Текст книги "Особый отдел империи. История Заграничной агентуры российских спецслужб"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

С помощью княгини Ливен в 1828 году Николай I пошел в тайный контакт с Каннингом. Новому самодержцу это было необходимо, чтобы избавиться от слншком назойливых стремлений Меттерниха демонстрировать перед всей Европой, что перемена, происшедшая на русском престоле, будто бы всецело выгодна для Австрии и особенно радостна лично для Меттерниха. Николай, несомненно, знал о начавшемся сближении его покойного брата с Каннингомл о резком охлаж-дении Александра к Меттерниху благодаря усилиям все той же Дарьи Ливен. И если была какая-нибудь идея, унаследованная Николаем от его брата и прочно, до самой Крымской войны, засевшая в его голове, то это была именно мысль, переданная Каннингу от Александра через посредство княгини Ливен: Англия и Россия должны вдвоем сговориться относительно турецких дел. Александр подразумевал прежде всего греческое восстание. Николай ставил вопрос шире и откровеннее, чем Александр, который, впрочем, тоже, говоря о греках, явно думал о Черноморских и Средиземноморских проливах. Каннинг, при непосредственном участии госпожи Ливен, тотчас же пошел навстречу намечающемуся стремлению царя сблизиться с Англией в обход Австрии и Франции.

Когда же в 1832 году Николай проведал от Дарьи Ливен об антирусских тенденциях одного молодого английского дипломата, Чарлза Стрэтфорда Каннинга, двоюродного брата Джорджа Каннинга, то он снова обратился за помощью к княгине. Именно ей министр иностранных дел России граф Карл Нессельроде по поручению царя написал частное письмо с тем, чтобы она дала как-нибудь знать руководителям английской политики Грею и Пальмерстону о нежелательности посылки Стрэтфорда Каннинга послом Англии в Россию. Тайная миссия Ливен поначалу шла успешно. Она сумела уговорить премьер-министра Грея, и тот счел, что дело на этом окончено. Но Пальмерстон решил опубликовать в газетах, что назначение Стрэтфорда уже состоялось. Предварительно он дал на подпись королю Вильгельму IV указ о назначении Стрэтфорда послом в Петербург. Когда сообщение появилось в прессе, Пальмерстон послал обычный запрос об «агремане» русскому правительству, рассчитывая, что Николай не решится отказать. Однако, подстрекаемый Дарьей Дивен, Николай решился. Он приказал Нессельроде объявить Пальмерстону, что не примет Стратфорда. Пальмерстон настаивал. Николай оставался непоколебим. Пальмерстону, не без влияния княгини Дивен, пришлось признать, что коса нашла на камень, и подчиниться. Дивен постоянно информировала своего брата, шефа жандармов Бенкендорфа, и Николая I также и о настроениях русской эмиграции в Англии, немногочисленной в то время.

Возложение сыщицких обязанностей на русских дипломатов не всегда приводило к желанным результатам. Как писал в 1858 году Герцен, «все дельные русские дипломаты ясно понимают, что ничего нет общего между сношениями России с другими державами и вертепом III Отделения. Делать жандармов из послов – изобретение Николая». Однако в прямые обязанности русских дипломатов за границей входило возвращение в Россию политических эмигрантов, в первую очередь П. В. Долгорукова, И. Г. Головина, М. А. Бакунина, Н.П. Огарева. И тут дипломатическому корпусу уже по роду службы приходилось сотрудничать с III Отделением. Такое «сотрудничество» было замечено Герценом. Им были преданы гласности провокационные попытки заполучить «вреднейшего эмигранта» князя П. В. Долгорукова. В «Колоколе» появилась переписка князя с русским правительством:

«Российское Генеральное консульство в Великобритании, № 497.

10/22 мая 1860 года.

Нижеподписавшийся, управляющий Генеральным консульством, имея сообщить князю Долгорукову официальную бумагу, просит сделать ему честь пожаловать в консульство послезавтра в четверг, во втором или третьем часу пополудни.

Ф. Грот».

«Лондон, 10/22 мая 1860 года.

Если господин управляющий Генеральным консульством имеет сообщить мне бумагу, то прошу его сделать честь пожаловать ко мне в отель Кларидж, в пятницу 13/25 мая, во втором часу пополудни.

