Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

«Я, Леонид Александрович Ратаев, – заявил он, – 50 лет, православный, потомственный дворянин, действительный статский советник. Проживаю в Париже; под судом не был; с участвующими в деле лицами в особых отношениях не состою. Я состоял на службе в Департаменте полиции с 1882 года и вышел в отставку в августе 1905 года. В 1892 году мне, состоявшему старшим помощником делопроизводителя названного Департамента, было поручено выделить из общего состава Третьего делопроизводства всю переписку, касающуюся собственно розыскной части. При выполнении сего поручения мне пришлось ознакомиться с письменными сообщениями ростовского-на-дону мещанина Евно Фишелевича Азефа, в то время студента Политехнического училища в Карлсруэ».

Общий вывод показаний Ратаева сводился к тому, что за все время его службы, то есть по август 1905 года, Евно Азеф «к Боевой организации не принадлежал и террористическими актами руководить не мог». Более того, он, по мнению Ратаева, «был в высшей степени ценным и полезным для правительства агентом, и делаемые им разоблачения о замыслах членов партии социалистов-революционеров представляли подчас непреодолимые препятствия для осуществления преступных предприятий этого сообщества».

Спорность этого утверждения очевидна, отмечает В. С. Брачев. Вскоре Ратаеву пришлось основательно подкорректировать свои показания. Уже в сентябре 1910 года он «почти пришел к убеждению, что Азеф действительно служил на два фронта». В целом же Ратаев склонен был делить службу Азефа по ведомству Департамента полиции на три части, или периода: «1) безусловно верный – с 1892-го по лето 1902 г.; 2) сомнительный – с 1902-ro по осень 1903 г. и 3) преступный – с этого времени и до конца службы».

Характерно, что себя Ратаев считал «не менее ответственным за случившееся», чем другие, ибо «в то время, – писап он, – я ближе других стоял к Азефу. Единственным смягчающим обстоятельством служит то, что я находился за границей; преступная же деятельность его развертывалась в России, вне моего поля зрения. С момента моего вступления в должность и по день убийства Плеве Азеф пробыл при мне за границей всего шесть месяцев».

После разоблачения Азеф пишет письмо своему последнему руководителю – бывшему начальнику Петербургского охранного отделения А В. Герасимову – с просьбой сообщить ему адрес Ратаева: «Где он живет и под каким именем? Он мне мог бы помочь за границей, если бы нужно было обратиться к прессе или куда-нибудь».

В. С. Брачев отмечает, что, будучи уже в отставке, Ратаев из Парижа постоянно интересовался тем, что происходит у него на родине. Любопытна в этой связи его реакция на материалы съезда народных учителей, состоявшегося в 1910 году: «Острая озлобленная нетерпимость ко всему, что связано с государством и церковью, все эти требования о демократизации школы с уничтожением всякой сословности, об устранении из школы всякого церковного влияния и замене религии какой-то кооперацией – все это доказывает, что в среду русских сельских учителей глубоко запали космополитические, международные, антинациональные и антирелигиозные идеи».

Не терял Леонид Александрович и своих связей с Департаментом полиции, выполняя время от времени его отдельные поручения. Бурцев, в частности, обоснованно считал, что именно Л. А. Ратаев по просьбе из Петербурга организовал блестящую защиту полковника М. Ф. фон Коттена на процессе М. Рипса летом 1910 года. Несмотря на то что подсудимым был Рипс – бывший агент охранки, неудачно стрелявший в Париже в фон Коттена, прогрессивная французская общественность сделала все, чтобы под судом оказалось само царское самодержавие с его провокациями против русских революционеров. Однако благодаря приглашенному Ратаевым адвокату – им был знаменитый Лабори, защищавший в свое время Дрейфуса, – обвинить фон Коттена не удалось, хотя Рипс и был оправдан.

