сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 69 страниц)
Выше мы рассказывали о том, как командор де Тьянж играл роль короля Станислава в 1733 году. Пуассон встретился с ним в Гамбурге, рассказал ему о своих злоключениях и попросил похлопотать за него у генерального контролера, чтобы тот подал апелляцию на этот приговор. О деле Пуассона весьма часто говорили кардиналу де Флёри, но так ничего и не смогли от него добиться; однако в конце концов одна дама, г-жа де Сессак, приятельница г-жи Пуассон, стала так докучать кардиналу, что он позволил пересмотреть это дело.
В 1741 году приговор 1726 года был отменен.
Братья Пари оказывали большую помощь г-ну Пуассону.
Генеральный контролер был смертельным врагом братьев Пари, и потому первой заботой г-жи де Помпадур, как только она пришла к власти, стало ниспровержение Орри.
Отправленный в отставку, Орри удалился в Берси, куда приезжали все порядочные люди Франции, чтобы вписать свои имена в его книгу посетителей.
Господина Орри сменил г-н де Машо, интендант Валансьена.
Впрочем, г-н де Машо, человек порядочный и умный, начал с того, что спас Францию от великого голода 1749 года, закупив достаточное количество гречихи.
Госпожа де Помпадур наполовину обманулась в своих ожиданиях: у нее хватило власти ниспровергнуть врага, но недостало власти заменить его другом.
Чтобы возместить маркизе этот ущерб, король отдал в ее распоряжение должность главноуправляющего королевскими постройками, на которую она могла назначить кого угодно.
И она назначила на эту должность своего брата, которого сделали маркизом де Вандьером и которого при дворе поспешили окрестить маркизом д'Авантьером.
Что же касается личного богатства г-жи де Помпадур, то оно росло следующим образом.
Через полгода после того, как о ее любовной связи с королем стало известно, она имела уже сто восемьдесят тысяч ливров годового дохода, одно жилище при дворе и прочие во всех королевских дворцах, а также маркизат Помпадур.
В 1746 году она купила у откупщика Русселя поместье Ла-Селль за сто пятьдесят пять тысяч ливров и потратила шестьдесят тысяч ливров всего лишь на перестройку замка.
В том же году король подарил ей семьсот пятьдесят тысяч ливров на покупку поместья и замка Креси.
В том же году король дал ей пятьсот тысяч ливров из надбавки к стоимости должности казначея королевских конюшен.
Наконец, в том же году он учредил в ее пользу вторую должность, стоившую пятьсот тысяч ливров.
Таким образом, менее чем за год фаворитке было явным образом подарено около двух миллионов ливров.
Первого января 1747 года Людовик XV подарил ей к Новому году украшенную бриллиантами записную книжку с гербом Франции посередине и с одной из трех башен, которые г-жа де Помпадур избрала своим гербом, на всех четырех углах.
В этой записной книжке находился вексель на сто пятьдесят тысяч ливров, подлежащий оплате предъявителю.
Третьего марта маркиз де Вандьер получил от короля должность управляющего Гренельским охотничьим округом, подкрепленную грамотой на получение ста тысяч ливров от его преемника на этой должности.
В 1749 году г-жа де Помпадур захотела иметь особняк в Фонтенбло; король дал ей на эти цели триста тысяч ливров.
В том же году она попросила у короля замок Оне, чтобы добавить красот поместью Креси; король подарил его фаворитке, прибавив к этому четыреста тысяч ливров.
В 1750 году она захотела приобрести павильон Бренборьон, расположенный выше Бельвю; король купил его, заплатив двести тысяч ливров.
В 1751 году г-жа де Помпадур подумала, что пришла пора сделать что-нибудь и для своего отца; король купил поместье Мариньи и поспешил подарить его г-ну Пуассону.
В 1752 году г-жа де Помпадур пожелала иметь поместье Сен-Реми, прилегавшее к поместью Креси; это была безделица, приносившая всего двенадцать тысяч ливров дохода, и потому король, стыдясь предложить своей фаворитке такой маленький подарок, прибавил к нему триста тысяч ливров для приобретения особняка в Компьене.
В 1753 году маркизе понравился великолепный дворец графа д’Эврё; она говорит об этом Людовику XV, который тотчас же дает ей на покупку этого дворца пятьсот тысяч ливров. Но, войдя туда, г-жа де Помпадур находит его недостойным себя и тратит еще сто тысяч ливров, чтобы сделать его пригодным для жилья.