Петр Долгоруков».

«Российское Генеральное консульство в Великобритании, № 498.

12/24 мая 1860 года.

Нижеподписавшийся, управляющий Генеральным консульством, имеет поручение пригласить князя Долгорукова немедленно возвратиться в Россию вследствие ‘Высочайшего о том повеления. Нижеподписавшийся просит князя Долгорукова почтить его уведомлением о получении сего сообщения.

Ф. Грот».

«Письмо к начальнику III Отделения. Лондон. 17/29 мая 1860 г.

Князю В. А. Долгорукову.

Почтеннейший князь Василий Андреевич, вы требуете меня в Россию, но мне кажется, что, зная меня с детства; вы могли бы догадаться, что я не так глуп, чтобы явиться на это востребование? Впрочем, желая доставить вам удовольствие видеть меня, посылаю при сем мою фотографию, весьма похожую. Можете фотографию эту сослать в Вятку или в Нерчинск, по вашему выбору, а сам я – уж извините – в руки вашей полиции не попадусь, и ей меня не поймать!

Князь Петр Долгоруков».

В «Колоколе» были также опубликованы пояснения П. В. Долгорукова по поводу этой переписки с консулом Гротом и своим родственником князем В. А. Долгоруковым, бывшим с 1856 года начальником III Отделения: «В нашем веке неоднократно видели, как политические эмигранты возвращались на родину, а члены правительства, их дотоле преследовавшие, обрекались на изгнание. Искренно желаю, чтобы дом принцев Голштейн-Готторпских, ныне восседающий на престоле Российском, понял наконец, где находятся его истинные выгоды; желаю, чтобы он снял наконец с себя опеку царедворцев жадных и неспособных (мнимая к нему преданность коих не переживет годов его могущества); желаю, чтобы он учредил в России порядок правления дельный и прочный, даровал бы конституцию и через то отклонил от себя в будущем неприятную, но весьма возможную случайность промена Всероссийского престола на вечное изгнание».

В мае 1860 года лондонские дипломаты не без злорадства пересылают П. В. Долгорукому высочайший указ «О запрете на имение», а позднее – о лишении титула, об объявлении изменником, изгнанником.

Другой русский эмигрант, Иван Гаврилович Головин, несмотря на все дипломатические уговоры по распоряжению III Отделения, также отказался вернуться на родину и в 1845 году перешел в английское подданство. Головин выпустил в Париже книгу «Дух политической экономии», которую при дворе сочли «памфлетом против Николая I». Вызванный в Россию «памфлетист», не исполнивший «дипломатических» требований Бенкендорфа, был заочно предан суду, который приговорил, «лишив Головина чинов и дворянства, сослать его, в случае явки в Россию, в Сибирь в каторжную работу». Прощенный Александром II, Головин тем не менее в Россию не вернулся и в 1859–1862 годах издал за границей длинный ряд брошюр по острейшим общественным вопросам, стоявшим в то время на очереди в России. Им были выпущены два номера журнала «Стрела» и 12 книжек журнала «Благонамеренный», содержавших критику царского режима. Замечательную характеристику Головину дал Герцен в статье, специально ему посвященной. Не вошедшая в «Былое и думы» глава эта была напечатана в майской книжке «Былого» за 1907 год.

Когда в очередной раз российские эмигранты заявляли о своем нежелании вернуться на родину, охранное ведомство начинало засылать своих агентов в места их расселения – Париж, Лондон, Ниццу и далее. Там секретные сотрудники III Отделения стремились выяснить связи политэмигрантов с революционными демократами и либералами в России и, в частности, всячески воспрепятствовать их издательской деятельности. Одной из особенностей развития политического сыска в 30—60-е годы XIX века было наличие при III Отделении специальных чиновников по особым поручениям, которые вполне легально, в большей или меньшей степени, занимались агентурной деятельностью. Впервые их имена официально упоминаются в указе от 17 апреля 1841 года; «О новом штате III Отделения». Это М.М. Попов, И.А.Кашинцев и К. Ф. Швейцер, А. А. Сагтынский.