Из других деликатных поручений Департамента полиции, выполненных Ратаевым, следует отметить две его статьи 1909 года в парижской газете «Matin», направленные против Бурцева, «чрезвычайно ловко составленные и хорошо, написанные», по мнению Б. К. Агафонова, высказанному им в книге «Заграничная охранка». Леонид Александрович по-прежнему хорошо владел пером. Бурцев по этому поводу вновь пригласил Ратаева к диалогу:

«Мне очень хотелось бы видеть Вас и побеседовать с Вами кое о чем. Вы, увидевши мою подпись, понятно, изумитесь моему желанию и не поймете, почему я, Бурцев, который и т. д., хочу видеть Вас, Ратаева, который и т. д. Я всю мою жизнь никогда не мог одинаково с Вами посмотреть на вещи, и в данном случае, может быть, мы не сойдемся с Вами ни по одному вопросу. Тем не менее мне хочется видеть Вас, до конца договорить свои мысли и до конца выслушать Вас. Я хотел бы видеть Вас или в редакции „Былое “ (И, rue di Linain), или в каком-либо кафе на boulevard St. Michel или boulevard Sebastpol. Готовый к услугам Бурцев. P.S. Разумеется, я хочу видеть Вас как литератора, как редактор «Былого* – и только, а потому надеюсь, что Вы придете один, не уведомляя никого о нашем свидании». «Я сделал лучше, – комментировал этот опус Ратаев. – Я не пошел совсем и оставил письмо не в меру зазнавшегося террориста без последствий и без ответа».

ОСОБОЕ ВЛЕЧЕНИЕ К МАСОНАМ

«Дело о масонах». – Возобновление масонских лож в России. – Парижские контакты русских масонов. – Сотрудник Пограничной агентуры в масонских рядах. – Назначение чиновника полиции Б. Алексеева экспертом по масонам. – 500 000 франков за сведения о российских масонах. – Выводы полиции о масонском заговоре. – Масонские записки Ратаева. – Ратаевский список масонов. – Масонская система по Ратаеву. – Масонство и революция. – Сила масонского влития. – Показания Е. Климовича Чрезвычайной следственной Комиссии. – Ратаев в роли военного агента. – Масоны на Службе русской военной разведки.

Возвращение в Россию политических эмигрантов, ставшее возможным вследствие октябрьской амнистии 1905 года, создало реальные предпосылки для возрождения в стране масонства. Многие из эмигрантов в бытность свою за границей вступали в масонские ложи. Либералам импонировала закулисная специфика деятельности «детей вдовы», что было немаловажно в условиях отсутствия политических прав и свобод. Именно Франция стала той страной, откуда масонство начинает проникать в среду русского освободительного движения. В конце 1905 – начале 1906 года в Департамент полиции начинают поступать первые сообщения о том, что в России предпринимаются попытки создания масонских лож. Поскольку охранка была обязана следить за всеми освободительными группами, то масонство, хорошо известное подобными наклонностями, также подлежало взятию под наблюдение. Масонской проблемой занялся Особый отдел Департамента полиции. Было заведено специальное дело, насчитывающее семь пухлых томов и более трех тысяч машинописного и рукописного текста, которое озаглавили: «Переписка о последователях различных сект и религиозных учений, деятельность коих носит противоправительственный характер. О масонах». Наиболее ранние документы дела относились к началу XX века. Так, в апреле 1904 года полиция перехватила письмо из Нью-Йорка от масона Гофмана, члена еврейской ложи «Бнай Брит», к некоему Виктору Померанцеву, в котором расписывались «выгоды» для России в возможности заключить заем у Ротшильда при условии дарования льгот евреям. Однако полиция располагала отрывочными сведениями о деятельности масонов в России.

14 декабря 1905 года министр иностранных дел граф В. Н. Ламздорф направил министру внутренних дел Дурново письмо, в котором сообщал: «Нельзя не обратить внимания на все возрастающее на Западе влияние масонства, которое деятельно стремится к ниспровержению существовавшего политического и социального строя европейских государств, к искоренению в них начал национальности и христианской религии, а также к уничтожению национальных армий». Министру внутренних дел рекомендовалось провести соответствующее расследование на предмет выявления масонских лож в России. Когда Дурново обратился с запросом в Департамент полиции, то выяснилось, что все имеющиеся о масонстве сведения исчерпываются десятком газетных статей да информацией о русских масонах времен Александра I. Исследование современного состояния масонства приходилось начинать с нуля. Потому ответ, присланный Дурново министру иностранных дел, был разочаровывающим: «Такое исследование связано при настоящих обстоятельствах со значительными трудностями, не позволяющими ожидать успешных результатов от могущих быть принятыми в этом направлении мер». Однако Ламздорф продолжал настаивать и прислал еще одно письмо с указанием на возможность существования в России масонских лож.