На этот раз парижане не могли удержаться: они разразились бранью против куртизанки, облепили стены дворца пасквилями, и, поскольку, стремясь расширить дворцовый сад, она захватила без всякого предупреждения часть того пространства, которое тогда называли Кур-ла-Рен, а теперь называют Елисейскими Полями, собравшаяся толпа народа напала на рабочих и рассеяла их, забросав камнями.
Примерно в это же самое время между г-жой де Помпадур и королем Пруссии велись переговоры о покупке Нёвшательского княжества. Фаворитка, успевшая нажить себе врагов во Франции, хотела на случай разрыва со своим августейшим любовником или его смерти обеспечить себя убежищем за границей, где она могла бы спокойно жить не только за счет своих явных капиталов, но и за счет тех незримых капиталов, о которых никто не знал и которые были рассредоточены по банкам Генуи, Венеции, Лондона и Амстердама; однако эти переговоры кончились ничем.
От всех этих покупок, от этого царского богатства, что делать с которым она не знала, проистекала польза для художников: нужно было украшать все эти дворцы, нужно было воспроизводить во всех видах либо образ фаворитки, либо ее прихоти. Люди искусства составляют ту единственную знать, для которой не существует разночинцев; такие люди, как Верне, Латур и Пигаль, сделались обычными сотрапезниками г-жи де Помпадур; им досталась немалая часть того богатства, которое должно было вызывать угрызения совести у фаворитки. С того времени искусство вошло в материальную жизнь, оно преобразовалось, чтобы быть не только приятным, но и полезным, и снизошло до малейших подробностей меблировки. Те тысячи безделушек, какими окружает себя женщина, те тысячи оригинальных вещиц, какими она услаждает свои взоры, те тысячи прихотливых фигурок, какими она забавляет свое воображение, стали предметами искусства, и даже сегодня наши модные женщины еще берут под защиту своего вкуса тот легкомысленный и дорогостоящий стиль, которому маркиза де Помпадур дала свое имя.
Впрочем, следует сказать, что никогда игра с мельчайшими деталями не заходила так далеко, как в ту эпоху, которую мы пытаемся изобразить; то была вечная подмена природы искусством. Та блистательная выдумка Господа, которую именуют цветами, сотней разных способов копировалась и воспроизводилась иглой, кистью или в виде изделий из фарфора. Однажды г-жа де Помпадур принимала Людовика XV в своем чудесном замке Бельвю, стоившем ей миллионы. Дело происходило зимой, причем в одну из суровых зим; маркиза повела своего царственного любовника в покои, смежные с огромной оранжереей, где распустились самые свежие и самые необычные для этого времени года цветы. Розы, лилии и гвоздики пестрели там повсюду в весеннем изобилии; это было, как говорили в ту эпоху, царство Флоры, и все эти цветы, поражавшие своей свежестью, в то же самое время настолько удивляли своим благоуханием, что король попросил собрать ему букет, чтобы взять его с собой в Версаль.
— Соберите его сами, государь, — с очаровательной улыбкой промолвила фаворитка, повиснув на руке Людовика XV. — Входите.
Король вошел в оранжерею и, попытавшись сорвать первый цветок, тотчас же понял свою ошибку. Весь этот прелестный цветник был сделан из настоящего саксонского фарфора, а чудные запахи, так восхитившие короля и едва ли не победоносно заменившие благоухание всех этих цветов, исходили от нежнейших эфирных масел, искусственно вызванные испарения которых примешивались к атмосфере оранжереи, наполняя ее ароматом.
Король не мог прийти в себя от этого мира чудес и рассказывал о нем так, как Аладдин по возвращении из своих прогулок по подземелью должен был рассказывать о волшебных садах, по которым он бродил.
Однако даже среди всего этого у Людовика XV по-прежнему бывали приступы печали, часы меланхолии и минуты отвращения ко всему, и их ничто не могло победить. Так вот, даже в этом отвращении ко всему, в этой меланхолии, в этой печали искусство отыскало выгоду для себя. Желая развлечь своего царственного любовника, г-жа де Помпадур не прибегала, как это делала г-жа де Ментенон ради самого скучливого человека во Франции, к религиозным церемониям и талантам священников, а пользовалась театральными представлениями и талантами поэтов. Дюфрени, Мариво и Колле господствовали в этом театре, который, подобно меблировке того времени, может быть назван театром Помпадур. Мольер был при великом короле всего лишь комнатным слугой; Вольтер был при Людовике XV дворянином королевских покоев.