А.А.Сагтынский был определен на службу в III Отделение 25 ноября 1832 года из Главного штаба великого князя Константина Павловича. Став первым, после Р.В.Дубельта, лицом в III Отделении, он в основном специализировался на политическом сыске за границей и выполнял секретные поручения начальства. С секретными миссиями за границу Сагтынского посылали: 1838 год – Париж, 1840–1841 годы – Берлин, сентябрь 1841 года – Палермо.

Близко к чиновникам примыкала гpynna лиц, «прицеленных к III Отделению», заметную роль среди которых играли Я. Н. Толстой и О. В. Кобервейн. Не являясь тайными агентами в прямом смысле слова, эти лица пользовались особым доверием III Отделения. Слишком Хорошо известные в правительственных и литературных кругах, они, как правило, были причастны не только к журналистике и издательской деятельности, но и к организации агентурной деятельности за границей. Вокруг таких лиц формировались своеобразные агентурные «центры».

Не лишено интереса то, как сами чиновники особых поручений оценивали характер своей деятельности и свое место в системе политического сыска. В этом отношении заслуживает внимания отчет Н. А. Кашинцева от 12 февраля 1840 года, составленный им после восьми лет «службы по наблюдательной полиции». Это своеобразный трактат-рассуждение чиновника о целях и задачах политической полиции и методах работы ее агентов.

«Вопреки толкам многих в публике, – пишет Кашинцев, – наблюдение благородное никогда не унизится до шпионства; тут все доводится до света, там – мрак сомнения, пристрастия, пороков. Наблюдение необходимо, а шпионство – верное зло; это подкуп, следственно, порча нравов, поколебание правил, шаткость обязанностей…» Тем не менее автор не отрицает и значение «шпионства»; «В крайности и оно может принести пользу, но разве случайную и только косвенную». В заключение он провозгласил своеобразное кредо: «Постигая возвышенное, значение полезных наблюдений, готов с усердием продолжать оное, сообщать все до меня доходящее, докладывая, как и всегда, искренно: что мое – мое, что сообщено – чужое; что правда – правда, что слух – слух. За чужое и за слух не могу отвечать, но если написал, что верно, то верьте, что это верно по происшествию…» Так в несколько примитивной форме Кашинцев показал свое отношение к методам «надзора» и отмежевался от когорты шпионов и доносчиков.

К середине 40-х годов XIX века число чиновников по особым поручениям-и лиц, причисленных к III Отделению, не превышало 10 человек. Вполне вероятно, что не все имена этой категории агентов стали известны. Неполный перечень их можно найти в «Месяцесловах» и «Адрес-календарях» за 1840–1844 годы. Позднее фамилии таких сотрудников III Отделения в справочники не включались. Основная масса агентов была представлена осведомителями «широкого профиля», собиравшими всевозможные слухи и толки. Чины корпуса жандармов также нередко использовались и в качестве тайных агентов.

Действуя под лозунгом борьбы против «враждебной России прессы», за «поддержание в Европе престижа русского правительства», III Отделение начало создавать «опорные пункты» своей агентуры. Первые из них возникли в Пруссии и Австрии в 1832–1833 годах при активном участии опытного агента Швейцера и содействии главного редактора «Journal de Francfort» Шарля Дюрана. За свои труды в этом консервативно-монархическом журнале Дюран получал значительные субсидии одновременно от трех правительств: русского, прусского и австрийского. Впоследствии подобные пункты были созданы во Франции, где с осени 1837 года начал свою деятельность Я. Н. Толстой, а также в Швейцарии, Бельгии и других странах.

Как показывают архивные материалы, русская Заграничная агентура все же почти целиком состояла из иностранцев, которые в большинстве своем были связаны с III Отделением через особо доверенных лиц. Например, по представлениям барона К. Ф. Швейцера с июля 1833 года III Отделение стало отпускать денежные суммы своим агентам в Пруссии Гутману, Декену, Мейеру, Гартману, а с конца 1836 года и агенту Берли, по рекомендации небезызвестного Н. И. Греча около 10 лет выполнял задания III Отделения французский журналист де Кардонн, который характеризовался своим покровителем как «человек честный, благородный и искренне преданный России».