Исполняя указания Ламздорфа, 3 января 1906 года Дурново получил сведения от посла в Берлине графа Остен-Сакена о том, что в Иновроцлаве недавно открылась масонская ложа, в составе которой значатся русские и польские фамилии. 24 января 1906 года посол в Риме Муравьев направил в Министерство иностранных дел письмо, которое затем было препровождено в Департамент полиции. В сообщении содержался текст постановления миланских масонов: «Ложа „Разум", посылая братский привет новой русской семье, выражает пожелание, чтобы новая ложа, вышедшая из народа и стоящая за народ, получила возможность воодрузить свое зеленое знамя над освобожденным отечеством и благородно отплатить за бесчисленные жертвы теократической реакции». В марте 1907 года варшавский губернатор сообщил Департаменту полиции, что представитель нью-йоркской ложи масонов, проживающий в России, некто Городынский, просил разрешения читать лекцию о масонстве, в чем ему было отказано.

Зима 1906–1907 года действительно стала временем возобновления масонских лож в России. Русская полиция терпеливо наблюдает за масонами. Полицейские Власти по своим каналам фиксируют, в частности, прибытие в Россию масонских эмиссаров Гастона Буле и Бертрана Сеншоля из Франции. Скоро в масонских кругах была получена информация о том, что полиция знает о существовании петербургской ложи. В то же время работа московской ложи продолжала оставаться тайной. Во избежание провала члены масонских лож приняли решение о реорганизации русского масонства. Было упразднено все, что противоречило требованиям строжайшей конспирации, ликвидировалось ведение протоколов о заседаниях и всякого рода письменное делопроизводство. Участники одной ложи не могли знать членов других лож. Прерывалась связь с Парижем.

С этого времени полиция, и без того располагавшая скудными сведениями о русских масонах, полностью теряет их из поля зрения. Борьба Департамента полиции с масонскими ложами в начале XX века парализовывалась также из-за засоренности масонскими конспираторами самого Министерства внутренних дел и других правительственных учреждений России. Государственные чиновники, состоящие в масонских ложах, включая таких высокопоставленных, как В. Ф. Джунковский, С. Д. Урусов, А. Д. Мосолов, тормозили проведение антимасонских мероприятий. Многие сведения, получаемые полицией агентурно, сразу же становились известными «вольным каменщикам».

Министерство внутренних дел вместе с другими ведомствами прилагало немалые усилия в борьбу с распространением масонства в России. Так, 2 апреля 1908 года Министерство иностранных дел, направило Департаменту полиции информацию о принадлежности к масонству гласного Петербургской Городской думы Кедрина и князя Бебутова. Оба имели в Париже контакты с главарями масонства. Было указано на вред этого тайного общества и стремление расширить масонскую пропаганду в пределах России. 20 апреля 1908 года по этому поводу был разослан циркуляр начальникам районных охранных отделений о принятии незамедлительных мер к выяснению распространения масонства в России. 26 мая 1908 года Министерство иностранных дел препроводило председателю «Совета министров П. А. Столыпину сведения об ожидаемом приезде в Россию двух главарей французского масонства, Лаффера и Вадекара, для открытия в Петербурге масонской ложи.

Департамент полиции все же сумел однажды проникнуть в масонские ложи, но не в России, а во Франции. В 1908 году по заданию руководителя Заграничной агентуры Гартинга в масонство записался его тайный сотрудник Биттер-Монен, сумевший продержаться в «парижском братстве» около пяти лет, до тех пор, пока в 1912 году не был разоблачен В. Л. Бурцевым как агент охранки. О разоблачении Биттер-Монена Гартинг был вынужден отчитываться начальству:

«Дело это длилось около полутора лет; в течение этого времени Биттер-Монен, не говоря уже о нападках и инсинуациях, коими он подвергался в бурцевских статьях, пережил много трудных минут, когда на публичных заседаниях масонской ложи „Жюстис“ и Совета ордена дело доходило чуть ли не до кулаков и всяких угроз по его адресу со стороны переполнявших зал евреев и социалистов. Таких заседаний было много, длились они каждый раз по нескольку часов, и нужна была исключительная энергия и верность своему служебному долгу, чтобы выдерживать их до конца».

В конце 1909 года «ввиду неудовлетворительного состояния масонского следствия» в Департаменте полиции пришли к решению назначить специального эксперта для изучения проблемы. Им стал чиновник Департамента полиции Борис Кирович Алексеев. Поскольку считалось, что руководство русских масонских лож находится в Париже, его командировали туда. В «масонской столице» Алексееву удалось войти в контакт с руководителями «Антимасонской лиги» и, в частности, с аббатом Турман-Теном. Удивленный равнодушным приемом аббата, Алексеев составил первое донесение Курлову по материалам масонской газеты «Ревю мазоник». И хотя один из ее авторов назвал русское правительство «позором цивилизованных государств», Алексеев признавался, что пока у него нет улик, свидетельствующих о масонском заговоре. Затем, когда помощник Турмантена принял 500 франков «взаймы», Алексеев имел откровенную беседу с аббатом и выяснил, что исчерпывающие сведения о масонских ложах в России стоят 500 тысяч франков – именно такая сумма необходима для подкупа трех высокопоставленных масонов. После того как Курлов ответил, что согласен выплачивать информаторам лишь небольшое ежегодное пособие и еще вознаграждение за каждый добытый документ, Алексеев продолжал отстаивать первоначальное предложение, а заодно представил счет на две тысячи франков за собственные расходы на роскошную жизнь – извозчика, театр, папиросы, лакея и многочисленные «ужины на двоих» – во время полуторамесячного вояжа, который завершился в декабре.

В январе 1912 года аббат прислал письмо министру внутренних дел А. А. Макарову, где спрашивал, удовлетворена ли его просьба о значительной сумме денег и по-прежнему ли русские чиновники отказываются предпринимать что-либо в России против франкмасонов. Вероятно, аббат написал министру, чтобы поставить его в – известность, что он до сих пор ничего не получил, хотя кое-чего заслуживает, и тогда ему переслали скромное вознаграждение за несколько будущих донесений, которые на поверку оказались бесполезными политическими сплетнями.

Тем временем Алексеев уже выслеживал «масонских злоумышленников» в Петербурге, и от него поступило донесение о состоявшемся 11 марта 1911 года собрании двадцати подозреваемых в Музее изобретений и усовершенствований. В качестве наиболее активного пропагандиста он отметил В. В. Архангельскую-Овчинникову, которую охранка уже знала как радикальную феминистку с дипломом по истории философии Парижского университета. Алексеев свободно беседовал с ней, и она с увлечением убеждала его в могуществе масонства. Возможно, в результате этих бесед Алексеев осенью того же года и указал в донесении, что масоны приложили руку к убийству Столыпина 1 сентября 1911 года и что «Великий Восток» действует через «революционные комитеты по плану, выполнение которого пока лишь в самом начале»

В 1912 году, ознакомившись с донесениями Алексеева из досье охранки на масонов, новый директор Департамента полиции С. П. Белецкий отверг выводы о заговоре как безосновательные. Когда чуть позже великий князь Николай Николаевич, командовавший гвардией, потребовал от него расследовать, какое влияние оказывают масоны на офицеров гвардейских полков в Санкт-Петербурге, Белецкий вновь не обнаружил никаких улик, свидетельствующих о подрывной роли масонства, и на этот раз он назвал русских масонов обыкновенными «оккультистами».

Результат такой розыскной деятельности по «масонскому следу» был вполне предсказуем, так как французские масоны о российских братьях имели смутное представление, а сам Алексеев масоном никогда не был и в масонские ложи был не вхож. Обо всем происходящем в масонских кругах России ему пришлось судить по французской масонской литературе и сообщениям «Антимасонской лиги» Жюля Турмантена Тем не менее из присланных Алексеевым сообщений явствует, что еще в 1887 году группой эмигрантов в Париже была основана ложа «Космос». Между второй половиной 1904-го и началом 1905 года в парижские ложи было принято большое количество русских либералов и в их числе видные кадеты В. А. Маклаков и князь Павел Долгорукий. Причем оба они числились в списках ложи не под своими фамилиями, а под псевдонимами. Алексеев в результате своих изысканий делает выводы о том, что пропаганда масонства в России не только исходит из Франции, но и составляет даже «одну из немалых забот руководительного центра французского масонства», а французское масонство находится в прямой зависимости от иудейства.

Парижские сообщения Алексеева о российских масонах в Петербурге мало кого удовлетворили. Однако его сводка была представлена Столыпину, который, ознакомившись с предполагаемым планом борьбы с масонами совместно с «Антимасонской лигой» и необходимыми для этого расходами, выразил желание, чтобы проект этот в принципе получил непосредственную санкцию его императорского величества, «лично интересующегося масонским вопросом». Судя по всему, председатель Совета министров и министр внутренних дел Столыпин видел серьезную угрозу со стороны масонских лож и собирался предпринять решительные меры против них.

Департамент полиции начал серьезную подготовку к предстоящему совещанию в верхах по масонскому вопросу. Тут и вспомнили о Ратаеве. Разумеется, доложить Департаменту полиции о масонских ложах Петербурга, сидя в Париже, Ратаев не мог. Все же он подготовил «Записки о масонстве», где отмечал «серьезное противогосударственное значение возрождения масонства в России и необходимость специальной борьбы с ним». Содержание «Записок» Ратаева, естественно, не отразило всей глубины проблемы. Зато по характеру конфиденциальной информации, эрудиции и общей культуре «Записки» Ратаева стоят на несомненной высоте. Но почему-то как раз именно эта, сильная сторона «масонских записок» Ратаева в Департамент полиции и подверглась нападению историка А. Я. Авреха, который в своей книге «Масоны и революция» счел их «политически крайне убогими».

Первая его «Записка о масонстве» поступила в Департамент полиции в марте 1911 года. «Масонство для России, – отмечал Ратаев, – явление не новое. Пришло оно к нам в первой половине XVIII века и затем периодически то появлялось, то исчезало или, вернее сказать, притаивалось, но неизменно и всегда, кроме горя и напасти, ничего с собой не приносило».

Еще в 1887 году в Париже группой французских и русских радикалов-космополитов была основана масонская ложа для русских эмигрантов «Космос». В числе ее основателей, указывает Ратаев, стояли русские профессора М. М. Ковалевский, Е. де Роберти и французский ученый русского происхождения Г. Н. Вырубов. Эта ложа в 1898 году посвящала русских профанов «целыми стадами». Вернувшиеся после 1905 года в Россию вчерашние эмигранты – члены французских лож – явились основным ядром возрождающегося русского масонства. «Масонские ложи в России, – отмечал в январе 1914 года Ратаев в статье „Международный парламентский союз", – существуют уже в течение шести лет». Он относил, таким образом, их создание к 1908 году, когда в мае по просьбе русских масонов в Россию прибыли эмиссары «Великого Востока Франции», члены Совета Бертран Сеншоль и Гастон Булэ и открыли здесь «по одним сведениям, две, а по другим – три ложи».

В приложении к «Записке» Ратаев приводит внушительный список масонов из 86 человек. Среди них Максим Горький, Александр Блок, П. Б. Струве и другие. Однако Ратаев отмечал, между прочим, что документально подтвердить масонскую принадлежность он может только в отношении 14 человек. Это: Леонид Андреев, Евгений Аничков, Константин Аркадский-Добренович, Юрий Гамбаров, Павел Долгоруков, Андрей Ждан-Пушкин, Е. И. Кедрин, М. М. Ковалевский, Евгений Коган-Семеновский, Иван Лорис-Меликов, Василий Маклаков, Михаил Тамамшев, Е. В. де Роберта. Ни один из названных лиц не был масоном-оккультистом. Все они, по мнению Ратаева, являются «политическими масонами»: «Главным приютом для российских масонов служит кадетская партия».

«Вглядитесь внимательно, – призывал Ратаев, – как между нашими масонами распределены роли и сферы влияния: среди членов Государственного Совета и в литературной среде действует М. М. Ковалевский; среди членов Государственной думы – И. Н. Ефремов, П. Н. Милюков и В. А. Маклаков. Влияние Маклакова распространяется и на адвокатскую среду, где он пользуется популярностью. Деятельность Е. П. Коган-Семеновского обнимает собой жидовские круги и мелкую прессу. Наконец, А. Н. Бренчанинов, убежденный деятельный масон, стремится воздействовать на высшее общество. Уже на его собраниях начинают все чаше и чаще появляться лица титулованные или же посещающие – громкие дворянские фамилии, как, например, Кугушевы, Толстые и т. п. Будет весьма печально, если благодаря этим стараниям масонство внедриться в высшие слои русского общества».

Не прошла мимо внимания Ратаева и проблема так называемой «неправильности» масонских лож в России начала XX века.

«Русское масонство XVIII века хотя и отличалось обилием различных систем и обрядов, но тем не менее почиталось правильным, ибо каждая из тогдашних практикуемых в России систем, как-то: елагинская, рейхелевская, Мелиссино и др. – могла доказать свою преемственность от Великой Английской ложи и соблюдала все ландмарки, – отмечал он. – Современное же масонство, занесенное в Россию в 1908 году, с точки зрения Английской ложи, не считается правильным, так как „свет" сей заимствован от „Великого Востока Франции", на который наложено отлучение».

В своей «Записке» Ратаев выражал недоумение «непонятной слабости» и «особому влечению» к масонам русской государственной власти. Она, по его словам, «во все времена питала слабость к лицам, которые, пользуясь всеми благами, привилегиями и преимуществами государственной службы, в то же время всеми мерами стремились дискредитировать эту власть и подкапывались под устои существующего государственного строя». Но как раз они-то, подчеркивал Ратаев, и делали головокружительные карьеры, именно на них как раз и сыпались, как из рога изобилия, чины, ленты и ордена. Даже если у Департамента нет агентуры в масонской среде, «достаточно хотя бы в течение некоторого времени проследить в Петербурге, например, за М. М. Ковалевским и Е. П. Коган-Семеновским, а в Москве – хотя бы за князем Павлом Долгоруким, и нет сомнений, вскоре выяснится и место их сборищ, и состав их лож», – отмечал он.

Ратаев отважился на параллели между масонством и революцией:

«Революция действует бурным натиском, она может даже иногда сорвать крышу со здания, но фундамент оного ей недоступен, он в большинстве случаев остается незыблемым. Масонство же идет постепенно и неуклонно, тихой сапой, подкапывается под само основание здания, сложенного из накопившихся веками предрассудков, главным образом религиозных, порождающих все остальные. Революция стремится к созданию свободных учреждений, масонство создает свободных людей, без которых самые свободные учреждения остаются мертвой буквой. Словом, масонство в отношении революции то же, что корни в отношении к дереву, то же, что содержание в отношении формы, в которую выливается революция. Масонство по существу своему есть нечто постоянное, тогда как революция то вспыхивает, то угасает, во всяком случае видоизменяется в зависимости от времени, места и людей».

Ратаев пришел к выводу, что сила масонского влияния не столько в самих ложах, число которых, как правило, невелико, а в том, что здесь «вырабатываются лишь основные начала; в жизнь их проводят не сами ложи, а многочисленные подмасонские организации, которые, не нося масонской этикетки, имеют не замкнутый, а общедоступный характер». Такими подмасонскими организациями в «Записке» Ратаева выступают самые разнообразные общества, союзы, кассы, кружки и другие учреждения, преимущественно просветительского и филантропического характера.

«Главным контингентом подобных обществ являются не масоны, а профаны, и лишь руководителями служат несколько испытанных масонов, действующих как бы независимо и самостоятельно, но, в сущности, по внушению и указке лож. Вовсе не требуется, чтобы масонов было большинство. Два-три человека, твердо знающие, чего они хотят, к чему стремятся и чего добиваются, будут всегда иметь перевес над толпой несговорившихся людей, большей частью не имеющих определенной программы и никаких твердо установившихся взглядов».

По мнению Ратаева, делается это обыкновенно так: «Несколько масонов, наметив себе определенную задачу, организуют какое-нибудь легальное общество или втираются в уже существующее и привлекают к нему заранее намеченных профанов из таких, которые по своим умственным и нравственным качествам кажутся подходящими. Повинуясь сначала внушениям руководителей, такие профаны быстро усваивают масонский дух и превращаются в усердных, подчас бессознательных проводников усвоенных идей в той среде, которая им отведена по масонским соображениям, влияя на общественное мнение, а иногда и создавая его».