На этих представлениях, служивших целью всех интриг и вызывавших больший интерес, чем в прежние времена спектакли в Марли, присутствовало весьма небольшое число зрителей. Этими зрителями были король, королева, дофин, мадам Аделаида, мадам Виктория, мадам София, мадам Луиза, герцог Шартрский, принц де Тюренн, герцог д'Айен, герцог де Ришелье, г-н де Майбуа, маркиз де Вильруа, г-н де Таванн, граф де Лорж, г-н д'Аржансон, г-н де Куаньи, г-н де Круасси, г-н де Герши, г-н де Шансене, маршал Саксонский, аббат де Берни, Вандьер, Турнеам, де Брионн, Спонхайм, де Субиз, де Бель-Иль, де Сен-Флорантен, де Пюисьё, де Шеврёз, де Люксембург, де Дюрас, де Шон, д’Эстиссак, де Кастри, де Гонто, де Сегюр, де Ланжерон, де Понс, де Баши и Фризен.
Актерами были граф де Майбуа, Мёз, д'Айен, Круасси, де Вуайе, де Дюрас, Клермон д'Амбуаз, Куртанво и Вильруа.
Актрисами — г-жа де Помпадур, г-жа де Бранкас, г-жа де Понс и г-жа де Сассенаж.
Таким образом в 1747 году играли «Тартюфа», но почти секретно, не в присутствии дофина, принцесс и королевы. Граф де Ноайль, принц де Конти и герцог де Жевр настойчиво добивались приглашения, но так и не смогли получить его.
Роли в «Тартюфе» исполняли герцог де Ниверне, Мёз, д'Айен, Лавальер, Круасси, г-жа де Сассенаж, г-жа де Понс и г-жа де Бранкас.
В 1749 году играли «Заключенный и расторгнутый брак», сочинение Дюфрени; граф де Майбуа имел огромный успех в роли президента; маркиз де Вуайе, Круасси, Клермон д'Амбуаз и Дюрас были осыпаны аплодисментами.
В 1752 году играли «Венеру и Адониса», героический балет. Слова были Колле, а музыка — Мондонвиля. Шевалье де Клермон играл роль Марса, г-жа де Помпадур исполняла роль Венеры, виконту де Шабо досталась роль Адониса, г-же де Бранкас — роль Дианы.
Некоторые из этих дам и кавалеров приобрели славу истинных артистов. Лавальер отлично исполнил роль уездного судьи, герцог де Дюрас — Блеза, г-жа де Бранкас прекрасно выступила в роли мельничихи, а г-жа де Помпадур — Колетты. Клермон д'Амбуаз, Куртанво, Люксембург, д'Айен и Вильруа превосходно пели. Наконец, Дегесс, де Куртанво, де Бёврон и Мельфор с огромным успехом танцевали.
Герцог де Лавальер был директором этой достославной труппы.
В 1748 году было приказано построить зал для личных удовольствий Людовика XV, а лучше сказать, г-жи де Помпадур.
Тем временем народ, о котором забыли, вспоминая о нем лишь в связи с налогами, мало-помалу перестал называть Людовика XV Возлюбленным, а затем возроптал. Сосредоточим же свое внимание на этом ропоте, поскольку он стал первом раскатом грозы, разразившейся в 1793 году.
Мы вступаем в период упадка монархии: идти по этому склону XVIII века нам придется быстро, ибо спуск по нему очень крутой.
XV
Финансовые трудности. — Господин де Руйе сменяет г-на де Морепа. — Господин де Машо. — Указ о двадцатине. — Ответ Людовика XV на увещания Парламента. — Жалобы знати, духовенства и провинциальных штатов. — Ссылка бретонских дворян. — Господин де Бомон становится архиепископом Парижским. — Философская школа. — Отказ в предсмертном причастии. — Господин Беррье, начальник полиции. — Указы против нищих и бродяг. — Похищения детей. — Бунты. — Переустройство ночной стражи. — План строительства укреплений и казарм вокруг Парижа. — Дорога Мятежа. — Русский князь. — Кровавые бани. — Господин де Шароле. — Бракосочетание г-жи де Буффлер с герцогом Люксембургским. — Военная знать. — Смерть Морица Саксонского. — Учреждение Военной школы. — Рождение герцога Бургундского. — Маркиз де Мариньи. — Олений парк.