Первые итоги заграничной деятельности агентов III отделения были подведены в 1839 году. В частности, в «нравственно-политическом» обзоре III Отделения отмечалось, что главное внимание оно уделяло польским эмиссарам и развитию революционной пропаганды на Западе. Основываясь на донесениях агентов Толстого, Дюрана, де Кардонна, Бакье, Вернера, Швейцера, Бингера и на сообщениях русских послов в Париже, Вене, Риме и Берлине, III Отделение представило Николаю I обширную информацию. В обзоре речь шла, главным образом, о польской политической эмиграции, ее планах ца будущее, отношении иностранных кругов к «польскому вопросу». Эта информация перепроверялась и подтверждалась сообщениями от Меттерниха, а также киевского и Виленского военных губернаторов.

На первый взгляд, получалась довольно благополучная, с точки зрения III Отделения, картина. Однако в действительности все было значительно сложнее. Многие заграничные агенты не оправдали возлагавшихся на них надежд. С начала 1844 года III Отделение перестало субсидировать почти всех агентов, представленных десять лет назад Швейцером Бенкендорфу. Оно признало «недействительными» их заслуги перед «высшей» полицией. В числе «неудачников» оказался, в частности, Дюран. Он был гласно разоблачен как агент русского правительства, и III Отделение поспешило прервать с ним всяческие отношения. Невысокой репутацией у руководства III Отделения пользовался и де Кардонн. Донесения этого агента, по словам А. Ф. Орлова, были чересчур «многословны и длинны», содержали «старые сведения», в основном «слухи парижских газет и журналов».

На отсутствие хорошо организованной Заграничной агентурной сети указывает и то обстоятельство, что руководство III Отделения, испытывая «недостаток» в агентах, широко использовало в своих целях служебные поездки чиновников других ведомств. Например, князь Э. П. Мещерский, находясь в 1838–1839 годах за границей, выполнял не только поручения Министерства народного просвещения, которым был командирован, но и задания, полученные лично от начальника III Отделения. Охранка не чуждалась сотрудничества с людьми довольно сомнительной репутации и щедро субсидировала их. Так, иностранцам Г. Зиберу и Г. Стенишу (он же Ф. Манн) III Отделение выплатило через Нессельроде соответственно 2200 талеров и 2500 франков. Однако их сообщения о существовании мифических обществ в России и Западной Европе III Отделение встретило неодобрительно и отнесло этих агентов в разряд ложных доносителей.

В целом во второй четверти XIX века результаты заграничной агентурной деятельности III Отделения были незначительными. Охранка не имела больших агентурных штатов. По мнению советского историка и писателя Н. Я. Эйдельмана, III Отделение было организацией сравнительно примитивной. Заведующий секретной агентурой Филиппеус жаловался своему начальству, что при вступлении в должность обнаружил в штатах агентов весьма сомнительных: «Один – убогий писака, которого обязанность заключалась в ежедневном сообщении городских происшествий и сплетен. Первые он за-уряд выписывал из газет, а последние сам выдумывал. Кроме того, ко мне явились: один граф, идиот и безграмотный, один сапожник с Выборгской стороны – писать он не умел вовсе, а что говорил, того никто не понимал… двое пьяниц, одна замужняя женщина, не столько агентша сама по себе, сколько любовница и сотрудница одного из агентов, одна вдовствующая, хронически беременная полковница из Кронштадта и только два действительно юрких агента». Историк и библиограф П. А. Ефремов в декабре 1861 года отмечал, что «в четверг в Знаменской гостинице собралось на обед все Третье отделение. Не знаю, что праздновали, но кричали „ура" и выпили, кроме других питий, 35 бутылок шампанского на 32 человека».

Во Франции, например, с ее буржуазными свободами и либерально-демократическими учреждениями, аппарат тайной полиции был куда более развит, дисциплинирован и многочислен. Отсюда, однако, вовсе не следовало, что III Отделение слабее французских коллег. Наоборот, влияние его было большим, власть – громадной и долгое время достаточной. Эффект объяснялся страхом, темнотой, пассивностью большей части населения России, отсутствием каких-либо политических учреждений, действовавших в «ином плане». В России, до поры до времени, для всеобщего устрашения и смирения достаточно было нескольких десятков сотрудников, сидевших в знаменитом доме у Цепного Моста, и нескольких сотен вспомогательных персон: ведь по их приказу и министры, и губернаторы, и генералы были обязаны «всячески содействовать». Другое дело, когда работа переносилась за границу. Тут приходилось труднее, нужны были специальные (хотя бы знающие французский язык) кадры. Это признавало и само руководство III Отделения. Пытаясь перестроить работу охранки за рубежом, ее идеологи искали и новых агентов, и новые методы политического сыска. Во второй половине XIX века деятельность заграничных агентов охранки приобретает отчасти уже характер «персональной опеки».

По-своему выдающимся агентом III Отделения, действовавшим за границей в 60—70-х годах, был Юлиус (Александр) Фабианович Балашевич. Агентурная карьера Балашевича началась своеобразно. В мае 1861 года он посетил московского митрополита Филарета в целях исповеди и передал митрополиту прокламации и брошюры антиправительственного содержания. Филарет нарушил тайну исповеди, и вскоре Балашевича вызвали в Петербург для беседы в III Отделение. Там он, по всей вероятности, и был завербован в агенты. Уже в июне Балашевич прибыл в Париж под непосредственное начало Толстого с секретной миссией – воспрепятствовать проникновению европейской заразы в Россию, следить за деятельностью Герцена и стараться подорвать его связи с польскими революционерами. Новый агент III Отделения с самого начала действовал в среде эмигрантов весьма решительно и выдавал себя за ярого революционера. Методы неприкрытой, наглой провокации были тогда новым словом в агентурной деятельности русской политической полиции за границей. Шеф Балашевича Толстой неодобрительно отзывался о стиле работы своего подчиненного.

В Париже Балашевич находился всего около года. Следующей весной его внезапно отозвали в Петербург. Отставка Балашевича была вызвана происками против него в самой конторе III Отделения. Противники опасались, что Балашевич в дальнейшем может стать «диктатором агентуры». Агент А. Бутковский объяснял причину удаления Балашевича его необузданным тщеславием, претензиями на роль дипломатического агента при русском правительстве, а также «неспособностью к подобной должности по – совершенному незнанию иностранных языков». Однако Балашевич прозябал в Петербурге недолго. В начале сентября 1862 года, получив заграничный паспорт на имя графа Альберта Потоцкого, он выехал в Париж. Сначала в Париже, а с декабря 1863 года в Лондоне Балашевич-Потоцкий развивает активную провокационную деятельность в польских эмигрантских организациях, направленную против наиболее радикальных представителей польского национально-освободительного движения, однако в начале 70-х годов умудряется даже занять почетный пост «председателя польских эмигрантов в Англии».

В ноябре 1865 года III Отделение решило перевести Балашевича в Женеву, где с середины 60-х годов развертывалась издательская деятельность Герцена и Огарева и складывался центр русской политической эмиграции. Однако Балашевич, став к тому времени владельцем антикварного магазина в Лондоне, категорически отказался. В наказание «за строптивость и непослушание» III Отделение сократило ему наполовину жалованье, но оставило в Лондоне. Анализ донесений Балашевича показывает, что он был лично знаком с такими выдающимися деятелями международного и русского революционного движения, как К. Маркс, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, М. А. Бакунин, П. Л. Лавров, и другими.

В начале 70-х годов III Отделение усиленно следит за участием польских и русских эмигрантов в деятельности I Интернационала. Балашевич, получив два коротких письма от Маркса, тотчас же пересылает их в III Отделение в качестве «вещественного доказательства своей успешной деятельности» в работе Интернационала. Однако вскоре Маркс отказался от услуг подозрительного «графа Потоцкого».

Тогда же в Лондоне Балашевич сумел познакомиться с Лавровым и понравиться ему. С марта 1874 года, когда Лавpoв переселился в Лондон для издания газеты «Вперед», «граф» установил с ним довольно тесные отношения. В 1871–1875 годах Балашевич-Потоцкий подробно Информировал III Отделение о Лаврове и его окружении. Балашевич сотрудничал с III Отделением не менее 16 лет, пока не был разоблачен в 1876 году как агент и провокатор русской политической полиции.