Ратаев понимал недостаточность чисто запретительных, полицейских мер борьбы с масонской идеологией. Основной упор в своих «Записках» он делал на необходимости «активного духовного противостояния этому злу».

Необходимо, отмечал он, чтобы масонство встретило противодействие в самом обществе, на которое стремится влиять. «Разоблаченный масон уже теряет половину своей силы, ибо всякий знает, с кем имеет дело», – отмечал он. Главную роль в духовном противостоянии масонской идеологии Ратаев отводил русской церкви, православному духовенству, хотя и вынужден был признавать, что оно «Не совсем подготовлено к этой роли». Еще менее были подготовлены к противодействию распространению масонства в России верхи общества и его государственные институты, в том числе и Департамент полиции, куда направлял свои «Записки» Ратаев. Заключительную «Записку» на масонскую тему он направил в феврале 1916 года тогдашнему директору Департамента полиции генералу Е. К. Климовичу. Вот что показывал Климович по этому поводу 19 марта 1917 года на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства:

«Ратаева взяли, кажется, еще до моего вступления. Ему платили сравнительно небольшие деньги, и он должен был по масонству написать какое-то целое сочинение. Но он прислал такую чепуху, что я даже не читал. Он представил какую-то тетрадь, которую заведующий отделом принес и говорит: „Ваше Превосходительство, не стоит читать, не ломайте голову; совершенно ничего интересного нет, чепуха". Я сказал: „Чепуха" – и не стал читать. Может быть, там и было что-нибудь, но мне неизвестно».

Однако на самом деле «Записки» Ратаева Климович не только прочитал, но и весьма внимательно изучил. Но существа дела это не меняло. Каких-либо дальнейших движений в Департаменте полиции они не имели. На этом закончилось сотрудничество Ратаева с Департаментом полиции.

Более продуктивный характер носило сотрудничество Ратаева с Военным ведомством в годы Первой мировой войны. Леонид Александрович был назначен военным агентом во Франции и служил под началом русского военного представителя во Франции, начальника Русского отдела союзнического бюро в Париже генерала А. А. Игнатьева. Интересен в этой связи рапорт Игнатьева на имя генерал-квартирмейстера штаба армии Юго-Западного фронта, посланный им из Парижа 28 декабря 1916 года:

«Член Государственной думы П. Н. Милюков в заседании Государственной думы 1 ноября 1916 года произнес речь, стенограмма коей сначала распространилась как в России, так и за границей в литографских оттисках. 2-го января 1917 года н. ст. полный текст ее был напечатан во французской газете. В этой речи г. Милюков, разоблачая председателя Совета министров Штюр-мера в его стремлениях вступить в переговоры с Германией о сепаратном мире, указывает как на агентов Департамента полиции по исполнению этого поручения в Швейцарии на г. Ратаева и чиновника Лебедева. Эти два лица якобы часто ездят в Швейцарию с „особыми поручениями", как выразился г. Милюков.

Считаю своим нравственным долгом доложить вашему превосходительству, что г. Ратаев и чиновник Лебедев руководят каждый отдельной организацией в нашей агентурной разведке и каждая поездка их, равно и сношения их в Швейцарии, мне всегда известны. Я категорически утверждаю, что г. Милюков, называя с трибуны Государственной думы эти два имени, имеет ложные донесения об их деятельности и что ни г. Ратаев, ни г. Лебедев никаких подобных поручений ни от кого не получали. Выдавая так опрометчиво наши военные секреты, член Государственной думы Милюков принес нам вред, о размерах коего сейчас судить еще нельзя. Донося обо всем вышеизложенном, ходатайствую перед вашим превосходительством принять зависящие меры об ограждении впоследствии честных имен моих сотрудников от брошенного в них позорного обвинения. Доношу, что мною будут приняты все меры, чтобы по возможности уменьшить вред, принесенный г. Милюковым делу нашей агентурной разведки».

Некоторый свет на эту сторону деятельности Ратаева проливают также и воспоминания нелегального резидента русской военной разведки во Франции графа П. А. Игнатьева, родного брата А. А. Игнатьева. Именно ему приходилось вести оперативную работу по руководству парижской резидентурой, куда с большой вероятностью можно отнести и Ратаева. В этих воспоминаниях приводятся факты использования российской военной разведкой в годы Первой мировой войны масонских структур во Франции и Италии.