Ссоры между лучшими друзьями, между мужьями и женами, между любовниками и любовницами часто случаются из-за недостатка денег; увы, разлад между народом и королем редко бывает по иной причине.
Рассказывая о состоянии финансов в годы Регентства, мы говорили о том безденежье, в каком оказалась Франция; однако после всех безумств, о которых мы только что поведали, дело стало еще хуже, и, поскольку рудокопы подошли к концу истощенной жилы, министры осознали, что источники доходов скоро иссякнут.
Обычно болезнь такого рода дает себя знать сменой кабинета министров.
Итоги морских сражений последней войны ясно показали, в какое плачевное состояние впал наш военно-морской флот, такой процветающий при Кольбере и такой заброшенный при Флёри. Господин де Морепа, сделанный виновным в этом несчастье, а вернее сказать, обвиненный в сочинении четверостишия против фаворитки,[4 - Вот это четверостишие, которое г-жа де Помпадур, находясь в Шуази, однажды обнаружила под своей салфеткой:Идет маркиза, дивных чар полна,И там, где только что прошла она,Цветы белеют — ландыши в апреле?Увы, то не цветы: всего лишь бели! (Примеч. автора.)] оставил должность военно-морского министра, уступив ее г-ну де Руйе, в то время как славный Орри, по экю выжимавший из кардинала де Флёри те двенадцать тысяч ливров, какие он дал королеве на уплату ее благочестивых долгов, и предоставивший в начале Фландрской войны восемьдесят миллионов ливров для поддержания чести Франции, вышел в отставку вследствие истощения казны и нападок со стороны фаворитки, уступив свою должность г-ну де Машо д’Арнувилю.
Став министром, г-н де Машо оказался в таких же затруднительных обстоятельствах, как и г-н Орри; его затруднения были даже большими, поскольку с каждым днем денежные запасы уменьшались, а потребности делались все более необузданными. Необходимо было покрывать государственный долг, восполнять дефицит; однако народ был настолько разорен, что привести в порядок финансы какими-либо известными средствами не представлялось возможным. И потому г-н де Машо принял решение прибегнуть к помощи духовенства, дворянства и провинциальных штатов, истинные богатства которых известны не были.
Эти сословия сохранили старинное право самим налагать на себя налоги и платить королю в виде безвозмездного дара лишь определенную сумму, сбор которой, в соответствии с еще одной привилегией, они распределяли между собой по своему усмотрению.
Впрочем, с самого начала нашей национальной монархии было установлено, что короли не являются неограниченными властителями и что народ должен им лишь то, чем он сочтет нужным вознаграждать их, особенно в отношении денег; однако в описываемую эпоху народ представляли только дворянство, духовенство и провинциальные штаты; остальной народ ни во что не ставили, и, тем не менее, как раз на него ложилось бремя всех налогов.
Именно это основополагающее правило явилось впоследствии главной причиной Революции.
И вот, находясь в этих затруднительных обстоятельствах, г-н де Машо отправил на регистрацию Парламентом знаменитый указ о двадцатине.
Герцог Бурбонский, оказавшись в подобных обстоятельствах, потерпел провал со своим указом о пятидесятине, ставшим причиной его опалы. Калонну, предложившему подобную подать под видом местного налога, тоже предстояло потерпеть провал.
По получении этого указа Парламент тотчас же послал к королю трех своих президентов, чтобы подать ему ремонстрацию. Однако вместо всякого ответа король приказал Парламенту зарегистрировать данный указ уже на другой день.
Вернувшись в лоно своей корпорации, три президента сообщили своим коллегам о решении короля, объявившего о своем желании получить от них положительный ответ до двух часов пополудни. Парламент устал от борьбы. Изгнанному Людовиком XIV, изгнанному регентом, ему нисколько не хотелось быть изгнанным Людовиком XV. Было решено, что президент Большой палаты вернется к королю и попросит его проявить сострадание к своему народу, а затем, если король будет настаивать на своем желании, умыть руки, подобно Пилату, и приступить к регистрации указа.
Король отказал посланцу, и Парламент зарегистрировал указ.
Как только он был зарегистрирован, король потребовал осуществить заем в пятьдесят миллионов.
Это дало Парламенту повод обратиться к королю с новыми увещаниями, хотя, как видно, король не обращал на них особого внимания.
Отвечая парламентским чинам, король ограничился следующими словами:
