депассель, Баке и Делеамон, состоящие на службе в женевской полиции, пригодны лишь для доставления в Женеве Заграничной агентуре Департамента полиции частным образом кое-каких справок о проживающих там революционерах. Мерсие поставляет корреспонденцию для перлюстрации, которой специально занимаются Риго и г-жа Де-Нассель.

В Лондоне наружным наблюдением занимается агент Фаpc, а собиранием справок – англичанин Торп.

Таким образом, для надобностей наружного наблюдения в Париже, Лондоне и Швейцарии при настоящем наличном составе в распоряжении Заграничной агентуры в действительности остаются всего лишь три человека».

Переходя затем к рассмотрению финансовой сметы Ратаева, Гартинг высказывает удивление, каким образом Ратаев мог платить такие большие жалованья агентам «внешнего наблюдения, что месячные расходы на содержание последних превышали 3000 франков:

«Каким образом мой предместник, уплачивая такие сравнительно крупные суммы некоторым из наружных агентов, мог содержать еще секретных сотрудников и платить, например, 900 франков в месяц известному Департаменту полиции Бабаджану (Батушанскому), ныне уехавшему по указанию г. Ратаева из России с тем, кажется, чтобы постараться поступить на службу к г. Гуровичу? Тем более что независимо от Бабаджана у него имелось еще несколько мелких сотрудников, которые при самом скромном жалованье, несомненно получали в обшей сложности около 1000 франков в месяц».

Гартинг объясняет это тем, что Ратаев поставил такие высокие жалованья в смету только лишь перед своим уходом.

«Предположение это представляется мне, – продолжает Гартинг, – еще тем более правдоподобным, что, помимо всех перечисленных расходов, г. Ратаев до сентября минувшего года платил ныне умершему Милевскому жалованье в 1250 франков в месяц, не считая 1000 франков наградных, и по смерти Милевского продолжал выдавать его вдове по 1000 франков в месяц и 1000 франков наградных. А с 1 января по конец минувшего июля, т. е. до пожалования последнему пенсии, выдавал ему ежемесячно по 500 франков».

Помимо компрометации своего предшественника и соперника, Гартинг стремился этим доносом к осуществлению другой, более материальной цели, а именно: увеличить ассигнование отпускаемых в его распоряжение сумм.

Рачковский пошел навстречу желанию своего ученика и друга Гартинга. Ассигнования на Заграничную агентуру были увеличены почти на 100 тысяч франков, в том числе 12 тысяч франков было отпущено на содержание нового сотрудника – француза Девернина, которому была поручена организация внешнего наблюдения, и 40800 франков на приобретение других новых секретных сотрудников. Обстоятельство это не осталось незамеченным Леонидом Александровичем. «Тотчас после оставления мною должности, – с обидой отмечал он в статье „Евно Азеф. История его предательства", – отпуск на Заграничную агентуру был увеличен на 100 тысяч франков, и, таким образом, в настоящее время, когда, в сущности, за границей дела втрое меньше, чем прежде, заместитель мой получает все то, что отпускалось на Германию, и с добавлением еще 100 тысяч франков».

Все преобразования Ратаева, по мнению Рачковского, сразу оказались вредными и ошибочными и подлежали немедленной отмене. Его пребывание на посту руководителя Заграничной агентуры закончилось увольнением без объявления причин. Ратаев был немедленно отозван из Парижа, а на это место еще 19 июля 1905 года уже был назначен новый начальник – А. М. Гартинг, провокатор, трудившийся с Рачковским еще над созданием Заграничной агентуры, его правая рука и личный друг. Он оказал неоценимую услугу начинающему Рачковскому постановкой внутреннего наблюдения в Париже и серией наглых провокаций во Франции и Швейцарии.

При вступлении в должность заведующего Заграничной агентурой в Париже Гартинг, «спихнувший» с этого места Ратаева, докладывал 1(14) сентября 1905 года директору Департамента полиции (рапорт № 1), что получил из ратаевского шпионского наследства, кроме канцелярии в Париже и архива в Берлине, одного лишь секретного сотрудника, некоего Светлицкого (псевдоним), в Париже и адрес одного внутреннего агента в Лондоне. Гартинг жаловался, что Ратаев слишком много тратил на наружную агентуру, так что из 11 200 франков месячного бюджета Заграничной агентуры оставалось не более 2500 франков на внутреннюю агентуру, разъезды агентов и непредвиденные расходы. «При таких условиях и с такими средствами ставить серьезную внутреннюю агентуру является совершенно невозможным».

В дальнейшем, впрочем, уже после второй отставки Рачковского, старые враги, судя по всему, помирились, во всяком случае, из воспоминаний Витте, относящихся к его заграничной поездке летом 1906 года, видно, что Рачковский запросто бывал на квартире у Ратаева и получал от него конфиденциальную информацию.

Осенью 1905 года в Париже своего отставного шефа Ратаева навестил Азеф, чтобы рассказать ему, что разоблачен и уже не может дальше работать на полицию. В дальнейшем Ратаеву пришлось пережить немало горьких минут в связи с разоблачением своего «воспитанника». Чтобы собрать факты о провокаторстве Азефа, В. Л. Бурцев пытался выудить информацию у Ратаева, подослав к нему бывшего агента охранки и хорошо знавшего его М. Е. Бакая.

«Ратаев принял Бакая, – пишет Бурцев в своей книге «В погоне за провокаторами “. – В разговоре с ним Бакай, смеясь, как бы между прочим, как это и было у нас условлено, сказал Ратаеву:

– А какой удар готовит Бурцев! Он хочет разоблачить вашего главного эсеровского агента Азефа!

– Какого Азефа? – несколько смущенно спросил Ратаев. – Никакого Азефа я не знаю!

Потом по какому-то поводу Бакай упомянул о тяжелом положении жены Азефа ввиду обвинения ее мужа.

– Так неужели Бурцев и жену Азефа обвиняет в провокации? – спросил Бакая Ратаев.

Бакай сказал Ратаеву, что я обвиняю только Азефа, а не его жену. Ратаев еще раз смущенно повторил:

– Нет, никакого Азефа я не знаю».

Как отмечает В. С. Брачев в своей книге «Мастера политического сыска дореволюционной России», Бурцев трактует этот диалог как желание выгородить Азефа. Мысль о том, что Ратаев верен своему долгу, Бурцеву просто не могла прийти в голову. Но, очевидно, это было так. Однако уже в конце 1908 года и до бывшего руководителя провокаторами стали доходить слухи о предательстве Азефа. А в январе 1909 года Ратаев смог уже сам прочитать «Извещение» ЦК партии социалистов-революционеров, где Азефу приписывалось участие едва ли не во всех политических злодействах начиная с 1902 года. Ратаев был поражен и никак не хотел в это поверить. «Я был убежден, – писал он, – что ЦК, поставленный в смешное положение разоблачением одного из старейших и наиболее уважаемых членов партии, который якобы состоял слугой правительства, возвел на него эту клевету, дабы самому как-нибудь выпутаться и запачкать русскую политическую полицию обвинением в провокации и участии в политических убийствах». Во время суда над бывшим директором Департамента полиции Лопухиным, обвиненным в разоблачении Азефа, в апреле 1909 года Ратаев прислал из Парижа свои обширные показания. Он утверждал, что не знал подлинной роли своего «воспитанника».